***
Не так. Чуе нужно. Он хочет столкнуться с Дазаем. Чтобы он пришёл и расстроил весь план. От этих мыслей кабина лифта выглядит до невозможного пусто: воспоминаниями наполнен каждый угол и каждый вдох. Дазай будет мерещиться ему постоянно! Например, когда дело касается лифтов, Чуя, определëнно, не так везуч: кабина несколько раз останавливается, подбирая и выплëвывая пассажиров. Он не встречает знакомых, но ловит на себе взгляды. Оно и ясно: слухи в мафии расползаются быстро. Чуя снял брошь, но о его повышении уже знают все. Его запомнят, как парня, который меньше всех продержался на должности руководителя. Три дня. Три чертовски коротких дня! Наконец он спускается на нужный этаж. Из овечьего общежития необычно мало шума. Когда так много людей живëт вместе, по другому и быть не может — даже в шесть утра или в полночь — громко всегда. У Чуи рождается безумная надежда: если его друзья на работе, они смогут прожить здесь ещё одну ночь… У него будет ночь, чтобы попрощаться! На самом деле, Чуя мог бы прощаться и дольше. Всеми возможными способами… Он стучит; ему не открывают. Чуя чувствует, как трепещущий шар предвкушения начинает сдуваться и угасать. Он напрягается: тишина уже была странной (Юан говорила, их вызывают не чаще раза в неделю), но сейчас ни один не вышел открыть дверь… Не размышляя больше, Чуя пинком её вышибает. Любые мысли о возможно причинëнном ущербе вылетают из головы, как только он видит состояние квартиры. Пустые двухъярусные кровати. Полуоткрытые, голые полки в шкафах. Ни одного личного предмета, указывавшего бы на то, что Овцы прожили здесь без малого два месяца. Все исчезло. Они просто… ушли. Чуя чувствует, что не может пошевелиться. Если это какая-то подстава от мафии… Он сожжëт это место дотла. — Эй, — кричит он, стремительно обходя комнаты. Должно же хоть что-то остаться. Может, хотя бы ключи или… Подсказкой ему становится отломанная полка комода, перегораживающая вход в душ. Сердце Чуи пропускает удар. Он готовится к худшему: баррикады делают, чтобы кого-то удержать. А значит… Спустя секунду, обломки грубо сдвинуты в сторону. Он тянет за дверь так резко и сильно, что та чуть не слетает с петель. Но то, что он видит, заставляет его вновь остановиться. — Юан?! Со связанными руками и с заткнутым тряпкой ртом. Она сидит на полу, издавая приглушëнные звуки ярости. Чуя наклоняется, чтобы помочь. — Вот ублюдок, — сплëвывает она, как только может опять говорить. Затем тихо шипит от боли — Чуя разматывает еë запястья. — Да что случилось? — А что ты думаешь?! Этот блядский Лука! — Юан растирает красную кожу. — Лука случился. Мало-помалу картина начинает проясняться, и Чуино замешательство сменяется злостью, а затем холодной, жалящей пустотой. У него пересохло в горле. Каким-то образом ему удается спросить: — Где они, Юан? — Ушли, — она поднимает на него горестный взгляд. — Что значит, ушли? Куда? — Когда я говорю «ушли», я имею в виду, что этим утром Лука собрал всех, сказал, что у него есть способ «безопасно» вывести нас отсюда, вырубил меня за то, что сморозила ерунду. А затем они собрали вещи. И ушли. Они ушли от Портовой мафии и от нас, Чуя. Он пытается осмыслить услышанное. В голове прокручивает слова Юан несколько раз, слог за слогом, но всë без толку: решение сбежать не приходит спонтанно. Сбежать, никому не сказав. Люди, которых он считал своей семьëй, своими друзьями не могли просто в один день взять и… — Мы должны догнать их, — слышит он голос Юан. — Который сейчас час? — она выходит из ванной, слегка шатаясь. — Если поторопимся, мы успеем… Значит, Лука придумал способ «безопасно» сбежать, нокаутировал Юан, а потом они просто ушли. Они их бросили. — Чуя! — Юан вырывает его из раздумий, выныривая прямо перед лицом. Она обхватывает его щëки ладонями. — Ты должен поговорить с Дазаем. Попроси не наказывать их. Он тебя послушает, я знаю. Скажи, что Овцы были напуганы, или вали всё на Луку, но сделай хоть что-то! Он тупит взгляд. Ситуация дрянь, но до чего же смешно! Его сотрясают волны беззвучной истерики. — Чего ты ржëшь?! — Я не… Прости, — Чуе удаëтся поладить с собственным телом. Он проводит рукой по лицу. — Прости, я не ржу. Просто… — Знаю. Я поняла, хорошо? — Юан взволнована, но смотрит, будто действительно понимает. Впрочем, такая она всегда. Прошли те времена, когда она была маленькой девочкой и пряталась за спинами старших. — Но ты должен поговорить с… — Нет. Дазай ничего им не сделает, — перебивает Чуя. В его голосе больше нет смеха. Когда он поднимает глаза, то встречается с таким замешательством, какое было у него самого при входе в квартиру. — Дазай дал мне выбор, — объясняет он тихо, — остаться здесь или уйти. Без каких-либо последствий. Я пришëл, чтобы сказать это. В молчащей квартире его слова раздаются, как выстрелы. Юан судорожно ищет, что бы ответить. Чуя смотрит в пол, пряча вновь выползшую улыбку. — Разве это не подозрительно? — Юан переплетает пальцы, но всё равно видно, как те подрагивают. — В день, когда Лука настроил всех против нас, Дазай внезапно решает, что мы можем уйти? Чуя тяжко вздыхает. — Он дал мне выбор две недели назад. Юан молчит. Капельки боли скопились в уголках еë глаз. На этот раз из-за него. — Ты знал, что мы можем уйти две недели назад, и ничего не сказал, — произносит она пустым голосом. — Я… — ни одно оправдание, что приходит ему на ум, не кажется ему достаточно убедительным. Даже вместе их слишком мало, чтобы загладить его вину. — Мне нужно было время… — Для чего? — Юан почти плачет. — Чтобы решить, что делать? Получив такое предложение? Здесь нечего думать, Чуя. Здесь нужно взять и бежать. Так быстро, как только можешь. — Я знал. Знал, что захочу уйти, как только это услышал! Но мне было нужно время. Чтобы закончить дела. Но я и думать не мог, что Лука… — Он говорил это сотню раз! Но ты не слушал! Обвинение заставляет Чую заткнуться. Моргая, он таращится на Юан. — То, что случилось, — моя вина? Это ты хочешь сказать, да? Юан не отвечает. Гневно сопя, она уставилась в потолок. — Я защищала тебя всякий раз. Всякий раз, когда он был недоволен, — она цедит разочарованно, стиснув зубы. — Защищала и