***
— Привет. Ну вот, Дазай больше не один, и теперь Чуя может не страдать от удушающей жалости. Когда тот поднимает глаза, он не выглядит удивлённым — такое бывает очень уж редко — но его лицо слегка оживляется. — Привет. А что дальше? Большую часть времени им всегда есть, что обсудить: сделки и миссии, союзники, враги — словом, дела насущные. А теперь Чуе нужно завести светскую беседу… И он теряется. Сердце, которое бьётся так, будто сейчас выпрыгнет из груди, не помогает делу. — И кто же тот человек, которому ты должен услугу? — наконец находится он. Дазай отвечает не сразу: сначала вздыхает, потягивается, укладывает руки под головой, словно с приходом Чуи наступило время вздремнуть… — Друг семьи. Чуя хмурится. Но сейчас мимика бесполезна: глаза Дазая закрыты. — Какой семьи? — Моей. — Хмм. Это… неожиданная информация, с которой Чуя пока не знает, что делать. Дазай лениво моргает, рассматривая его. — Это действительно так шокирует? Чуя переваривает вопрос и кивает. Ведь так и есть. — Я думал, ты был уличной крысой, пока не попал сюда. Разве это не обычная история для большинства людей? — когда нет ни семьи, ни денег, карьера в мафии выглядит заманчивой: она даст и то и другое в обмен на пустячную цену твоей души. — Для большинства это так, — подтверждает Дазай. — Другие здесь по факту рождения. Так значит, он здесь с самого детства. Поразительно. — Твои родители — они тоже в мафии? — зрачки Чуи слегка расширяются — догадка неожиданно приходит на ум. — Хироцу-сан — твой отец? — Ха? — Дазай заливисто смеётся. Громко и искренне. (Кто бы мог подумать, что он так умеет!) Чуя даже беспокоится, что тот разбудит Луку. Но… оно того стоит. В конце концов Дазай прячет смех за кашлем. — Прости, я никак не ожидал. — А теперь представь свою растерянность, помноженную на тысячу, — Чуя скрещивает на груди руки — пусть комик не думает, что информация его тронула. — Чувствую себя так каждый раз, когда с тобой разговариваю. — Ну, я бы хотел оставаться загадкой. Хм. — Значит, Хироцу-сан не твой отец. — Нет. Нет, конечно. — Но кто тогда? — Мой отец мёртв, — говорит Дазай, обрывая поток вопросов. — О, мне жаль, — не стоило давить на него. — Да наплюй, — Дазай небрежно пожимает плечами. Наверное, из мафиози родители не особо хорошие. — Так значит, ты всю жизнь в этом бизнесе. — Чуя очень эгоистичен, — заявляет Дазай, уклоняясь от ответа. — Знаешь ли, здоровые отношения — это, когда каждый делает шаг навстречу. — Я иду!.. — Чуя отдаёт себе отчёт, что ведётся на провокацию. Но утверждение Дазая уж очень обидное. (И с этим парнем он целовался!) — Я иду навстречу и делюсь с тобой личным. Как же ты не заметил? — Правда? — тот выгибает брови дугой. — Расскажи мне, какой ты щедрый. Чуя фыркает: сколько наглости в одной просьбе! — Ты, конечно, смелый, заикаться об эгоизме, — его голос звучит ровно, хотя в груди от возмущения разгорелся пожар. — У тебя в архивах, наверняка, есть папка со всей моей жизнью. А я даже твоего возраста не знаю. Закинув ногу на колено, Дазай внимательно его рассматривает. — Давай тогда сыграем: ты мне — я тебе. Если хочешь что-то узнать, придётся рассказать самому, — Чуя цыкает. — Или больше не хочешь со мной делиться? — Что мне сказать такого, что ты ещё не знаешь? — В этом суть — удиви меня. Чуя крепко задумывается; он откидывается на сиденье, раздражённо гоняя воздух между зубами — придумать что-то дельное о себе оказалось неожиданно сложно. — Ладно, — наконец кивает он. — От вкуса кокоса меня тошнит, я переношу его только с карри. — Двадцать, — незамедлительно отвечает Дазай. Так, к чему это было? Это вопрос, или?.. «Я даже не знаю твоего возраста.» То есть Дазаю двадцать лет — они ровесники. Вау. — Я ненавижу мюзиклы и считаю, что их нужно запретить на любой сцене, — он видит, как уголки губ Дазая дёрнулись. — Это место, — он указывает на стол между ними, — бесит