Лепестки отцветшей примулы

Шикамару задерживает дыхание, пока розовая поволока не рассеивается в ночной духоте. Он спокойно смотрит в прищуренные глаза, светящиеся алым сквозь щели канареечно-жёлтых очков. В полутьме ему чудится мамин шаринган с тремя вращающимися томоэ, которым она сверкает каждый раз, как начинает серьёзно злиться на их с отцом разгильдяйство. Шикамару как наяву слышит её разочарованный тон, в ответ на который случайно просит прощения вслух из-за накопившейся за бесконечную ночь усталость — граница между явью и собственным воображением истончается, размывается, как перед тяжёлым беспробудным сном. Сотриголова на мгновение замирает, но потом промаргивается, возвращая очам осязаемую черноту, и быстро подходит ближе. Он убирает на лоб ненужные окуляры, заправляет за уши секущиеся пряди, явно пытается прийти в себя от оглушающего осознания, что разыскиваемый линчеватель — маленький по меркам этого общества мальчик. Из руки Шикамару вытаскивают испачканный чужой кровью нож, к его неудовольствию также спешно проводят тщательный досмотр на предмет другого оружия: из карманов бридж достают моток проволоки, несколько вшитых лезвий вырывают из резинки на талии, из самодельного крепления в правом носке пропадает вполне недурственный сюрикен. Бледные пальцы в шрамовых узорах легонько дрожат, распутывая жёсткие, пропитанные багрянцем ленты, пытаясь скорее добраться до глубокой раны. Мужчина заметно колеблется, но ничего не говорит, напоминая своим поведением молчаливого Какаши, у которого с коммуникацией и подбором правильных слов не всё в порядке. Полночь же смотрит на Шикамару неверяще, как-то растерянно, с мягким ужасом, присущим чутким людям. На её лице легко прочесть, как внутри неё медленно просыпаются задушенные карьерой материнские инстинкты, желая избить, растерзать, убить. Она с нескрываемым удовольствием переворачивает незадачливого дилера на живот, до хруста впечатывая его носом в грязный асфальт. Тот просыпается от такого обращения, верещит по поводу тугости металла наручников и веса героини, севшей на него сверху. Полночь в ответ со злобной ухмылкой вцепляется ему в горло длинными вишнёвыми ногтями, с двух сторон пережимает сонную артерию и только потом начинает заниматься нанесённым Шикамару ранением. От переутомления у Шикамару слезятся глаза, и он на мгновение видит в женщине отголосок Цунаде, любительницы азарта и прописать воспитательного леща. В начале правления Годайме некоторые альтернативно одарённые личности среди армейского состава ещё что-то смеют недовольно вякать в сторону её незнатных протеже-почти-дочерей. За проявленную к ним грубость последняя из Сенджу всегда даёт по губам, оставляя на лицах вспухшие борозды от пропитанных ядом когтей, и неважно, кто перед ней — для неё завистники все равны. Очки Полночи отбрасывают блики того же праведного огня, как когда Хокаге, защищая от нападок своих наследниц, заставляет противную старейшину Утатане ходить с незалечиваемыми царапинами от ногтей в течение нескольких позорных недель. Шикамару всегда хочется фыркнуть от воспоминания, но в этот раз получается лишь тихо застонать: уникальное оружие захвата наконец перестаёт перекрывать ему рану. Кровь булькающими толчками выходит из груди, и он начинает чувствовать наваливающуюся слабость, которая ему сейчас противопоказана — он хочет, безумно хочет уйти, но сейчас это будет неправильно, сейчас это будет не так. Сотриголова достаёт из подсумка марлю, аккуратно перевязывает ему рёбра, переругивается с коллегой, когда они не могут решить, что с ним делать. Полночь запрашивает по радионаушнику две скорые, но робеет и не смеет вызвать подмогу из полиции. Шикамару знает, что они видят перед собой не его, а запутавшегося ребёнка со сбитым моральным компасом, что не иначе, как чудом смог выжить на улицах так долго. Его пытаются ненавязчиво расспросить, как зовут, где живёт, кто родители. Шикамару упрямо молчит. Тогда его стараются неловко вразумить, говорят о том, что преступность таким образом не остановить. Полночь присаживается рядом, с волнением гладит по плечу, участливым голосом — слишком похожим по интонациям на достающую аптечку Ино, когда они с Чоджи случайно калечатся на тренировке — рассказывает