думала, что выбора у тебя нет. Что ты делаешь, то, что должен. Ведь Ширасэ схватили не по твоей вине. Глупость Луки не была твоей ошибкой. Даже на то, что Дазай проявил к тебе интерес, ты не мог повлиять никак. Но, Чуя, мы могли покинуть это место несколько недель назад, а ты нам даже не сказал! Ты предал нас! Ты выбрал Дазая. Чуя разводит руками. — Нет! Ты что? Не видишь?! Я выбрал Овец! Я всегда, блять, буду выбирать вас и тебя. И только из-за того, что мне понадобилась минута, чтобы подумать, ты говоришь мне такое?! Предложения Дазая не поступают просто так, без условий, прописанных мелким шрифтом. И даже если мне понадобилось время их прочитать, я выбрал вас в конечном итоге! — Ты не хотел нас выбирать. Вот почему это заняло у тебя так много времени. Все слова, что Чуя ещё имел сказать, растворяются у него на языке, как горькая таблетка. Он делает шаг вперëд — Юан отшатывается. Будто… будто он может еë побить, за то, что она с ним поспорила. Она ему больше не доверяет. — Юан, — шепчет он, — пожалуйста. — Я думаю, — она вздыхает, — в глубине души ты всё же хотел остаться. Вот почему ты ничего не сказал нам, — Юан находит его взгляд. — Когда-то ты взял на себя ответственность, и теперь убедил себя, что выбираешь нас, хотя это не так. И знаешь, что? Я не виню тебя за это. Ты никому ничего не должен, и запретить остаться тебе никто бы не смог. Но черт возьми! Ты виноват, что лишил нас выбора. Ты лишил выбора меня! Я столько времени защищала тебя, что мои собственные друзья огрели меня по затылку вместо того, чтобы взять с собой! Они меня бросили, и это твоя вина. Не Луки. И даже не Дазая. — Мы ещё можем наверстать упущенное, — слабо бормочет Чуя. Голоса почти нет: он погребён под плитой вины. — Ты сказала, если поторопимся, их ещё можно догнать. Так давай догоним. — Я сказала это, так как думала, что Портовая мафия убьёт за дезертирство. Теперь понятно, что это не так. — Но это не значит, что… — Они ушли, потому что ты им больше не нужен! Ясно? Чуе ясно, что он в отчаянии сорвал голос. Иначе почему всё, что издают его связки, получается таким жалким? — Прости, — спешно продолжает Юан, — но, появись я вместе с тобой, они точно меня не примут. Чёрт! Я даже не знаю, захотят ли они со мной в принципе разговаривать. Я потратила слишком много времени не на ту сторону, — еë гримаса — кривая пародия на улыбку. — Что ж, теперь я расплачиваюсь. — И что же я сделал ужасного, что меня так вот изгнали? — шипит Чуя сквозь стиснутые зубы. На этот раз Юан смотрит в пол. — Мы вместе были в Осаке, — пытается он. — Вы видели, что… — Именно. Потому что мы все были там. Мы видели, как слаженно вы работаете, насколько полагаетесь друг на друга. Как он заботится о твоём доблестном образе, даже когда тебя нет рядом. Мы все это прочувствовали. Я убеждала себя, что, несмотря на это, ты всё ещё можешь быть частью нас, но я ошиблась! Ты понимаешь? Лука ведь увёл Овец даже не потому, что он такой амбициозный и мелочный. Он испугался! — Кого? — Тебя! Чуя бледнеет: бояться его? Он сглатывает и шумно вздыхает. — Это было… дерьмовый день и дерьмовая миссия. Я взбесился. Со мной и раньше бывало. Как в детстве, помнишь? — Это не всё. Чего? — Они что, думают, я так спелся с мафией, что могу перебить вас, пока вы спите? — Если Дазай прикажет, ты честно откажешься? Чуя отшатывается. Лучше бы она его била. — Ты не серьëзно. — Я больше не знаю, во что мне верить! Конечно я не серьёзно! Но ещё час назад я не думала, что ты станешь скрывать от меня, что мы можем уйти! — Значит, я облажался! — они переходят на крик. — Да! Ты пиздец как облажался! И теперь я застряла в этой дыре одна без друзей! — Это даже не пощëчина. Юан проехалась по нему асфальтоукладчиком, и теперь хочет добить. — Я так не могу, я… Я не хочу здесь оставаться, — она идёт к своему шкафу и начинает запихивать одежду в холщовый мешок. — Не могу поверить, что это действительно происходит. Чуя будто наблюдает за автокатастрофой в замедленной съемке. Юан собирает вещи, чтобы уйти. Как все остальные. Молча. Но он ничего не может поделать. Во всяком случае, никого не убив. Юан бормочет оскорбления себе под нос. Пузатая сумка наполняется доверху. Она застёгивает еë. Беззвучные слёзы катятся по щекам, когда она поворачивается. — Я даже не знаю, где их искать, — шипит она подходя ближе. — Лука заключил какую-то сделку хрен знает с кем. Он вырубил меня, чтобы я ничего не услышала и не рассказала. Как, чёрт возьми, я дожила до этого?! Ответ на этот вопрос очевиден. Она сверлит его взглядом, который вновь захлестнула боль. Это случилось из-за него. Он виноват. Меньшее, что Чуя должен сделать, — это предложить помощь. — Я помогу тебе найти их, — говорит он. И, чтобы снова не выслушивать обвинения, прибавляет, — только не говори им. Там можешь врать что угодно, лишь бы тебя приняли. Юан качает головой. — Ты сделал достаточно. Она берёт в руки сумку. Её взгляд в последний раз встречается с его взглядом. Заплаканный и неживой. Она отворачивается. Чуя слышит, как визжат шины и два автомобиля сталкиваются и сминаются. Дверь за Юан захлопывается. И всё, что он может — это смотреть. Вдруг запись отматывают назад: Юан врывается в комнату с каким-то безумным выражением на лице. Она виснет на его шее. — Прости, — шепчет он. Её лицо сморщивается; она прячет рыдание в складках его куртки. — Прости, — повторяет Чуя. Он сжимает её так же отчаянно, как и она его. — Мне чертовски жаль. — Я не… — её приглушенный плач воет у его шеи. — Я не знаю, что делать, Чуя. Они просто… они ушли! — Чуя закрывает глаза. Юан в его объятьях дрожит. — Я не хочу потерять друзей. Как иронично! Юан вернулась. Вернулась из-за него. Но из-за него ей придётся уйти. Она не может здесь оставаться. — Тогда найди их, — бормочет он. Юан отстраняется, торопливо вытирая слëзы. — Ты тоже мой друг. Я зла и обижена, но… — она качает головой, — ты по-прежнему мой лучший друг. — Тебе не нужно оставаться только из-за меня, — Чуя давит улыбку. — Со мной всё хорошо, когда ты в порядке. — Я даже не знаю, где они, — скулит она. — Ты же умная. Тебе понадобится день, в худшем случае два, чтобы их найти. — Чуя… — Всё нормально. Ты можешь идти. Она тянется, чтобы сжать его руки, и рвано кивает. — Береги себя, хорошо? Будь осторожен. Не доверяй слишком многим и прикрывай спину. — Ты тоже. — Я так люблю тебя. Даже когда ненавижу. Ты ведь знаешь это? — Конечно, — Чуя обнимает её вновь. — Я же тоже очень тебя люблю. Им сложно расцепить сплетённые пальцы: они путаются, а губы бормочат какую-то ерунду. Наконец Юан уходит. Она закрывает дверь медленно и без шума. Больше Юан не возвращается.***
