Лепестки отцветшей примулы

Шикамару идёт сквозь необычный густой туман по клановому лесу. Вокруг кружатся новорождённые оленята, неловко тычась ему в ладони и выпрашивая ласку, пока едва различимые взрослые особи вышагивают впереди. Слишком влажный воздух пахнет прохладной хвоей, но в нём нет привычных живых звуков — Шикамару слышит только медленный стук собственного сердца, свои спокойные выдохи с облачками пара и чей-то негромкий зов вдалеке. Олени отступают, остаются позади, пока он всё продолжает почти вслепую брести. Тихий всплеск под ногами подсказывает, что он доходит до небольшого озера на границе оленьих угодий с плантациями лечебных трав. Глас доносится откуда-то с середины спрятанного в белёсом тумане водоёма. Шикамару, как в бреду, идёт не по поверхности воды, а сквозь её толщу. Ледяная вода ему уже по горло, обжигая через ставшую тяжёлой форму, когда он наконец опознаёт голос — это Темари зовёт его, молит о помощи, и… она что, плачет? Но это ведь так редко, что Шикамару может по пальцам одной руки пересчитать все случаи её пролитых слёз! Шикамару кидается, рвётся к ней изо всех сил, пытается ускориться, но поскальзывается о мшистое дно, теряет равновесие, не успевает зацепиться пальцами о поверхность зарябившей глади и падает в чёрные воды. До ушей доносятся равномерный писк приборов, чьё-то неглубокое дыхание с присвистыванием и извечный летний треск цикад из приоткрытого окна. Нос, в который бьёт поток кислорода из назальной канюли, ловит запахи дезинфицирующего средства, горечи лекарств и запёкшейся крови. Под подушечками пальцев чувствуется до хруста накрахмаленная простынь, грудную клетку стягивает тугая повязка, сгиб локтя зудит от внутривенного катетера. Шикамару облизывает корку на иссушенных губах, понимая, что находится в госпитале, а та жуть — всего лишь дурной сон. Экзотика, учитывая, что вместо сновидений приходят воспоминания-напоминания о несусветно далёких родных краях. И хорошо, что так: пусть лучше проклятая память талдычит о безысходности его существования, чем выдумывает лишнее. Шикамару через ресницы идентифицирует Сотриголову в накинутом на плечи халате, прикорнувшего на стуле для посетителей. Судя по теням, отбрасываемым мужчиной, время около четырёх дня. Языки интона сползают со стен, стекаются к Шикамару со всех сторон, заискивающе извиваются в извинениях за то, что как следует не уберегли. Шикамару успокаивающе гладит нити обузданной им тьмы, что нежатся в его руках, стараясь делать как можно меньше лишних шума и движений, чтобы не разбудить блюдющего его Сотриголову, приказывает возвращаться теням на места и окидывает комнату взглядом. Обстановка бело-казённая, но приличная. В углу даже чахнет в кадке небольшой фикус, вокруг которого ожидаемо хлопочет недовольная Ино. Шикамару медленно прокручивает непристёгнутые конечности, распознаёт оконный механизм, чуть расслабляется: в случае чего он может вполне легко сбежать. С шорохом отодвигается дверь, на миг впуская шум больничного муравейника, и в помещение, будя героя, заходят двое: врач с цифровым планшетом в руках, если судить по стетоскопу поверх хирургического костюма, и детектив с перекинутым через локоть пиджаком, если судить по прикреплённому к поясу жетону и пистолету в оперативной кобуре. Шикамару по привычке проверяет диспозицию людей, их слепые углы и уязвимые зоны — детектив заметно прихрамывает на левую ногу, у врача неспортивная одышка, про-герой достаёт капли для глаз, — но ничем не выдаёт своего пробуждения, подслушивая проходящий полушёпотом разговор. Ему необходимо понять настроения властей прежде, чем прикинуть вариации своих дальнейших действий. Уверенные в его обморочном агрегатном состоянии, взрослые вполголоса обсуждают его здоровье, и Шикамару раскладывает умозаключения занимавшейся им педиатрической комиссии. Неприятно колет от понимания, что он провалялся в тотальной отключке, пока его полностью обследовали. Контроль над собой, над автономией своих рассудка и тела то немногое, что ему остаётся от себя прежнего, и малейшее упущение давит-давит-давит на сознание, поднимая внутри черепной коробки трепыхания слабой птицы паники. Но эмоции — это непозволительная роскошь для кого-то вроде