يقبرني

Я скрываюсь с этой раной в калейдоскопе дней.

      Кун заторможенно моргает, ведя головой, и Чону цыкает.       — Я серьёзно, — говорит он, смотря на Куна в упор. — Я хочу знать всё, что знаешь ты. Я хочу научиться защищаться.       — Это… — Кун медлит, задумчиво прищуриваясь, и касается задней стороны шеи. — Это займёт некоторое время. Тебе придётся ознакомиться с огромным количеством информации.       — Плевать, я готов.       Кун не отвечает, но Чону не намерен сдаваться, поэтому терпеливо ждёт. Если Кун — Глава Охотников, значит, он крутая шишка в «Ли». Он опытный вампир, и Чону нужен именно его опыт. Он больше не позволит насмехаться над собой.       — Давай так: мы попросим у Юкхэя помощи в составлении подходящей для человеческих возможностей программы, а я в это время постепенно ознакомлю тебя с видами оружия? Не будем торопиться, хорошо?       Чону внимательно всматривается в Куна, надеясь отыскать подсказку. Кун странный. Почему он не упоминает оплату? Почему он готов учить Чону бесплатно? Что это за вампир такой?       — Хорошо, но разве мне не нужно заниматься с тобой сексом? Обычно люди платят этим, да?       — Что?! — Кун настолько ошарашен, что шумно выдыхает, и его глаза пугающе округляются. — Откуда эту взял эту идею? Кто-то… требовал от тебя эту… так сказать, близость?..       — Я сосал Джэхёну, чтобы он искал моего хёна.       Удивление Куна приобретает комичный оттенок, потому что он с выпученными глазами пялится на Чону так, будто он сказал что-то дикое, но Чону не обращает внимания. При упоминания Джэхёна ему становится тоскливо, и открытые порезы на запястье, напоминая о себе, зудят. Заманчивый шёпот никогда не упускает шанса подначить его на продолжение.       — Подожди, Чону… а сколько тебе лет?       — Зимой будет девятнадцать.       — Это по человеческим меркам совсем мало, да?..       — Какая разница! — взрывается Чону, не выдержав чудного и совсем непривычного для него участия на лице Куна, и разворачивается к левой двери. — Если тебе сосать не надо, тогда готовь свою тупую программу без лишних вопросов!       Здесь у Чону нет ни друзей, ни близких. Доверять ожившим монстрам нельзя, и Джэхён один из них. Он ворвался в жизнь Чону в компании новых, недоступных ранее эмоций и чувств, а затем растоптал всё. А чего Чону ждал? Что Джэхён не такой, как остальные клиенты из клуба? Нет, он хуже. Он многое скрывал. Чону ещё повезло, что Джэхён не повторил поцелуй из кошмара и не подарил ему судьбу Хандон-нуны.       Джэхён даже хуже, чем Джуён.       — Стой, Чону, с вампирами не нужно заниматься… любовью, чтобы платить. Мы не такие, — Кун догоняет Чону на середине коридора около спортивного зала и душевой. Приподняв ладони в защитном жесте, Кун наклоняется, и Чону сжимает кулаки. — Точнее, кто-то, возможно, так и поступает, но не Клан «Ли». Джэхён-       — Мне плевать на вашего ведущего Охотника, я никак не связан с ним, — взгляд Куна секундно порхает на шрам Чону на горле, и он импульсивно тычет в него указательным пальцем. — Эта хрень как-то изменила меня?       — Н-нет, но-       — А на Джэхёна она повлияла?       — Ничуть, не переживай, — поспешно отвечает Кун, и Чону раздражённо выдыхает. — Но, послуш-       — Тогда закрываем тему. Хватит выдавливать из себя фальшивое переживание. Я знаю, что вам, мёртвым уебанам, на людей плевать. Вы только жрёте нас, не думая, что мы не просто куски мяса. Мы живые.       Кун, полный смятения, отодвигается и сгибает пальцы в кулак, чтобы захватить серебряное кольцо. Чону с трудом дышит, жалея, что не может сжигать вампиров взглядом. Жаль, что браслеты и цепи давно потерялись.       — У нас много работы, — произносит Кун после непродолжительного молчания, и в его голосе слышится лёгкая грусть. Она едва уловима. — Пойдём, день нерезиновый.       Вскоре коридор заворачивает и заканчивается маленькой дверью. Нагнувшись к электронному замку, Кун вводит пятизначный код, и слышится лёгкий перезвон. Ручка проворачивается, Кун открывает оружейный склад, и внутри Чону вдруг непереносимо пережимает.       Света мигающих ламп на потолке достаточно, чтобы осветить крошечное пространство с поставленными друг на друга ящиками. Это… точная копия кладовой «Миринэ».       Чону туда не войдёт.       — Безобразие, — сетует Кун, когда воздух в лёгких Чону застревает, и, согнувшись, спокойно заходит внутрь. Места так мало, что он не может выпрямиться. — Я и не подозревал, что наш арсенал настолько крошечный.       — Я…       Чону сгибает руки к груди, ковыряя заусенцы на больших пальцах, и с трудом сглатывает. Самому крупному воспитателю тоже приходилось сгибаться в три погибели. Это, однако, не мешало ему в буквальном смысле вытирать ноги о Чону.       — Нет, извольте, мы перейдём в спортивный зал. Ребята как раз уже закончили.       Уперев кулаки в бока, Кун осматривается и тянется к внутреннему карману куртки за чёрными перчатками. Спрятав ладони под искусственной кожей, он пролезает пальцами под средний ящик в неустойчивой башне и с кряхтением поднимает верхние два.       — Четырёх, считая средства для ухода, для начала хватит, — качнувшись, Кун покидает склад и, крепко вцепившись в дно ящика, медленно направляется к повороту. — Пойдём со мной, я всё принесу.       Чону задерживается, провожая спину Куна замыленным взглядом, и смаргивает зарождающиеся слёзы. Соберись, говорит себе Чону и сдавливает ногтями повязку пластырного типа. Джуён же говорил, что никто не собирается подтирать ему задницу.       Прокусив нижнюю губу до слабой искры боли, Чону стремительно пересекает порог и быстро, чтобы не передумать, хватает первый попавшийся ящик. Когда Чону стягивает его, поясницу тут же тянет, но он не сдаётся. Обхватив металлическую ношу руками, Чону невольно скулит и, согнув колени, шустро передвигает ногами.       — Боги, Чону! Тяжело же!       Кун сталкивается с Чону у дверей в спортивный зал и, проигнорировав угрожающее выражение лица, забирает ящик. Заметив, что Кун легко поднимает его, Чону на миг прикрывает глаза и мысленно выругивается. Вампиры всегда будут сильнее, но это не значит, что он жалкий слабак.       — Я возьму последний.       — Прекрати, лучше отдохни и попей. Люди, если я не ошибаюсь, пьют воду. Я прав?       — Не буду я пить!       Чону готовится протестовать дальше, но Кун надвигается на него, закрывая проход ящиком, и ему ничего не остаётся, как сдаться и попятиться в спортивный зал. Тот из-за покрытых трещинами стен и обшарпанного паркета кажется древним. Убедившись, что Чону не собирается вставать со скамейки около ящиков, Кун испаряется, и Чону выпускает из горла раздражённый рокот. Ладно, это только начало.       — Как полезно иногда размять кости, — вернувшись спустя минуту, Кун трясёт головой, сгоняет со шрама над глазом чёрные пряди и улыбается. Акуратно поставив четвёртый ящик перед Чону, он приседает на одно колено и, проверив выцарапанную надпись на крышке, склоняется к кодовому замку. — Сегодня посмотрим катаны. Ты что-нибудь знаешь о них?       — Не… уверен.       — Это длинный японский меч. Нихонто. Основная идея японского искусства владения катаной заключается в том, что продольная ось меча во время атаки должна идти к цели не под прямым углом, а вдоль своей плоскости, нанося режущие удары.       Кун подбирает пароль, и Чону щурится, но на расстоянии цифры расплываются. Открыв ящик, Кун ахает и неодобрительно прищёлкивает языком. Чону вытягивает шею, чтобы выглянуть из-за плеча Куна, и обнаруживает, что похожие друг на друга мечи свалены в общую кучу.       — А сая где? Ох, кого-то нужно поругать.       — Что такое «сая»?       — Японский термин для обозначения ножен. Я сейчас вернусь.       Приподнявшись, Кун вдруг хмурится, и, наклонившись, закрывает ящик на замок.       — Какой у него пароль? — спрашивает Чону, останавливая Куна у дверей, и тот мягко хмыкает.       — Год перерождения нашего Клана.       — Очень понятно, спасибо.       Как Кун реагирует на колкость Чону не узнает — он остаётся в спортивном зале в одиночестве. Оперевшись ладонями на скамейку, Чону задирает голову к потолку и находит там такие же трещины, как и на стенах. Интересно, а как хёну живётся в «Чхве»? Скорее всего, неплохо. Чону видел много комнат, может, хёну выделили личную. А Чону запихали к вампиру, который легко избавился от него. Ничего нового, его всегда бросают, он привык, но всё равно…       Джэхён сказал, что использовал тело Чону для удовлетворения своих потребностей? Пха! Если бы Чону не хотел, Джэхён давно остался бы без члена. Ладно, не остался бы, потому что Чону платил сексом за поиски, но что за фигня? Когда Чону сосал другим клиентам, он не возбуждался в ответ.       — Всё, иди нахуй, — цедит Чону, схватившись за край скамейки, и сбоку слышится покашливание.       — Я надеюсь, это не мне.       — Тебе тоже! — огрызается Чону, и Кун безмолвно поджимает губы с приподнятыми бровями. Оказывается, пока Чону вёл мысленный монолог, Кун не только вернулся, но и поставил около его ног железный таз с чистой водой и упаковку жидкого мыла.       — Тщательно вымой руки, пожалуйста.       Вздохнув, Чону слушается и подражает Куну, который выливает на чёрные перчатки антисептик и скрупулёзно трёт между пальцами. Получив жёсткое полотенце, Чону вытирает ладони и бросает его на пол. Кун, ничего не сказав, аккуратно складывает использованное полотенце пополам и убирает на конец скамейки.       — За чисткой оружия скрывается целая традиция, представляешь, — с улыбкой поясняет Кун, вытаскивая две катаны, и трепетно проводит костяшками по почерневшему серебру. На его лице появляется непонятное для Чону выражение. — Это таинство.       Кун передает Чону ту катану, что меньше, и открывает второй ящик, но сначала проверяет надпись на крышке. Чону сжимает клинок, прощупывая, и, убедившись, что им невозможно порезаться, кладёт катану на колени.       — Мы будем повторять четыре этапа: снятие рукояти, полировка, чистка и смазывание. Это не сложно, если наловчиться.       Кун раскладывает около Чону какие-то камни, рисовую бумагу, странный на вид мел в мешочке и неизвестные инструменты. Подвинувшись, Кун в медленном темпе показывает, что нужно делать, сразу исправляет, если что-то идёт не так, и Чону не замечает, как увлекается. Он даже не представлял, что можно чем-то заниматься и получать удовольствие. Чону ощущает непривычное удовлетворение, когда Кун говорит, что он молодец, и перестаёт следить за его движениями. Следующие две катаны Чону очищает самостоятельно. Быть полезным… приятно.       К несчастью, радость Чону не длится долго. Закончив с пятым по счёту мечом, он непроизвольно зевает, и веки мгновенно тяжелеют. Повторный зевок, и Чону с негодованием вздыхает.       — Что ты делаешь?.. — Кун отвлекается от смазывания клинка, и его лицо отражает одновременно интерес и удивление. — Почему ты скалишься?       — Чего?! Я зеваю.       — Прошу прощения, а что... это?       — Ты вообще с людьми не общаешься? — спрашивает Чону, выгибая бровь, и, не давая Куну ответить, продолжает. — Мы зеваем, ну, когда нам не хватает кислорода. Ещё когда устаём.       — О, так ты утомился? Давай закончим в таком случае.       — Нет, я-       — Я уже сказал, что мы заканчиваем, Чону. Не спорь. На сегодня достаточно.       Кун вскакивает и, не обратив внимания на несогласное пыхтение Чону, прибирается. Едва он заканчивает бережно укладывать чистые катаны на холщовую ткань, Чону скрещивает руки на груди и запрокидывает к нему голову.       — Я провожу тебя в комнату.       — А я планирую спать здесь. На скамейке.       — Как мне видится, твоя кровать будет удобнее.       — Она не моя!       Дёрнувшись, Чону встаёт и проходит мимо Куна к двери. Вот прицепился! Чону бесится с Куна, потому что не понимает, что тот хочет получить от него. Просто так никто не помогает, и если секс и кровь исключены, то что нужно Куну? Он слишком миролюбивый и дружелюбный. Таких вампиров и людей не бывает. Они либо умирают, как Хандон-нуна, либо остаются позади, как Хёнджэ-хён.       — Тебе понравилось, чем мы занимались? — осторожно спрашивает Кун на лестнице, ведущей на кухню, и Чону окидывает его уничтожающим взглядом. — В следующий раз я покажу тебе что-нибудь новое.       — Отъебись!       Оставшийся путь проходит в тишине. Чону громко сопит, сдерживая рвущееся из груди возмущение, и скользит лучом фонарика по табличкам на дверях. Отыскав комнату Джэхёна, Чону рывком открывает её, используя последние крохи сил, и топает по проседающему полу.       — Дальше я сам, уходи.       Стянув болтающиеся штаны, Чону пинает их под кровать и забирается на неё в одной футболке. Также попинав одеяло, Чону разворачивает его и кутается с головой, оставляя лишь нос и суженные глаза.       — Встретимся позже, Чону. Покойной спячки.       — Что? — Чону приподнимается на локтях, но без фонарика Куна увидеть сложно. — Люди не так говорят!       — О, извини. А… как?..       — «Спокойной ночи» или «сладких снов».       — Тогда сладких снов, Чону.       Чону, фыркнув, отворачивается к заколоченному окну, однако тут же поворачивается обратно, когда слышит характерный скрип. Чертыхнувшись, Чону брыкается, пока не избавляется от одеяла, потом спрыгивает с кровати и широко открывает дверь.       