— Не понимаю, Джиджи. Думал, после всего, он хотя бы зайдëт попрощаться, — бормочет Дазай. Кошка, растянувшаяся на его столе поверх отчëтов, сонно моргает. — Может, я всё-таки просчитался? Возможностей ошибиться было море. Мысли об этом он гонит от себя каждый день. Но сейчас Дазай почти видит как нарастающая тревога со всех сторон тянет к нему свои клешни. Он не мог ошибиться. В главном, возможно, в единственно важном деле в своей жизни. Стратегия, которую он выстраивал и тщательно выверял на протяжении долгих лет не должна дать сбой — её провал похоронит с собой слишком многих. Водоворот его мыслей прерывает настойчивое жужжание: звонит телефон. Дазай берёт трубку. — Босс, — это Гин. — Есть кое-что, что ты захочешь услышать. Дазай вздыхает, чешет пушистый бок Джиджи, выводя на нëм большие круги. — Говори. — Звонил бармен из «Старого Света». Один из наших устроил там пьяный погром, — драка? Единственная причина, по которой ему это может быть интересно — личность виновника. — Это был Чуя, босс. Ах вот что… Кусочек новополученной информации начинает вибрировать и приплясывать в танце, а затем… Затем всë встаëт на свои места. Овцы покинули здание двенадцать часов назад. Да, под прикрытием, в своей униформе, но с сумками и рюкзаками. Ушли, ничего не сказав. Дазай ломал голову, почему это случилось. Почему Чуи не было с ними. Он решил, что тот догонит их позже. Но Чуя подрался. Подрался в баре, принадлежащем мафии. Это никак не вяжется с идеей побега. Вообще то, что Чуя до сих пор здесь, возможно лишь при одном раскладе. Дазай мычит и тыкает Джиджи в нос. Он не замечает, как улыбается. — «Старый Свет», говоришь? Скажи этому доброму человеку: пусть пока Чуя делает всё, что ему заблагорассудится. Я улажу всё сам. — Хочешь ли ты, чтобы я прислала за ним кого-то? — Не-а. Гин молчит долго — типичная реакция на то, что босс решил сам выйти из здания. К счастью, она не спорит. Гин умная девочка; они давно знают друг друга. Сейчас он меньше всего хочет слушать, что эта работа ему не по статусу. — Хорошо. Я передам. — Чудно. Спасибо, Гин. Спокойной ночи, — он завершает вызов. Гин не успевает ничего пожелать в ответ, но он и так знает: его ночь будет приятной. Ладно-ладно. Возможно, «приятный» неподходящее слово: Чуя будет разбит… Его придëтся собирать по кусочкам. Но Дазай любит головоломки. — Забудь всë, что я говорил, — он ещё раз гладит кошку. — Я не ошибаюсь.***
«Старый Свет» — любимое место Флагов: здесь собирается мафиозная молодëжь, выпивают, играют в бильярд. Всегда шумно, хоть и не многолюдно. Но сегодня этот бар еле вмещает одного человека. Чуя — первое, что видит Дазай, когда заходит. С перекошенным лицом и неприлично полным винным бокалом. Свободной рукой он уничтожает бумажные салфетки, вытаскивая их из подставки и комкая одну за другой. Бессменный бармен по фамилии Сото, мужик крепкий, но уже поседевший, натирает полотенцем стаканы. Он приветствует Дазая поклоном и начинает готовить его обычный заказ. Чуя пьян. Он тихо фыркает, когда Дазай садится с ним рядом, и это единственная реакция, по которой вообще можно понять, что Чуя его узнал. — Развлекаешься? Чуя наконец смотрит прямо. Хотя длится это всего пару секунд. Он тихо бормочет: — Ты здесь. — Да. — Вечно ты… — Я там, где мне нужно, — Дазай пожимает плечами. Сото ставит перед ним виски со льдом. Недолго, до того как Мори сделал его исполнителем, он тоже был частью Флагов. Не то чтобы Дазай искал с ними дружбы, но знания старших коллег тогда казались ему весьма ценными, а завоëванное доверие сильно помогло, когда он решил занять «трон». — Ты уже слышал? — Чуя собирает себя со стойки и подпирает голову кулаком. — Я теперь совсем один. Овцы ушли. Юан — ушла. Они все — бросили меня. Его пьяная речь полна такого чёрного самоуничижения, что вряд ли ему сейчас хоть что-то может помочь. Однако Дазай всё равно произносит: — Мне жаль, Чуя. И ему действительно жаль. Не ягнят — плевать он на них хотел, но Чуе так больно от их предательства. Тот отзывается горьким фырканьем: — Почему? Разве не этого ты добивался? Овцы ушли, а мне идти некуда. Теперь… — его кулак разжимается и бесшумно падает на столешницу, — я бы мог и остаться. А какая собственно разница? Это даже лучше, чем та сделка, что ты предлагал. — Да, Овцы ушли, — кивает Дазай задумчиво. — Но это ещё не значит, что ты должен остаться. Конечно, не должен. Чуя всё ещё может уйти. Он может начать новую жизнь: уехать отсюда, выучиться, найти человеческую работу. Чуя может позволить себе отношения и любовь — для него все дороги открыты. Но от его слов Чуя стал только мрачнее. Похоже, одно из его безумных предположений подтверждается! — Что? Теперь и ты видеть меня не хочешь? — Нет, — Дазай не собирается его жалеть. Но от удачной догадки вдруг становится так тепло… И он говорит не совсем то, что хочет. — С самого начала я хотел видеть тебя здесь, рядом с собой. Я и сейчас хочу этого. И знаешь, Чуя, я не готов вот так взять тебя и отпустить. Я буду удерживать тебя всеми доступными способами, буду вертеть тобой до тех пор, пока ты не перестанешь мне позволять! Но, — Дазай улыбается, — даже это меня не спасëт, если тебе захочется другой жизни. Я не могу запретить тебе мечтать. Плечи Чуи поднимаются и падают с шумным вздохом. — Всë, о чëм я мечтал, ушло от меня. Больше ничего не осталось. Да, по тебе видно. И Дазай может это понять. — А чего ты не хочешь? — тогда пробует он. — Делай то, что приходится, чтобы не пришлось делать то, что не хочешь. Этим принципом я руководствуюсь большую часть жизни. Пьяный взгляд кроет его громче любых оскорблений. Нет. Ну а чего он собственно ожидал? Это же… Иногда