меня уже на протяжении часа. Я даже думал продать самолёт, лишь бы сюда не возвращаться. — Да ладно? — Чуя не может сдержать скепсиса. — Что-то ты много драматизируешь. — Эй, я не обесценивал твоёго мнения о мюзиклах. — Может, потому что я прав? А ты просто ломаешь комедию. Какими бы забавными эти факты ни были, они, к сожалению, несущественны. Этих ключей недостаточно, чтобы распутать головоломку «Осаму Дазай». Хотя, надо признать, пока Чуя тоже ничем важным не поделился. Может, ему стоит подать пример? Закинув руку за подголовник, он вновь уходит в себя. Что рассказать, чтобы не выдать свои уязвимости? — Когда я соглашался на брак, то думал: ты древний старик, и у тебя десять жён и мужей. Может быть, это заставит Дазая открыться? — И Чуя не возражал стать частью моего гарема? — кажется, слова его раззадорили. — Я хотел быть лишь одним из одиннадцати. Это бы сильно облегчило мне жизнь. — А-ха-хах, Чуя, что-то мне подсказывает, что тебе бы не понравилось получать только одиннадцатую часть моего внимания. — Думай что хочешь. Кстати, я помню, что о себе ты ещё ничего не сказал. — Я? Разве я мог?.. — Дазай тут же получает осуждающий взгляд. — Что ж, ну… я боюсь высоты. У Чуи глаза на лоб лезут. — Ч-что?.. Ты брешешь. — Думаешь, я шучу? — Да, причём постоянно. — Знаешь, я никогда не устану принимать от тебя упрëки, но… Если уж мы договорились о чëм-нибудь, то я держу своë слово. Хм. Ну и как можно в это поверить? Дело даже не в том, что Дазай ему внаглую врëт — всё, что он говорит, не имеет смысла! Дазаи и боится высоты? Сейчас под ними более десяти тысяч метров, а он выглядит абсолютно нормально — ни капли волнения на лице. Минуту назад вообще любовался пейзажем. Да и квартира у него, заметьте, — последний этаж высотки. А если всё так?.. Эта мысль заставляет Чую рыть глубже. Ведь должна же быть правда, которую Дазай так отчаянно прячет, которая скрепляет его ложь воедино. Чуя хочет урвать от неë хоть кусок. — На корабле Эйс пытал меня не для наказания, — открывает он новый раунд. — Он собирался меня сломить, а затем выдрессировать, как цирковую собаку. «Ты завоюешь мне целые страны…» — Чуя кривится. Эта мысль достаточно мрачная, чтобы не желать ей делиться. Но, может, она сможет купить что-то равное по своей значимости? Чуя ждëт, погружаясь в воспоминания. Двое суток на корабле не являлись ему в кошмарах, но всë равно не хотелось ворошить лишний раз: слишком свежо, слишком больно и страшно. А бредни Эйса о его месте и о дрессуре грубо возвращают к вопросам, на которые он до сих пор не знает ответ. — Ты был прав: я действительно провëл в мафии большую часть детства, — отвечает Дазай на вопрос заданный ранее. — Однажды сбежал, но потом вернулся, помог кое-кому грохнуть отца. С тех пор я больше не уходил. Что ж. Доволен? Вот тебе неприглядная правда. Чуе не было особой надобности знать о детстве Дазая. Да, любопытно; он удивился, узнав, что у того вообще есть семья. Но надеяться на что-нибудь стоящее… Возможно, если б у Дазая были любящие родители, он бы мог поделиться ценными воспоминаниями. А так это ещё один факт. В сравнении с боязнью высоты даже менее примечательный. Чуя барабанит пальцами по сиденью. Какую часть себя предложить следующей? Думает он недолго, но в конце концов его прерывает стюардесса. Девушка склоняется над Дазаем, обращаясь к нему с заискивающей улыбкой. — Мы идëм на снижение, сэр. Будет лучше, если с этого момента вы останетесь на своëм месте. Дазай кивает, одаряя еë пустым взглядом. — Я… собираюсь вернуться, — говорит Чуя, как только девица исчезает в дверях. Что-то настолько тривиальное должно произноситься легко, но словам что-то мешает. Чëртов Дазай! Как он так может перевернуть всё с ног на голову? Почему рядом с ним ужасные поступки вдруг становятся добрыми, а простые действия трудными? Как будто не Чуя здесь повелитель гравитации, а Дазай — главный извратитель вещей. — Я останусь, — отвечает Дазай, будто они всё ещё играют. Это заставляет Чую прикусить щëку: так сильно хочется улыбнуться. Но его друзья и так сделают достаточно выводов из его маленькой выходки — не хватает, возвращаясь к ним, ухмыляться, как идиот. Оказывается, в такой час не спит только Юан. Когда он садится, та откладывает наушники и устремляет на него испытующий взгляд. — Ну что? — Чуя сдаëтся быстро. — Да так… — в противовес словам еë глаза разбирают его на кусочки. — Он что-нибудь говорил о планах на завтра? — Ничего нового. — Хех. Чуя пожимает плечами. Охота ли говорить о торговцах людьми? Юан тоже молчит, хотя ответ явно еë не устроил. Вопросы, видимо, последуют позже. Она пододвигает к нему iPad с очередным лëгким фильмом, где мужик-неудачник тоскует по своей школьной влюблëнности. От сюжета у Чуи непроизвольно закатываются глаза, но он терпит, даже с благодарностью слушает пересказ Юан о том, что случилось за пропущенные им минуты. Так проходит оставшаяся часть полëта. Полчаса спустя они уже шагают по перрону международного аэропорта Кансай. Осака встречает их лунным небом и шквальным ветром. Холодно. Ширасэ жалуется, что при спуске у него вновь заложило уши. Их ожидают два чëрных джипа. Девушки в традиционных одеждах относят вещи овец в одну из машин. Их приглашают садиться. Дазай тормозит Чую, когда тот пытается прошмыгнуть на место рядом с водителем. — У меня ещё есть несколько срочных дел, поэтому сейчас мы расстанемся. Я вернусь завтра утром — тогда обсудим что делать с Ичиро. Это, — он кивает в сторону девушек, — люди моей знакомой. Я уже говорил тебе сегодня о ней — еë зовут Нацумэ Томоко. Мы остановимся в еë резиденции. По Дазаю видно: мыслями он уже в будущем, но Чуя хватается за его слова. — Куда ты пойдëшь один? — А что? — на лице Дазая расцветает улыбка. Он сейчас подслушивает его мысли? — Разве тебе не нужен телохранитель? — сколько Дазай ни обматывается бинтами, его тело остаëтся тощим и хрупким. Без пуленепробиваемой способности Чуи он уязвим так же, как любой человек. — Ты себя предлагаешь? — Если я нужен… — Чуя отводит глаза — прищур Дазая стал невыносимым. — Просто это рискованно, знаешь ли. Он пинает носком тротуар, на что Дазай добродушно смеëтся. — Ты можешь ехать со мной, если хочешь. Но это необязательно, — взгляд его скользит к джипам, где овцы устраиваются на сиденьях. — Ты действительно пытаешься, — выдыхает Чуя. Фраза должна была быть просто мыслью, но осознание его потрясло: Дазай старается, чтобы в мафии у каждого из них было место. Он правда хочет, чтобы они остались. — А я тебе говорил, — Дазай смотрит на него честным взглядом. — Я всегда держу обещания. С минуту Чуя его осматривает, пытаясь выявите признаки фальши, но потом сдаëтся. — Только будь осторожен, ладно? В этот раз твою задницу будет некому прикрывать. К его недоумению, в ответ Дазай поднимает правую руку и протягивает ему свой мизинец. Чуя смотрит на него недоверчиво, приподняв одну бровь: и зачем это нужно? — Хочешь клятву мизинцами? — Что? — Ах… — Дазай опускает руку. Он кажется расстроенным. — Я вернусь утром. Спокойной ночи, Чуя. На этот раз Ширасэ удаëтся занять переднее кресло, поэтому Чуя втискивается рядом с Юан и вкратце пересказывает план на остаток ночи. В этот раз обходится без протестов: Лука фыркает, у остальных после перелëта на возмущения не осталось сил. Тем временем их довозят до места; девушка-шофëр первая покидает салон. На улице ещё очень темно, но даже тусклого света, пробивающегося через облака, достаточно, чтобы разглядеть пункт назначения: огромный традиционный особняк чернеет над горизонтом. Подъездная дорожка освещена, но эти электрические фонари — единственные источники света. Остальная территория погружена в сон; только по серым пушистым облачкам тут и там да по аромату цветущей сливы можно догадаться, что