Сон приходит к нему стремительно и незаметно несколько минут спустя.       После долгого нахождения в компании человека у Куна появляется ощущение, будто его схватили за ворот куртки и пробуждающе встряхнули. То, что Кун слышит настоящие дыхание и сердцебиение Чону, ошеломляет. Он умеет краснеть без влияния чужой крови, и его глаза наполнены живыми эмоциями. Удивительно, хоть и весьма трудно. Действия Чону сложно предугадать, потому что он человек, а с людьми Кун общался давным-давно.       Уложив Чону, он как и в обычные дни направляется к комнате Верховного и Минхёна и, задержавшись, чтобы прийти в себя, наконец стучится.       — Цянь Кун, ты можешь войти.       Верховный и Минхён находятся на тех же местах, что и всегда: Минхён сидит в кресле у зашторенного окна и читает библию, Верховный лежит на длинном столе и проводит декоративным клинком по воздуху. Когда Кун приближается, он замечает на нём засохшую кровь и вставки из нефрита, официального камня Клана «Чхве».       — Здравствуйте.       — Ну приветик, — Кун занимает обычное место перед Донхёком, и тот переворачивается на живот. Подперев подбородок ладонью, Донхёк указывает клинком на нос Куна. — Здесь кровь Чхве Юджин и ещё одного вампира. Что твоё Чутьё, самое лучшее в нашем Клане, способно учуять?       — Вы хотите узнать что-то конкретное, Верховный?       — Просто принюхайся.       Под пристальным взглядом Верховного любой почувствует себя незначительной пылинкой. Поведя плечами, Кун принимает клинок обеими ладонями и подносит его к лицу. Запах и вкус Её Величества определить проще простого, поэтому Кун тотчас отбрасывает его и пробуждает Чутьё. Глаза Куна автоматически закрываются, и он видит перед опущенными веками неясные изображения.       Спустя секунду Чутьё по неизвестной причине гаснет, расходясь вибрацией, и Кун, нахмурившись, высовывает кончик языка. Едва коснувшись сухого пятна, Кун против воли издаёт звук, словно его сейчас вырвет.       — Кхм, со вторым вампиром что-то не то. Извините, — сипло говорит Кун, потому что в горле рождается спазм, и пробует ещё раз. Чутьё снова противится, и Кун поспешно закрывает губы ладонью.       У вампиров иногда бывает невкусная кровь, но эта находится за гранью Чутья. Кун только попробовал, а рот уже связало горьким железом. Возможно, вампир до Пробуждения был чем-то болен, но откуда тогда двойственность?..       — Каюсь, Верховный, но я не понимаю, — облизнувшись, Кун кладёт клинок перед собой, и Донхёк с загадочной ухмылкой подталкивает его к себе за золотую рукоять. — Мы все носим в себе мёртвую кровь, но эта почему-то… омерзительна? Такое ощущение, что кого-то дважды обратили.       — Дважды? — глаза Донхёка вспыхивают опасным азартом, и он на выпрямленных руках подаётся к Куну. Тот отводит голову в сторону, сдаваясь невыносимой близости. Взгляд Верховного с лёгкостью просачивается сквозь его кожу. — Хочешь сказать, что ещё до Пробуждения в этого вампира попала мёртвая кровь?       — Да, однако это невозможно. Она не могла.       — А если она уже была там?       Мурлыкнув, Донхёк тычет в кончик носа Куна острым ногтем и вскакивает. Бойко поскакав к краю стола, Донхёк спрыгивает на пол, забирается на стул у маркерной доски и добавляет к задачам новый пункт.       — Кто такая Ли Гахён? — спрашивает Кун, когда Донхёк заканчивает писать и перепрыгивает на второй стул. — Что вы задумали, Верховный?       — В чём интерес, если я начну играть в открытую? — обведя имя неизвестной Куну девушки, Донхёк разворачивается и чинно взмахивает руками. Для Верховного жизнь — синоним слову игра, и это ужасает Куна больше всего. — Напомните, как зовут ведущего Охотника «Чхве»?       Оставивший кресло Минхён грубо забирает маркер из расслабленных пальцев Донхёка и выводит небрежное Джу Ханён.       — Ах, точно, Ханённи, как я мог забыть?       Ты обещал не трогать его. Донхёк.       — Не могу, от его воспоминаний может зависеть жизнь нашего Джэхённи.       Обхватив лицо сердитого Минхёна ладонями, Донхёк выпячивает губы и кружится в сторону Куна. Тот потерял нить разговора ещё на Ли Гахён, поэтому в ожидании складывает руки на коленях и прокручивает кольцо на большом пальце.       — Сменим тему, дорогие мои. Как тебе Разорванный Горлом, Кун-щи?       — Я бы сказал, что… крайне уникален.       — Столько столетий, а ты всё ещё порядочен. Интересно, что мешало быть таким при жизни?       Кун вздрагивает, надавливая на кольцо и намеренно увеличивая серебряный ожог. Когда-то Верховный одарил Куна вторым шансом. Он великодушно позволил Куну начать сначала, но не позволил забыть. Верховный считает, что каждый состоит из прошлых поступков, и отречение от них является отречением от части себя. Кун согласен с ним.       Неважно, какой долгой будет его «жизнь» — Кун так и не заслужит ни прощения, ни любви Бога.       — Не надо, душа моя. Не стоит, — Донхёк реагирует быстрее Куна. Поймав скатившуюся по скуле слезу, он растирает её между пальцев, и Кун шмыгает носом. — Ты искупил грехи. Я бы даже не взглянул на прежнего Цянь Куна, но Цянь Кун сейчас достоин признания. Именно такого я жду от следующего Правящего вампира «Ли».       — Прошу прощения, Верховный, — Кун роняет голову, и Донхёк успокаивающе гладит его по щеке. — И благодарю вас.       — Я тоже благодарен. А ещё хочу узнать твоё мнение. Будь ты на моём месте, Кун-а, ты бы отдал Разорванного Горлом?       — Ни за что, — губы двигаются раньше, чем он успевает подумать. Подняв глаза на Донхёка, Кун встречается с пугающей усмешкой, и его сердце сбивается с ритма. — Вы же не планируете?.. Мы же голосовали… Джэхённи же…       — Не планирую, но мало ли, — дёрнув бровями, Донхёк убирает ладонь и перекатывается на пятую точку, чтобы свесить с края стола ноги. — Кто знает, вдруг обмен спасёт Джэхёна? Королева говорила, что секрет ослабляет жажду крови… Впрочем, не тревожься раньше времени. Разорванный Горлом точно остаётся у нас до окончания наказания.       — До какого момента вы планируете наказывать Джэхёна? — с волнением спрашивает Кун, и Донхёк пренебрежительно фыркает. Минхён у доски, предупреждая, рычит, на что Донхёк лишь морщится, слезая со стола.       — Неужто не догадываешься? — проигнорировав подходящего Минхёна, Донхёк проводит по русым волосам пятернёй и упирается локтем в спинку стула Куна. Тот замирает, ощущая, как вблизи Верховного всё внутри затихает. — Пока он не проголодается.       Красочный сон Чону обрывается так же неожиданно, как и прямые лучи солнца, бьющие прямо в лицо.       