Бракованный дуэт

      Есть кое-что, о чем Джинкс не может рассказать никому, даже Силко. Кое-что, что при приносит боль, и на этом фоне может померкнуть любая другая боль, даже физическая. Однажды, она просыпается посреди ночи, слыша неразборчивую речь, слова похожи на стоны. Обычно он просыпается раньше, чем начинает разговаривать во сне, но иногда… Иногда, когда устает настолько, что разбудить его невозможно и иногда, прямо в этот момент, случается приступ. Вся комната наполняется липким холодным страхом.        В такие моменты, Джинкс чувствует себя абсолютно беспомощной, она вскакивает, бежит в кабинет, бросается к столу в поисках иньектора и назад. Ступеньки кажутся слишком длинными, а тело неуклюжим. Она оступается и больно подворачивает лодыжку, едва не разбив прибор. Но ей удается спасти прибор путем содранной о перила кожи на локте.       Впрочем и это не способно остановить Джинкс. Она, запыхавшаяся, вламывается обратно в спальню в поисках склянки с шимером. Все живые мышцы и вены с левой стороны лица вздуваются, а по краям кожа белеет. Чертов флакон не найден, она шарит в тумбе, на столе и наконец под завалами из листов находит. Свободная от химических ожогов кожа белеет.       Теперь самое сложное, хоть Силко выглядит хрупким, но под действием вот таких вот приступов он становится не управляемым и сильным. Машет руками, словно пытается спихнуть с себя Джинкс, как будто кто-то хочет его задушить. Она садится верхом, пытаясь сжать его руки своими бедрами, прицелится всё еще тяжело. Верхний край одеяла скручивает в жгут и зажимает меж его зубами, чтобы он не прикусил себе язык.       — Силко, — зовет его Джинкс, но он словно не слышит её, пытается с себя скинуть.       Наконец, вжав в подушку его голову, ей удается зафиксировать лицо, и она попадает с первого раза. Силко замирает дергается, и затем медленно открывает глаз. Он не помнит, что происходит или то, что он говорил во сне, лишь по её рассказам, видя напуганную до чертиков девчонку, содранный локоть на котором выступает сукровица… Мужчина лишь надеется, что это не он. Девушка бессильно падает ему на грудь и тихо плачет. Почему-то для неё такие приступы вызывают сильные нервные перегрузки.       В самый первый раз, когда такое случилось — ей было лет пятнадцать, тогда Джинкс просто чудом удалось справиться с этим самой. Она пыталась убедить Силко, что всё хорошо, он вовсе не напал на нее, и синяки совсем не болят… Лишь бы он только разрешил ей спать вместе и завтра и после завтра. Но слезы на её лице и дрожащие руки говорили совершенно о другом.       Как и в этот раз, она бессильно растянулась поверх его туловища, вжимаясь в тело словно от этого зависит собственная жизнь.       — Это происходит всё чаще во сне, да? — её голос хриплый, от него разит страхом и какой-то сумасшедшей безысходностью. Силко поворачивает голову насколько это возможно, фокусируя взгляд на её обнаженном плече. Ему лишь удается обнять в ответ, потому что, глупо отрицать очевидное.       — Я думаю, это будет происходить чаще, — осторожно говорит он, потому что лучше выложить все карты на стол сразу чем пытаться врать, ожог ползет дальше уже затрагивая край губы. Кожа под ним истончается и лопается, оставляя коричнево-серую неровную корку похожую на мозаику.       Впрочем, Силко знал это давно, Синджед предупреждал его за два года пренебрежениями инъекциями, он рискует спровоцировать рост. Фактическое отсутствие Джинкс в его жизни медленно убивало его и морально и физически. Он делал инъекции сам только в случае сильной боли, когда терпеть уже было невозможно.       — Мы же справимся? — он отлично слышит подтекст этого вопроса, он звучит как «ты же не умрешь от этого», хотя этого не знает никто, даже доктор. Слишком много зависит от Силко. Скорее его быстрее убьют, чем он помрет своей смертью от какой-то там болячки.       — Справимся, — говорит он уверенно, потому что, так это работает. Если Джинкс будет рядом, он уж точно обязан справиться. Это его обязанность, защищать Заун и её от всех напастей. Хотя он чертовски благодарен ей за помощь.       Он обнимает её, кутая в одеяло, прислоняя к себе и успокаивая, гладит по голове, что-то шепчет. Джинкс же впивается до белых костяшек в одеяло и смаргивает слезы. Она боится, что однажды не успеет, найдет Силко мертвым в этой постели и тогда мир рухнет окончательно.       — Ну всё, не плачь, всё закончилось, — Силко тянется к тумбе за сигарой, потому что, он сам чертовски напуган и не понимает что делать, как успокоить плачущую девушку, которая с такой лёгкостью бесстрашно прыгает по крышам и выносит с разворота амбалов в трое больше чем она сама.       