Пение птиц, дурманящий запах сена и игривый лучик солнца. Серёжа, щурясь, приоткрыл глаза.
Вокруг небольшой сарай с инструментами, а сам Разумовский лежал на сеновале. Вот откуда травянистый запах и почему все бока исколоты. После пробуждения мысли о том, где он, как вообще сюда попал и что происходит, ещё не успели нахлынуть. Но на душе было какое-то спокойствие, умиротворение. Он хотел поднять руки и потянуться, но услышал до боли знакомый звон цепей и почувствовал, как резанул металл в районе запястий.
Приятная нега исчезла, как и не бывало, по спине пробежал холодок, а к горлу подступила тревога. Нет. Только не это.
Не могло же все это присниться или привидеться?
Он же точно помнил как заехали с конвоем в бурелом, как напали разбойники, как убили охрану, как его самого чуть не убили, как тащили по лесу, как вывели к костру, как увидел Олега.
Если до этого в голове было ясно от страха, от опасности, стучащей в висках, то едва увидел его — все помутнело от нахлынувшего в одну секунду пьянящего счастья, а уж как влетел в объятья, так и вовсе поплыл.
Серёжа проглядел, куда делись разбойники. Наверное, как по волшебству, растворились, собственно, как и положено проблемам и невзгодам, когда рядом появлялся Олег.
Звучит все это до обидного жалко, бредово, просто несерьезно даже в мыслях. Так не бывает. Только его истосковавшееся, сломленное сознание, могло выдать такое. Ведь в Пермском госпитале, валяясь с лихорадкой, мерещился ему Олег.
Что сидел рядом, держал за руку, целовал в горячий лоб. Но тогда он легко списал все на болезнь. Потому что сразу после чудилось, как император Николай плясал в присядку на горе из белесых черепов, вываленных посреди Дворцовой площади. Кости хрустели, разлетались под его сапогами, люди хлопали, ликовали, а среди толпы расхаживал покойный дядюшка, такой, каким Серёжа помнил его ещё с детства, с лотком пряников в руках, которыми ребятишек угощал. А потом вся эта вакханалия опала наземь вороньими перьями.
Но сейчас все было так реально, так отчетливо.
Это может означать лишь то, что он окончательно и бесповоротно сошел с ума.
Дыхание сбилось, и Серёжа, скуля на одной ноте, откинулся обратно на сено, закрывая лицо руками.
Неужели под дверью ждет телега с фельдъегерем и жандармом? И снова дорога, снова каторга, снова отчаяние, одиночество, безысходность?
Его затрясло. От этих мыслей слезы навернулись на глазах.
Да нет же, нет! Даже будь он распоследним умалишённым, придумать такое не получилось бы. Едва отошедшее ото сна сознание, скрипя, выдавало воспоминания.
Помнил речку. Помнил дрожащий свет лучины. Помнил, как Олег кормил мягким ржаным хлебом и поил молоком из кувшина. Как гладил по волосам и обещал достать завтра чего-нибудь повкуснее. Помнил, как помог улечься на сеновале, укрыл своим плащом, бережно прижимал к себе, коротко и ненавязчиво целуя в лоб.
А Серёжа цеплялся бездумно за край его рубашки, за руки, надышаться им не мог. Но усталость взяла верх, отключился почти сразу, как только голова коснулась плеча Олега.
Ухватившись за очередную ниточку, он быстро сел, хватаясь за материю, которой был укрыт.
Плащ. Тот самый. Он яростно вцепился в него, прижимая к себе, для верности даже поднеся воротник к носу. Его плащ, точно.
Не сумасшедший и не приснилось, просто спросонья переволновался. Он облегченно выдохнул, зарываясь рукой в короткие медные пряди. Пора лечить нервы.
Рассиживаться Сергей не стал, поспешил сползти с сеновала на земляной пол. Поднявшись на ноги, легко шагнул. Легко, потому что цепь кандалов была разрублена надвое. Да и разбитые коленки и ободранная спина после неаккуратного похищения хоть и не беспокоили, но ощущались.
Еще пара аргументов на чашу весов его здравомыслия.
Он подошел к двери и осторожно приоткрыл, ухватившись за косяк. В глазах потемнело от того, как резко поднялся.
Взору открылась деревушка, простирающаяся вдоль маленькой речки. Дух перехватило от обилия света, зелени и свежего воздуха.
