Ничто не важно, кроме тебя

      Бумага, обласканная языками пламени, вспыхивала и быстро тлела, на глазах превращаясь в серый пепел.       Огонь в камине полыхал с самого утра, пожирая все, чем некогда так горел Разумовский.       Сергей подорвался чуть свет, сразу начав действовать, перерыл весь кабинет. В пламя летело все: письма от знакомых членов тайного общества, собственные чересчур смелые заметки, даже книги, запрещенные в стране, добытые тайком у перекупщиков. Он безжалостно сжигал все, что могло послужить доказательством виновности, подтвердить причастность к заговору.       А Олег, напряженно хмурясь, вглядывался в языки пламени кусая губы: даже вредные привычки у них с Серёжей со временем стали общие. Хотя повод нервничать без сомнений был. Впервые на своей памяти Волков не знал, что делать. Не мог просчитать, какое решение окажется наименее безболезненным для них. Бежать? В пределах страны рано или поздно найдут. Жить в глухом лесу отшельниками не вариант, Олег, может, и сдюжит, но Серёжа вряд ли. Не создан его драгоценный лисенок для тяжелой крестьянской жизни. Бежать за границу с их нынешними паспортами уже не получится, а для поддельных нужны время и связи.       Оставаться, с достоинством дожидаясь законной кары в надежде, что легко отделаются, было просто наивно. На милосердие нового императора уповать не стоило, слишком хорошо Олег знал, какие слухи ходят о Николае, да и при личном общении с первых секунд становилось ясно, что человек это непредсказуемый и злопамятный.       Олег не хотел сдаваться, не мог заставить себя поверить, что выхода нет, он ведь всегда есть. Просто слишком много неопределенности. Однако бездействуя и просто ломая голову, проблему точно не решить.       Серёжа прошел мимо с очередной стопкой писем, нежно скользнув рукой по больному плечу. Вечно он так. Каждую царапину помнит. Будь они зверьми, наверняка бы зализывал раны, а так вот гладит да повязки меняет, не потому что это необходимо, а просто для самоуспокоения.       Олег машинально перехватил руку, останавливая, и приложился губами к красноватой коже тыльной стороны ладони. Все же обморозил вчера, ну конечно, целый день на пронизывающем ветру без перчаток. Чудом не слёг с простудой.       Серёжа на это только грустно улыбнулся и присел рядом на широкий подлокотник кресла, разглядывая стопку писем, бережно перевязанную лентой.       Края бумаги, исписанной строгим ровным почерком, были потрёпаны, словно их множество раз перечитывали, крутили в руках. Волков пригляделся:       — Это же... — удивлено поднял он брови.       — Твои письма, — закончил за него Серёжа с теплотой в голосе и мечтательной улыбкой, прикрывая глаза.       Но, погрустнев, тяжело выдохнул и решительно кивнул:       — Их тоже придется. Нам же не нужно ещё одно обвинение, — и, недолго поглядев в огонь, порывисто отвернулся, вкладывая стопку в руку Олегу, и с болью в голосе проговорил:       — Давай ты, я не смогу, рука не поднимется.       Волков, прекрасно припоминая, что именно они писали друг другу, согласно кивнул и, недолго думая, подкинул в полыхающее нутро камина, сразу же раскрывая объятия для соскочившего с подлокотника к нему на колени Серёжи. Успокаивающе целуя в висок, нежно поглаживая поясницу. Пока тот, крепко обвив шею руками, жмурился, вжимаясь что есть силы.       Возможно мелочно и глупо так цепляться за простые письма, ведь это лишь клочки бумаги с чернилами. Но только не для Серёжи, ведь они порой были единственным смыслом просыпаться по утрам, спасали в самые тяжелые времена, не давали угаснуть надежде, дарили иллюзию, что Олег рядом, хотя бы мыслями, хотя бы чернилами на бумаге.       Но, с другой стороны, как раньше уже не будет, нужно попрощаться с прошлой размеренной, относительно беззаботной повседневностью, сейчас главное сохранить хотя бы свои жизни или жизнь.