ему кажется, что он слишком хорошо знает Чую. Дазай с благодарностью принимает у Сото, второй полный стакан. Виски внутри плещется, как золотая рыбка. К сожалению, пока только он может дать ответы на все вопросы. Проходит несколько минут, в течение которых Чуя неуверенно ëрзает на стуле. — Я не хочу уходить, — наконец признаëт он. Дазай щëлкает по стеклу. — Тогда оставайся. Проживи эту сказку со мной ещё раз. Здесь, в мафии, у тебя будет сколько угодно возможностей проявить себя. — Хах, быть исполнителем… — Чуя поднимает бокал и делает несколько энергичных глотков. Дазай думает, что если б он был на его месте, комната уже давно бы кружилась. Чуя залезает во внутренний карман куртки и выуживает булавку доставшуюся ему после Эйса. — Похоже, мне теперь действительно придётся еë носить. Спросите Дазая, он скажет: чтобы заполучить уважение Чуе не понадобится ничего, кроме слов и действий. Но он будет рад: булавка Чуе очень подходит; серебристый металл оттеняет лёд его глаз. А сейчас, в тусклом свете, они горят почти так же ярко. — Ты можешь приказать, чтобы твоих друзей вернули, — замечает он деловым тоном. — У тебя теперь есть такая привилегия, знаешь? — Нет, — Чуя впивается в него взглядом. — И ты не смей. — Овцы твои, — Дазай пожимает плечами. — Последнее слово всегда за тобой, но будь осторожен, — он ловит взгляд Чуи. — Я бы не доверил им информации, которая могла бы нам навредить, но наши враги этого не знают. — Думаешь, за ними кто-то следит? — гримаса горя и вины сходит с его лица в мгновение ока. Смешно. Как он может так беспокоиться о людях, которые только что его бросили? Чем сдались ему эти Овцы? — Это возможно. Чуя сжимает челюсти до желваков. На его лице ураган эмоций. Дазай так увлёкся, смотря за ним, что не заметил, как Чуя сдавил свой бокал, и тот лопнул. Гнев быстро сменяется удивлением. С минуту он хмуро таращится на вспоротую осколками ладонь. — Вот скажи, тебе везде обязательно устраивать беспорядок? — Дазай вытягивается, чтобы оценить масштаб повреждений. Краем глаза он видит, что бармен уже спешит к ним с тряпкой и метлой. Чуя только отодвигается и закатывает глаза. — Отвали. У меня был плохой день. — Вынь хотя бы осколки. С твоей способностью это не составит труда. — Нет, — Чуя отворачивается, пряча руку. Он смотрит куда угодно, только не на ладонь. На порезах уже выступили первые капли крови. — Неохота сосредотачиваться, — надутый изгиб его губ выдаëт, насколько же он пьян. Что ж, он не оставил Дазаю выбора: придëтся буквально взять всё в свои руки. Он наклоняется ближе, берëт его за запястье, разжимает пальцы и начинает вынимать осколки, крепко придерживая другой рукой. Но Чуя не думает вырываться. Он, кажется, внимательно следит за его работой. — Скажи что-нибудь, — просит он, спустя время. Не отрываясь от своего занятия, Дазай поднимает глаза. — Что например? — Не знаю. Только не проси отплатить. Вообще, хватит вести себя так, будто я могу отплатить чем-то равным. — Почему ты просто не спросишь? Что конкретно ты хочешь знать? Чуя вздыхает и подпирает подбородок рукой — видно, вопрос не хочет рождаться. — Зачем ты пришëл? — шепчет он спустя минуту гляделок. — Решил отвести тебя домой. Так будет лучше, чем если ты пьяный сядешь на байк или выкинешь что-нибудь безрассудное. — И это всё? Нравится быть моей нянькой? — Должно быть что-то ещё? — Думал, здесь я задаю вопросы, — Чуя рычит и дуется. — Я уже ответил на твой. — Тогда просто признай это. — Что? — уголки рта Дазая приподнимаются. — Ты знаешь. — Нет, Чуя. Скажи конкретнее. — Блять, ты такой ребячливый! Если хочешь чего-нибудь, говори конкретнее сам. Хватит с этими играми, с загадками — со всем этим дерьмом. Просто скажи уже. — Значит, по-твоему, я ребячливый? Но ты, заметь, тоже не можешь это сказать. А вдруг я выжидающий? Или просто медлительный? — Медлительный? Ты? Только не здесь, — Чуя цокает и склоняется ближе, тыча пальцем Дазаю в лоб. — Ну а где же? — его сейчас задушат, но это лучше, чем наблюдать хандру Чуи ещё несколько дней. Оказалось, что колючую пустоту из него выцарапать так же легко, как и застрявшие в ладони осколки. Он будет дураком, если не сделает это сейчас. — Клянусь, когда-нибудь я убью тебя, — для такого грозного заявления Чуя выглядит слишком разнеженным: его рука всё ещё у Дазая в руке, глаза прищурены, но уже от усталости, а не для устрашения. — Буду убивать тебя медленно, пока вместе с кровью и кишками из тебя не выйдет вся дурь!.. — Ммм, расскажи мне об этом всë. — Я покромсаю тебя и скормлю собакам. — Значит, Чуя решил пустить меня на благотворительность? Как благородно, — Дазай улыбается; его свободная рука начинает развязывать марлю на шее. — Тебе под стать, — брови Дазая удивлëнно дëргаются. Похоже, уровень опьянения Чуи, уже достиг максимально тупого уровня. Он безотрывно следит, как Дазай разматывает бинты. — Не строй из себя приличного! Оголяешься просто как… Готов поспорить, так же легко ты мог бы раздеться полностью! — Чуя. — Я вижу тебя насквозь, — бормочет он. — В этом и есть твоя тактика? Делаешь вид, будто ты не при чëм, практически оголяясь на публике. — Я ничего такого не делаю. — А дурак здесь, значит, я? Значит, я всё придумываю? Ты заставляешь меня делать глупости, а я даже в мыслях… В мыслях не могу поменять нас местами! Хорошо устроился! — Я много чего делаю сам, — замечает Дазай. Не выдержав, он улыбается: ему нравятся все версии Чуи, но пьяный Чуя определëнно входит в пятёрку лучших. — Вообще, мне лестно слышать всё, что ты говоришь. Но выглядит это так, будто ты ищешь оправдания возникшей симпатии, — рука Чуи ожидаемо дëргается. Дазай еë ловит и притягивает к себе. Чуе приходится придвинуться следом. — Тебе не обязательно. Ты же знаешь: в физическом влечении нет ничего плохого. — Не говори со мной так, будто я неопытный девственник! Я целовал тебя. Помнишь? Я, а не ты. — Да. Кстати, как это было? — Дазай аккуратно оборачивает руку марлей. — Ты быстро сбежал тогда. Не понравилось? Чуя… теряется. Нахер отвечать на такие вопросы? Но Дазай слишком увлечëн перевязкой, и, когда наконец поднимает взгляд, Чуя смотрит на него равнодушно. — Не