о школьных подготовительных программах. Шикамару со смирением в блёклом голосе даёт знать, что из него никогда не выйдет ничего стоящего доблестного звания. Сотриголова сразу начинает приводить доводы, утверждая, что не ему это решать, а Полночь энергично поддакивает. Но Шикамару не слушает их, убеждённый, что в нём, так подло посмевшим получить шанс на вторую жизнь, не может быть ничего героического. Шикамару видит, что они искренни, что за него переживают и не хотят ему лишних проблем. Полночь с Сотриголовой ему правда симпатичны. Избравшие теневую сторону профессии, они ежедневно сталкиваются с человеческой грязью, потому что это та работа, которую кому-то надо выполнять. Не ради раздутой славы или сомнительной оплаты труда, а потому что просто надо. Они практически единственные из здешних людей, к кому он испытывает уважение. Шикамару заранее стыдно за то, что он собирается сделать. Он терпеливо дожидается звуков сирен вдали, когда герои ослабляют бдительность. Из их тел пропадает напряжение, беспокойство во взглядах сменяется облегчением. Заволокшее тучами небо только начинает светать, застывшие в ожидании тени голодны и охочи до действий. Шикамару сводит пальцы в нестандартную хиден-печать. Жгуты отделяются от подножий потёртых стен и присоединяются к силуэтам, отбрасываемым героями, прежде, чем те успевают что-либо предпринять. Осознав отсутствие возможности пошевелиться, они тут же активируют причуды, но поздно — Шикамару специально подбирает момент, когда герои смотрят друг на друга. Разобравшись, Сотриголова отключает своё стирание, венка на его виске вздувается от попытки шевельнуться и использовать ленты, пока Полночь безуспешно старается без рук проконтролировать поток сладко-малиновой дымки. Разражается гром, сверкает трескучая молния, и сонный газ оседает под барабанной дробью долгожданного дождя в период засухи. Шикамару не может так бестактно уйти — мнётся немного, поправляет вмиг промокшую до нитки толстовку, тяжело вздыхает, но в итоге признаётся, что сожалеет. Полночь со слезами в охрипшем от волнения голосе молит его не убегать; Сотриголова клянётся, что, что бы с ним ни происходило, они могут ему помочь. Шикамару проглатывает подкатившую желчь и смотрит поверх них на качающего головой Асуму, крутящего в отблесках молний серебряную зажигалку. Шикамару разворачивается, недвижимые герои панически кричат ему вслед, но их заглушает какофония разом усилившегося ливня. Он пропадает из их виду на выходе из тупика до приезда скорых. Прячась по теням и почти шатаясь по разбушевавшемуся ветру, он из последних сил возвращается в приют. Под холодным светом ныне пустынного туалета, где некоторые из старших ребят с методичной упёртостью пытаются зажать его в очевидных целях, Шикамару стягивает с себя примёрзшую к коже одежду, выбрасывает набухшую бордовую марлю с бинтами и, сжимая зубы, промывает рану. Задетое ребро ноет от боли, голова слегка кружится от потери крови, тело определённо знобит. Смотрясь в мутное зеркало, он накладывает несколько внутренних швов и споро закрепляет узлы на внешних. Шикамару избавляется от улик, приводит себя в порядок и возвращается под линялое одеяло, где на протяжении получаса до побудки на завтрак на его руках, под заунывную песню стучащих о решётчатое окно капель дождя, тихая смерть вновь настигает любимого сэнсэя. Шикамару прекращает свои ночные вылазки. Уверенный, что его сейчас активно ищут, он затаивается и старается не вылезать даже на прогулки во внутреннем дворе приюта. Шикамару без особой радости лениво прикидывает, сколько у героев уйдёт времени, чтобы его вычислить. Если по-максимуму сузить поиск, то из информации у них примерное местоположение, возрастной ряд, кое-какие догадки о причуде, психологический портрет, но, что хуже всего — его лицо. Учитывая двойной запрос, бюрократическая машина вполне может выдать им результат не через обычные полторы недели, а где-то за пять дней. Его находят за три. У Шикамару всего лишь два запасных плана, когда его отводят в редко используемую «комнату для знакомств», что на него мало похоже. Ослабленный бешеным жизненным ритмом организм на грани своих возможностей борется с таки занесённой инфекцией. Шикамару весь чешется и