Я, верно, болен: на сердце туман, Мне скучно все, и люди, и рассказы. Мне снятся королевские алмазы И весь в крови широкий ятаган.
(Н.С. Гумилев)
Вода могла быть и потеплее. Могла б, конечно, если б он решил наколоть дров, которые закончились так некстати, да нагреть еще ведро горячей воды. Или пригласить Ивонну, немолодую, полную и добродушную горничную у кузнеца Брендона, живущего по соседству, которая по случаю помогала по хозяйству и ему. Но не хотелось. Не хотелось ему людей. Покоя хотелось. Хотелось навестить Эттриэль. Уж пару недель, наверное, он не навещал маленькую ее квартирку в квартале нелюдей. Нелюдей! Кто это придумал? По отношению к ней это слово казалось грубым и оскорбительным, совершенно неподходящим. Ее голос, тоненький, медлительный и певучий, большие миндалевидные, зеленые глаза, всегда чуткие и всегда тронутые какой-то неясной печалью, ее способность смущаться так легко, с полуслова… все это давало ему покой. Покой и тихую радость. И большего он не требовал от нее. Вот уже три года не требовал. Просто не мог. Узнай кто — непременно бы рассмеялся, и тогда бы пришлось угостить его сталью. Он вытянулся в бадье — не такой уж и холодной была вода! — и обвел взглядом свое пристанище. Он мог бы жить и в Королевском квартале, но здесь, в Купеческом, было больше жизни, больше свободы. И меньше придворного снобизма. Больше десяти лет минуло с тех давних пор, как он приблизился к королю, но так и не научился этого сносить. Раньше все было куда проще! Но здесь, в Купеческом квартале, обстановка могла быть и простой, и добротной. Мебель незамысловатая, но дубовая, крепкая, и стены затянуты гобеленами, кроме тех, где расположилась скромная его коллекция: пара полуторных мечей хорошей работы, молот родом из Каэдвена, содденская булава и настоящий геммерский торрур. Были там же и арбалеты, и метательные ножи, и кинжалы. Все было памятно, все было важно. На второй этаж уводила крутая скрипучая лестница — десять ступеней всего, а пять из них поскрипывают, надо бы подновить. В дверь постучали. Он не двинулся с места — пускай решат, что его нет дома, и проваливают, но очень скоро постучали еще раз, и много настойчивее. Тогда он протянул руку за полотенцем, обмотал вокруг бедер и, оставляя на полу мокрые следы, открыл дверь. В нос пахнуло запахом кож, аптек, запахом свежей еды и еды прогорклой. В грудь стегнуло холодным ветром. Был вечер. Была весна. У посыльного были длинные висячие усы, синий кафтан и изящное серебряное блюдо, на котором покоилось письмо. — Каэл Герион Тренхольд? — уточнил посыльный, и, едва дождавшись ответа, протянул блюдо. — Для вас послание. Закрыв дверь, Каэл рассмотрел письмо и выругался — ведь запечатано было королевской печатью. Сорвал он ее, пробежал глазами по строчкам и привычной рукою швырнул в камин. Визит к Эттриэль опять откладывался. Его ждали во дворце. Последнее дело здорово его расшатало, сильнее, чем он готов был признать. Хотя, казалось бы, что может быть проще — сопроводить реданского дипломата от Понтара и до столицы? Звенели по тракту копыта коней, блистали на весеннем солнце до блеска отполированные латы, трепетало на ветру гордое знамя… и все это обрело вкус пепла. Граф Жиль де Руйтер, потомственный реданец до мозга костей! — в белоснежной рубахе с высоким воротником, в щегольской красной куртке, он держался в седле как влитой. И улыбался. — Капитан Тренхольд, какая встреча! — промолвил он, склонив голову в легком поклоне; улыбка его была улыбкой ядовитого гада. — Как мне расценивать вашу компанию? Неужто его величество, король Темерии, опечален? Неужто тень легла на его чело? Путь до Вызимы — всего три дня! — длился долго, будто все тридцать. Он подошел к зеркалу, чтоб проверить, нужно ли будет нанести визит цирюльнику прежде дворца, и задумался, вглядываясь в туманное свое отражение. Узкое вытянутое лицо, глаза, слегка обведенные темными кругами — серо-голубые и недоумевающие теперь, русые волосы, все мокрые, стали уже свиваться. Возраст оставил не так много отметин на нем, и женщины не раз и не два находили его привлекательным. Он был высок и крепок телом и не мог сказать, что слаб духом, но… что они видели в нем? Кем он был в их глазах? Он просто делал свое дело. Есть такая работа — быть верным Темерии. Он нашел подходящим простой черный камзол с незначительной вышивкой, прицепил к поясу излюбленный цидарийский корд и вышел из дома. «Закален дыханием севера» — так гласила надпись на его клинке.***
Весь королевский замок был многообразием гулких коридоров и ярких, искусных витражей, с каждой колонны свисал вымпел с изображением королевской лилии. Каждую дверь подпирала королевская гвардия. Каэл поминутно приветствовал, но говорил, что его ждут. Обещался завернуть позже — и взгреть их за такие дела. У нужной ему двери — у дубовой, толстой, обитой железом и изрезанной узорами — гвардейцы стояли навытяжку. — Вас ожидают, — сообщили ему гвардейцы, — можете войти, капитан. Камергер его величества, Филипп де Маравель, был властен, был честолюбив и Каэлу хорошо знаком. Последние полгода — да нет, уж и больше! — приказы рыцарь получал исключительно от него. Вид у камергера был сытый, а щеки — круглые. Взгляд ястреба-тетеревятника совсем ему не годился, но был. — Вам оказана высокая честь, — сообщил он, едва иссякли неизбежные приветствия, — сам король одобрил вашу кандидатуру, сир Тренхольд. Задание