Не сразу понимая, что происходит, Чону жмурится, и после того, как открывает глаза, видит кусочек серого неба. Сначала Чону сонно смотрит на кучевые облака несколько секунд, а потом вдруг вспоминает, что ночью окно было заколочено. Подскочив, Чону упирается в простынь кулаками и осматривается.       Комната Джэхёна небольшая. Напротив кровати находится стол, с края свисает портупея для оружия. В углу справа у низкого подоконника почти впритык стоит чёрное пианино. Слева — шкаф. Вспомнив о двери, которую Кун закрыл, Чону резко оборачивается и обнаруживает, что её… нет. Кто-то снял её с петель, пока Чону спал.       Спрыгнув с кровати, он семенит к столу и находит на нём какие-то тетради и блокноты, а вместе с ними удостоверения личности и личный дневник Ёнхуна-хёна. Трепетно коснувшись твёрдой обложки, Чону игнорирует манящее желание прочитать всё, что писал хён, и разворачивается к кровати. Все стены, как ожидалось, деревянные, однако над изголовьем почему-то есть ярко-розовое пятно, точно кто-то хотел перекрасить комнату, но передумал. На той части матраса, где Чону не спал, кто-то оставил две бутылки воды, сложенную одежду, свежее полотенце, повязки пластырного типа и перекись водорода. И как только Чону не проснулся? Вампиры настолько бесшумные?       Кун не говорил, что делать после пробуждения, поэтому Чону недолго слоняется по ограниченному пространству, заглядывает во вторую крохотную комнату без света, заправляет кровать и останавливается у пианино. Он помнит, что Джэхён любит музыку, но не знал, что тот умеет играть. А, может, и не умеет, Чону теперь ни в чём не уверен. Фыркнув, он легко нажимает на первую попавшуюся клавишу, и та издаёт приятный звук.       — Тише! — рявкает кто-то из другой комнаты, и Чону, вздрогнув, нечаянно опирается на клавиши всей ладонью. В стену стучат. — Йа! Потише!       Решив опустить крышку во избежание неприятностей, Чону случайно хлопает ею и, вторив чьему-то ворчанию хихиканьем, забирается на широкий подоконник. За пыльным стеклом красота, кроны высоких деревьев желтеют, перетекая в оранжевый, и Чону автоматически тянется к ручке, но ничего не нащупывает. Так окно не открыть.       Вздохнув, потому что впустить кислород не получится, Чону сгребает оставленные на кровати вещи и решает принять душ, раз никаких указаний от Куна не было. По пути вниз Чону никого не встречает, что ни капли не расстраивает, и коридор подвала также пуст.       В душевой Чону разматывает присохший к коже бинт и промывает глубокие порезы перекисью. Те почти затянулись, и Юкхэй даже не предлагал вампирскую слюну. Хандон-нуна часто говорила, что на Чону и Ёнхуне-хёне всё заживало, как на собаках, и, не сдержавшись, Чону раздирает одну из ранок.       Где нуна сейчас? Кто из Богов забрал её?       Остаётся надеяться, что Истинный Бог.       Теперь, когда Чону знает, что люди могут возвращаться после смерти, вспоминать о нуне невыносимо. Это несправедливо, но Чону не винит нуну за то, что она убила себя. Хандон-нуна не должна была столько страдать. Она заслужила долгую и счастливую жизнь, но вот Чону уже восемнадцать лет, через четыре месяца — девятнадцать, а нуна так и будет восемнадцатилетней. Что насчёт Ёнхуна-хёна…       Скоро Чону станет старше и хёна, и нуны, и ему придётся жить с этим всю оставшуюся жизнь. Уже приходится.       Чону плачет на полу кабинки, закрывая голову руками, и обжигающая вода стучит по его спине, пока не превращается в ледяную. Кое-как успокоившись, Чону вытирается, одевается и, оставив мокрые волосы капать на большую футболку, поднимается на кухню.       Вчера Донхёк сказал, что Ынбин готовила для него в первый и последний раз, и Чону должен обеспечивать себя самостоятельно. Чону не умеет готовить, но повинуется гудящему желудку и заглядывает в холодильник. Продуктов много, все в незнакомых упаковках, и Чону тянется за яйцами на дверце, как в его загривок внезапно тычется что-то острое и холодное.       — Кто дал тебе право хозяйничать здесь?       Подняв ладони к груди, Чону медленно поворачивается, и Ынбин прищуривается. Всякий раз, когда Чону видел её, она была в пышных юбках, и сегодняшний не исключение. Короткая длина не скрывает разбитые колени и синяки, армейские ботинки кажутся слишком большими для тонких ног, кроп-топ едва прикрывает бюстгалтер — так Ынбин похожа на избалованных и жестоких одноклассников Чону.       — Донхёк сказал, что ты не будешь готовить для меня.       — И что ты планировал сделать на моей кухне?       — Не знаю, я… не умею.       Ынбин подбоченивается, выпячивая губы, затем чешет ножом правое бедро под юбкой и окидывает Чону сосредоточенным взглядом. Тот против воли поводит плечами из-за пробегающих по коже мурашек. Ынбин чем-то похожа на Донхёка, но чем именно непонятно. Её глаза не алые. Они тёмно-карие, почти чёрные, и всё равно напоминают пристальный взор Донхёка. Словно что-то отыскав на коже Чону, Ынбин хитро улыбается.       — Я научу тебя готовить, если ты разрешишь что-то сделать с этим, — махнув ножом на влажные волосы Чону, Ынбин морщит нос. — Выглядит дерьмово, а я не люблю, когда кто-то не ухаживает за собой. Ты хоть представляешь, каково это, жить с девятью мужиками? Пиздаляндия!       Чону оторопело моргает, потому что последнее слово Ынбин выкрикивает ему в лицо. Не дождавшись следующей реакции, Ынбин хватает Чону за руку, бросает нож в раковину и тащит через прихожую в гостиную.       Там довольно скромно и просто: два окна с широкими подоконниками, обшарпанные диван и два кресла, кофейный столик без ножек и маленький телевизор на ветхой тумбочке. Ынбин указывает на двухместный диван, затем выбегает, и Чону послушно присаживается.       — Сейчас намутим красоту с моей косметичкой! — вернувшись спустя мгновение, кричит Ынбин, и Чону дёргается. Ынбин не вызывает доверия, но она человек, поэтому Чону решает пойти на сделку. Ему в любом случае нужно научиться готовить. — Бля, а это чё? Опять навтыкали!       Грохнувшись на колени перед телевизором, Ынбин бросает рядом ярко-розовый чемоданчик и наклоняется к удлинителю на две розетки. Выдернув один из кабелей, идущих из приоткрытой тумбочки, Ынбин вытаскивает из косметички фен и разматывает длинный провод.       — Ты вообще в курсе о такой штуке, как расчёска? — спрашивает Ынбин, огибая диван, и Чону автоматически сжимается. За спиной что-то шуршит, на колени падает фен, и вот в волосы Чону впиваются скрюченные пальцы. Он айкает. — Заебало! Одни мужики! Джэхён мог и девочку привести!       