они, должно быть, окружены садом. — Такие места всегда слишком хороши, чтобы быть правдой, — слышит Чуя шëпот Ширасэ. — Может, вернëмся? — Что ж, приятной пешей прогулки обратно в Йокогаму, — бормочет Юан. Но бежать поздно: ворота отворяются. К ним вышла женщина в сопровождении слуг. Свет фонаря выхватывает еë чуть сгорбленный силуэт и порезавшие лицо морщины, но, несмотря на возраст, движется она легко: создаëтся впечатление, что она плывëт, едва касаясь земли, поддерживаемая сладким воздухом. Словно существо не из этого мира… Еë взгляд останавливается на Чуе, мягкий, но пронзительный. У него возникает чувство, что он обнажëн до глубины души. — Ты, должно быть, мальчик Накахара. А это твоя компания, — она складывает ладони у груди и приветствует их поклоном. — Я Нацумэ Томоко. Добро пожаловать в мой дом. В сравнении с ней, поклоны Чуи и его друзей, должно быть, выглядят неуклюже. Но он решает наплевать на неловкость и расправляет плечи, улыбаясь в ответ самой уверенной своей улыбкой. — Спасибо, что пригласили нас, Нацумэ-сан. — Пойдëмте, я покажу ваши комнаты. Уверена, вы устали с дороги, — слуги уже подхватили багаж, поэтому Чуя не видит других вариантов, кроме как пойти следом. — К сожалению, у меня только три гостевых спальни, поэтому вам придется делить их парами. Но не волнуйтесь: места там на всех хватит. — Всё в порядке, — заверяет Чуя. Делить комнату с одним соседом вместо десяти — уже роскошь. По крайней мере для него. Поднимаясь к входным дверям, Чуя чувствует, как кто-то взял его за руку: Юан подошла сзади и смотрит утомлëнным, но твëрдым взглядом. — Чур, сегодня я сплю с тобой. В ответ он лишь фыркает. Внутри дом выглядит так же величественно, как и снаружи: просторные комнаты, дорогие татами, воздушные, хотя и несколько эксцентричные росписи стен. Они вежливо отклоняют предложение Нацуме подать им ужин и после того, как та показала им спальни и душевые, остаются предоставлены самим себе. Чуя проверяет свой телефон на наличие сообщений, но ничего не находит. Пока Юан в ванной он быстро сбрасывает с себя одежду и надевает юкату, нашедшуюся на футоне вместе с постельным бельëм. В венах всë ещё бурлит энергия, и, хотя сейчас три часа ночи, он встаëт и начинает мерить шагами комнату. Через пару минут дверь открывается, и Юан с влажными волосами проскальзывает внутрь. — Я так устала, что могу умереть прямо сейчас, — говорит она, падая на футон. — Завтра с утра тебе придëтся делать мне сердечно-легочную реанимацию. — О нет, — Чуя фыркает. — Я думаю, ведро воды тоже поможет. Юан оборачивается. — Не смей, — она сверкает глазами. — Но мне не хочется ломать тебе рëбра! — Эх, это дало бы мне передышку у Коё… — Но Коё здесь нет. — И что с того? Она сказала: я должна наверстать упущенное, как только вернусь. Как будто я еду в грëбаный отпуск! Запал Чуи заметно гаснет: слова Юан напомнили ему, зачем они здесь. — Не могу поверить, что Ичиро был жив всë это время. — Ага, — еë голос звучит тускло. — Каждый раз, когда думаю об этом, виню себя, что мы не искали его в тот раз. — Шансы выжить в таком пожаре были практически нулевыми, — Чуя напоминает не только Юан, но и себе. В конце концов, они сделали всë, что смогли. — Главное — не повторить тех же ошибок. — Знаю, — вздыхает она и поворачивается, чтобы пересечься с ним взглядом. — Ты не устал? — Не то чтобы. Я чувствую, что ничего сегодня не сделал. — Трудоголик, давай спать! Чуя не назвал бы себя трудоголиком — он просто из тех, кто любит активно жить. Но Юан права: ему нужно как следует выспаться. Завтра нельзя устать, быть рассеянным или наделать ошибок. Выпив почти целую бутылку воды, он выключает свет и заползает под простыни. Его пожелание спокойной ночи повисает в воздухе без ответа — Юан уже сопит. Последние слова она не услышала.***