знаю, часто ли ты проворачиваешь такие вещи, но мне действительно не хотелось трахаться в твоём офисе. — А я уже хотел заказать кровать. Для неë как раз найдётся место у дальней стены. — Да знаешь… Пошëл ты! Об этом я и говорю: ты мог что угодно сказать и сделать, я бы остался. Но не-е-ет. Ты будешь строить из себя мачо сейчас. И вообще, не каждый поцелуй должен заканчиваться сексом. Это был просто поцелуй и всë. — Два. — Что? — Два поцелуя, — поправляет Дазай для верности. Ну и, конечно, потому, что Чую это позлит. — Не один. Сведëнные к переносице рыжие брови говорят ему, на сколько же он неправ. Чуя выглядит шокированным. Как-будто Дазай напомнил ему, что он быстрее, выше, умнее. Чëрт. — Другой не считается, — наконец говорит он. — Ничто из того, что было в Осаке. — Если ты хочешь… — Хочу. — Хорошо, Чуя. — Ха. Пизди больше! — Чуя наклоняется близко. Очень близко. И тычет пальцем Дазаю в грудь. — Я вижу, что ты меня хочешь, — он самодовольно улыбается. — А? — Конечно же, я не верю, что все твои усилия направлены на то, чтобы затащить меня в постель, но ты всё равно хочешь меня. Манипулятор херов! Просто заставляешь меня проявлять инициативу. — И, — бормочет Дазай, — это работает? — Блять! — в глазах Чуи сверкают жгучие искры. Но он их гасит, преодолевает последние сантиметры, разделяющие их носы и следующие слова выдыхает на уровне нахальной дазаевской ухмылки. — Да, — он намеренно позволяет их губам соприкасаться, — но не настолько, чтобы не устоять перед этим. Я тебе не псина, чтобы бегать за твоими подачками. Если ты действительно хочешь, ты сам начнёшь действовать. Чуя не отстраняется, как бы разрешая «действовать» прямо сейчас. Предложение выгодное, и Дазай его с радостью… Бзззззззззз! Чуя зажмуривается. По барной стойке прилетает кулак. — Я сегодня точно кого-то убью! — Боюсь, кто-то уже опередил тебя с этим, — со вздохом Дазай выуживает телефон, предназначенный только для экстренно важных звонков. Ещё ни разу на его памяти они не были не связаны с убийствами. — Да? — Босс, это Гин. Патрульная группа нашла одного из наших мёртвым. Дазай видит, как Чуя отворачивается к бутылке и наливает ещё вина. Ладонь его осталась лежать у Дазая на бедре. Её вес странно обжигает и будоражит. — И? — нетерпеливо спрашивает Дазай. Мафиози каждый день умирают. Это прискорбно, однако более чем обыденно — совсем не повод беспокоить его в это время ночи. — Вероятно, люди «Епископа» постарались. Вы просили предупредить, если что-то похожее… — Знаю-знаю, — на этот раз Дазай нетерпелив уже по другой причине: мозг сам собой начал просчёт возможных вариантов событий, и мягкий трепет сменился гулом умственных перегрузок. — Пришлите мне адрес. Я посмотрю сам. — Босс, вы уверены?.. Команда на месте. Доложит, как только сможет. — Да, я уверен. Пришли мне адрес. Спасибо. Когда он вешает трубку, Чуя мерно потягивает вино. — Насколько ты пьян? — с ним надобно что-то делать. Пальцы на его бедре сжимаются, но Чуя не поворачивает головы. — Достаточно пьян, чтобы найти тебя привлекательным. — Так… очень? — Нет, — кажется, Чуя ещё больше раздражён, чем он сам. — Просто чертовски пьян. То есть очень. Мда. Сначала Дазай думает оставить его прямо здесь. Но эта идея быстро отметается. Затем он хочет проводить его до дома, но это займёт слишком много времени, особенно с таким Чуей. — Давай прогуляемся, — наконец предлагает он, вставая со стула. — Здесь недалеко. — Если ты хочешь, — Чуя выливает в рот остатки со дна бокала. Затем спрыгивает на пол и тут же пошатывается. Если бы не трезвая реакция Смутной печали, он бы точно упал. — Фух! И как только я… — его прерывает икота. — Когда всё начало кружиться так быстро? — С тех пор, как ты начал хлебать вино, как воду, — отвечает Дазай, кладя одну руку ему на плечо, а другой притянув за талию. — Ну как? Стоять можешь? — Я-то стою. Это всё комната. — Ну конечно. С чего это комнате кружиться? — Откуда мне знать? — Ты же у нас король гравитации! — Я… не заставляю вещи вращаться. Я просто делаю их твёрдыми… — немного подумав, Чуя прибавляет: — и плотными. Дазай звонко смеётся. Его смех заполняет зал, когда он выводит Чую в ночной город. Чуя снова икает. Его глаза скользят по толпе мафиози, стоящих у входа. — Так много людей, — шепчет он. Многие из них могли бы их подвезти, но Дазай решает пройтись пешком и подталкивает Чую в нужную сторону. Они уходят от ярких вывесок на менее освещëнную улицу и несколько минут идут молча. Вдалеке слышится вой сирен, тихий гомон да копошение крыс. Затем Чуя выуживает откуда-то сигарету. Он начинает рыться в карманах, бессвязно ругаясь себе под нос. — Кто-нибудь, дайте человеку зажигалку, — говорит Дазай. Пару секунд спустя с десяток разных рук уже протягивают зажигалки, чтобы Чуя мог прикурить. Это заставляет его моргнуть и с удивлением оглядеться. Потом он пожимает плечами, поджигает кончик и наконец-то затягивается. — Как же так вышло… — его вновь пробирает икота. — Ты целую вечность провëл в своей башне, а теперь шастаешь здесь и там. Совсем не бережëшь себя… Дазай ухмыляется. — Может, я ждал подходящего случая, чтобы выйти. — Да? И что же это за случай такой? — Чуя делает паузу. — Не меня же ты дожидался. — Это почему? — Ты не мог на меня рассчитывать, до того, как мы встретились. Ты заперся за годы до этого. — И тем не менее ты продолжаешь верить, что за эти два года я ни разу не вышел на улицу. Не так много людей знает, как я выгляжу. А если вспомнить об этом, риск минимален. К чести Чуи, он не удивляется. Наоборот, он задумывается и на какое-то время уходит в себя. — Мы когда-то встречались? — Дазай поднимает глаза. Оказывается, Чуя давно уже на него смотрит. — Раньше. Я имею в виду, до того, как Ширасэ попал в тюрьму. Мы уже встречались с тобой? Перед глазами Дазая мелькает картинка: холодный металл рядом с тонкой кожей, яркие лампы и запах формальдегида. Это как раз то, о чëм он запретил себе думать. (Психика и так часто сбоит.) К счастью, это воспоминание легко похоронить в ворохе других, более приятных фрагментов. А Чуя… Откуда он может знать? Дазай не отвечает. Они доходят до нового поворота и попадают в тупик. В