Либо в Ынбин слишком много энергии, либо возмущения, Чону пока не понимает. Он сжимает зубы, держась за подлокотник обеими ладонями, и послушно терпит колкую боль. Ынбин расчёсывает его так, будто намеревается оставить лысым, и постоянно ворчит. Сначала ей не нравится цвет волос из-за отросших корней, потом — костлявость Чону. Когда она тычет большим пальцем в его рёбра, Чону подпрыгивает и прикусывает язык, чтобы не заматериться. Он должен научиться готовить, он должен научиться готовить, он должен…       — Что за бомжатское шмотьё! Я бы тебя по стилю одела!       Издевательства с расчёской, к счастью, заканчиваются, и Ынбин забирает фен. Она взмахивает им как оружием, прицеливаясь, и Чону открывает рот, как неожиданно давится словами из-за сильного порыва ветра.       — Домохозяйки Сеула! — радуется возникший из ниоткуда Сончан, вдавливаясь в бок Чону, и закидывает руки на спинку дивана. Появившийся следом Джемин грязно ругается, встряхивая кулаками, и забирает с телевизора пульт. — До-мо-хо-зяй-ки Се-у-ла!       — Домохозяйки Сеула! — вторит Джемин, нажимая на кнопку, и падает на оставшийся кусочек подушки. Диван после его приземления заходится скрипом, и Чону приподнимает сжатые колени. — Эй, а чего?..       Телевизор с треском включается, но на экране проступают серые полосы, и Джемин в замешательстве хмурится. Вновь воспользовавшись пультом, он осматривает пол, и, заметив удлинитель, звонко цыкает.       — Бини, ты опять? Юкхэй-хён же говорил, что здесь ничё трогать нельзя.       — А мне плевать, я делаю Чону причёску!       — Я делаю Чону причёску, — передразнивает Сончан писклявым тоном и оборачивается. Ынбин прожигает его яростным взглядом. — Я люблю смотреть на красивых женщин, Бини. Верни моих красивых женщин.       — Потом посмотришь.       — Не посмотрю, это и так повтор.       — Да бля, — перевалившись через коричневую спинку, Ынбин единожды стучит по лбу Сончана феном и сразу включает его. Сончан отплёвывается от направленного на него потока. — Пять минут!       — Я засекаю!       Чону пытается отодвинуться от Сончана, но свободного места нет. Ещё чуть-чуть, и он раскатается по подлокотнику. Спустя миг Ынбин прерывает его, ощутимо сдавливает горло, задевая мизинцем шрам, и не позволяет крутить головой.       — Не елозь.       Ынбин не соврала. Даже меньше, чем через пять минут, фен перестаёт шуметь и выключается. Обрадованный Джемин идёт освобождать розетку, и Чону пытается встать, но Ынбин опускает ладонь на его надплечье.       — Это ещё не всё, марафет не закончен!       — Ты из него девчонку-то не делай, он и так мало похож на пацана, — говорит Сончан и, нетерпеливо двигая бёдрами, поворачивается к Чону. — Тебе сколько, лет пятнадцать?       Сончан насмешливо улыбается, и жуткий шрам, идущий по всей щеке от уголка губ, скукоживается. Чону пробегается взглядом по его лицу и, едва увидев, что глаза Сончана игриво блестят, понимает, что происходит.       — Цифра неважна, главное, что она увеличивается, а вот твоя… — Чону выдерживает паузу, наклоняя голову назад. Ынбин тянет его за пряди у висков. — Интересно, сколько столетий ты паразитируешь на живых?       — Спрашиваешь, сколько лет я кайфую, превосходя слабых людишек?       — Кончай, хён, сейчас всё прослушаешь.       Сончан отворачивается, слишком довольный, и Чону переводит взгляд на экран телевизора. Они все сумасшедшие, причём Чону не знает, кто среди них главный псих. Пока что ему кажется, что Юкхэй и мельком увиденный Пак Джисон самые адекватные.       Ынбин не комментирует то, что делает с волосами Чону, лишь иногда дёргает за них и перекручивает, поэтому он вслед за вампирами увлекается кулинарным шоу. Оно знакомо ему, потому что хён любил смотреть его по вечерам, и сейчас прежняя жизнь ощущается такой далёкой…       — Блин, — вдруг негодует Сончан, когда начинается реклама, и улегшийся на его плече Джемин вопросительно мычит. — Минджи ведь опрокинула меня сегодня.       — Это в который раз?       — Хуй знает. Дело ведь не в запрете Чхве на отношения, она мне ещё до него отказывала, — вплёскивает руками Сончан и случайно задевает грудную клетку Чону. Тот ёжится, но не двигается, иначе Ынбин громко чертыхается. — Я ей даже букет подарил, а она ни в какую!       — А что за букет? — неразборчиво интересуется Ынбин, втыкая в волосы Чону что-то металлическое, и он кривится.       — Да обычных сорняков набрал за забором.       — Ты чё, одурел?! — вскрикивает Ынбин, и в голове Чону начинает пульсировать. Сончан закатывает глаза. — Ты тупой!       — А ты прям острая.       — Какие сорняки, яйцематник! Ты подарил приближённому к Её Величеству вампиру сорняки?!       — Бини-и, — стонет Джемин, выворачивая шею, чтобы взглянуть на Ынбин. — Не голоси, плиз, Чутьё сейчас взорвётся.       — Я возмущена до глубины души!       — Мы слы-ыши-им.       — Почему все мужики тупоголовые?!       — Ложный боже, — выдыхает Сончан, затем заходится лёгким смехом и, из-за чего-то встрепенувшись, подскакивает на скрипучих подушках. — Джисонни, иди к нам… Что значит «нет»? Я же не глухой, это ты там на лестнице шуршишь. Дуй быстро к хёну.       Подняв ладонь, Сончан делает призывный жест с опущенными пальцами, и Чону слышит неторопливые шаги. Секунда-другая, и на пороге появляется Джисон. Поправив кожаную куртку, он прижимает к груди коробку с разноцветными пазлами и вежливо кланяется.       — Звал, хён?       — Да, у меня вопрос. Что бы ты сделал, если бы втюрился в девчонку?       Едва Сончан договаривает, Джисон преображается. Склонив голову под неестественным углом, он пугающе улыбается, сверкая испачканными в чёрной крови клыками, и подаётся вперёд. Чону поводит плечами, разгоняя мурашки.       — Я бы влюбил её в себя, сделал зависимым от одного только моего вздоха, а потом забрал душу и сердце, — замогильным голосом отвечает Джисон, и Сончан морщится с недовольным айщ.       — И чего я ждал? Вали отсюда.       Молча поклонившись, Джисон поправляет съехавшую в руках коробку и испаряется в полумраке коридора.       — Эй, погоди, стой, ты мне удавку вернул?       В ответ раздаётся лишь коварный смех, напоминающий о главном злодее из какого-нибудь фильма, и Сончан подрывается с места. В лицо Чону бьёт сильная волна воздуха, и в гостиной становится на одного вампира меньше.       Нет. Джисон точно не адекватный. Его можно вычёркивать.       — Я всё, я закончила.       Нежно помассировав кожу голову там, где болит сильнее всего, Ынбин отпускает волосы Чону и гремит косметичкой. Перевалившись через спинку дивана, Ынбин заключает Чону в плен вытянутых рук и выставляет перед ним зеркало.       — Любуйся.       