наивысшей важности. Тайлер Верден посвятит вас в подробности, а пока возьмите это. Де Маравель протянул ему кольцо — золотое, тяжелое, с фактурной, искусною лилией. Королевское кольцо. Каэл принял его и кивнул, незамедлительно заподозрив, что дело намечается нешуточное. Что-то среднее между «совершенно секретно» и «перед прочтением сжечь». — Могу я увидеть короля? — вырвалось у него. Когда-то они были друзьями — нет! — они остались друзьями, пускай хлопот у Фольтеста прибавилось на порядок. Он будет рад видеть его. — Ему уже лучше? Камергер медленно покачал головой. — Сожалею, — ответил он сухо, — Его Величеству по-прежнему нездоровится. Каэл ощутил горечь, но, делать нечего, попрощался с де Маравелем и направился знакомой дорогой к господину Вердену. Тайлеру Вердену. Еще одному старинному другу. Выходец из низов, когда-то Тайлер правил только разбойничьей ватагой. Был он хитер, как лис, нахален, как кот, храбр до безумия и крайне изобретателен. Однажды Каэл помог ему счастливо избегнуть петли и, более того, даже намекнул Фольтесту на его исключительные таланты, и Тайлер, не будь дураком, как клещ вцепился в эту возможность. Он стал верен, как верен бывает пес, обязанный хозяину всем. Искренне верен, всем сердцем, всем своим существом. И он умело тянул за многие нити, протянутые к его пальцам. Был он начальник разведки и командир отряда спецназначения, из ностальгии и для того, чтобы почтить память павших, поименованного «Синими Полосками». Был он о Темерии. Всегда. К нему Каэл не стал даже стучаться — вошел так.***
Реторта капнула. Спустя несколько мгновений она капнула еще раз, а колба была полной лишь на треть. Женщина перевернула страницу — книга была старая, но не старинная. Беллетристика — с вкраплениями стихов и от руки прорисованными гравюрами. Она зевнула. В ее личной библиотеке случались экземпляры и поинтереснее, из тех самых, что не сгорели в кострах. Дверь отворилась без стука, послышался шорох, и кто-то обнял ее за плечи. — Жатка! Пойдем завтра на ярмарку? Ну, пойдем? — вкрадчиво взмолился звонкий девичий голос. — Будет давать представление труппа из Новиграда, ну! Ты ведь знаешь — у отца никогда времени нет на это… Алхимик захлопнула книгу с большой досадою, куда сильнее, чем та заслуживала, и, развернувшись к просительнице, взъерошила ей мягкие льняные кудряшки. Лицо ее разом смягчилось — волосы были такие же, как у матушки. — Друг мой любезный, уверяю тебя, у твоего отца теперь больше времени, чем когда бы то ни было, — она улыбнулась, пусть и не сразу, — а знаешь, почему? Потому что большую часть его дела делаю я! — Ну, пожалуйста! Ну, один раз? А хочешь… хочешь, я напеку тебе пирожков? А? Ну, Жатка! — девица лет четырнадцати, ясноглазая, нежная, как лепесток, кузину свою знала неплохо и знала, на что ту можно купить. — Я бы с Сарою пошла, но не хочу с Сарой. Мне с тобой веселей! Но женщина только вздрогнула вместо ответа. Только раз? Всего один раз? И без того вот уже несколько месяцев она гостила у дяди в Вызиме и жила, точно затворница — добровольно. Бессрочно. Сегодня день был хороший, сегодня она отправится в гости к мастеру Виглису, краснолюду, одному из лучших ювелиров во всем квартале. Да нет, пожалуй, что и к лучшему. Как славно, что ему понадобилась травильная кислота… и завтра тоже будет хороший день? Умела радовать Агнешка, одно дело — самой нарушать свои же принципы, и совсем другое — когда тебя вот так упрашивают, да пирожков печеных сулят за это. — Ну хорошо, хорошо, маленький, — согласилась она, — я составлю тебе компанию. Только пирожков напеки! С зимним яблоком! Сестренка просияла, подобрала юбки и была такова. Уже на две трети наполнилась колба, когда она поднялась со своего места и шагнула к другому столику, высокому и резному. Пусть ее комната по совместительству была лабораторией, с самой хорошей вентиляцией во всем доме, и ее это вполне устраивало, женский столик она втиснула промежду двух высоких шкафов, доверху забитых стеклом и прочим нужным инструментом. Разложив перед собою с десяток шпилек, она принялась за труды. Не торопилась совсем — потому обстоятельно выбрала рубашку с глухим высоким воротником, со множеством пуговиц, юбку, что лучше прочих подходила к дублету — зелень и рубин, по которым вились побеги вышитой куманики — длиною до щиколотки, широкую, совершенно ничему в целом свете не мешающую юбку. А без дублета она давно из дома не выходила. Колба стала полна. — Винсента пишет письмо, — сообщил Рован, приходившийся дядей ей и отцом Агнешке, когда она спустилась на нижний этаж; плечистый, он был невысок, а седина совсем терялась в завитках светлых его волос, — говорит, Бланка дом новый купила, новоселье справила. Приветы передает. Она разом выхватила у него письмо, подвинулась поближе к свету, прочитала сама и прижала пергамент к сердцу — материнский привет занимал добрую половину письма. Глаза ее блеснули. — А что же, дядя, — спросила она, возвращая ему письмо, — в старом доме полуэльфы уже на лавки не умещались? — Малгожата! Будет, я сказал! — недовольно пробурчал Рован. — Сколько можно? Даже Стефан и тот Бланку простил, а что ты, принципиальнее его стала? Уши и под шапку прекрасно прячутся… Вместо ответа Малгожата повела плечами и улыбнулась: по дому начинал разноситься аромат яблок, порезанных под начинку, пересыпанных сахаром, и дух поднимавшегося теста. Не соврала Агнешка.