центре труп — вокруг мафиози, склонились в знак уважения при виде них. Несмотря на отсутствие фонарей видно, что это женщина. Хамасаки Юдзи. Еë тело распластано по асфальту; руки и ноги чудовищным образом искривлены; лицо обращено к небу. В нëм нет ни единой кровинки, зато вокруг раскинулись липкие блестящие крылья. Огромных размеров. Чтобы выпустить столько крови, еë должны были долго и зверски пытать. Дазаю приходится наступить на них, чтобы подойти ближе. Понятно теперь, почему все стоят так далеко. Он обводит глазами живых людей: Накаджима, Изуми, Тачихара и Хироцу с отрядом своих бритоголовых рыбëшек — они жмутся по стенкам на отдалении. Дазай чувствует на себе взгляд: Чую мутит; ему приходится сграбастать в кулак его рубашку под курткой. Чуя выпрямляется и старается не глядеть под ноги. Приходится осматриваться одному. — Кто-то постарался на славу, — замечает он громко. Приходится отпустить Чую, чтобы подойти к трупу. (Теперь он запачкал уже оба ботинка.) Дазай садится на корточки и макает палец в это произведение современного искусства. На вкус… действительно кровь. Он поднимается и засовывает руки в карманы куртки. — Она была убита глубоко на территории мафии. Это довольно смелый шаг. — Это наглость, — бормочет Тачихара. — Они заплатят за это двойную цену. — И все же они ушли, а один из наших мëртв, — Дазая говорит удивлëнно, но только дурак примет это за настоящую радость. Не важно, дëргает ли Крыса за ниточки, его люди должны быть достаточно полезны, чтобы поймать преступника на месте. — Отвезите еë к патологоанатому и обыщите здесь всё. Мне нужны зацепки, а лучше — живой человек. «Посох епископа» послал нам ангела смерти. Похоже, вот-вот мы столкнëмся в открытую. Если они не справятся, им придëтся ждать, пока противник снова сделает ход. — Ты рехнулся? — Дазай оборачивается. Оказывается, Чуя подошëл вплотную к нему, и буравит его гневным взглядом. — Не тащи в рот всякую дрянь! Что, если она была отправлена? — Чуя хватает его за палец и с силой тянет. — А если кто-то решит меня застрелить? — Дазай говорит максимально спокойно. — А если я тебе вмажу? — Чуя, всë сводится к одному: на свете нет ничего безопасного, — он высвобождает палец, и смазывает им капельку крови на пьяно оттопыренной нижней губе. — Если очень захочет, тебя может убить всё что угодно. То, каким глазами сейчас смотрит на него Чуя, завораживает. Океан эмоций в них переливается всеми своими оттенками. — Тебе пора бы уже понять, за что стоит умереть, а за что — нет. Дазай видит, как губы Чуи опасно отодвигаются. Он отдëргивает палец и вовремя (фаланги остались целы) — в щелчок зубами Чуя вложил всего себя. — Чертовски сомневаюсь, — он машет рукой в сторону трупа, — что это того стоит, — Чуя смотрит на Дазая с упрëком. — Нет. Что за хуйня? Теперь они возомнили себя художниками? — Ангелы — посланники бога, — бормочет Дазай. — Это тоже посление. — Как объявление войны? — Идеологии наших организаций в корне противоречат друг другу. Такой исход был неизбежен. Звонко щëлкая языком, Чуя отворачивается. Он швыряет сигарету на грязный асфальт и долго топчет еë ботинком. — И что теперь? — Теперь я отвезу тебя домой. Тебе нужно хорошенько поспать, чтобы избавиться от похмелья. — У меня не бывает похмелья, — заявляет Чуя, вертя головой. — И я не настолько пьян. — Может быть, если скажешь это ещë десять раз, я тебе даже поверю.***
Чуя пьян. Целый час уходит только на то, чтобы уговорить его сесть в машину. А ещё нужно доехать домой, убедить, что ездить на лифте так же весело, как и ходить пешком по наружной стене, и заставить выйти из лифта. А ведь Дазай ещё надеялся заскочить к Джиджи хотя бы на пару минут. К тому времени, как они заходят в квартиру, Дазаю кажется, что он пробежал марафон. Ему чертовски нужна передышка, но опьянение Чуи даже не достигло пика. Чуя зол. Его язык заплетается, а шнурки на туфлях никак не хотят развязываться. — Я не понимаю, — он пинает левый оксфорд, который с четвёртой попытки ему удалось стянуть. — Раньше ты не был против, чтобы я спал в твоей постели. Сейчас что не так? — он корчит гримасу, будто Дазай нанëс ему глубочайшую обиду в жизни. — Всё так. Просто… — Дазай делает паузу, чтобы помочь Чуе снять куртку. Он запутался в рукавах, и готов еë просто порвать. — Я думаю, завтра, когда память решит тебя подвести, тебе лучше проснуться в своей постели. — Это… — Чуя, кажется, задыхается от возмущения. — Это самая глупая вещь, что я когда-либо слышал. А я слышал много глупостей, — он бросает на Дазая осуждающий взгляд. — Ты дурак? Дазай улыбается. Как можно спрашивать об этом серьёзно? — Похоже. Ты хочешь что-то поесть перед тем, как отрубишься? Чуя оставляет этот вопрос без ответа. Он топает на кухню, махнув Дазаю рукой. И… Блять! Достаёт из холодильника очередную бутылку. На этот раз белого и игристого. Но это не закончится хорошо. Проблема в том, что если Дазай просто запретит ему что-то, это только подольëт масла в огонь. Чуя один из немногих людей, на кого не действуют директивные методы. К счастью, Дазай много практиковался на Джиджи. Однажды она намерилась исследовать коридоры за пределами его офиса. Тогда ему пришлось предложить ей неприличное количество угощений. (Но договориться им удалось!) Вот и сейчас он демонстративно молчит. Чуя гравитацией вывинчивает пробку и наливает себе бокал. Половина при этом плещется на пол. Дазай уходит в кладовку и возвращается с упаковкой сосисок. Разрывая еë, он устраивается у плиты. — Чего ты делаешь? — Чуя поворачивается на запах. — Готовлю. Я умираю с голоду. — А… Чуя выдерживает ровно минуту, прежде чем подкрадывается ближе и пристраивается у холодильника. Он теребит дверцу, делая вид, что пришëл за чем-то другим. На деле его взгляд прикован к сосискам и к тому, как Дазай нарезает их ломтиками. Это… забавно. Дазай хочет понаслаждаться моментом. Но… раз он начал этот фарс, его нужно закончить. — Хочешь один? — он протягивает Чуе кусочек. Чуя смотрит угрюмо. Он кладëт его в рот и начинает жевать. — А ведь раньше короли всегда заставляли слуг пробовать до них еду и напитки, — масло на сковороде начинает шипеть и вырываться. Дазай