него. Шикамару на корню душит ненужные поползновения глупой пташки. Шикамару не позволяет эмоциям взять вверх над чистотой разума. Шикамару, ками побери этот затхлый мир, элитный ниндзя, он хорошо обучен, он знает, как правильно противостоять пыткам Гомон/Джинмон Бутай других деревень, в чьи казематы постыдно попадает целых два раза. Затолкать ненужные человеческие чувства глубоко внутрь, где те рассасываются до тонкой пыли, для него раз плюнуть. Асума-сэнсэй, что стоит у изголовья, с гордостью кивает: именно ему доверяется Шикамару, чтобы подвергнуться жестоким методам психподготовки ко встрече с Подразделением Пыток и Допроса, от которых без правильного наставника может окончательно доломать и так вывернутую наизнанку шинобью менталку. Ирьёнин заканчивает с перечислением заросших переломов и заскорузлых шрамов на детском теле. Шикамару, вымуштрованный частыми поездками во дворец и ранним вступлением в Совет Кланов, без труда читает кажущиеся невозмутимыми лица. Его однозначно принимают за жертву — и людей, и обстоятельств, — но, зная его возможности, не собираются делать ему скидку. Шикамару с собой откровенен, он мог бы, но не станет давить на жалость. Шикамару бесконечно уставший, притворство надоедает хуже варёных яиц на завтрак, ему слишком влом продолжать представление детскости для людей, перед которыми он уже раскрыт. Упоминаются истощение организма, на планшете демонстрируются фотодоказательства следов подразумеваемого насилия в пределах госучреждения. Шикамару очерствевший пленник патовой жизненной ситуации, в которой только психопату-Мадаре да ублюдку-Наруто пожелает оказаться, поэтому внутри ворочается что-то отдалённо похожее на моральное удовлетворение. На ноющей шее — красные полосы от ремня с гематомами в форме пряжки, на затёкших запястьях — следы от кандалов-наручников, на деле — спущенная с цепей преданная свора псов выходит на след, готовая растерзать любого, кто смеет трогать беззащитных человеческих щенков. Многие из воспитанников дисциплинарного детдома далеко не нежные фиалки, большинство, если верить архивным документам и проведённым на всякий случай расследованиям, те ещё зубастые твари, но многих к затворническому приюту объективно подталкивает несовершенность социума. Возможно, что отныне, с тщательно подобранным, по-настоящему исправительным подходом, у кого-нибудь из этих брошенок появится шанс не увязнуть в болоте криминала, прикрыть пятно на репутации чем-то приличным и не профукать жизнь на раз-два. Врач перепроверяет показатели приборов, напичканных вокруг якобы бессознательного пациента, и уходит, но до полного задвигания двери в палату шмыгает невзрачная фигура. Шикамару срисовывает Полночь ещё до того, как та скидывает капюшон безрукавки и снимает с лица голубую маску: рост тот же из-за толстой подошвы берцев, вес скрадывают бесформенные штаны, на месте стилизованных браслетов геройского костюма изобилие фенечек, глаза в надетых линзах, без ярких приметных очков, выглядят по-близорукому беззащитно. Женщина здоровается кивком с коллегами и с разбегу присоединяется к обсуждению будущего Шикамару — видимо, этот вопрос для всех троих самый животрепещущий. Детектив, которого Полночь называет Цукаучи-сан, с душераздирающими вздохами пролистывает файлы из папок личного и полицейского дел Шикамару. Мужчина всем своим сгорбленным видом демонстрирует безвыходную шаткость нынешнего статуса Шикамару, справедливо сомневаясь, что отправка в колонию для несовершеннолетних как-либо улучшит положение дел. Сотриголова устало хмурится на это предложение, Полночь ожидаемо взвинчивается. Она яростным шёпотом требует досконального расследования обоих ведомств, к которым Шикамару был прикреплён, утверждает, что вместо другого детдома или вообще обращения к ювенальной юстиции стоит предоставить мальчику возможность реабилитироваться. С каждым словом мужчины всё больше смурнеют, но женщина не собирается сдаваться, пока не получит желаемое. Шикамару восхищён: ему такая баранья упёртость встречается лишь у несгибаемой матери, что, шкодливо посмеиваясь, с интересом стоит рядом и слушает героиню. Шикамару знает, кого эти трое видят перед собой. Он для них ребёнок с покорёженной судьбой, принудительно-добровольно