***
Щедро расплатившись с извозчиком за расторопность, еле перебирая ногами, они направились к широкой лестнице. В дверях показалась Маргарита Петровна, зябко кутаясь в теплую шерстяную шаль. Видно было, гостей она не ждала, наверняка читала у камина и собиралась спать, но, по всей видимости, пришлось отложить планы на потом из-за переполоха, вызванного приездом барина. Она не знала ни о заговоре, ни о восстании. Да и вообще последние пару недель они не покидали города и не планировали, потому было подозрительно столь внезапное появление, да еще и глубокой ночью. Разглядев путников повнимательнее в подрагивающем свете свечи, женщина не смогла удержать обеспокоенного вдоха: — Боже правый, что с вами приключилось? — Вопрошающе смотрела управляющая, прикрыв рот рукой пораженно. Запах жжённого пороха, дыма прочно въелся в перепачканную гарью и кровью одежду. Вымотанные, на лицах опустошение и вселенская усталость. — Попытались свергнуть монархию, — лениво пожал плечами Волков, чуть обгоняя Разумовского, открывая перед ним тяжёлую дубовую дверь и первым пропуская в теплое нутро дома. — Императора свергнуть? — Переспросила она. Олег устало кивнул, пропустив удивленно хлопающую глазами женщину вперед, и зашел последним. Смысла скрывать от нее что-либо не было, и не такие их секреты хранит уже много лет, и сейчас она имеет право знать, какая опасность нависла над их головами. Маргарита Петровна так и застыла в прихожей с напряжённой морщинкой на лбу, провожая их удаляющиеся в темноте коридора спины круглыми от ужаса глазами.***
Серёжа в бледном лунном свете и вовсе казался прозрачным, словно призрак. Он медленно завернул в гостиную, скользя кончиками пальцев по мебели, стенам, словно желая убедиться, что все вокруг материально. Треск камина, полумрак помещения, да и в целом родные стены действовали успокаивающе. Олег чутко следил взглядом за ним. Ждал, когда заговорит, сделает хоть что-нибудь, ведь это же его Серёжа, не может же он и дальше молчать отстраненно, потерянно, да хоть пускай снова накричит, лишь бы очнулся, снова ожил, лишь бы снова засверкали его глаза. И, едва он отвернулся прикрыть дверь, услышал тихое, едва слышное: — Олег. Волков встрепенулся, поднимая глаза и шагая ближе. — Волч, — снова позвал он звенящим болью голосом , оборачиваясь и глядя полными слез глазами-омутами. — Прости меня, пожалуйста, я так виноват, — говорил, словно каждое слово вызывает нестерпимую боль, в паузах кусая губы, словно заставляя себя собраться, — ты ведь знал. Говорил, что это все добром не закончится, а я, — обхватил он свои плечи, словно продрог, хотя в помещении из-за огня было даже жарко. — Я идиот, упертый баран, никогда никого не слушаю. А ты пришел, не бросил, а я чудовище, не заслужил, — из-за дрожи, пробивающей тело, слова его потеряли стройность, словно, едва начиная одну мысль, перескакивал на следующую, — то, что я тебе наговорил, все неправда, я не знаю зачем, я не хотел, — зарывался он руками в растрёпанные волосы. — Мне так стыдно, я ненавижу себя, пожалуйста, прости. Только не уходи, я не могу без тебя. Ты же сам видишь, — сжался он, всхлипывая, — пожалуйста, — жмурясь и подрагивая, задыхался он. Олег смотрел с теплотой и тревогой, не перебивал. А едва он замолк, выдохнул облегченно, и, подойдя почти вплотную, аккуратно взял за руки. Серёжа мигом затих, кажется, даже дышать перестал. — Все хорошо, ты ни в чем не виноват, — теплым, успокаивающим хрипловатым голосом проговорил он, оглаживая все еще ледяные руки, — ты был на взводе, я перечил, ты разозлился. Бывает. Да и ты в чем-то был прав, я сам знаю, что виноват. Не должен был оставлять тебя так надолго. Серёжа возмущенно распахнул глаза и протестующе замотал головой. Олег тепло усмехнулся, крепче сжимая руки, и чуть потянул на себя: — Это так, останься я тогда, еще до Белгорода, быть может, и ты с тайным обществом вовсе бы не связался. — Не говори так, — все еще дрожащим голосом возмутился Разумовский, — ты уж точно ни в чем не виноват, это все я, я не должен привязывать тебя к себе, я просто не умею без тебя, но я научусь отпускать, обещаю , если ты этого