Чуя просыпается от ощущения сухости во рту, а бутылка, конечно же, оказывается пустой. Юноша смотрит в темный потолок и размышляет, стоит ли сходить за водой. Он немного лежит так, вздыхает и садится. На телефоне 5:13 утра. Не лучшее время для прогулок по незнакомому дому, но и терпеть чувство сухости в горле просто невыносимо. Чуя пытается как можно тише пройти через комнату и выскользнуть наружу, чтобы не разбудить Юан, а затем пробирается, как он надеется, в сторону кухни. Путь освещает только пламя свечей, поэтому Чуя не сразу замечает, что в комнате он не один. За чабудаем сидят Дазай с Нацумэ. Чуя замирает, словно олень, нашпиленый на лучи приближающегося автомобиля, хотя в глубине души он знает, что взять бутылку воды — не преступление. — Э-э, я хочу пить, — почти заикаясь, произносит он и чешет затылок. — В смысле, я хотел набрать себе воды, потому что у меня закончилась. Я… — он почти начинает извиняться, но Нацумэ улыбается и кивает на кувшин с чистой ледяной водой. — Организму не прикажешь, Накахара-кун. Составишь нам компанию? Чуя сглатывает и украдкой бросает взгляд на Дазая… На него смотрят два глаза, а не один. При тусклом свете свечей они напоминают два уголька. В них нет ни гнева, ни ярости, лишь жар. Его глубокий и в то же время дикий взгляд успокаивает. — Я не хотел мешать, — говорит Чуя и снова отводит взгляд. — А ты и не мешаешь, — говорит Нацумэ. — Садись. И Чуя садится. Сердце колотится в неровном ритме, он пересекает комнату и занимает место рядом с Дазаем, напротив пожилой женщины. Те ведут себя так, будто ждали его с самого начала. Чуе кажется, что он даже пьет слишком громко. — Накахара-кун, этот парень хорошо с тобой обращался? Создается впечатление, что они двое приятелей, которые понимают друг друга с полуслова и прекрасно знают, о чем говорят. Промолчать было бы слишком грубо. — Э, да. — Под взглядом Нацумэ слова так и вылетают изо рта. — Дазай вел себя… хорошо. Со мной. Он дико бесит и та еще заноза в заднице, но… он хороший. Ее глаза цвета шоколада тут же загораются. — Заноза в заднице, значит? Похоже на того ребенка, которого я помню. У Осаму на лбу написано — «катастрофа». — Правда? — спрашивает Чуя. Даже дыхания Дазая не слышно. Чуя так и забыл бы про него, если бы не громкое «эй» рядом. — Нацумэ-сэнсэй, прекратите распространять наглую ложь. — Если ты решил забыть, не значит, что этого не было, — парирует Нацумэ и подносит чашку с чаем к бледным губам. — Уж я то все помню. — Женщина улыбается и говорит: — Он напоминал волчонка. — Дазай? — Чуя не может не переспросить. — Дазай напоминал волка? — Волчонка. — Неправда, — иронично, Дазай говорит совсем как ребенок. — А если и так, мой мозг был еще не до конца сформирован. Дети — еще не люди. Такие сведения слишком увлекательны, невозможно не рассмотреть их подробнее, как карликовую планету через объектив телескопа. — Под словом «волк», что вы имеете в виду? — Чуя даже наклоняется вперед, не желая пропустить ни единого слова. — Он кусался? — И это тоже. — А что еще? — Мы отошли от темы, — объявляет Дазай. — Дитя, ты прекрасно знаешь, что настоящее состоит как из будущего, так и из прошлого, — губы Нацумэ все еще искривлены в ностальгической улыбке, но на лицо падает тень. — Я не видела тебя, Осаму, десять лет, а потом ты вообще стал главой гнезда. Ты изменился, спору нет, но не стоит относиться к своему внутреннему ребенку так, будто он другой человек. От себя не убежать. Дазай особенно тяжело вздыхает, чтобы показать свое недовольство. — Признаю своего внутреннего ребенка и Йокогаме придет конец. Я знаю, что ты скажешь: «Без сердца голова откажет, — Нацумэ тянется за чашкой чая, скользя глазами по Дазаю и Чуе. Ее руки замирают. Затем она кладет их на колени. — Пока что ты справляешься, но я бы не была столь самонадеянной. Вселенная похожа на весы, чаши которых находятся в равновесии. Без света не будет тени, а без сердца — головы. Иначе мир развалится на части.» На