избравший тернистый и не самый светлый путь к профессии героизма — ведь именно о ней мечтают все дети, не так ли? Всего лишь ребёнок с двояким инцидентом в прошлом, который ходит по краю скалистой пропасти, готовый в любой момент рухнуть в объятия злодейской мглы, если его вовремя не остановить. На самом деле они слепы в своих утверждениях. Шикамару не винит их, знакомых с одной стороной силы. По венам вместо крови бежит аспидная марь, в ушах набатом стучит хор умирающих криков, и выжженная пустошь чувств на месте души. Шикамару — первобытное зло для чужого мира, Шикамару отравлен мраком тоски, Шикамару рождён в свинцовой тьме Бога Смерти. Шикамару решает «очнуться», когда разговор соскальзывает на бредовую дорожку оформления над ним опеки. Вокруг него кудахчут ирьёнины, Шикамару отслеживает препараты, которые в него вкалывают, и краем глаза проверяет настроения представителей органов правопорядка. Он не обманывается: детский облик колышется батистовой ширмой из-за продемонстрированных боевых навыков. Это заметно по тому, как Полночь держится за бегунок молнии, готовая распахнуть одежду и площадно шарахнуть сонным газом, по тому, как Сотриголова отслеживает любое его движение, удобнее усевшись на стуле и не моргая на протяжении долгого времени, по тому, как Цукаучи откладывает бумаги, перехватывая пиджак так, чтобы прикрыть висящий на ремне электрошокер. Шикамару воспринимают всерьёз. С одной стороны, его это радует, с другой — та ещё морока. Врач с медсестринской свитой удаляется, оставляя вязкую патоку тишины. Первым её решается нарушить детектив, спрашивая его о самочувствии. На положительный ответ тот утвердительно кивает, отчего напряжение в плечах героев едва заметно ослабевает. Шикамару это категорически не нравится. Он не ощущает вторжения в библиотеку своих мыслей, но поведение навязанных ситуацией собеседников подразумевает какое-то ассертивное воздействие. Что-то схожее с хиденом дознания Яманака, только без физического проявления? Сенсорная техника? Или наложенное гендзюцу? Информация — сила, с которой считается Шикамару, когда умышленно ложно отвечает на заданный вопрос о его предположениях, почему он здесь. Цукаучи мягко покачивает головой, прося не врать. Демонстрации дополнительных спецэффектов или что-то сходни ручным печатям нет. Значит, пассивно-активная причуда правдоговоритель или ложочувствование. Не так уж и страшно. Канитель, конечно, ещё та, но не более. Шикамару умело подстраивается под ситуацию, со скоростью света вытряхивая свитки разрозненных масок, на ходу ткёт полотно новой правды, которую преподаст. Истина понятие зыбкое, которую, благодаря дару правящей ветви Нара, он по своему велению может перекраивать, как ему надобно. Детектив болезненно морщится, когда переходит к вопросам о его мастерстве. Шикамару слегка любопытно, как причуда реагирует на закладки на все околобоевые тематики, самоналоженные на используемый им сейчас в разговоре уровень подсознания. Похоже ли это на синестезию? Помнится, шоумай Темари по матери — голубоволосая Сайя из клана Акасуна — немного не в себе как раз из-за сенсорной перегрузки, связанной с перекосом в умениях: практически нулевая подвластность кугутсутсукай вкупе с непривычно высоким родством с духовной энергией, к которому чакроканалы оказываются не готовы, тотально искривляет её мировосприятие. Благо, когда после Чунин Шикен она окончательно слетает с катушек и нападает на организаторов, среди которых и сам Шикамару, Цунаде по его совету делает одолжение и входит в положение, требуя у Гаары в качестве виры обследование девушки — его, по факту, кузины — у специалистов Яманака, которые нивелируют урон и приводят ту в порядок. Относительный, потому что дальняя родственница жены так и остаётся с некоторыми садистскими замашками. На своих и союзников не рыпается, и ладно. Её кровожадность, кстати, сильно помогает в Пятой Мировой Войне и привлекает к себе внимание Канкуро. Шикамару на их свадьбе изо всех сил молится богам и от души надеется, что хотя бы дети у них будут нормальными. Он умирает как раз тогда, когда Сайя сидит в тылу на пятом месяце. А как такие, как Цукаучи, справляются с этим? Видит ли он слова? Окрашиваются ли