захочешь, — пугливо закивал он, заглядывая в глаза. — Не хочу, — качнул головой Олег, — тебе не за что извиняться и незачем меняться, — слабо улыбнулся он и мягко притянул к себе. Серёжа облегченно выдохнул, чувствуя, как сильные надежные руки прижимают, уткнулся носом в шею и прикрыл глаза от обволакивающего ощущения защищённости и спокойствия. — Правда не злишься? Я ведь... — вновь осторожно подал голос он. — Никогда, разве что на себя, — чмокнул в макушку Олег. Разбитые самым длинным и тяжелым днем, раздавленные предстоящими бедами, стояли посреди просторной гостиной, прижавшись друг другу, держались на ногах, кажется, лишь за счет веры в то, что вместе смогут справиться со всем. В дверь постучали, пришлось разжать объятья и отступить на шаг, сразу чувствуя, как вновь накатывает усталость и тревога. — Чай? — Маргарита Петровна скользнула с подносом в руках. Само собой, не могла она не беспокоиться за самочувствие своего воспитанника или даже воспитанников, в конце концов Олега она знала лишь немногим меньше, можно сказать, оба выросли, возмужали на ее глазах. Поставив поднос на стол, подняла напряженный, взволнованный взгляд. Напугали они ее, конечно. — Спасибо, — первым нашелся и благодарно кивнул Разумовский, присаживаясь на диван. — Отдохните, у вас, кажется, был тяжелый день, — проговорила она. — Не то слово, — горько усмехнулся Волков, присаживаясь не в кресло напротив, а рядом. — Олег Давидович, у вас... — она обеспокоенно указала на плечо. Он беззаботно отмахнулся, наливая чай в чашку: — Ерунда, царапина. Пристальный взгляд Разумовского под названием «Ранен и молчал!» не оставлял сомнения, что его такой ответ не устроил и нисколечко не успокоил. Маргариту Петровну, вероятно, тоже, но расспрашивать дальше она не стала и ушла, пожелав доброй ночи, разумно посчитав, что лучше их самих о них никто не позаботится.***
Серёжа, грея руки о теплую чашку, напряженно глядел в горящий камин: — Во что я нас втянул, — так и не пригубив, отставил обратно на поднос, спрятал лицо в ладонях. Паника накатывала, прошло немного времени и осознание наконец свалилось на голову: — Все пропало, всему конец, мне конец, нам конец! Уверен, те, кто в черте города, уже арестованы, а после первых же допросов сдадут и нас. А что дальше, казнят? Или просто запрут в крепости до скончания веков. Боже, тебя, как офицера, по воинскому уставу вообще могут расстрелять, — подбородок от этих слов задрожал, а дыхание сперло, — нет, нет! — Испуганно замотал он головой, отгоняя страшные картины, представшие перед глазами. — Нужно что-то сделать, хоть что-нибудь, — снова задыхался, накручивая себя все больше и больше, Разумовский, — нужно сжечь манифест, письма, доказательства причастности, — дернулся, чтоб встать и скорее броситься в кабинет, действовать, лишь бы не сидеть на месте в ожидании неотвратимой кары за свои ошибки, но спокойно потягивающий чай Олег дернул его за край рубашки, усаживая обратно: — Нет уж, — строго отрезал он, — не будем мы сегодня ничего придумывать, сейчас нужно отмыться от крови и гари, поесть и выспаться, — с этими словами он вернул поставленную на поднос чашку Серёже в руку, в добавок сунув в удивленно приоткрытый рот печенье, и, наставительно ворча, продолжил, — ты сколько не спал, черти не мерещатся еще? Серёжа набрал в грудь воздуха и возмущенно выпучил глаза, но вместо того, чтоб возразить, смиренно выдохнул и запил сладость. Прав Олег. Всегда прав, пора бы запомнить. Сейчас действительно лучше отдохнуть. Может, тогда, когда он успокоится, согреется, мысли улягутся, а впечатления поутихнут, получится найти наиболее безболезненный выход из ситуации.***