горит от подкожных фейерверков, из-под одутлого воспалённого шва вытекает пахучий экссудат, любое лишнее движение вызывает нестерпимую боль во всей грудной клетке. Выскабливание гноя и наложение новых швов не помогают, от каждой перевязки хочется выть в голос, и у липкого от непрекращающегося лихорадочного пота Шикамару нет сил даже выйти в город за дополнительными медикаментами: так уж вышло, что в его ближайшем тайнике только спирт и слабые анальгетики. Сейчас ему как никогда не хватает богатейших лечебных плантаций клана или хотя бы изумрудного ниндзюцу. В глазах двоится, его мутит, но Шикамару продолжает держаться за остатки самоконтроля, чтобы не попасться — всеми гранями ума понимает, что ему нужно в больницу, но иррациональное желание не быть пойманным пересиливает. К несчастью, в приюте неожиданно происходит массовая драка с итогом из выбитых зубов и сломанных ног. На гнев жестоких воспитателей мелкие ублюдки, не сговариваясь, находят в нём удобного козла отпущения. Драчуны указывают на Шикамару пальцем, утверждая, что это он всё затеял своей контролирующей способностью. Подозрительность и желание вызнать истину даже путём простой проверки видео с камер у равнодушных взрослых не развита, а бледному Шикамару настолько физически плохо, что он не пытается как-либо отрицать свою причастность и философски смиряется с ситуацией. Его охаживают ремнём с металлической бляшкой по шее за неповиновение, надевают железные наручники-рукавицы, от которых давно отвык благодаря примерному поведению, и о нём забывают. Шикамару знает, что этим чёрствым халтурщикам прилично платят, и не собирается обращаться к ним за помощью — ещё удавят потихоньку от греха подальше, а он не в том состоянии, чтобы здраво защититься. Поэтому на встречу с Сотриголовой, а не более известной и потому приметной Полночью, из карцера его тащат волоком — Шикамару с трудом держится на ногах после предыдущих дней, проведённых на дырявом футоне в полуподвальном мёрзлом помещении с полоской света у потолка и безвкусной баландой раз в сутки, от которой Чоджи, охая, хватается за голову. Когда Шикамару затаскивают на встречу, бесстрастное лицо Сотриголовы перекашивает чистейшей яростью. Герой рявкает о снятии противопричудного приспособления, но привыкший к вседозволенности из-за закрытости приюта дежурный возмущается. Ему шипят об одном звонке для инициации проверки, и вмиг присмиревший мужчина подчиняется прежде, чем пулей вылететь вон. Шикамару разминает затёкшие запястья, незаметно косясь в раскрытую перед героем толстую папку на столе. Чтение вверх тормашками не проблема даже для генина. Шикамару распознаёт своё досье. Шикамару с первого же выхода на тропу линчевательства знает, что однажды его поймают: в подполье всё-таки работают далеко не дураки. Ему совершенно не хочется, но, будучи вынужденным, он может заняться муторным созданием новой личности, чтобы навсегда исчезнуть. Всё зависит от выдвигаемых обвинений: куковать в настоящей тюрьме желания нет, как и отказываться от кланового имени, с которым ему неслыханно везёт заново родиться. Сидящая рядом с Сотриголовой фигура отца удовлетворённо кивает, соглашаясь с его размышлениями, и Шикамару делает, как велено: контролирует дыхание, ширину зрачков, сердцебиение. Он — перепуганный мальчик с аутистическими замашками, который ни о чём не подозревает. Но Сотриголову таким фарсом не провести. Он что-то такое читает на его воздвигнутой маске гражданского, и вместо начала допроса переваливается через стол, чтобы ткнуть Шикамару прежде, чем тот успевает отодвинуться; совсем худо дело, раз он не в силах внятно отреагировать на такую легкотню. Прикосновение к воспалённой до начальной стадии некроза груди вырывает из Шикамару даже не стон, а болезненный вскрик и хаотичную круговерть ослепляющих мушек под зажмуренными веками. Обеспокоенный мужской голос сливается с просьбой Ино ещё чуть потерпеть прежде, чем она резко вправляет ему колено. Недовольный своей слабостью, Шикамару отключается. Шикамару одновременно двадцать шесть и… восемь. Или пять? Он не знает, он ничего не знает. Кто его несёт, где он находится, что вообще происходит — ему слишком больно, ему всё равно. Главное сейчас не умереть, остальное всё потом.