они во все цвета радуги? Или ему, как Сайе, мучительно трынькает по оголённым нервам, превращая бытие в растянувшееся мучение? Надо будет почитать о схожих умельцах. Ситуация такова: Шикамару слишком юн, а потому не может котироваться даже как малолетний преступник. Только если суд сделает исключительное предписание, но ни один судья не посмеет пойти на такой прецедент, боясь народного гнева и потери своего влиятельного места. Шикамару могут определить в другое госзаведение с пониженными охранными мерами, то есть в обычный приют, при условии, что Цукаучи инициирует пересмотр его дела о неправомерном использовании причуды, приведшим к убийству злоумышленника, и подведёт его под самооборону. Но с таким решением никто из троих не согласен, не доверяя более системе, которую ждёт аврал в ближайшее время из-за вскрывшихся фактов пренебрежения. Вообще, Шикамару — уникальный, практически единичный случай. В груде накопленной информации он выделяет цифры последней официальной статистической сводки по стране: 73% линчевателей от двадцати до тридцати лет (среди которых 4% — герои с аннулированными лицензиями); 26% — больше тридцати (уже 12% — военные/пожарные/полицейские/герои, комиссованные или на пенсии); и только 1% отводится тем, кому меньше 18 лет. Сейчас же ему нет и тринадцати, когда возлагается частичная ответственность. Что делать с ним, непонятно. Поэтому-то взрослые и предлагают, если его, Нара-куна, устраивает, вариант с опекой. Шикамару не большой любитель именных суффиксов и обращения по фамилии, но не показывает этого. Он задумчиво смотрит поверх плеча невыспавшегося Сотриголовы, над которым возвышается родной отец, что подбадривает к принятию неожиданно трудного решения. Мама с одного взгляда понимает его сомнения, заверяет, что это — не предательство с его стороны, ведь он знает, чтит и помнит о них. Комментарий Чоджи об открывающихся перспективах официальной свободы становится последним аргументом. Детектив с сытой улыбкой откланивается, обещая помочь по своим каналам побыстрее оформить документы и напоминая, что его присутствие в госпитале конфиденциально. Про-герои кивают, Шикамару только сейчас понимает, что это был приватный разговор, иначе Цукаучи бы представился по форме и предупредил бы об использовании причуды. Шикамару чувствует себя дураком. Весь месяц — целый месяц безделья! — что он проводит в госпитале, Полночь — Каяма — старается заглядывать ежедневно. Сидит подле него, чистит принесённые фрукты, рассказывает различные истории времён студенческой молодости и интересные случаи с работы. Шикамару грызёт нарезанные кроликами яблоки, рассматривает красивую женщину в расцвете сил, прикидывая, отчего же та не заведёт своих детей. Трудоголизм головного мозга? Репродуктивные отклонения? Мужчины нормального нет? Или подходящего донора, если нравятся женщины? Шикамару тактично умалчивает их все, ожидая, что Каяма сама когда-нибудь, если захочет, расскажет. Сотриголова — Айзава — бывает реже, но стабильно трижды в неделю. Видок у него… Хуже времён, когда Какаши перенимает бразды правления. Шикамару просит мужчину не утруждать себя визитами, но подпольный герой, похожий на мифического упыря, отмахивается, говоря, что это теперь его опекунская обязанность. Совладать с ним оказывается гораздо труднее, но не по той причине, о которой Шикамару думает сначала. Айзава немногословен, имеет привычку наматывать резинку на руке — три оборота туда, три оборота обратно, — редко проявляет коммуникативную инициативу. Но молчать с ним определённо уютно. Шикамару замечает, как при визитах уходит холодность из глаз с лопнувшими капиллярами, сменяясь на тёплое дружелюбие. Шикамару решает, что прописанные в его медкарте диагнозы подходят Айзаве как нельзя кстати. Шикамару одновременно двадцать шесть и одиннадцать. Он торжественно заявляет, что сегодня его самый странный день рождения. Его наконец-то выписывают и отдают на поруки живущим по соседству друзьям, решивших взять над ним совместную опеку. Шикамару задувает свечи над шоколадным тортом под аплодисменты единственных вроде как важных людей в его новой жизни и призраки давно убитых близких. Парочку скальпелей, украденных из больницы, он прячет под половицей.