***
Далеко идти не пришлось — пара кварталов, свернуть направо, и перед нею появился поросший плющом, уютный, со ставенками дом мастера Виглиса. На столе дымилась чашка с ароматным и крепким чаем. Краснолюд был мастак заваривать чай, после которого хотелось и жить, и творить, и всегда делал это сам, своими собственными коренастыми пальцами. Малгожата сидела и раскладывала камни из большой шкатулки на две неравные кучки, а ювелир за широким столом трудился над очередным творением. Над творением — безо всякой очереди. Чистейшие смарагды и топазы, как весеннее небо, чудные хризобериллы, вплетенные в ажурную вязь белого золота, в которой он и вытравливал теперь последние узоры, даже сами по себе стоили б целое состояние, но алмаз, что горел во лбу, первоклассный, каплевидный адамант, карат в сорок пять или пятьдесят, делал эту тиару достойной правящей королевы. — Эти вот сдай, где взял, — предложила Малгожата, закончив перебирать камни, — и советую нахлобучить поставщика. Никуда ж не годится. — Да вот, буду я еще с ними возиться, — возразил краснолюд, разминая пальцы, взглянул мельком, — если хочешь, забирай. — Бусы из всяких камней нынче в моде, — заметила она. — Китч! — возмутился Виглис. — Берут, — засмеялась женщина. Достав маленький мешочек, она сгребла туда все то, что забраковала. — Вот скажи мне, друг мой бородатый, — спросила она потом, искоса поглядывая на Виглиса, — неужто женится Фольтест, милостью богов правитель этих печальных земель? — Секрет, — отрезал краснолюд. — Страшная государственная тайна! — Значит, опять не женится, — констатировала женщина. — Я б похвалила, не будь он король. Что потом-то станется с этой вашей Темерией? — Заказчик мой действительно из дворца, — вздохнул Виглис. — И платит щедро, а до иного мне и дела нет. Опасное это дело, знаешь, быть любопытным. Краснолюд, окончив труды, довольно крякнул, оглядывая творение рук своих со всех возможных сторон. Когда он спустился за шкатулкой, Малгожата подошла ко столу, осторожно, обеими руками, взяла тиару, надела себе на голову и восхищенно застыла, разглядывая в зеркале свое отражение. Полюбовавшись вдоволь, она, едва дыша, вернула украшение на прежнее место, но Виглис, возвратившись, недолго изучающим взглядом разглядывал свое рабочее место. — Ветреная моя подруга! Ты молода и была б прекрасна, будь у тебя борода, — краснолюд начал вкрадчиво, но улыбка, так и сочившаяся из-под темной, вьющейся его бороды, была исполнена самого неподдельного коварства, — а я стар и ломит мои колени. — Те самые колени, коими ты жмешь в Наракорт, труды праведные окончив? — невозмутимо уточнила Малгожата. Виглис улыбнулся еще шире и, как бы невзначай, потащил со стола светлый длинный волос. — Да, ломит, — насмешливо подтвердил он, — когда идешь во дворец, там столько ступеней! На пути в Наракорт нет ни одной. — Уговорил, — вздохнула женщина, — побуду твоим курьером. — Вот и чудно! — краснолюд бережно упаковал тиару в шкатулку, и, будто бы потеряв к ней всякий интерес, подхватил со стола кожаную, расписную коробочку с колодой гвинтовских карт. — Вот и славно! Передать сей мой труд нужно господину Тайлеру Вердену. Вон на столе бумага лежит, не позабудь. Во дворец кого ни попадя не пущают. И был таков. — Дворец, значит, — улыбнулась Малгожата, доставая маленькую баночку из кармана, и, мазнув себе под глазами, подняла тяжелую резную шкатулку. Жоанна, старая Виглисова экономка, с улыбкой прикрыла за нею дверь. Оно и верно, кого попало действительно не пускали — ей заступили путь с самым решительным видом. О, блистательная королевская гвардия! — лезвия их алебард матово поблескивали в свете факелов… Забыть бумагу, о которой говорил Виглис, да как же она вымудрилась ее забыть, когда стала такой рассеянной? Но и возвращаться через весь королевский квартал не хотелось — так и до полуночи не обернется. Человек, заказавший у ювелира такую тиару, этот господин Тайлер Верден, наверняка уж не последний человек во дворце? — Я к Тайлеру Вердену, — сообщила она с улыбкой мягкой, как первый снег, — по личному его поручению. Гвардейцы переглянулись. — Ну, раз дело такое, то, мазель, пропустим мы вас, конечно, — усы гвардейца, свисавшие до горжета, придавали ему вид сошедшего с гравюр