Солнце неспеша клонилось к закату. Неужели проспал до обеда? Вдалеке на холме паслись коровы. Мальчонка лет шести гнал веточкой стаю гусей.
Сарай находился на самом отшибе, возле лесной опушки. Смутно помнилось, как выходили вчера в этих местах, но все обрывками, осколками.
Серёжа так и замер в дверях, разглядывая все вокруг, как из-за ближней избы вышли двое.
На сердце стало совсем спокойно.
Олег и бородатый мужик в расшитой рубахе быстро приближались, что-то живо обсуждая. Волков эмоционально жестикулировал, мужик хмурился, качая головой, коротко отвечал, но все же шел следом.
Серёжа, припоминая, как в деревнях порой относились к каторжным, нерешительно отступил в тень, обратно внутрь сарая, прислушиваясь к уже отчетливо слышимым голосам.
— И что мне твое офицерское слово? — глухо ворчал бородач, — Беглого из цепей вызволять — грех на душу. Никак убьет кого в деревне! Я виновен буду?
— Да не убивал он никого! — устало, словно не в первый раз, говорил Олег. — По политической статье. Он и мухи не обидит.
Мужчина тяжело выдохнул, останавливаясь у самого входа.
— Пожалуйста, — искренне просил Волков. — Я заплачу столько, сколько скажете. И за работу, и за молчание.
Мужик помолчал немного, кажется, почесывая макушку.
— Я человек честный, возьму сколько положено за работу. А за молчание пустомелям платят. Помогу, но только если пообещаешь, что как только сниму, вы немедленно уберётесь прочь из деревни.
— Идет, — с жаром согласился Волков, кажется, готовый на любые условия, лишь бы избавить Серёжу от мучения. Сам все утро разглядывал эти замки, обручи, цепи и Серёжины несчастные, истерзанные руки, ломал голову как бы всё это снять.
Олег проснулся рано, но долго лежал рядом, охраняя сон, вглядываясь в родные черты и с замиранием сердца наблюдая, как в медных прядях играет луч солнца. Будить свое рыжее чудо он бы не посмел, Серёжа так вымотался, пускай отдохнет. Хотя, его терпения наверняка хватило бы, чтобы до самого пробуждения просидеть, но нужно было идти. Искать того, кто мог бы помочь с кандалами, раздобыть еды, проверить лошадей, которых вчера привел из Ключевой.
Но едва выходил на улицу, выпуская Серёжу из поля зрения, в груди поднималась тревога. Потому постоянно заглядывал, проверяя, успокаивая себя: спит, никуда не исчез и больше не исчезнет.
Маленький храбрый лисёнок ясно дал понять всем, что его не сломить. Он всё выстрадал, был готов на смерть, на все мучения, даже Олега отпустить был готов. Таким можно только искренне восхищаться, потому что даже Олег не нашел в себе сил отпустить. Но это, пожалуй, хорошо, иначе все и правда закончилось бы плачевно.
— Ну, давай, показывай своего беглого, — насмешливо пробасил кузнец, вырывая из мыслей.
Олег, кивнув, распахнул дверь и шагнул внутрь, негромко позвав:
— Серёж? — бросил взгляд в сторону сеновала, но, не успев испугаться, уловил движение слева от себя, приподнял брови и тепло улыбнулся, — проснулся.
Серёжа в ответ только кивнул, разглядывая его в лучах солнца, чувствуя, как внутри все трепещет и сворачивается в клубок от нежности.
Опомнившись, Волков шагнул из прохода и пропустил того, второго.
— А это Иван, местный кузнец, он поможет нам снять кандалы.
Серёжа снова кивнул.
Кузнец, приглядевшись, как-то смешливо фыркнул, покачал головой и указал на лавку возле окна:
— А ну-ка, присядь туда, на свет, замки погляжу.
Серёжа послушно направился в указанное место. Кузнец, поразглядывав железяки, разочарованно поцокал языком и обернулся на Олега, внимательно следящего за всем чуть в стороне.
— Жалко, я думал, отмычками получится, а они вон как заржавели. Такие только сбивать, — а потом, обращаясь уже к Сергею, продолжил:
— Ты сколько их носишь уже?
— С декабря, — нисколько не раздумывая, ответил он. С декабря начались все их беды.