Увиденное удивляет, но не совсем. За последние дни произошло многое, и Чону находит последствия в отражении. Он бледный, болезненно блеклый, а глаза кажутся слишком большими и тёмными. Щёки и лоб покрыты корочками былых порезов. Губы сухие и обветренные, на скулах жёлтые синяки. Немудрено, что Джэхён больше не хочет его. Чону и до этого считал себя уродливым, теперь же он похож на мертвеца.       — Смотри, как я сделала, — толкнув подбородок Чону двумя пальцами, Ынбин поворачивает зеркало. Чону приоткрывает губы, замечая, что ломкие пряди у висков собраны в крошечные косички и закреплены металлическими палочками. — Невидимки — это спасение человечества, клянусь Истинными Богом.       — О, как круто, ты молодец, — Джемин влезает слева, не отражаясь, и приближается, пока не утыкается носом в шею Чону. Шумно вдохнув, Джемин резко отворачивается и делает вид, что в коридоре происходит что-то интересное.       Чону не реагирует на странное поведение Джемина только потому, что продолжает разглядывать себя. Ынбин с явной гордостью улыбается, поправляя торчащую у другого виска палочку, и её отражение внезапно мигает. Оно буквально на секунду пропадает, и Чону подскакивает на подушке.       — Что произошло?!       — Я полукровка-вампир, поэтому иногда глючу, — Ынбин двигает носом, немного отдаляясь. Между их лицами остаётся около пятнадцати сантиметров. — Знаешь, как неудобно, когда не успел нарисовать вторую стрелку? Пиздаляндия!       Чону жмурится из-за оглушительного крика, и Ынбин покидает его личное пространство. Наблюдая, как она собирает вещи в косметичку, Чону пытается вспомнить, что прочитал в дневнике Ли Тэёна о полукровках. Вроде кому-то достаётся вкусная кровь матери, а кто-то получает грязную кровь отца… и умирает, если кровь заражена чем-то неизлечимым… Или наоборот… Или это о полукровках-людях… А эти что из себя представляют?.. Они вообще существуют?.. Ли Тэён упоминал «Гахённи» и «Ханённи»... Живы ли они сейчас?..       — Ты когда-нибудь ел ролл с креветкой в сухарях? — спрашивает Ынбин уже на кухне, выводя Чону из мыслительного транса, и рывком открывает морозильник. Чону мотает головой. — Вкусно трындец.       — А как ты ешь, если ты полукровка?..       — Мне не обязательно питаться кровью, она просто возрождает во мне вампирское начало. Я про Чутьё, скорость и так далее, — вытащив тяжёлый пакет, Ынбин ухает, и Чону торопится помочь. Вместе они доносят его до кухонного острова, и Ынбин улыбается. — Так приятно, когда помогают. Спасибо. Мой руки.       Чону повинуется, чувствуя облегчение от командного тона. Он одиннадцать лет прожил в месте, где каждый его шаг контролировали, и, хоть он и ненавидит «Миринэ», привычная обстановка расслабляет. В таких ситуациях Чону не нужно ни о чём заботится.       — Сначала отварим рис, — Ынбин открывает нижний ящик и садится на корточки. Сморщившись, она с трудом выволакивает пятикилограммовый мешок риса, и Чону опять присоединяется с лёгкостью в груди. — Скоро ужин у людей в подвалах, так что варим на всех.       — Ты не называешь нас Едой...       — Моя мама была человеком, я не считаю её Едой, — прислонив мешок к соседнему ящику, Ынбин пинает стоящую рядом подставку для ног и залезает на неё. — Ни за что на свете. Если кто-то обзовёт её этим противным словом, я оторву ему яички.       — Ты сказала «была»? Она мертва?       — Конечно.       — Ты… скучаешь по ней?       Почему я спросил об этом?       Ынбин заметно грустнеет, ставя на деревянную тумбу глубокую кастрюлю. Чону подаёт руку, чтобы помочь спуститься, и Ынбин выпячивает нижнюю губу.       — Полукровки-вампиры растут медленно, поэтому, когда я выросла, она уже умерла. Я не знаю того, по кому скучаю. Папа ничего не рассказывает.       — Твой папа жив?!       — Да, это Верховный, ты не знал? — взглянув на качающего головой Чону, Ынбин тяжело вздыхает и продолжает собирать кухонную утварь. — Папа не любил её. Меня, наверное, тоже. Иногда мне кажется, что он вообще не способен на любовь. У него другие ценности.       Всё, что говорит Ынбин, отзывается в Чону. Каждая буква и предложение — всё обрушивается сокрушительной лавиной, и глаза начинает щипать. Чону тоже не любили. Он не знает родителей, и возможности узнать их нет. Королева — не его мама. Его настоящая мама ушла, потому что он был недостойным сыном.       Любовь опасна в любых проявлениях.       — Эй, ты чё разревелся? — плаксиво сердится Ынбин, и её глаза блестят. Шмыгнув носом, она подскакивает к Чону и колотит его по груди. Чону шмыгает носом в ответ и импульсивно пихается. — Я это рассказала не для того, чтобы меня жалели! Ты плакса!       — Ты сама плакса!       — Ненавижу, когда меня жалеют!       — Я тоже!       Ынбин сердито сдвигает брови, направляя на Чону тёмный взгляд. Чону прищуривается, сжимая дрожащие от слёз губы, и Ынбин повторяет за ним. Наступает тишина, нарушаемая разве что их всхлипываниями.       — Заебало! — наконец вопит Ынбин, топая армейским ботинком, и возвращается к раковине. — Промывай рис! Быстро!       Вытерев мокрые щёки длинными рукавом футболки, Чону присоединяется к Ынбин, подставляя под горячий поток трясущиеся пальцы, и, не сдержавшись, толкает её выступающей тазовой костью.       Ынбин, не оставаясь в долгу, с рычанием бьёт Чону локтем в солнечное сплетение, и на секунду у него перехватывает дыхание.       Разговор с Верховным вызывает у Куна привычную тошноту и мучительное головокружение, поэтому остаток дня он проводит вместе с Юкхэем. Они обсуждают желание Правящих проверить командную работу Охотников и пытаются составить тренировочный план для Чону, но все мысли Куна занимает Джэхён, поэтому через пару часов он прощается и спускается в подвалы.       Чуть позже Кун находит Джэхёна там, где ожидал.       Джэхён подтягивается в спортивного зале, зацепившись за турник, но, услышав за спиной шаги, замедляется и зависает в воздухе.       — Разогреваюсь перед работой, Юкхэй-хён уже сказал про сегодня, — говорит Джэхён, и Кун знает, что он давно здесь. Это видно по лохматым волосам, вздутым венам на ладонях и розоватым щекам. — Привет, хён.       — Привет. Я… хотел поговорить с тобой кое о чём.       — Тогда говори сразу, не растягивай.       Подойдя ближе, Кун постепенно останавливается. Кожа Джэхёна под мерцающими глазами блестит от пота, и Кун тянется за полотенцем. Джэхён мотает головой, делая резкий подъём.       — Я хотел… Ох, как сформулировать-то, — спрашивать о непристойных вещах напрямую неэтично, поэтому Кун заминается. Он старается подобрать правильные предложения. — Ты ни к чему, ты скажем, не принуждал Чону, пока вы искали Ким Ёнхуна?..       — Что он сказал тебе?       