рыцаря, — только разоружиться все одно вам придется. — О! — ответила Малгожата. Булава у нее была. Удобная, ладная, чуть больше локтя в длину, она пряталась под широким, словно крылья из плеч, рукавом дублета. Инструмент, всего лишь инструмент, пригодный для разрешения неразрешимых разногласий, способных случиться ночною порой. Она избегала таковых разногласий, но они могли и не спрашивать. — Само собою, — она согласилась легко, ничуть не опасаясь, что подобные разногласья могли возникнуть в королевском дворце, — но мне потребуется помощь! Ведь руки у меня заняты. Заметив это, она подняла шкатулку повыше, к самому подбородку, и слегка выгнула бедро, нисколько при этом не зардевшись. Зарделся ли молодой гвардеец, разоружавший ее, факелы понять не дали.***
В небольшом кабинете, залитом светом свечей, вдоль стен громоздились долгие стеллажи. Архивы, подшивки, досье… и весь большой стол тоже был завален бумагами. Бумаги… они и были одною из причин, по которым Каэл бежал подобной судьбы, когда ему ее предлагали. Казалось, такое количество информации способно выпить из тебя душу. Но Тайлер глядел орлом; свеж и весел — хотелось бы думать рыцарю, но нет, весел старый друг не был вовсе. — Каэл, какая встреча! — усмехнулся Тайлер и встал навстречу; был он темноволос и строен, был остер, будто клинок. Носил он рубаху, широко раскрытую на груди, и синий кушак на бедрах, но на спинке его стула висел все же синий камзол вполне придворного кроя. — Отчего ж я вижу смятение на вашем лице, капитан? Неужто сапоги натёрли ноги? — А вы по-прежнему дышите клопами, генерал? — Каэл улыбнулся, протягивая ему пустую руку. — Да ты хоть помнишь, как пахнет ветер в галопе? — Душу не трави, собака, — отмахнулся начальник разведки, плесну ему вина в серебряный кубок. Каэл занял выжидательную позицию. — Дело, видать, серьезное, — констатировал он мгновением позже. Тайлер кивнул. — Некоторое время назад наши маги-сенсоры засекли… — он, сделавши скупой глоток, помрачнел, — активизацию магической энергии, назовем это так. На месте эльфийских руин. Каэл подумал. — Я не чародей, — ответил он кротко. — …эти процессы сопровождаются разрушениями. Кроме этого, иными странными явлениями, — невозмутимо продолжал Тайлер. — А большинство современных городов, если ты помнишь, стоит на эльфийском фундаменте. Как и Вызима. — Тревожные вести, — согласился рыцарь. — В Редании тоже так. Несмотря на то, что наши реданские коллеги не рвались делиться этой информацией, нам это известно, — сообщил начальник разведки. — Однако ни из Ковира, ни из-за Яруги такой информации не поступало. Или они сумели это скрыть… Каэл понимающе кивнул. — Чудовища, старина. Страховидла, сукины дети, с клыками, когтями и прочими атрибутами. Проверенная информация, — продолжал Тайлер. — Когда начнется, что б это ни было, у нас должно быть, с чем это встретить. Темерия должна быть сильной. — Есть предположения, что это может быть? — спросил рыцарь. — Я рад служить, старина, но до сих пор в толк не возьму, чем я-то могу пригодиться. Надо будет бить чудовищ — что ж, будем бить. — Есть мнение… — бывший разбойничий атаман помолчал, точно даже ему об этом говорить не хотелось. — Есть мнение, что наступает новое Сопряжение Сфер. Каэл широко распахнул глаза. Что-то такое припоминалось из разрозненных уроков истории. Время, когда миры, множество разных миров, соприкоснулись перемешали свое содержимое. Эльфы, люди, твари… — Его Величество принял непростое решение. Темерия первой, нет, единственной! — должна возродить ведьмачьи цеха, — торжественно возгласил Тайлер. — Ты отправишься в Haern Caduch, легендарную крепость Медведя. По косвенным признакам, она заброшена уже очень давно. Заброшена, да… потеряна в горах Амелл. Ты достанешь оттуда все секреты, все ведьмачьи тайны, какие найдешь. — Потеряна в горах Амелл. Пойди туда, не знаю куда, — невесело усмехнулся рыцарь после недолгой паузы. — Если мне не изменяет память, горы Амелл находятся за Яругой. — Именно так. Нельзя шастать по черной земле, куда заблагорассудится. Боюсь, его императорское величество найдет, что на это возразить. Но я был бы не я, если б не позаботился об этом. Видишь ли, через сорок пять дней наступят именины юной Анны-Марии, княжны Туссентской. В