Иван покивал и снова поднял глаза на Олега:
— Давай-ка, служивый, там в мастерской молоток, а возле крыльца камень, принеси сюда, подложу под петлю, чтоб не поранился, когда сбивать замки буду.
Едва Волков вышел за дверь, кузнец поинтересовался:
— Неужто нынче даже баринов на каторгу усылают?
— Как вы узнали?
— Да по тебе сразу видно, в жизни труда не знал. Да и служивый твой деньгами сорит. Не простые вы, князья или графья, не меньше, — Серёжа на это только усмехнулся. Наблюдательный какой. А мужик продолжил:
— Правильно, что убёг. Не обижайся, но на каторге тебя бы за неделю, ну, или за месяц точно, уморили.
— Знаю, — грустно усмехнулся Серёжа.
— А чего сослали-то?
— Да так, Императору в первый же день его правления умудрился насолить, — пожал плечами Разумовский.
Накатила вдруг какая-то безудержная веселость. Кажется, только сейчас дошло, что все действительно позади. На каторгу он уже точно не попадет, Олег здесь, рядом с ним. Да даже кандалы эти дурацкие вот-вот снимут. А о чем ещё можно мечтать? Он продолжил рассказ, перевирая все, что только можно:
— Мы со знакомыми на площади собрались его Величество с воцарением на престол поздравить, солдат позвали, людей простых, а он, дурак, подумал, что это восстание, и давай всех пушками разгонять, а потом по новой ловить и арестовывать. В общем, перепугался, бедолага, что корону отберут, да всех в Сибирь и отправил.
Мужик, помолчав с секунду, рассмеялся громко, да так неожиданно, что Серёжа даже вздрогнул.
— Ну дела, скажешь тоже, — долго успокоиться не мог.
Олег уже вернулся, опуская на пол камень и молот, недоуменно поглядывая то на смеющегося кузнеца, то на пожимающего плечами Серёжу.
Иван стер проступившую слезу и отдышался:
— Давно я так не смеялся, — и, взяв в руку молот, выуживая из-за пояса стамеску и прилаживая ее к замку, проговорил:
— А знаете, оставайтесь в деревне сколько надо, гнать не буду, а ежели помощь какая нужна, обращайтесь, — и принялся за работу.
Когда с кандалами было покончено, мужик торжественно протянул цепи и металлические обручи Волкову. Тяжеленные, килограмма четыре. И как Серёжа все время в них ходил? Отогнав подступивший к горлу ком, Олег вновь обратился к кузнецу:
— Сколько дать? Десяти рублей хватит?
— Тьфу, рубля за всю работу много будет, — отмахнулся Иван.
— Пять? — опуская цепи на лавку возле облегчённо потирающего запястья Разумовского, продолжил Олег.
Серёжа с наслаждением потянулся. Он уже и не помнил, каково это, двигаться не стесненно, без бряканья и звона.
— Много, — упрямился кузнец.
— Пять, а твоя хозяйка состряпает нам еды сейчас и в дорогу. И после обеда баню бы затопить, хочется дорожную пыль смыть.
— Ладно, по рукам, — гулко рассмеялся мужик и, весело бурча себе под нос, ушел, оставляя их наедине.
Серёжа сам удивился, как резво подскочил, налетая, жмурясь от избытка чувств. Олег шагнул навстречу, подхватывая, позволяя повиснуть на шее. Без кандалов и обниматься гораздо удобнее.
Сложно сказать, сколько они простояли так, растворяясь в тепле прикосновений и размеренном сердцебиении друг друга.
На душе было так легко, спокойно. Только в объятьях Серёжа чувствовал себя безопасно, до беспамятства хорошо и расслабленно. Только в объятьях Олег не чувствовал тревогу, ведь недостающая, вырванная половина вставала на место.
Может, прошла минута, может, десять, а может, целая вечность.
Олег чуть отстранился, ласково улыбаясь одними лишь глазами, как умеет только он.
Его глаза — тёмная чарующая бездна. Серёжины — манящее лазурное побережье.
Все такие же влюбленные взгляды, что каждый раз, пересекаясь, вспыхивают одинаково ярко, что в далекой юности, что сейчас.
Сердца заколотились быстрее.
Олег аккуратно, едва ощутимо, огладил бледную щеку, пододвигаясь ближе, целуя робко, будто в первый раз. Едва касался губами, потираясь носом, ловя на коже рваное дыхание.