***

      Вскоре с бумагами было покончено, пламя погасло, лишь угли тускло тлели.       Временами заходила Маргарита Петровна. Волновалась, места себе не находила, но понимала, что помочь не в силах. Разве что заботливо принести чай.       Она, поставив поднос на столик, прошлась к высокому окну и, отдёрнув занавеску, задержала взгляд на белеющей снегом дали.       — Метель стихла, — умиротворенно протянула она, прерывая тишину, но чуть прищурившись, взволнованно прошептала, — кто-то едет.       Олег подорвался с места, выглядывая в окно и щурясь от режущего глаза яркостью снега.       Действительно, на занесённой снегом дороге чернел силуэт быстро приближающейся тройки, несущей крытые сани. От чего-то даже сомнений не возникло, кто это может быть.       — Жандармы, — с досадой прорычал Волков, одергивая штору и шагая в глубь комнаты.       — Боже правый, так скоро, я скажу, что никого нет, что дом пустой, — растерянно закивала женщина.       — И велите срочно седлать коней на заднем дворе, — уверенно кивнул Волков, подхватывая со спинки кресла плащ, — Серёж, еще успеем, — вопросительно посмотрел на так и не шелохнувшегося с места Разумовского.       Тот, не отрывая глаз от тлеющих в камине углей, отрицательно качнул головой:       — Не нужно ничего никому говорить и седлать коней не нужно. Ступайте, встретьте гостей, пожалуйста.       — Но... — испугано ахнула управляющая.       — Ступайте, — спокойно повторил Серёжа.       Волков, недоуменно глядя на него, замер посреди комнаты.       Топот коней и бряцанье колокольчиков уже можно было расслышать из приоткрытого окна.       Сергей выглядел спокойным. Не таким, как вчера на площади, обреченным, отстраненным, нет, просто спокойным. И это пугало ещё больше, вводило в ступор.       — Серёж? — Снова позвал Олег, желая добиться хоть каких-то объяснений.       Тот поднялся с кресла, мельком выглянув за окно, подошел к Олегу, скользнув по плечу, крепко обнял и, утыкаясь носом в шею, прошептал:       — Надеюсь, еще свидимся.       Волков, непонимающе нахмурившись, прижимал в ответ, поглаживая по спине. Не отводил глаз от спешно покидающих сани жандармов.       — Их всего четверо, может...       — Нет, — отрезал Разумовский, замотав головой, — не надо, все будет хорошо, — кажется, сам не веря своим словам, глядел на него диковато-отчаянными глазами, гладил по щекам, — доверься мне.       — Серёж? — Напряженно сглотнул Олег, — что ты сделал?       Он в ответ только тепло улыбнулся. В глазу блеснула слеза.       — Я люблю тебя больше всего на свете. Просто знай, — произнес он, утягивая в чувственный жадный поцелуй, словно про запас, чтоб хватило надолго, впрочем, прекрасно понимая, что им всегда мало. Но, заслышав гулкие шаги тяжёлых сапог по лестнице, отпрянул, мимолетным движением смахивая слезу с щеки и неспешно побрел обратно в кресло, оставляя Волкова в полной растерянности.       Дверь распахнулась, в комнату спешно ввалились люди в синей форме с аксельбантами, двое офицеров и двое солдат, за их спинами в коридоре застыла напуганная Маргарита Петровна, вероятно все же попыталась не пустить, но разве же станет слушать военная полиция бедную женщину, когда у них приказ Самого!       Рослый брюнет с погонами майора с бумагами в руках приблизился.       — Гром Игорь Константинович, Майор Отдельного корпуса жандармов прибыл с приказом Императора об аресте и обыске некого Графа Сергея Разумовского, — строго проговорил он, не отрывая глаз от приказа.       — Добрый день, позвольте поинтересоваться, господа, а в чем же, собственно, моя вина? — С напускным удивлением протянул Сергей, отхлебывая глоточек чая.       Майор, пренебрежительно хмыкнув, все же ответил, словно делая огромное одолжение:       — Есть основания полагать, что вы входите в число организаторов и активных участников подлого мятежа против Его Величества.       — Неужели? — Елейным голоском передразнил Сергей, отпивая еще глоточек.       Майор в ответ поднял на него тяжелый взгляд. И окликнул второго офицера:       — Дубин, приступайте к обыску, письма, уставные документы заговорщиков, все подозрительное.       Невысокий светловолосый юноша с погонами капитана понятливо кивнул, давая отмашку подчиненным, те мигом принялись выворачивать содержимое полок, книжных шкафов, высыпая содержимое на пол и поднося ему на проверку. К счастью, хоть об обыске беспокоиться было без надобности. Все чисто.       Олег, наконец отойдя от сюрреалистичности происходящего, взял себя в руки:       — Майор? — Пристально глядя, обошел кресло, облокачиваясь на его высокую спинку за спиной беззаботно попивающего чай Разумовского, — поручик лейб-гвардии Волков, — представляясь, кивнул он. — Позвольте поинтересоваться, какие указания вы получили на мой счет. Не должно ли меня также взять под арест?       Серёжа закашлялся, кидая возмущенные взгляды через плечо на сурово сверлящего глазами незваных гостей Волкова.       — Поручик Волков, поручик Волков, — пробурчал себе под нос офицер, перелистывая папку с бумагами.       Послышался звон стекла, один из приставленных солдат неуклюже толкнул какую-то вазу.       — Ничего, керамику можете бить, она осталась от моего скверного родственника. Только с картинами поосторожнее, пожалуйста, — продолжал ерничать Серёжа.       — Вот же, Волков, — довольно проговорил майор, наконец найдя нужную фамилию, — вас незамедлительно требуют явиться на разъяснительную беседу в Зимний дворец.       — Разъяснительную беседу? — Уже окончательно свирепея, вскинул бровь Волков. Не нравилось ему все происходящее, — Это какая-то ошибка ведь я причастен...       — Что за шутки, поручик, слышали? Приказа о вашем аресте нет, — вскакивая на ноги и упрямо глядя в глаза, с нажимом проговорил Разумовский, перебивая на полуслове. — Зачем вы на себя клевещете?       А после обернулся на жандарма и, швыряя ему под ноги уже пустую фарфоровую чашку весьма картинным жестом, вскрикнул:       — Ну же, арестовывайте, душители свободы! И дальше живите во лжи, прислуживайте вашему кровавому тирану, моя совесть чиста, я боролся за правду.       Волков округлил глаза, с недоумением глядя на Серёжу. Что он несет?! Что творит?!       Гром отшатнулся, кладя руку на рукоять шпаги, готовый в любой момент вытащить ее из ножен и атаковать.       — Граф, сопротивление при аресте лишь усугубит ваше положение, — предупреждающе прорычал он, чуть обнажая лезвие. В комнату на шум и крики вернулся капитан с подчиненными, настороженно оценивая ситуацию.       Возле двери в голос запричитала Маргарита Петровна, до этого, кажется, онемевшая от ужаса.       — А кто сопротивляется? Пожалуйста, вяжите, — мигом угомонился Разумовский, протягивая запястья, — или что у вас там, кандалы?       Гром смерил его очередным презрительным взглядом.       — Так а со мной что? — Не выдержал Волков. — Что разъяснять, когда нужно просто арестовать?       — Разъяснять, поручик, нужно ваше донесение, насколько мне известно, — тяжело выдохнул майор, словно растолковывая прописную истину неразумному ребенку.       Солдаты вернулись к обыску, опустошая содержимое большого шкафа и тщательно вытряхивая книги, швыряя их на пол. Переворачивая все вверх дном.       У Волкова дыхание от возмущения сбилось:       — Донос?! — Презрительно морща нос, переспросил он.       — Вы это у меня спрашиваете? — Устало поднял глаза на него Гром.       — Именно так, я не понимаю, о чем речь... — но снова его прервал пораженный вскрик Разумовского.       — Донос?! Вы написали донос? Втерлись в доверие лишь для того, чтобы вызнать все планы общества и донести все своему Императору! Хитро! — Картинно заламывал руки Серёжа.       — Что? Нет! Это не так! — Возмущённо задыхался Волков. Как он может такое говорить, знает же, что это не так. Знает ведь?       — Ничего не желаю слышать! — Расхаживая по комнате, бескомпромиссно отмахивался Разумовский.       — Зачем мне это, да и когда бы я?       Волкова разрывало на куски, хотелось просто выть от гнева и бессилия. Почему Серёжа верит не ему, а первому встречному жандарму?       Да как вообще такое можно представить, в голове не укладывается, чушь, какой-то абсурд. Он же не может на полном серьезе думать, что Олег способен предать. Когда он обещал защищать, всегда быть на его стороне, и всегда был.       А он даже в глаза не смотрит. Сердце на куски разрывается от несправедливости. Хочется схватить его, посадить напротив себя и долго, доходчиво растолковывать, пока не поверит в его безукоризненную преданность, и лучше не словами.       Эти жандармы хотят забрать его, увести, арестовать. А он не верит, считает предателем.       — Да я бы никогда! Ты же знаешь! Это бред! Меня подставили! — Продолжал отпираться Волков, молясь увидеть хоть какой-то отклик. — Я не писал никакого доноса, — упрямо рубя слова, произнес он отчаянно, бессильно сверля взглядом спину Разумовского.       Тут видимо уставший от всего и желающий поскорее убраться восвояси майор подал голос, убирая бумаги за пазуху:       — Нет нужды оправдываться, поручик, особенно перед этим мерзавцем бунтовщиком, его песенка уже спета, а вы поступили правильно, как настоящий офицер, уверен, Император по достоинству оценит ваш вклад в раскрытии этого змеиного клубка.       Волкова уже просто затрясло. Может, он и бунтовщик, но он его бунтовщик, такой же, как и он сам. И ничего еще не кончено, никому он его не отдаст. Жуть как захотелось дать в морду этому Майору, придушить кого-нибудь.       — Ничего, — доложил о безуспешном обыске капитан.       Гром, закатывая глаза, хмыкнул в усы:       — Понятно, тогда уходим.       — Пройдемте граф, Петропавловский острог ждет вас. И без глупостей, — снова подал голос блондин, указывая жестом на дверь.       Уже окончательно выходя из себя, Волков, зло стискивая зубы, прорычал, угрожающе приближаясь к офицерам:       —Я не писал никакого чертова доноса и граф никуда не пойдет!       Разумовский обернулся, наконец поднимая на него глаза.       И то, что он в них увидел, обезоружило, заставило замереть в полной растерянности.       Обжигающе уверенный, холодный, пугающий своей серьезностью взгляд, вперемешку с щемящей тоской. Кричащий без слов:«Хватит, все, это конец, отпусти».       Олег, поджав губы, отрицательно замотал головой, не желая верить.       Серёжа продолжил твердо, упрямо глядеть прямо в глаза:       — Олег, пожалуйста, — тихо, едва слышно проговорил он.       И это было хлеще любой пощёчины.       Тот замер, не в силах сдвинуться с места. Растерянный, окончательно сбитый с толку, при этом выжигаемый гневом на себя.       Серёжа уже отвернулся, вышел за дверь в сопровождении капитана и солдат, а он все продолжил отчаянно сверлить взглядом место, где он был мгновение назад. Ощущая щемящую пустоту в груди, словно вырвали сердце.       Из этого состояния вырвал уже знатно поднадоевший голос майора:       — Поручик, не забудьте, что вас ждут во дворце, — проговорил он, напоследок прикрывая за собой дверь кабинета и удаляясь вслед за арестованным графом к саням. Оставляя посреди раскуроченного усыпанного бумагами кабинета.       Олег отчетливо ощущал, как на глазах рушится его мир.       Он не забудет, ни за что, сейчас же поедет, выяснит, кто посмел подставить его, поставить под сомнение его верность, сознается во всем государю, разделит Серёжину судьбу и вернет его доверие, чего бы ему это не стоило. Потому что больше ему ничего не осталось.