inner demons

      Квартира Чанбина всегда была холодной. Маленькая комнатушка гостиная-спальня, через проём — кухня с уродливым бледно-зелёным светом, единственная дверь ведёт в ванную, где краны с холодной и горячей водой поменяны местами, а зеркало протирается раз в три месяца. Именно раз в три месяца Чанбин приезжает сюда на две недели, чтобы после уехать надолго. Никто об этом не знает, но он никогда не отклоняется от этого плана, ни на день. Никому это и не интересно, один только Хёнджин каждый раз приезжает к нему в тот же день, как он прилетает из Японии. Каждый раз неизменно красивый; сегодня — в короткой белой шубе, под которой мерцает топ на пару с толстой полосой чокера из дорогих камней — подарок папочки, — и в узких кожаных шортах, чтобы были видны гладкие натренированные танцами ноги. Великолепен, недоступен в своей доступности, Хёнджин притягивает каждую пылинку на пустынной улице спального района Сеула. Только для чего он это делает? Что может связывать сахарного мальчика с Итэвона, любящего всё блестящее, дорогое и давящее роскошью, и наёмного убийцу, скрывающегося от самого себя каждые три месяца. Наверное, ответ знает только холодная квартира Чанбина.       Каждый раз это место затягивает их, будто другой мир. Ни одна обманчиво сверкающая вывеска в центре города бы не сравнилась с неаккуратно заправленным матрасом, который служит и кроватью, и диваном в квартире Чанбина. Они бы никогда не позволили себе встретиться в шикарном отеле или просторных апартаментах Хёнджина. Почему-то именно в этом месте все маски были не нужны и дышалось легче.       Бёдра Хвана и вправду выглядят аппетитно с этими шортиками. Чанбин думает об этом, пока младший перевязывает ему руку, невозможно желая прикоснуться. У них есть четырнадцать ночей. Только ночь способна дать им убежище, дать им время. Днём они могут стать чужими: Хёнджин будет помнить, что Чанбин может в один момент убить кого-нибудь из его папиков, а Чанбин в свою очередь помнить, что Хёнджин — не его поля ягода. Он порочный ангел, дерзкая куколка, язвительный сахарный малыш, но ласковый котёнок для Со. Старший видит дальше, видит глубже, видит прекрасное.       Потому что Хёнджин целует его первый раз за эти три месяца только тогда, когда надёжно закрепляет повязку на руке. Он слабо льнёт навстречу, прикрыв глаза от ощущений, податливым пластилином поддаётся Чанбину, который наконец хватает его за все манящие участки. Хочется стереть все грязные прикосновения других людей своими собственными. Никто не заслуживает Хёнджина так касаться, но тот с игривой улыбкой позволяет. Со пальцами утопает в мягкости долгожданных бёдер, оставляя ненадолго на коже белые полосы, затем наливающиеся красным. Будто кровью пачкает нежную бледную кожу.       Ртом охота впиться в плоскую грудь, но та скрыта топом без бретелек. Чанбин немного раздражённо бормочет на «тряпку» и в следующее мгновение цепляет ткань зубами и тянет вниз. Хёнджин гладит его по вьющимся волосам, довольно вздыхая на влажные прикосновения к соскам, что стали чувствительнее из-за трения о топ. Старший жадно лижет, будто путник в пустыне, сосёт горошины, затвердевшие не только от возбуждения, но и от холода. Плечи Хвана покрыты мурашками, но горячее дыхание на груди и тёплые руки, скользящие по телу, немного согревают его. И присутствие Чанбина тоже.       Со рушит идеальную укладку, роняя Хёнджина на матрас. Волосы, наконец возвращённые к их родному чёрному цвету, неохотно рассыпаются по чистой простыне, пока младший расстёгивает мешающийся топ и отбрасывает в сторону. Он едва успевает сделать вдох, как Чанбин снова целует его так чувственно и страстно, что желудок сжимается.       От него всегда за километр чувствуется опасность. Чанбин ломает шеи и судьбы, распоряжается жизнями других, будто кукловод, но Хёнджин рад быть его мягкой, шёлковой куколкой, прогибаться под ним так изящно и зазывающе, пока грубая, но ужасно горячая ладонь сильного мужчины лезет под кромку шорт. Хван идеален везде и способен заставить любого упасть к нему в ноги и целовать стопы, однако он ждёт только Чанбина. Он может давать себя лапать всяким богатым папикам, сидеть на коленках у спонсоров и мило улыбаться миллионерам только для того, чтобы после этого раскрыть, выпотрошить свою душу перед Со. Его грешную душу, жаждущую, ищущую богатств и любви, пронизанную похотью и слабостью к одному единственному, в чьей груди бьётся его сердце, по чьим венам бежит его кровь.       