ждëт от Чуи такой же реакции. — Отвали. Видимо, ему мало. — Ах да, ты прав. Не я здесь король. — Нет, — Чуя отвечает бесцветно. Весь его пыл сменился пустой отстранëнностью. — Короля больше нет. Что ж, Дазай сам виноват. Хотя, наверное, притворяться добрым изначально было провальной идеей. Сам бы он не поверил в такую ложь. Он эгоист, жестокий и кровожадный. Он выбирает самое больное место и терзает до тех пор, пока не насытится его внутренний зверь. Но он дал обещание — защищать Чую. И прямо здесь и сейчас это значит оградить его от призраков ушедших друзей. — Не Овцы сделали тебя королëм, — он тыкает в Чую сосиской на вилке. — Ты достиг всего сам. Но знаешь? Во всëм мире монархи давным-давно вымерли. Чуя хмыкает; во взгляд вернулась жестокость. Он отворачивается к плите, и Дазай предлагает ему ещё один кругляшок. Они молчат, едят сосиски прямо со сковородки, иногда пропуская бессмысленные комментарии. О вскрытой бутылке успешно забыто. Их не тревожит даже назревающая головная боль. Наконец Чуя бормочет, что уйдëт в туалет, и исчезает за дверью кухни. Наступает тишина. Она длится подозрительно долго: не слышно ни щелчка двери, ни работы слива. Дазая это тревожит. Чуя всегда очень громкий: он ругается и шумит (если только не лежит без сознания, а для этого он недостаточно пьян). Дазай проходит по комнатам. Чуя оказывается в спальне. С разбитым видом он сидит на кровати, обнимая сумку с одеждой. Когда Дазай входит, он прикрывает глаза. — Этим утром я собирал вещи… Я пошëл им сказать, что мы можем уйти, — с его губ срывается хриплый смех. — А они ушли, не сказав ни слова. Дазай не знает, как отвечать: слова поддержки были бы кстати, да только он в этом профан. К нему не обращаются за утешениями. Он подходит к Чуе и садится с ним рядом. — У меня было пятеро братьев, — спустя время говорит он. — Сейчас все мертвы. Трое — из-за меня. Пустая маска на лице Чуи трескается. Медленно, но верно он оживает и поднимает глаза. — Правда за правду. Помнишь? — А, — шепчет он, и зажимается снова. Самое ценное, что может дать общество человеку — дружба. Дазай в это верил вплоть до сего момента. Но видеть Чую, сильного во всех смыслах, неважно, с Арахабаки внутри или без. Видеть, его раненым людьми, которые даже близко ему не ровня — ужасно. Это неправильно. Такого быть не должно. Это, как гаснущая звезда или комета, отброшенная назад маленьким астероидом. Чую надо спасать. Благо, у Дазая есть проверенный способ. — Чуя даже не зашёл попрощаться, — тянет он и тыкает парня в плечо. — После всего, что было!.. — Дазай громко вздыхает. — Мне так больно! И чудо случается. — Я собирался! — тут же парирует Чуя. Его лицо хмуро, но это лучше, чем пустота. — Хотел зайти, когда расскажу Овцам. — Чуя говорит так, чтобы меня утешить, — Дазай надувает губы и отворачивает лицо. — Я не… С какого хрена мне тебя утешать? Не будь говнюком, Дазай. Дазай поджимает губы. Он силится сдержать рвущееся наружу тепло. — Допустим. Может, я правда хочу слишком много, но Чуя всё ещё лжëт. Я чувствую это здесь, своим сердцем. В грудную клетку тут же прилетает тычëк — Дазай еле успевает напрячь картинно сложенные руки. Вряд ли Чуя собирался бить его сильно, но он сгибается пополам и с минуту хрипит от боли. — Заткнись. Думай, что хочешь, но не говори так. Я не вру. У меня были планы. — Правда? — отзывается Дазай с показным интересом. — Да, — Чуя не вдаётся в подробности. — Какие планы? — Да что ты пристал?! — Ну же, Чуя, не будь таким жадным! Дазай чувствует, как взгляд скользит по его лицу. Он движется неуверенно, затем замирает на растянутой ждущей улыбке. Чуя моргает, как олень в свете фар. — А всё же я буду, — выпаливает он и встаёт. Парень разворачивается и склоняется так, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Я уже говорил тебе: я не грёбаный пес. И уж точно не твой. Разберись с этим сам, мистер умник. Ах. Так вот, что за планы… Не шокирует, нет, даже льстит, если вспомнить все обстоятельства… Но самое главное (взгляните на Чую!), этих эмоций хватит, чтобы затмить боль и обиду на ближайшие пару часов! А значит, его работа здесь выполнена. (Конечно, Чуя всё ещё должен лечь спать, но в сравнении с тем, что было, это несложно.) — Хорошо, — говорит он. — Храни дальше свои секреты. Чуя недоверчиво щурится. Он разворачивается на каблуках и уходит в ванную. Дазай слышит как за стеной полилась вода. Хорошо. Он наконец-то ложится спать. Тем временем Дазай заправляет простыни и взбивает подушки — пусть Чуя, когда вернётся, сразу ляжет в постель. Он убирает дорожную сумку на нижнюю полку шкафа, где тот вряд ли её найдёт, если не будет искать. Он приносит из кладовки бутылку воды… В ванной становится слишком тихо. Но Дазай решает пока повременить с проверкой и уходит прибраться в кухне. Когда он возвращается, Чуи всё ещё нет в постели. И это странно: прошло уже полчаса. — Чуя? — кричит он, подходя к двери ванной и чувствуя себя при этом странно неловко. — Либо подтверди, что ты жив, либо мне придётся войти и самому в этом убедиться. … — Чуя! … Вздохнув, Дазай тянет за ручку и открывает дверь. Чуя лежит в ванне, которая, к счастью, суха; голова склонена набок. Похоже, он спит. Чёрна юката накинута на мокрое тело. Вырез оголяет плечи и часть груди — как раз видны крылья татуировки. Вот… как можно было заснуть в таком положении? Дазай, конечно, любит головоломки, но он никак не может понять. Чуя принял ванну за свою кровать? Устал, решил присесть и случайно уснул? Не захотел выходить, чтобы больше с ним не встречаться? Гадать можно бесконечно. Дазай наклоняется и тыкает Чую в щёку. — Просыпайся, спящая красавица, — бормочет он. — Это не твоя кровать. Чуя не реагирует. Несмотря на то, что Дазай видит, как его грудь мерно вздымается, он находит точку пульса на его шее. Минута, и страха как не бывало — ещё слишком живой. Просто пьян и измучен. — Чуя, вставай, — зовёт он снова, и даже трясёт парня за плечи. — Если ты не встанешь, мне придется самому тебя поднимать. Мы оба знаем, что ничем хорошим это не кончится. Ни-че-го. Тогда Дазай наклоняется к самому уху. — Ты действительно хочешь, чтобы я отнёс тебя в