В этом поцелуе, самом первом в новой жизни, была вся нежность, вся благодарность, вся забота, вся их любовь. Как всего этого не хватало. Дыхание сперло, голова закружилась.
Едва оторвавшись от губ, соприкоснулись лбами, прикрыв глаза.
Волков, прерывая тишину, заговорил, поглаживая по пояснице:
— Лошадей со станции я привел еще вчера, твой новый паспорт тоже давно готов, так что по дороге и на границе проблем быть не должно.
— Границе? — осоловело проговорил Серёжа. — Мы уедем? — так сосредоточился на том, как хорошо здесь и сейчас, что забылся.
— Конечно, не оставаться же в глуши. Можно куда-нибудь в Европу. Где потеплее. К морю? Куда захочешь, — отозвался Олег, — На дорогу, жилье и первое время должно хватить.
Серёжа снова потянулся к губам, целуя уже как привыкли, требовательно, чувственно, напористо. Его слова — бальзам для израненной души. До банального просто, но так непривычно строить планы, просто жить, не страшась нового дня. Сережа уже хотел озвучить, что за Олегом он готов хоть на край света, а к морю и правда очень бы хотелось, но лишь спросил, смешливо утыкаясь в шею:
— Волч, скажи честно, кого ты ограбил? Откуда столько?
— Никого, — беспечно пожал плечами Олег, гладя по волосам. — Просто продал свое имение.
— Твое имение? — удивленно поднимая брови, округлил глаза Серёжа, скользя руками на плечи. — Но как же? Там же твои родители, память... семейное же, — растерянно продолжал он, но наткнулся на теплые карие глаза, говорящие без слов: «
ты моя семья, ты мое всё, остальное не важно».
Серёжа улыбнулся, растроганно жмурясь, и, снова крепко обнимая, прошептал:
— Спасибо.
***
Солнце скрылось за горизонтом, туман пополз по водной глади речушки. Лягушки громко квакали в высокой ряске.
Серёжа, кажется, впервые за последние месяцы почувствовал себя человеком. Сытым, чистым, в свежей одежде, а самое главное — счастливым.
Человеком с будущим. И еще каким. Они с Олегом решили ехать в Италию: тепло, красиво и море есть. Языка они, конечно, не знают, но ведь не за обществом едут, а наоборот, ото всех сбежать. Дорога дальняя, но Серёжу и это нисколько не пугало, может, потому что за спиной уже две тысячи верст пути, а может, потому что путешествовать с любимым человеком в поисках нового дома — это не этапирование с конвоем на верную смерть.
Серёжа принял из рук Олега кандалы. Даже если просто глядеть на них, по спине пробегал холодок. И правда, тяжеленные. Проходил без них всего полдня и уже отвык.
Подойдя к краю короткого лодочного причала, он, размахнувшись, запустил все эти ржавые обручи и цепи в воду.
Разрывая гладь, булькнув почти без брызг, они быстро ушли на дно.
Разумовский, расправив плечи, облегченно выдохнул, прикрывая глаза, глубоко вдыхая речную сырость и запах полевых трав.
Олег, до этого стоящий на берегу, подошел вплотную и обнял поперек живота, утыкаясь носом в макушку. А Серёжа расслабленно откинулся головой на его плечо, улыбаясь, чувствуя себя не только счастливым, но и свободным.
***
Огонек свечи трепетно дрожал от легкого сквозняка. Из окна слышались соловьиные трели. Кузнечики громко трещали в траве под окном, а где-то вдалеке, на окраине деревни брехала собака.
Снова сеновал в этом крошечном сарайчике. Кузнец предлагал переночевать в избе на лавке, но они, конечно, отказались. Лучше уж тут, но вдвоем. Сейчас как никогда хотелось побыть наедине.
— Я думал, что больше никогда тебя не увижу, — глухо проговорил Серёжа, прерывая уютную тишину, проводя по растрёпанным темным волосам и прижимаясь ладонью к чуть колючей от щетины щеке.
Они лежали друг напротив друга уже неизвестно сколько, просто вглядываясь в глаза. Словно спешить было некуда. Словно завтра на рассвете не нужно отправляться вновь в дорогу. Словно у них оставалась целая вечность.
Олег аккуратно перехватил его руку и поднес к губам, оставляя невесомые дорожки поцелуев на стертой металлом коже запястий.