лице Нацумэ мелькает удивление, но она фыркает и решает не спорить. — Отлично. Теперь мне можно задать вопрос? Многое из того, что Чуя услышал сейчас, звучало вырванной из контекста бессмыслицей, но его маска невозмутимости ломается. — Нацумэ-сенсей — ясновидящая, — объясняет Дазай, в его тоне слышится веселье. Чуя переводит взгляд с Дазая на Нацумэ. — Способность видеть будущее? — Говоря простыми словами, да, дитя. — Сделав глоток, она опускает чашку обратно. — Будущее состоит из прошлого и настоящего. Оно текуче, как вода, и постоянно меняет направление. Невозможно предугадать его даже с таким даром, как у меня. Я могу видеть лишь направление, но даже его можно истолковать неправильно. Вот почему она не удивилась, когда Чуя ворвался к ним? Она предвидела его появление? Вдруг он скашивает взгляд в сторону. Поэтому Дазай всегда оказывается на десять шагов впереди? — На протяжении месяца каждый может задать Нацумэ-сэнсею только один вопрос. Хочешь посмотреть? — Звучит как не моё дело, — бормочет Чуя, переплетая пальцы, — но конечно, хочу. — Будет справедливо уравнять чаши весов между нами, разве нет? — на лице Дазая медленно расползается улыбка. Нацумэ стирает ее, предлагая: — Вы вместе можете задать вопрос, если хотите. Люди постоянно приходят ко мне парами. — Почему? — Чуя сорвал висящий прямо перед его носом запретный плод, но понял это слишком поздно и теперь его не спасти. — Пары хотят узнать о своем совместном будущем. Они часто спрашивают о том, удастся ли создать семью или кто у них родится. Чуя натянуто смеется, почесывая затылок. — Но мы, разумеется, не хотим детей. И не занимаемся ничем таким. — А еще они не парочка, но если сказать об этом, атмосфера станет еще более неловкой. — Прошу по отдельности, Нацумэ-сэнсэй, — говорит Дазай слегка раздраженным тоном и протягивает руки Нацумэ. Чуя останавливается взглядом на закованных в наручники запястьях. — Как и договаривались изначально. Пожилая женщина берет его руки в свои, и вокруг них загорается яркое зеленое свечение. Это способность. Хоть Дазай никогда и не говорил, что является антиэспером, но всё и так очевидно. И с этими наручниками Чуя хорошо знаком. Он с трепетом наблюдает за происходящим. — Скажи мне, где крыса, — шепчет Дазай. Чуя хмурится, он раньше не слышал от него ни о какой крысе. Он даже не знает, реальное это прозвище или речь идет о каком-то предателе. Проходит мгновение. — Первый образ: дерево рано сбрасывает листья, а из земли уже выглядывают новые ростки. Дерево, ростки, земля… звучит неплохо, верно? Однако взгляд Дазая не предвещает ничего хорошего. — Восстание, — продолжает Нацумэ. — Выбор стороны. — В моих рядах? — спрашивает Дазай. — У меня нет ответов, сам знаешь. Только образы. — Знаю, знаю. Просто мысли вслух. Это может означать что угодно в зависимости от того, о ком идет речь. «Восстание», — эхом отдается в голову Чуи. — «Стороны». Речь идет о нем? Об «Овцах»? Может, они все крысы? Или только он? Нацумэ кивает и снова закрывает глаза. — Хамелеон меняет цвет, чтобы слиться со средой; он не тот, кем кажется. В игре все средства хороши. — Хамелеон означает обман, — размышляет Дазай. — Восстание и обман, — подтверждает Нацумэ. — Они не обязательно связаны друг с другом, но осторожность не помешает. Кто-то не тот, за кого себя выдает. Усмешка Дазая практически невесома. — Нацумэ-сэнсэй, всегда найдется кто-то, кто не тот, за кого себя выдает. Этот мир полон лжецов. Чуя ежится. С каждым словом над ним будто все ярче горит неоновая вывеска со стрелкой. Он — хамелеон. Он — то дерево с опавшими листьями. — Третий образ, — он слышит глубокий голос Нацумэ даже сквозь клубок запутанных мыслей. — Два креста. Один для мученика. Один для изгоя. Вороны… — Она замолкает и ее спина напряженно замирает. — Кружат вороны. Именно сейчас Дазай решает отключить свой вечно работающий мозг. Он говорит мягким тоном, но в нем слышны нотки раздражения. — Что это значит, сенсей? — Это значит, что снова произойдет раскол, — отвечает она, не отводя взгляд от него, — и будет смерть. — Смерть, — повторяет Дазай, перекатывая это слово на языке, словно пытаясь распробовать его. — Моя старая подруга. Нацумэ отпускает его руки. Она явно против подобных шуточек. — Что-то грядет, Осаму-кун. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. — За последние два года удалось разобраться. Она только вздыхает и поворачивается к Чуе. — Ты тоже хочешь задать вопрос? Ну, он всю последнюю неделю надеялся на волшебное решение своей проблемы. Лучшего шанса не представиться. Он уже скользит руками по столу, но Нацумэ стреляет в Дазая многозначительным взглядом, словно мысленно давая ему пинок под зад. — Грубо, — комментирует Дазай, но все же поднимается на ноги. Наручники все еще на нем. — Значит, Чуя слышит мои секреты, а его я не могу послушать. Мир прогнил. Чуя хочет помочь ему снять наручники, но слишком поздно, Дазай уже ушел. — Не нужно было, — говорит Чуя, когда Нацумэ берет его за руки — но спасибо. — Большинство людей предпочитают разговаривать со мной наедине. Осаму просто любит устраивать концерты и привлекать внимание дорогих для него людей. Он хочет ответить, но Нацумэ сжимает его руки, призывая сосредоточиться. — Спрашивай, парень. — Мысленно? — Как хочешь. Но подумай хорошенько. Всего один вопрос. Чуя кивает и делает глубокий вдох: — Что будет лучше для моей банды? Через несколько ударов сердца Нацумэ крепче сжимает руки. — Первый образ. Скорпионы жалят друг друга. Из одного вытекает алая кровь, а из другого — черная печаль. — Жалят друг друга? — он, конечно, может разглядеть в произнесенном бреду тайный смысл, но лучше доверить это дело профессионалу. — Сражение. Конфликт. Предательство. Такие могут быть значения. Кровь может означать как смерть, так и глубокую рану. Но победу суждено одержать только одному. Чуя сглатывает. Она сама говорила, что расшифровать видения можно по-разному, но их с Дазаем предсказания подозрительно похожи. — Второй образ, — продолжает Нацумэ. — Цветок, чахнущий и во тьме, и на свету. Его корни отравляют землю. Это предвещает несчастья. Будто и так непонятно. Образ вянущего цветка можно толковать по-разному, но в голове вдруг всплывает воспоминание. Дазай говорит, что он — цветок, который тянется к тьме. А потом дарит булавку с цветочным узором. — Третий образ. Языки пламени сплетаются вместе. Колючие кусты в непроходимой чаще. Чуя хмурится. — Первое я еще понимаю… — наверное. — Но второе… Что это значит? Еще больше страданий и несчастья? — Нет, мальчик, — в ее голосе слышится улыбка. — Это означает любовь. Связь. Мощную, но опасную связь. — О. — Есть еще один образ. Тише. Четвертый? — Прилив. Падающий словно снег пепел. Хаос. — Звучит многообещающе. — С приливами и пеплом приходят войны. Только от тебя зависит, кто будет воевать. Чуя разминает пальцы, когда Нацумэ отпускает его руки и открывает глаза. Он так ничего и не понял. Предательство. Несчастье. Любовь. Война. Что из этого ответ на его вопрос? — Все теряются, — говорит она. — Обычно люди складывают кусочки пазла, когда уже все сбылось. — Без обид, но в чем тогда смысл? Она улыбается. — Понимание видений приходит с опытом. Главное, что будущее есть, а не что в нем произойдет. Он вздыхает, опуская взгляд на свои пальцы. — У всех будущее такое мрачное? Смерть, предательства, конфликты? — Нет. Некоторые пытаются убежать от трагичной судьбы. Другие, — и он точно знает, про кого она говорит, — бегут ей навстречу, даже не дрогнув. — Хочешь сказать, я сам выбрал свою судьбу? — Ты не был на другой стороне. Какой выбор? Ты совсем еще ребенок. Чуя хмурится. — Мне уже двадцать, староват для ребенка. — Всего лишь двадцать. — в ее словах нет ни капли высокомерия, только грусть. — И быть ребенком абсолютно