Горьковатый дым во рту и легких помогает успокоится, он пускает его высоко в потолок потому что, обычно Джинкс ворчит, что её волосы пропахнут этой гадостью. Вот такая вот немая договоренность. Он пускает дым в сторону от неё, моет руки с мылом, когда садится за плетение злосчастных длинных кос. Силко старается всячески прятать от неё свои приступы, пытается справится с ними сам. Потому что считает, что это делает его слабым, а он не хочет быть таким. Глупая маскулинность говорит ему о том, что боль надо терпеть, не показывать себя слабым, и уж тем более обезопасить от лишних переживаний её. С этим он ничего поделать не может потому что, когда тебя всё-таки выбирают, не смотря на увечья, ты не можешь поверить своему счастью. Силко видит это как новый пласт ответственности, больше привилегий накладывают больше обязанностей, а их и без того немало.       Он хочет оправдать доверие.       — Пойдем, — он кутает её в одеяло, берет на руки и несет в свой кабинет, там им обоим как-то спокойней. Сажает её на окно, заботливо прибирая косички в сторону, и бросая короткое «подожди», исчезает в темном дверном проёме кабинета. Возвращается с кружками чего-то теплого, с травяным ароматом. Что ж, он даже согласен что это лучше, чем табак и алкоголь. Протягивает ей чашку, сам садится в кресло и отворачивается от стола к ней, забирая вторую. Приторный запах табака разбавляется прохладой ночи сквозь открытое окно и нежным цветочно-травяным ароматом.       — Я боюсь, — откровенно говорит она, не сводя с него глаз, словно боится, что он исчезнет. Прямо из этой комнаты. Она серьезна, до одури, зыркает своими фиалковыми глазами из-за длиной челки.       — Я тоже боялся, когда ты спрыгивала с потолка и норовила сломать себе шею, — Силко делает глоток из кружки с обезьянкой, нацепляя свою аристократическую непоколебимость. Джинкс наклоняет голову в сторону и всё потому, что его голос успокаивает, и она наконец окончательно может расслабиться.       — Но я верил тебе. В то, что ты научишься приземляться, — добавляет он с той же серьёзностью, прекрасно помня о том, как прикусывал себе язык, чтобы не излить очередную язву, когда обрабатывал разбитые коленки.       — Я верю тебе, но не хочу, чтобы ты сбегал каждый раз, когда что-то идет не по плану, — кажется она раскусила его маленький секретик. — Я просто хочу быть рядом, зачем тебе нужно быть кем-то ещё? Ты и так для Зауна — король, бегай от миротворцев, от баронов, но не от меня!       Её слова ранят, где-то глубоко внутри Силко понимает, что она права. И дело вовсе не в ней.       — Прости, мне нужно к этому привыкнуть… Ну, ты понимаешь... К тому что мы… — слово подобрать трудно: встречаемся – не отображает всю суть; близки – они до этого были близки; спим в одной постели – они засыпают рядом друг с другом давно.       — Близки по-другому… — пытается он вырулить разговор в нужное русло, потому видит, как Джинкс напряглась. Вся проблема в том, что для неё нет условностей и границ. Джинкс как огромная вселенная, где не работает почти ничего, что работает в реальной жизни.       — Ничего не изменилось, я просто стала старше… И теперь можно, — последнюю фразу она проговаривает, смотря в низ, и резко переводит взгляд на него. Вся железобетонная логика Силко разом сминается под напором её фиалковых глаз. Она даже не подозревает, что где-то была грань, где мужчина играет роль её отца и всё это табу для него. А теперь они переступили грань и вот, они уже являются возлюбленными друг для друга. Все эти ярлыки «отец», «муж» или «король»… Их просто не существует в голове Джинкс. Силко хрипло смеется. Потому что, она продолжает удивлять его, использует простые слова, чтобы описать ход мыслей и, в то же время, поражает отсутствием условностей.       — Значит я? — ему очень важно это услышать, что она об нем думает на самом деле. Но ответ его поражает вновь до самых глубин.       — Просто Силко. Силко, которого я люблю. И поэтому, я не хочу, чтобы ты делал себе больно один, — она берет в ладони его лицо и гладит месиво в которое превращается его левая сторона большим пальцем. Ему кажется, что под её пальцем оно вновь превращается в нормальную кожу… Больше нет ни боли, ни забот. Он улыбается искренне, потому что, он больше всего любит это в Джинкс, они оба со знаком минус становятся положительными. Она делает его лучше, заставляет ползти вперед и не сдаваться.