— Я боялся, что потеряю тебя, — хрипловато отозвался он, крепко сжимая ладонь в своей.
Серёжа едва заметно улыбнулся, глаза поблескивали пеленой слёз. Аккуратно высвободив руку, он, чуть приподняв голову, стянул с шеи волчий кулон и вложил в ладонь:
— Возвращаю — это твоё. Кажется, он и правда приносит удачу.
Олег задумчиво повертел его в руках. Но, пока не надевая, потянулся, вытаскивая из выреза своей рубашки цепочку. Даже в сумраке, по одним лишь очертаниям, Серёжа узнал. Не мог не узнать. Небольшой серебряный перстень округлой формы с оттиском волчьего клыка.
— А это, я полагаю, принадлежит тебе?
Серёжа заблестел глазами и заулыбался так, что на щеках проступили ямочки.
— А я думал, ты его со злости в Мойку выкинул тогда, перед восстанием, — слегка виновато протянул он, уже нетерпеливо поглядывая, как Волков снимает украшение с цепочки.
Олег на это только фыркнул смешливо, целуя тыльную сторону ладони и надевая перстень Серёже на безымянный палец.
Чуть великоват стал, но, учитывая то, как ответственно Олег взялся за его здоровье и рацион, это ненадолго.
Серёжа, обвивая руками, пододвинулся ближе, упоенно целуя. Шепча сбивчиво, что теперь уж точно никогда не снимет, что всегда будет прислушиваться к его опасениям, что без Олега и шагу не сделает. В ответ получая ласковые поцелуи в шею, за ушком, и заверения в том, что прошлое в прошлом, и что больше Олег ни минуты без него прожить не может и не хочет.
Увлеченно подставляясь под поцелуи, они плавились от тепла и нежности, забывая обо всем на свете, наконец полыхая в полную силу, рука об руку.
— Волч, — вдруг отрываясь, тревожно позвал Серёжа, гладя по щеке, — Пожалуйста, можешь дать мне ещё одно, самое последнее обещание?
— Какое? — голос серьезный. Попроси Серёжа звезду с неба, Олег расшибётся, но достанет.
— Пообещай, что утром будешь рядом.
Олег выдохнул, утыкаясь носом в шею.
— Обещаю, — усмехнулся ласково, опаляя кожу горячим дыханием.
***
Шрамы не затягиваются без следа. Все они останутся на душе и на теле.
Забыть тот страх, то отчаяние, отбросить ту бездну, в глаза которой заглянули, так просто не получится. Не прижиматься друг к другу, испуганно вскакивая посреди ночи, не радоваться каждой мелочи, каждому поцелую, каждой чашке чая, каждому закату и рассвету, словно он первый и последний в жизни, тоже уже не получится.
Но получится понемногу учиться жить заново, как раньше, вытесняя страх любовью. И точно получится сделать всё, чтобы больше не терять.
***
Искрясь в первых лучах рассветного солнца, роса усыпала высокую траву, молодые гибкие березки и иголки елей, обступающих узкую лесную дорогу.
По размытой летними дождями тропе, взяв под уздцы лошадей, шли двое, не разрывая рук.
Туман густой, словно молоко, окутывал скрывшуюся позади деревню, далёкие горы, и сочный зеленый луг.
Едва выйдя на накатанную дорогу у опушки, они остановились. Изо рта пар клубами. А дышится так легко.
Серёжа уже повернулся, чтобы закинуть ногу в стремя, но Олег, выпустив повод, потянул его за руку, сжимая в объятьях крепко, так, словно, ослабь он хватку, сию же секунду Разумовский исчезнет.
Серёжа ласково погладил по спине, целуя в щеку.
Простояв так с минуту, Олег отстранился, бережно сжимая ладони в своих, глядя на него как на бесценное сокровище.
Серёжа, тепло улыбаясь своими хитрющими глазами, проговорил:
— Ты чего? Едем?
— Да так, вспомнил, — поджал губы Олег, уверенно и бодро кивнул. — Да, едем.
Он подал руку, помогая Разумовскому подняться в седло, а после и сам ловко запрыгнул в свое, поудобнее перехватывая узды.
Кони неспеша, рысью потрусили, унося всадников вдаль, оставляя позади все ошибки, горести, прощания, разлуки и страдания на опушке векового леса, озаренного восходящим солнцем.