совершенные года вступает, как-никак. Темерия обязана прислать делегацию, иначе… последуют ненужные дипломатические трудности, — хищно ухмыльнулся начальник разведки. — И делегацию эту возглавишь ты. Поверенный его величества и наши агенты в Боклере окажут тебе содействие, помогут тихо исчезнуть после торжества. Выступай послезавтра, в пути многое может случиться. Подбери покуда надежных людей, бойцов-то я дам, чтоб до границы тебя проводили. Как минимум, тебе нужен хороший алхимик. А в остальном гляди сам. — Мне не помешают деньги на карманные расходы. И на надежных людей, — напомнил Каэл о насущном. — Делегаты, кажись, на широкую живут ногу. — Казна темерская пустеет на глазах, — Тайлер улыбнулся самой сладкой улыбкой, бросив на стол увесистый мешочек, — две тысячи тебя устроят? — Три, — возразил рыцарь, — и, может, дотяну до Боклера. Рядом с первым мешочком вырос второй, тощий, вялый его собрат. — У тебя есть на примете алхимики? — на всякий случай поинтересовался Каэл. — У тебя есть на примете кто угодно, я знаю. В дверь постучали дважды. — Есть алхимики, как не быть, — устало вздохнул Тайлер. — Но тех, кого знаю я, может знать и НВР. Разумеется, понаслышке. Не будем рисковать, старина. Ну же, войдите! В дверь, широко открытую гвардейцем, вплыла молодая женщина с резной шкатулкою в руках, с медовыми кудрями ниже плеч и глазами темно-голубыми и мягкими, как атлас. Была она невысокая и хрупкая, как стебелек, вся ее одежда, видно было даже ему, сделана была на заказ и с большим тщанием. Так вольно выглядели либо шлюхи, либо чародейки, но ни одна шлюха на памяти рыцаря не носила столь закрытых одежд и не держалась с таким сдержанным любопытством посреди королевского дворца, в кабинете начальника разведки. Чародейка? Каэл вопросительно глянул на Тайлера. Тот не обратил на него внимания. Женщина обвела взглядом их обоих, и не сумела скрыть легкую оторопь, склонивши голову в знак приветствия. — Господа, кто из вас Тайлер Верден? — спросила она, и в голосе прозвучала тревога скрипичной струны. — Мастер Виглис… — Да, я знаю, — сухо прервал ее Тайлер. — Положите на стол и ступайте. Вознаграждение получите у ворот. В глазах у нее вспыхнул с трудом сдержанный гнев, заметил Каэл. Любопытно. Она развела губы в легкой улыбке и поставила шкатулку на стопку бумаг. — Ты знаешь, что здесь внутри, девушка? — спросил Тайлер, и взгляд его стал колючим. Она самое мгновенье промедлила. — Тонкая работа, я полагаю. У мастера Виглиса большой талант, достойный его народа. — Хорошо, — кивнул начальник разведки, — можешь идти. Женщина замялась, явно робея. Взглянула на Каэла так выразительно, будто б искала его поддержки. — Господа… Совершенно случайно, право слово, я услышала, что вам нужен алхимик, — выдохнула она сразу после того, как склонилась в легком реверансе и стала еще меньше; и все же, Каэл хорошо это знал, темерские придворные дамы имели привычку опускаться куда ниже, почти касаясь коленом пола, — Малгожата Бестреску, к вашим услугам. — Ступайте, — недвусмысленно повторил Тайлер. Она вышла с судорожно прямой спиной. Нет, не чародейка. — Ты зол и желчен, генерал, — насмешливо заметил рыцарь, — совсем разучился общаться с женщинами. Стареешь, мой друг. Тайлер откинул крышку шкатулки, внимательно осмотрел тиару и, оставив шкатулку открытой, облегченно развалился на стуле. — Она подслушала нас, — ответил он после недолгого раздумья, — и она заглядывала вовнутрь. Виглис сам должен был доставить дар для княжны! Ну, неважно — не бывает столь наглых шпиков… — А может, хм… — предположил Каэл, отпивая из кубка густого и темного вина. — Стало быть, на ловца и зверь бежит? — Хорошо, если так. Рассмотри этот вариант, если хочешь. А я наведу справки, — устало ответил Тайлер, потирая виски. — Рикарда помнишь? Он с тобой пойдет, он и его парни. Дабы не вызывать неуместных пересудов в дороге, скажутся купцами, что в Лирию и Ривию едут. Надеюсь, у них хватит ума придерживаться легенды. И да — будешь проезжать Махакам, слушай землю. Тревожные вести приходят оттуда. Там уже трясет, говорят. — Хорошо, — кивнул королевский рыцарь, — разведаю обстановку. Махакам — протекторат Темерии, как-никак. Их проблемы и наши тоже. — До известной степени, — согласился Тайлер.