Джэхён поднимает корпус, держа подбородок выше перекладины, его локти плотно прижимаются к рёбрам. Кун успевать насчитать десять секунд, прежде чем открывает рот.       — Он… делал тебе… — это некрасивые слова, поэтому Кун замолкает и пытается изобразить характерные движения руками. Повернув голову, Джэхён с выгнутой бровью наблюдает за неловкими попытками Куна и на вдохе медленно опускается. — Он сделал тебе?..       Джэхён усмехается, отворачиваясь, и выпрямляет руки.       — Ты не сгоришь в священном огне, если назовёшь это «отсосом» или «минетом», — выдержав паузу, Джэхён вновь поднимается, и Кун вздыхает. — Да, делал. А ещё мы дрочили друг другу, только не падай от этого в обморок.       Значит, Чону не соврал.       Джэхён ухмыляется, и говорить с ним по душам — это целое сражение, поэтому Куну глубоко вздыхает и готовится быть осторожным.       — Слезай.       Джэхён послушно спрыгивает, бесшумно приземляясь на пятки, и Кун указывает на ближайший мат. Присев на колени позади устроившегося с разведёнными ногами Джэхёна, Кун мягко давит на его поясницу.       — Верховный не хотел бы, чтобы мы связывались с людьми.       — Не трясися, я к нему больше не прикоснусь, — Кун заставляет Джэхёна нагнуться вперёд, и с его губ слетает протяжный стон. Закатав рукава кожаной куртки, Кун принимается массировать сверху вниз, переходя на лопатки. — Это был просто секс, только...       — Что такое, Джэхённи?       — Сначала я хотел трахнуть его. Жёстко. Так, чтобы ему стало больно, и неважно, в хорошем или плохом смысле, — это слишком откровенно, но в то же время важно. Куну важно всё, о чём думает Джэхён. — А теперь… Я почему-то постоянно думаю о нём. Мне интересно, выспался ли он, хорошо ли поел, что ему может понравиться. Чем он мог увлекаться, если бы жизнь пошла по-другому? Я совсем не знаю его, но… хочу узнать.       Кун стучит Джэхёна по плечу, и он пересаживается, наклоняясь вперёд. Ладонь Куна нажимает на шею Джэхёна, пока он не складывается пополам, цепляясь пальцами за носки кроссовок.       — Ты... должен быть осторожнее.       Джэхён задевает тему, на которой Кун для себя поставил крест, и ему тяжело сориентироваться. Он не представляет, что нужно сказать, чтобы не оказаться в ловушке неправильных решений.       — Зачем? Я же сказал, что не собираюсь трогать его. Он достоин иного, — нащупав напряжённые мышцы выше лопаток, Кун принимается бережно растирать их, и Джэхён болезненно стонет. Ложный Бог, сколько часов он провёл за тренировкой? — Чувства другого — это большая ответственность, и я не готов к ней. Я не знал любви, когда был человеком, потому что рос на улицах один. Родители не научили меня... они вообще ничему не научили. Ты знаешь.       Да, Кун знает. Он помнит каждую минуту, проведённую после их знакомства, и несмотря на то, что его сердце потухло, оно сумело сохранить особенное место для Джэхёна.       — Я никогда не видел биологического отца, — сказал как-то Джэхён незадолго до межклановой войны, когда впервые выиграл в спарринге против Юкхэя. Кун держал спину гордо выпрямленной, ведь это он определял победителя. — Но я благодарен вам за всё. Вы заменили его. Нет, подождите. Вы никого не заменяли. Я считаю вас своими настоящими отцами.       Вот так просто. Джэхён, которого считали самым скрытным и безэмоциональным членом Клана, легко признался одной лунной ночью и довёл Юкхэя до слёз.       Кун улыбается, вспоминая, как Юкхэй позже отнекивался, но затем возвращается в реальность и осознаёт, что Джэхён молчит уже несколько минут. Он не издаёт ни звука, только кривится из-за новой позы растяжки, где нужно лечь на живот и прогнуться в пояснице.       Переместившись, Кун садится на корточки перед Джэхёном и сплетает пальцы в замок. Боль от серебряного кольца вовремя напоминает, что между людьми и вампирами огромная пропасть. Она непреодолима, и Джэхёну не перепрыгнуть её. В конечном итоге будет больно.       — Я не хочу вмешиваться в чужие дела, но… если между вами что-то началось, советую не продолжать. Ты должен прекратить это, как взрослый. Он ещё ребёнок.       Джэхён фыркает, держась на дрожащих предплечьях, на которых начинают проступать вены. Кун машет ладонью, и тогда Джэхён пересаживается на пятую точку.       — Он не ребёнок. Он через многое прошёл.       — Джэхённи-       — Не читай нотации, хён. Мне в третий раз повторить, что ни во время наказания, ни после, я не планирую приближаться к нему? — глаза Джэхёна раздражённо сужаются, и Кун в мирном жесте приподнимает раскрытые ладони. — Даже если что-то есть, я зарублю это на корню. Я уже достаточно обосрался одиннадцать лет назад, мне хватило!       При Куне Джэхён ни разу не упоминал о событиях одиннадцатилетней давности, поэтому он не понимает, что тот имеет в виду. Но шанс всё равно упущен. Джэхён сдавливает клыки, опуская голову, и смотрит на свои бёдра, словно ненавидит их больше всего на свете. Пора бы закончить разговор, однако у Куна есть тревожащий вопрос.       — Джэхённи. Когда ты сказал, что у Чону проблемы с головой, ты имел в виду порезы?       Джэхён резко поднимает голову, и его взволнованный взгляд вперивается в Куна.       — Он поранился?!       — Как только мы разошлись с тобой в подвалах, я заглянул в душевую, и он… — Кун делает вид, что вскрывает запястье, и Джэхён вскакивает, вставая на колени. Кун дотрагивается до его руки, чтобы удержать. — Возможно, ты что-то сказал ему?..       — Да нет, я просто- Ёбанный в рот! — Джэхён чувственно ругается сквозь сжатые клыки, и Кун непроизвольно морщится. Столько лет, а сквернословие до сих пор иногда сбивает с толку. — Я… Блять, я полный мудак. Я должен встретиться с ним и всё объяснить.       — Боюсь, одного дня для наказания недостаточно.       — У меня есть суперидея, хён. Давай мы долбанём Верховного по башке, а когда он очнётся, скажем, что прошло три недели?       Кун против воли смеётся, потому что Джэхён играет бровями с плутоватой улыбкой, хотя его рот наполняется привкусом кисловатой лжи. Это против принципов Куна, но Джэхёну лучше не знать о сроках наказания. Кун промолчит ради спокойствия своего донсэна.       Эта тайна ощущается свинцовой.       — Минхён не позволит тебе приблизиться к Верховному.       — Ох уж этот Ли Минхён-щи! — притворно негодует Джэхён, взмахивая кулаками, и Кун хмыкает, но потом ему становится не до веселья. Джэхён перестаёт улыбаться, быстро мрачнеет, и Кун округляет губы в немом вопросе. — Я хочу снова кое-что попросить у тебя, хён.       — Да-да, Джэхённи, конечно.       — Я не способен помочь Чону, но попробуй ты, пожалуйста. Хотя бы не подпускай его к травмоопасным предметам.       — Сочту за честь.       