Теплые подрагивающие блики свечей рассекали полумрак комнаты, придавая особенное спокойствие, умиротворение. Жар горячей воды в ванне не мог сравниться с жаром, исходящим от льнущих друг к другу тел. Серёжа откинулся спиной на широкую грудь, расслаблено запрокинув голову. После всего пережитого сил хватало лишь чтоб трепетно прижимать руку Олега к груди, и из-под прикрытых век, как слепой котенок, тянуться к губам, постоянно промахиваясь, скользя то по колючему подбородку, то по шее, то по щеке. Да он, пожалуй, и уснуть бы мог вот так, в его объятьях, если бы не мучали тяжёлые думы о неумолимо летящем времени. Волков задумчиво гладил его коленку с расплывающимся на ней синяком: навернулся на льду, черт разбери что вообще творилось на площади, всего и не припомнишь, чудом ушли. Затылок после жесткого падения об мостовую тоже наверняка болел, но Серёжа не признавался и не жаловался. Хотелось крепко прижимать к себе, перебирать тяжелые медные пряди, целовать доверчиво подставленную шею, плечи в веснушках и не думать ни о чем плохом. — Знаешь, — вдруг тихо проговорил Волков, прерывая приятную тишину, — я ведь вчера по-настоящему испугался, — перебирая тонкие пальчики, положил голову на острое плечо. — Забавно, — горько усмехнувшись, продолжил он, а Серёжа навострил уши. — Под пушечным обстрелом не дрогнул, а когда ты отдал кольцо, на мгновение мне показалось, что ты это не сгоряча, что я своими разъездами действительно все разрушил безвозвратно, а ты просто устал терпеть и делать вид, что все еще хочешь меня видеть. А я ведь тоже, — замялся он, — тоже не могу и не хочу без тебя. У Серёжи дыхание перехватило, не находя, что ответить, как банальными словами выплеснуть все, что горит в груди, он только и смог, что крепче сжать руку и, притянув к губам, скользить по грубым костяшкам, потираясь носом о тыльную сторону ладони. Растерянный и абсолютно очарованный такой откровенностью, обычно не свойственной его Волче. Олег редко говорил о том, что чувствует, но сейчас, именно этой ночью показалось, что это необходимо: — Единственное, что меня пугает, — это мысль, что могу потерять тебя, особенно сейчас, сам понимаешь, но знай, я не отступлю, не оставлю, пока сам не попросишь. Я буду бороться за нас до последнего. Серёжа, расплёскивая воду, порывисто обернулся, оплетая шею и прижимаясь губами, зарываясь своими наконец-то теплыми руками в мокрые короткие волосы. Отдавая всю нежность, всю любовь, что только была в его сердце, шептал на ушко, обжигая дыханием, много чего трепетного, личного, понятного только им двоим, хотя все было ясно и без слов. Жёсткие стенки ванны упирались в бока, вынуждая прижиматься ближе. Но это было так незначительно по сравнению с непреодолимым желанием сцеловывать капельки воды с разгорячённой кожи, наматывать на пальцы мокрые, липнущие к телу рыжие пряди, и плавиться, как масло на сковородке, встречаться губами, тягуче, неспеша, наслаждаясь каждым мгновением. Разморенные теплом и расслабленные близостью, что пьянила, кружила голову сильнее вина, слаще меда. Глаза слипались, сонливость накатывала дурманящим жаром, но они все не могли перестать цепляться руками, касаться кожей, сливаться губами. Из последних сил. Просто чтобы убедиться, увериться, что рядом, что вместе. Оба понимали: мир за окном в огне и вскоре это доберётся и до них. Эта ночь — сладкий самообман, возможно, последний глоток счастья. А значит, нужно выпить все до дна, заглушить хоть ненадолго голос разума, страх завтрашнего дня, тревогу в щемящей нежности. Серёжа, оставив короткий поцелуй на плече, аккуратно набрав в руку воды, в очередной раз промыл рану. Чудо. Снова Олегу повезло. Пуля или осколок попала в плечо по касательной, лишь немного зацепив, действительно оставляя всего лишь царапину. Но для Серёжи она имела огромное значение. Сегодня Олег снова готов был умереть с ним, за него, притом, что Серёжа поклялся себе после предыдущего раза не допускать такого, больше не подвергать Олега опасности из-за своей сумасбродности. Беречь его. В итоге получается, это он тут единственный, кто не способен держать обещания. Только и может, что бегать от ответственности и бед, которые наворотил, прячась за надежной спиной. Если бы сейчас ему не было так хорошо и спокойно, если б не чувствовал себя таким любимым и нужным, быть может, стал думать о том, какой он инфантильный, жалкий и слабый. Но вера Олега в него, в них придавала силы, убеждала, что есть ради кого бороться, ради кого становиться лучше, смелее. Хватит! Довольно! Больше так нельзя. Затянул в трясину себя, но Олегу он утонуть вслед за