***
Хотелось выпить. И выпить крепко, как говаривали мужчины — завернуть в Наракорт, оставить там все те сто оренов, что выдали ей за доставку тиары, и осыпать Виглиса отборною бранью, ежели он все еще там. Но она решила этого не делать. Во-первых, ста оренов ей не достало б, чтобы напиться. Самогон — это как-то совсем уж радикально… Лет двадцать, большую половину жизни она посвятила алхимии — сперва с отцом, потом и сама. Большая часть известных и доступных отравляющих веществ плохо брали ее, а этиловый спирт, суть, тот же яд — пришлось бы добавлять из своих. А во-вторых, дурной пример Агнешке подавать не хотелось, слишком уж она на нее глядела. Плохой пример для подражания отыскала… Многие окна уже потухли, когда она возвращалась. Их дом, втиснутый между двумя другими — два этажа с мансардой, в уставшей с зимы побелке, был уже темен, был тих. Она удивилась. Обычно Рован работал допоздна, и в это время второе слева окно выплескивало на улицу теплый уютный свет. Она отворила двери, нажав на тугую, позеленевшую от времени бронзовую дверную ручку, и вошла внутрь. Страшный удар по голове едва не вышиб из нее душу. Она схватилась за затылок и отшатнулась в середину комнаты. И едва не упала, наткнувшись на тело. Дядя Рован… у него было перерезано горло. Он был раздет до пояса, руки и грудь его густой сетью покрывали неглубокие, частые порезы. Он умер не сразу. Человек был в темных одеждах, с капюшоном на голове, а большего ей впотьмах было не разобрать — и кинжал с длинным клинком, с тяжелым навершием лежал в его руке. — Да иди уже сюда, сука, — рявкнул капюшон, — хорош жрать! В дверях, ведущих из кухни, появился второй. Второй был широкий и жевал полным ртом; он поднес ко рту половину пирожка и откусил еще. В скупом лунном свете, что пробивался в окна, за ним виднелись разбросанные светлые юбки и лужа крови. «Будут давать представление, — запоздало припомнила Малгожата, — труппа из Новиграда!» Кинжал с тяжелым навершием не смог бы ударить ее больнее, чем вина перед ними, вина за свою беспечность… Но почему — теперь? Почему — через год?! Убийца заложил дверь засовом и пакостно оскалился. Теперь она рассмотрела. — Захлопнулась клетка у птички, — заметил он, — некуда ей бежать. Он двинулся к ней, но она ждать не стала — схватила табурет, тяжелый, широкий, удобный табурет, и с силой швырнула в окно. Треснули и переломились тонкие деревянные планки, разлетелось стекло, осыпав ее осколками, и табурет вывалился наружу. Она метнулась в образовавшийся проем, преодолела крохотный палисадник и перемахнула через низкую изгородь, оказавшись на мостовой. Убийцы следовали за ней. — Стража! На помощь... — закричала Малгожата и вдруг осеклась, остановилась разом, будто вкопанная. Почему ж она убегает? Они убили Рована. Они пытали его! Они убили Агнешку, совсем еще дитя. Тоже, должно быть, не сразу. Они хотят ее смерти. Так зачем она убегает? Она уверенной рукою потянула из-за пояса булаву. Они приближались.***
Тайлер поговорил с ним еще немного, да отпустил. Рыцарь нес объемистую шкатулку с тиарой для туссентской княжны и размышлял о делах, ставших уже насущными. Какое количество «делегатов» было б наиболее уместным по случаю торжества? Быть может, двое подойдет? Он сам и алхимик, который сможет разобраться в ведьмачьих каракулях — что брать им, а что не брать. Сам он в этом не понимал. Или надо бы больше? Делегации разные бывали, бывало, что и с десяток человек приезжало, особенно от Редании, да и больше бывало. А где их брать, людей, которых НВР не знает ни в лицо, ни понаслышке, и чья выправка не бросается в глаза с первого взгляда? Как агенты в Боклере помогут тихо ему исчезнуть? Целая тьма вопросов, целая тьма, и всего два дня! Уже и меньше, чем два… Каэл устало вздохнул, ведь дело предстояло серьезное. Он размышлял, отужинать ему в трактире или самому, положим, изжарить яичницу, когда услышал женские крики. Рыцарь остановился, сдвинув брови в раздумье. Патрули здесь часто ходили. Может, пусть кто-то другой? Вспомнился ему другой вечер, трехлетней давности теплый весенний вечер… Тогда еще не лежало на душе нынешней тяжести, тогда он был не в пример более весел. Эх! Признаться бы ей, наконец… Но даже если она, прекрасная, что весенний ручей, ответит на его чувства… Даже если он не погибнет на очередном задании, а доживет, паче чаяния, до глубокой старости, оставить безутешной вдовою совсем еще молодую женщину? Эттриэль ведь не сможет, как люди, погоревать да найти другого. Иначе они устроены… Тогда был погром. Они возникали время от времени то тут, то там, иногда — из-за самых незначительных причин. Тогда, как знал капитан