Кости таза вот-вот готовы порвать кожу, когда Чанбин спускается поцелуями на живот. Хёнджин боится сойти с ума, напрягается, хотя прекрасно знает, что после не сможет удерживать контроль в дрожащих пальцах. Это глупая попытка, всегда заканчивающаяся крахом. Хван просто отвыкает каждый раз за три месяца. Первая ночь после разлуки всегда такая: пальцы скручивают простынь, надежды на её сохранность ничтожно малы, однако Хёнджин лишь тихо вздыхает. Тяжело вновь привыкать, даже если помнишь. Родные-чужие касания прожигают кожу и обдают жаром сами внутренности.       Чанбин растягивает его плавно и осторожно, второй рукой водя по члену младшего и целуя гладкий лобок, посылая мурашки. Кто бы его так ни касался, он всегда дрожит только под Со, что унижает и радует одновременно. Пальцы задевают чувствительные точки внутри, но даже так кричать от наслаждения не получается; слишком дорога эта тихая и страстная атмосфера. Томные вздохи и мягкие мычания ласкают слух больше, чем что-либо ещё.       Чанбин отпускает его член и закидывает ногу на своё плечо, придерживая за щиколотку. Теперь мурашки пробегают по ногам, ведь в действиях старшего чувствуется нетерпеливость. Наконец-то он сознался внутри сам себе, что невыносимо скучал по Хёнджину. Каждый раз так тяжело убеждать себя, будто ему всё равно, будто Хван - падшая душа, будто он не заслуживает ни капли сострадания и внимания. Получается настолько плохо, что Чанбин едва ли не приползает к его ногам. Острая коленка оказывается особенно облюбованной им.       Но он предпочитает не считать в очередной раз родинки на нежной, натёртой всякими маслами и кремами коже, а глядеть в такие глубокие, окутанные чарами и пушистыми ресницами глаза. Хёнджин, бесспорно, был красив. Афродита за руку привела его в этот мир и поцеловала в лоб на прощание, и он, возможно, даже не знал, насколько она его любила. Невинность в чертах и острота во взгляде умело сочетались и создавали ядерную, гремучую смесь, зазывающую в свои сети. И было странно осознавать, что кто-то настолько эфемерный может ждать его преданной псиной.       Чанбин тонет в них даже тогда, когда Хван валит его сам на спину и стягивает всю одежду. Он будто не принадлежит себе больше: конечности свинцовые, организм отравлен чарами Хёнджина. Младший в рот берёт умело, но чувственность, в отличие от невинности, из его движений ни разу не пропадает. Обычно он бы уже сбросил все маски и просто вёл процесс, а сейчас видна его покорность, его желание выслужиться, и это не грёбанная маска. Он сорвал с себя скальп и показал всё внутри. Там не пусто и не уродливо, нет.       Чанбин собирает в кулак тёмные отросшие за три месяца волосы. Он любил так делать, Хёнджину шла эта длина. Хёнджину многое шло: дорогие колье, дизайнерские тряпки, засосы на шее и даже растянутые домашние футболки Со. Но больше всего ему шли сильные руки на его тонкой талии, и соблазнительней картины нельзя было придумать. Чанбин увлекается, двигает голову немного резче, на что младший старается, но всё равно давится. Тонкая нить, блескнув в слабом освещении с улицы, обрывается слишком быстро, чтобы быть замеченной, ведь чужие губы влекут намного больше. Хёнджин мычит в поцелуй от идеально крепкой хватки на волосах и пальцами принимается водить по члену старшего. Хоть темп и мастерство чужих рук ощущается великолепно, Чанбин прерывает Хвана и переплетает пальцы их рук.       Ни липкость смазки, ни пот не мешают теплу разливаться от места соединения до самых ног. Такие незначительные взаимодействия и прикосновения будто бы ценились сильнее. Я здесь. Ты в безопасности. Будь со мной. Столько смысла в обыкновенном держании за руки, и они вкладывают его будто бы неосознанно. Так нужно.       Даже забираясь на бёдра Чанбина, Хёнджин не хочет отпускать его. Опасно давать им обоим так близко почувствовать друг друга, ведь отпустить становится совсем сложно. Однако они каждый раз наступают на одни и те же грабли. Опускается Хван плавно, сантиметр за сантиметром, но не от боли, а ради шоу. Он нависает над возлюбленным, губу прикусывает и стонет на выдохе, гладя чужую щёку свободной рукой, чтобы пальцами освежить в памяти черты.       Они проваливаются, утопают в своих самых сокровенных желаниях, среди которых желание быть вместе оказывается самым вязким, липким и навязчивым. Самым разрушительным. Ведь хочется бросить всё к ногам любимого и оставить позади старую жизнь. Начать по-новому, замкнуть и покинуть порочный круг, просто существовать в идеальном пространстве маленькой квартирки в бедном районе. На этом матрасе, наспех застеленном и едва пропахшим их одеколонами. Но он и не успеет их запечатлеть: через пару недель это небольшое пространство снова покинут, забыв о нём, как о хорошем, блаженном сне.