Кун стучит двумя пальцами по кадыку, вторя ответному жесту Джэхёна. На кухне ему стало жаль Чону, однако он не намерен продолжать. Жалость — это отклик на беспомощность того, кто не способен справиться самостоятельно. Её чрезвычайное проявление опасно. Оно разрушает, и Кун понимает, что Чону считает его монстром, но в любом случае попытается. Джэхён упоминал, что Чону вырос в ужасном месте, и Кун не хотел бы, что их дом стал повторением пережитого.       Электронные часы на запястье Куна начинают оглушительно пиликать, и его указательный палец зависает. Ынбин показывала, как отключать будильник, но он забыл.       — Мне пора встречаться с Борой, — объясняет Кун, когда Джэхён берёт его за палец и молча проводит вправо по экрану. — Буду ждать тебя через полчаса.       — Да, я скоро буду.       Ненадолго расставшись с Джэхёном, Кун покидает подвалы, затем прихожую и выходит из дома. За его пределами холодно, опускающееся за горизонт солнце скрыто плотными тучами, и пронизывающий ветер предупреждает о скором дожде. Плохо, но чего ещё ждать осени?       Автоматическая дверь гаража приподнята, поэтому Кун проскальзывает внутрь, пригибаясь, и сразу же слышит характерное цоканье.       — Так-так-так, кто тут у нас?       Раздаётся знакомый смех. Кун огибает машину, принадлежащую, как он подозревает, Ким Сону, и оказывается в кольце из рук. Бора обвивает шею Куна, вставая на носочки, и с томной улыбкой притирается бёдрами к его промежности. Кун автоматически отшатывается, но Бора не отпускает, наоборот, давит, чтобы он склонился.       — Будем стоять так, пока не обнимешь меня в ответ.       Прикосновение к женщине в отношениях — кощунство, но Кун считает Бору старым другом, поэтому слегка отодвигается, чтобы не задевать её грудь, мягко дотрагивается до талии, а второй ладонью единожды проводит по распущенным волосам. Бора довольно урчит, отпуская его, и поднимает голову.       — Рада вновь работать с тобой.       — Мне тоже приятно, Бора-я.       — Ай, дружеское окончание! Как я скучала! Что ты делаешь со мной!       Бора хихикает, прячась за скрещенными руками, но спустя секунду выпрямляется, сбрасывает напускное дурачество и собирает волосы в высокий хвост.       — Я сохранила информацию по тем местам, где находили неразумных стригоев. Посмотрим вместе?       Кун кивает, и Бора ведёт его к расположенному у входа столику. Раньше им часто пользовались, и Кун ловит неожиданную ностальгию, когда Бора приподнимает тонкое стекло и подкладывает под него распечатанный план пригорода.       — Это весьма хаотичные точки, но я всё равно провела примерный маршрут.       Бора упирается в деревянное основание кулаком, вытаскивая из кармана пиджака чёрный маркер. Кун вскидывает брови, наблюдая, как Бора ставит кресты и соединяет их длинными, закрученными линиями.       — Может, твои девочки видели стригоев где-нибудь ещё?       — Нет, к сожалению. Нам не хватает Охотников.       Боры мычит, прикусывая кончик маркера, и Кун подаётся к ней, чтобы взглянуть на северную часть окраин. Стригоев много. Унюхав, что от волос Боры веет лёгким ягодным ароматом с кислинкой, Кун отодвигается. Он и позабыл о таких запахах. Ынбин покупает только древесные шампуни и гели для душа.       — Я отправлю Ким Доён и Соынни на юг, — зачеркнув обозначенную область, Бора хмурится и озадаченно наклоняет голову на бок. — Мы с малышками посмотрим восток.       — Как скажешь, Бора-я. Я тебе доверяю.       — У меня от вас сердечко бьётся, мужчина, прекратите! — пищит Бора, стреляя в Куна игривым взглядом, и повторно возвращается к серьёзному настрою. Её накрашенные губы соединяются в тонкую полоску. — Её Величество считает, что стригоев невозможно вычистить полностью, но массовое убийство привлечёт внимание Королевы. Верховный говорил что-нибудь про это?       — Если честно, не помню, но, вероятнее всего, они решали совместно.       — Прям как мы с тобой, — Бора улыбается, по-дружески толкая Куна в бок, и что-то записывает на свободной части стекла. — Ладно, сделаем так, как приказали Правящие.       Вот, что Кун ценит в Боре больше всего — преданность власти. Ким Бора-щи, Глава Охотников «Чхве», сделает всё для своего Клана и, если понадобится, умрёт за него. Однажды она так и сделала во время межклановой войны, когда с Джу Ханёном защищала Её Величество от Древнего Накамото Юты. Каково было облегчение Куна от того, что смерть оказалась Временной.       — Так, распределили. Потом сообщу тебе о новостях, — хлопнув подпрыгнувшего Куна по пятой точке, Бора убирает маркер и подходит к первой машине у автоматической двери. — Я слышу, как идёт моя любимая малышечка!       Мгновение спустя в гараже появляется Джу Ханён и, заметив Куна, глубоко кланяется. Кун здоровается в ответ более слабым поклоном, и Ханён проходит мимо него. В клыках и единственной руке он держит две спортивные сумки. Дождавшись, пока Бора откроет багажник, Ханён сбрасывает их и разворачивается.       Прежде, чем он с кем-то сталкивается под не до конца поднятой дверью, Чутьё Куна расходится вибрацией по всему телу.       — Верховный, — сухо приветствует Ханён, опуская голову, и делает шаг вправо, Донхёк зеркалит его движения. Ханён пробует отступить в другую сторону, но Донхёк и в этот раз не даёт пройти. — Пропустите.       Минхён с разозлённой миной хватает Донхёка за локоть, специально разворачивая, и Ханён наконец-то выходит из гаража. Только он не успевает уйти далеко.       — Джу Ханён-щи.       Ханён застывает, и его лопатки зримо напрягаются под тонким пиджаком. Пальцы постепенно складываются в кулак. Кун смотрит на Бору с недоумение, когда она отбивает каблуком по бетону и скрещивает руки на груди.       — Я нуждаюсь в твоей консультации с одним делом.       — Мне некогда, я занят.       — Да неужели?       — Спросите Ким Бору-щи.       Ханён возобновляет путь, и Донхёк чему-то таинственно ухмыляется. Минхён пытается оттащить его вглубь гаража, но Донхёк отпихивает его себя и выходит на улицу.       — Мне нужен именно ты, Ханён.       — Тогда вам не повезло, Верховный.       — Занятно, ведь я всегда считал себя безумно удачливым.       Тяжело вздохнув, Ханён задирает голову к свинцовому небу и поворачивает её, чтобы взглянуть на Донхёка. Холодный ветер октября взбивает его тёмные волосы, роняя мягкую чёлку на глаза, и Ханён переводит взгляд на Минхёна.       — Минхён-а, сделай одолжение по старой дружбе. Посади уже своего хозяина на поводок.       Ханён окончательно уходит по песчаной дорожке, огибая Ли Джуёна и Джэхёна, и Кун может поклясться, что впервые видит на лице Верховного замешательство.