королевской гвардии, торговец-эльф обсчитал на рынке человека, или человек решил, что его обсчитали. Он возвращался домой из храмового квартала, когда увидел ее, встрепанную, в разорванной одежде, с пятнами сажи на лице… она упала на колени, не помня всегдашней их гордости, и взмолилась о помощи. За нею гнались, стало быть, с самыми серьезными намерениями. Он… помог ей. Спас эльфийку. А после снял ей небольшую квартирку и передавал каждый месяц достаточную сумму. Иногда навещал, баюкая свою душу. Но никогда не трогал. Не «может…» Он поспешил на зов. Их было двое. Двое — и на одну, храбрецы! Женщина не слишком умело отмахивалась булавою от двух длинных кинжалов. Ее теснили, она отступала, не позволяя им подступить близко, и казалась знакомой. Светлые волосы и одежда — красное и зеленое. Каэл едва ли замедлил бег, доставая на ходу корд, опасно блеснувший в свете ущербного месяца, и успел подумать, что, кажется, был прав. — Именем короля! — повелел он, когда до стычки осталось метров, едва ли, пять. — Бросай оружие! Бандиты, на местных непохожи, переглянулись мельком и не стали этого делать. Женщина поглядела на них и тоже не бросила булаву. И тогда он налетел на ближайшего, отталкивая его плечом, но без доспехов эффект был не такой впечатляющий… Грабитель отступил на пару шагов, помотал головою — и вновь кинулся на него с кинжалом. А рядом упала на землю медовая прядь волос. Делать было нечего. Каэл взмахнул мечом — убийца попытался перехватить кинжалом его хлесткий удар, но не сумел, не смог… Клинок с отвратительным хрустом вошел в плечо и прорубил грудь до половины. Противник, что оставался у дамы, кинулся к ней, обхватил за шею и коротко ткнул кинжалом в живот. Рыцарь взвыл от досады, пытаясь выдернуть застрявший клинок. Мешала шкатулка. Пришлось помогать ногой. А женщина, между тем, взвизгнула тонким жалом мизерикорда, и ткнула убийцу, куда придется. Хрустнуло колено. Он разжал хватку, он отступил, испуганно уставившись на мертвое тело своего компаньона, и, припадая на перебитую ногу, попытался бежать. Девица, доставившая во дворец тиару — а Каэл полностью уверился, что это была она, так и не сказав ни слова, кинулась вслед за ним, и ударила снова. Рыцарь бросился следом, слыша близкий топот сапог. Висельник пал на мостовую, крича от боли, и стал заметен скорпион на бритой его шее, скорпион, свернувший свой хвост. Ошибся ты, капитан, подумал Каэл, местный, местный он был. Женщина занесла над ним легкую булаву, явно намереваясь закончить. Каэл перехватил эту руку. — Остановись, — приказал он, но это прозвучало почти как просьба, — сюда идет стража. Она посмотрела на него странным взглядом, который медленно прояснялся, и опустила свое оружие. Рыцарь хорошо знал такой взгляд. — Они убили их, — растерянно сказала она, только что имевшая вид человека, вполне готового убивать. — Это моя вина. Подоспело несколько стражников во главе со сержантом. — Стоять! Что здесь устроили?! — разорался он, легко перекрыв вопли раненого висельника. — Смертоубийство устроили? Бросай оружие, а ну, живо! Руки держи, чтоб видел! Каэл медленно повернулся к нему. — Гвардии капитан Каэл Тренхольд, — представился он, возвышаясь над стражем порядка на добрую голову. — Здесь произошло разбойное нападение. И позвольте узнать, сержант, какого рожна мне приходится выполнять вашу работу? Масляный фонарь, что висел на стене соседнего дома, вплотную, безо всякого намека на палисадник, примыкавшего к улице, покачивался на ветру и скупо их освещал. Стали разгораться окна — сперва одно, потом еще несколько вслед за ним. Сержант помедлил, оглядев Каэла, и переменился в лице. Прокашлялся. Почесал шлем. — А, ну, это… У нас патруль по расписанию! Людей столько нет, чтоб по всем, значится, переулкам бродить! — сказал он, забросив меч обратно в ножны. — Уважения нет людского, сир рыцарь! Жалование маленькое, вот и нейдут к нам! — Но это не снимает с вас груза ответственности, — возразил Каэл. Алхимик (он вспомнил, что назвалась она то ли Маргаритой, то ли как-то на реданский манер) выступила вперед, повела рукою, указывая на дом, отделенный от них тремя другими. Кровь была у нее на лице. — Господин сержант. Эти люди, — она посмотрела на корчащегося на земле убийцу ничего не выражавшим, холодным взглядом, — убили моих родных. Они… их тела находятся там, внутри. Вы должны провести расследование. — Знаете ли вы, милсдарыня, зачем они это сделали? — сержант достал бумаги, достал огрызок карандаша — и старался быть вежлив, изредка бросая быстрые взгляды на Каэла. — Нет, я не знаю, — хладнокровно ответила женщина. — Мы жили небедно, возможно, причина в