собой не позволит. Серёжа крепко обнял его, шумно втягивая носом воздух, а после, отстранившись, вспорхнул, расплескивая воду, отжимая мокрые локоны чуть ниже лопаток и накидывая пестрый халат. Но, замерев на секунду, шагнул обратно и на вопросительный взгляд карих глаз приободряющее улыбнулся, перегнулся через бортик ванны, нежно проводя ладонью по щеке, коротко поцеловал и, так и не проронив ни слова, решительно метнулся в кабинет, оставляя мокрые следы босых ног на паркете. Манифест, главное сжечь его, а уж прочими компрометирующими переписками можно заняться и позже. Быстро найдя его в ящике стола, Сергей без лишних сожалений бросил его в огонь. Следом полетела и конституция. Гори оно всё синим пламенем вместе с наивными идеями и идеалистическими убеждениями. Осталось самое главное дело. Он, подхватив со спинки стула свой пропахший порохом пиджак, выцепил конверт из внутреннего кармана. Развернул, бегло пробежался глазами и, вписав пару строк, запечатал. После чего требовательно позвал посыльного — шустрого шебутного паренька, чем-то походящего на горничную Лерушку: — Кирилл! — В дверях тот показался сонный и всклокоченный, как воробей. — Поезжай, отправь немедленно, понял меня, это вопрос жизни и смерти. — Как скажете барин, я прямо сейчас, — кланяясь, мигом взбодрившись от столь ответственного поручения, тот закивал и, крепко сжимая конверт, метнулся за дверь. Серёжа, выдохнул облегченно, теперь действительно можно расслабиться. Кивнул своим мыслям и направился в покои.***
— Вот бы уехать куда-нибудь, туда, где никто нас не знает, где нет тайных обществ, нет старых знакомых, нет монархий и республик, вообще никого кроме нас не будет. Ты бы писал картины, а я, не знаю даже, нашел бы какое-нибудь мирное дело по душе. Может, вырезание по дереву, — Серёжа хихикнул, проходя мимо постели, вытирая полотенцем все еще мокрые волосы, — или готовить изысканные блюда научусь. Разумовский расцвел по сравнению с тем, как он выглядел, чувствовал себя всего пару часов назад, когда они только приехали. Щеки порозовели, движения вновь стали плавными, расслабленными, взгляд, хоть и напряженный, но осознанный, решительный, с фирменной хитринкой. Олег взгляда не мог отвести, жадно хватая каждый взмах ресниц, каждую полуулыбку. — Je souhaitérais que ce rêve devienne réalité, —мечтательно протянул он в ответ. — Я так люблю твой французский, — улыбнулся Олег, очарованно любуясь. Серёжа, смущенно прикусив губу, плюхнулся в теплую, мягкую постель, подползая в объятья. — Et moi, c'est toi que j'aime, — устраиваясь поудобнее, утыкаясь носом в шею, мурлыкнул в ответ он. — Можно в Европу, или хотя бы просто подальше от столицы, — Олег продолжил вслух перебирать варианты. А потом, призадумавшись ненадолго, боднул носом лежащего у него на груди Разумовского: — А знаешь, я ведь был на Кавказе, там такая природа, горы, воздух, невероятно красиво и ни души на много верст. Разумовский невнятно угукнул. — А какое там небо ночью, — продолжал Олег, — как на карте каждое созвездие видно, помнишь, мы еще в лицее как-то пробрались в кабинет Мусье и до утра глядели в телескоп? Как нам потом влетело. Серёжа в ответ тихо усмехнулся: конечно, помнит. Им тогда по шестнадцать было. Олег высматривал что-то там, в темной сверкающей дали, а Серёжа, не отрываясь, глядел на него, потому что уже нашел все, что ему было нужно. — А перед рассветом там в ущельях над горными реками туман стоит, как молоко, — бархатный голос Олега убаюкивал, словно он рассказывал прекрасную сказку о далеких странах, в которых нет сложных решений и непоправимых ошибок, за которые нужно расплачиваться, и Серёжа все больше проваливался в липкую дремоту. — Я бы свозил и тебя туда, — задумчиво протянул Волков, поглаживая плечи с россыпью веснушек. — Но тебе бы там не понравилось, никаких благ цивилизации. Спать у костра, купаться в ледяных горных ручьях, — продолжил он, уже нежно перебирая пальцами разметавшиеся как пожар длинные рыжие пряди. — Спишь? — Понизив голос, спросил он. И услышав в ответ мирное сопение, лишь улыбнулся, поудобнее устраиваясь на высокой подушке, прикрывая глаза.