нормально. Дазаю она сказала почти то же самое. Чуя вдруг вспоминает, что этот человек сейчас шатается один по темным коридорам, как одинокая планета в далекой-далекой галактике. Сердце Чуи пропускает удар и ему так хочется высоко прыгнуть и броситься в космос. Но он не может. Потому что тогда он разрушит все. — Спасибо, Нацумэ-сенсей, — говорит он и благодарно кланяется. — За то, что дали мне… все это и за то, что разрешили присутствовать. Она копирует его жест с понимающей улыбкой. — Удачи, Накахара-кун. Удачи. Снаружи он выискивает глазами одинокую тень, но находит только стены и углы. Чуя идет в туалет и прикусывает щеку, когда видит в саду Дазая. Со спины не видно лица, только поднятую к звездному небу голову. Сейчас июнь, но утренний воздух колется. Чуя захлопывает дверь и обхватывает себя руками. — Давно не болел? Дазай не спешит с ответом, либо не услышав, либо просто игнорируя. Но затем поворачивается. — А ты будешь приглядывать за мной, если заболею? Чуя фыркает. — Не хотелось бы, так что возвращайся в дом. Замерзнешь. — Хорошо-хорошо. Его взгляд падает на запястья Дазая. — Как ты снял наручники? — Фокусники не раскрывают своих секретов. Чуя не выносит последовавшей тишины. — Значит, ты можешь отменять способности? — Как видишь, — Дазай бормочет с таким видом, словно они обсуждают список покупок. — И на что это похоже? — На пустоту. Чуя не может вообразить себе это. Он знает, что такое голод, жажда, боль, ненависть, гнев, но пустота… ее не бывает. Они уже дошли до их с Юан комнаты, когда Дазай неожиданно говорит: — Дай руку. Чуя сглатывает, но протягивает руку. — Теперь используй способность. От его кожи исходит слабое красное свечение. А потом Дазай касается его кожи. Чужая рука обхватывает запястье, нежно прижимаясь пальцем к линии сердца на ладони. Сначала Чуя чувствует холод, от которого бросает в дрожь, будто сама кровь в венах замерзла. Наручники ощущались по-другому. Они глушат связь между ним и его способностью, но красное свечение не исчезает полностью. Как, например, сейчас. После холода приходит облегчение, потому что Дазай не только сводит на нет способность Чуи. Вечно бодрствующий бог внутри него засыпает. Как и неукротимая жажда крови. Будто режущий яркостью мир вокруг окрасился в пастельные тона, будто он впервые закрыл глаза, заткнул уши и остался наедине с самим собой. Это не похоже на пустоту. Скорее на погружение под воду. Чуя перехватывает пальцы Дазая. — Приятные ощущения. — «Смутная печаль»… — Глаза Дазая скользят от их соединенных рук к лицу. — … очень теплая. — Знаю, — но на сей раз способность ни при чем. — Иногда даже слишком. Качая головой, Дазай осторожно играется с его пальцами. — Нет. В самый раз. Почувствовать боль можно только когда знаешь, каково жить без нее. Поэтому, когда рука Дазая ускользает, что-то ноет в груди. Это не имеет смысла. Дазай приносит столько же боли, сколько и забирает. Все напрасно. Слов больше нет. Нет ни единой причины стоять здесь и тосковать по прикосновению того, кто стоит прямо перед тобой. Нет смысла оставаться. Наверное, поэтому Дазай шепчет: — Спокойной ночи, Чуя. Как и нет смысла мимолетно проводить пальцем по скуле, даря всего секунду сладостной надежды, а затем безжалостно ее отнимать. Что Дазай и делает. Через несколько минут Чуя уже зарывается с головой одеяло, глаза колет. Он знает, что должен уйти из Портовой мафии. Должен. Но так не хочет. Человек на соседнем футоне шевелится. — Прости, — бормочет он, пока сердце отбивает мотив печальной песни. — Не хотел разбудить. — Ничего страшного. Вздохнув, он опускает голову на подушку. Юан сжимает его руку. — Чуя? — Что? — Не бросай нас, — шепчет она. — Я знаю, он тебе нравится. Всё немного сложно. Но, пожалуйста, останься. Не уходи. Юан держит его за руку так же, как он недавно держал Дазая. Чуя в ответ сжимает ее пальцы. — Я не уйду. Выбора нет.