постель, как принцессу? — он понижает голос до шёпота. — Разве сама мысль об этом не приводит тебя в ярость? Что ж. Если это его не разбудило, значит, не разбудит ничто. У Дазая нет выбора, кроме как воплотить свою угрозу в жизнь. С минуту он обдумывает логистику, затем снимает куртку и бросает её на пол. Он подхватывает Чую одной рукой под лопатками, другой — под поясницей. Ноги остаются болтаться, и Чуя цепляет бортик, когда Дазай поднимает его. Эх. Парень, он, конечно, миниатюрный. Но это обманчиво хрупкое тело, скрывает в себе груду мускулов. И сейчас они давят на него мёртвым грузом. Голова свесилась на один бок, оголившиеся пятки — на другой. Не дай бог, он ими что-то зацепит. Дазай вынужден поменять хват: прижать Чую ближе, чтобы большая часть веса пришлась на грудь. Затем они разворачиваются и боком выходят в дверной проём. До кровати каких-то пятнадцать шагов, но на середине пути Чуя начинает ворочаться. Дазай замирает. Лицо Чуи обращено к нему. Оно расслабленно, но губы шевелятся. Он что-то мычит во сне. Дазай заставляет себя отвести взгляд: руки начали ныть. Он подходит к кровати и наклоняется, чтобы наконец уложить спящую красавицу. У него почти получилось… Но рука Чуи совершает прыткое едва уловимое движение. Дазай не успевает отодвинуться, и теперь его рука поймана за запястье. Он замирает. В следующую секунду ничего не происходит, и Дазай пытается освободиться из хватки, но это ошибка — она становится только крепче. — Нет, — бормочет Чуя, тихо, так как подушка закрывает половину лица. — Не… — Дазай перестаёт вырываться, но с места не двигается. — Не уходи, как все, — глаза Чуи распахиваются. Из них на Дазая уставилась пустота, израненная и тонущая в своей бесконечности. — Просто останься. У Дазая перехватывает дыхание. Он застыл, как будто глядя на своё отражение, хотя никакого зеркала в спальне нет. Он понимает, что кивнул Чуе. Свободной рукой он гладит пальцы, вцепившиеся в его запястье, давая понять, что никуда не уйдёт. Затем обходит кровать. Он не поднимает одеяло и ложится сверху. Устраивается на боку, подперев голову так, чтобы Чуя был в поле зрения. Сейчас он лежит, к нему спиной. Мгновение спустя Чуя переворачивается и повторяет его положение, правда его голова покоится на подушке. — Я думал, ты спишь, — бормочет Дазай, сам не зная, хочет он извиниться или завязать разговор. Он стал замечать, что мысли путаются, когда Чуя рядом. Планы меняются, размываются логические цепочки, как будто вместе с гравитацией Чуя повелевает всем порядком вещей. Тот долго не отвечает. Лежит, полуприкрыв глаза. И Дазай чувствует, как поддаётся расслабляющему влиянию спальни: тело размякает, тяжелеют веки… Но Чуя вдруг говорит: — Ты любил своих братьев? Дазай забывает вдохнуть. Мышцы рваными усилиями сдавливают его лёгкие. — Тогда я думал, что нет. Долгое время я вообще видел в них только конкурентов в борьбе за моё чёрное кожаное кресло, но… мы вместе взрослели. Думаю, сейчас я бы мог с ними поладить. Снова повисает тишина. Но недолгая. — Как ты потом справлялся? — Чуя продолжает распрос. Потом? Хах. Это после того, как он собственноручно убил троих, следя за тем, как два самых старших успешно травят друг друга? — Я не справлялся, — заключает он. — Вообще я не тот человек, кто знает, как пережить горе, Чуя. — Но ты же жив, — Чуя сглатывает. — Ты… Ох, Чуя-Чуя! Дазай, о котором ты говоришь, — это едва ли верхушка айсберга. А подводную его часть он и сам не рискнёт оглядеть. — Помогли различные психические проблемы. Шутка выходит слабой, но рот Чуи на мгновение дёргается. Он, кажется, помнит, что его сосед по кровати слегка безумен. Но затем тени пустоты и одиночества снова ползут на его лицо. — Дазай, — шепчет он после ещё одной паузы. На этот раз в его голосе сквозит мольба. Нутро Дазая сжимается. Он понимает, что старается не дышать… Потому что в следующую секунду Чуя протягивает руку и комкает в пальцах его рубашку. Тишина сгущается на манер соуса терияки. Чуя придвигается ближе, пока не оказывается на расстоянии одного дыхания. Дазай улавливает мятный запах зубной пасты и цитрусовый — геля для душа. — Дазай, — повторяет он, одним этим словом задавая не меньше миллиона вопросов. — Да? — Помнишь, ты говорил, что мне нужно расслабиться? — взгляд Чуи блуждает по его лицу: по щеке, по подбородку, губам. Он притягивает его ближе, стремительно сокращая, и так небольшое пространство. — Ты должен мне помочь с этим. — Что же случилось с тем, что «Я не твоя собака, Дазай»? Удивительно, но напоминание не работает! — Только в этот раз, — его голос дрожит, отражая стремление заглушить боль и отчаяние. — Я тебя умоляю. Вид Чуи, его Чуи, умоляющего и просящего, действительно мог бы сделать заманчивым предложение. Дазай подносит руку и гладит кожу на его шее, а затем огибает её, не давая отстраниться от себя. — Не так, — шепчет он у виска. Как угодно, только не когда Чуя пьян, когда он вымотан и измучен, и когда ему приходится прилагать усилия, чтобы держать глаза открытыми. Здесь нет ни капли желания. Что Чуе нужно — это покой и хороший сон. На миг его дыхание останавливается. Дазай готовится к тому, что Чуя его ударит, отодвинется и спрячется на своей половине кровати. Но этого не происходит. Разозлиться из-за такого отказа было бы проще, и Дазай не знает, как дальше быть. Чуя фыркает и кивает чему-то у себя в голове. Но он всё рядом и позволяет касаться себя. После секундного колебания Дазай поднимает руку и убирает упавшую на его лицо прядь, закладывает её за ухо и гладит по шее. Если бы сам он оказался на его месте, то наверняка нашёл этот жест успокаивающим. Никто больше не говорит. Чуя зарывается носом в подушку; Дазай гладит его по щеке. Большой палец разминает мимические мышцы, высвобождая скопившееся напряжение. В какой-то момент он затихает: дыхание выравнивается и замедляется. Дазай тоже замедляет движения, боясь что мешает ему уснуть. Может, он и сам слишком устал. Иначе как объяснить, что он стал настолько неосторожен? В тот самый момент, когда Дазай решает подняться, его руку хватают и прижимают к лицу. Чуя спит — Дазай это видит. И сегодня он останется вместе с ним.