этом. Но купеческий квартал, сержант… Могли ли мы ожидать такого? — Мы обыщем дом на предмет улик и опечатаем; делом вашим займется следователь Уильям из Купеческой Башни, — ответил стражник, пристыженно опуская глаза, — тела отвезут в городской морг, вам нужно будет всего-то нанести визит душеприказчику. И, если хотите попрощаться сейчас… — Послушайте, Маргарита, — обратился Каэл, и женщина вскинула на него удивленный взгляд, — дом ваш опечатают, а в гостинице сейчас оставаться небезопасно. Если не побрезгуете холостяцким порядком, я бы пригласил вас переночевать в моем доме. Весь верхний этаж будет в вашем безраздельном распоряжении. — Вы оказываете мне честь, сир… сир Каэл, — чуть поразмыслив, кивнула она, — меня зовут Малгожата. Малгожата Бестреску. Она определенно умела себя держать, подумал рыцарь. Даже уж слишком. — Да, разумеется, я хочу попрощаться сейчас, — повернулась она к сержанту. — И забрать некоторые свои вещи. Я могу? — Само собою, — согласился он, поглядев еще раз на Тренхольда, — я провожу вас, милсдарыня. — Я дождусь здесь, — предупредил Каэл. Хорошие дела, думал рыцарь. Интересные. «Моя вина», — сказала она. Что имела ввиду? А расскажет ли? Умна, хладнокровна на редкость, худо-бедно умеет себя защищать, и, что важнее — практикующий алхимик. Если «ее вина» не противоречила интересам Темерии, то не лучше ль для нее будет оказаться теперь где-нибудь подальше от Вызимы? Например, на пути в Боклер. Вскоре она вернулась; на одном ее плече висел небольшой сундук на ремнях, на другом кожаный походный рюкзак, пузатый, на вид довольно тяжелый. Каэл вспомнил о кинжале, настигшем ее, мысленно себя обругал и наконец заметил — там, где в ткани дублета зияла прореха, матово поблескивала тонкая стальная пластина. Похоже, что целая. Он облегченно вздохнул. Она заметила его взгляд. — Скоты. Испортили хорошую вещь, — сказала она с досадой, — придется зашить. — Давайте мне что-нибудь, — предложил рыцарь, и она благодарно протянула ему рюкзак. Уладив последние вопросы со стражей, они двинулись в сторону его дома. Идти было недалеко. — Примите мои соболезнования, — искренне сказал Каэл, — терять близких всегда нелегко. Вы достойно выдержали этот удар, Малгожата. — Да чтоб… Мне спокойно, как утопленнику! Как… как будто вырвали кусок сердца. Потом, быть может, я буду рвать волосы и рыдать в три ручья, но сейчас… сейчас это уже произошло, — призналась женщина и подняла на него спокойные, но густо покрасневшие глаза; улыбка нисколько не тронула их. — спасибо за помощь, Каэл Тренхольд, сын Темерии. Я этого не забуду. — Оставим формальности, они ни к чему, — предложил ей рыцарь с доверительной, мягкой улыбкою, — однако, признаться, мне хотелось бы знать, почему вы сказали, что произошедшее — ваша вина? Сказали мне и не сказали страже. — Вы, Каэл, пригласили меня в свой дом. Поэтому вы закроете входную дверь и нальете мне чаю, — ответила Малгожата, и на щеках ее обозначились ямочки, — и тогда я все расскажу вам. Чаю у него отродясь не водилось. Он предпочитал молоко, но на душе стало как-то теплее.***
Он распалил и камин, и лампы разжег по стенам; сунул к огню котелок, наполнив его молоком из кувшина, убрал со стола глиняную миску с остатками присохшей еды. Бадья с грязной водой посередь комнаты оставалась, но Малгожата на нее и не поглядела, сбросила на стол свой сундучок, потерла плечо, прошлась кругом, рассматривая и гобелены, и его скромную коллекцию. — Хорошо у вас, Каэл Тренхольд. Уютно, — сказала она потом, тепло улыбнувшись, — и воодушевляющая подборка сюжетов. Гобелены имели сплошь батальный сюжет и исторический контекст. Каэл, бывало, охотился, но, вопреки всему, только в походах, для пропитания. — У вас рана на лице, — заметил он, — давайте, я обработаю. Некоторый опыт у меня есть. Тогда она спросила, где можно умыться. Добавила чуть смущенно, что на лице косметика и перед процедурой ее непременно надобно смыть. Он показал на умывальник в углу, и украдкой стал наблюдать. Сперва она мыла руки и умывалась, тщательно, долго, истратив почти всю воду. Потом стала вытаскивать из волос мелкие, едва поблескивающие металлом предметы. А потом и вовсе их сняла, свои медовые кудри. Каэл захлопнул рот. Нет, он знал, что иногда носят такие вещи, только забыл, как они называются, и на его памяти их носили особенные девушки, почти коллеги… Он помалкивал, а Малгожата призадумалась. Потом со злостью швырнула испорченный парик в ведро с объедками, что бросилось на глаза, распустила собственные волосы, тугим узлом стянутые на затылке, потрясла головою, рассыпая их по плечам, достала гребень. Были они густые, чуть вьющиеся и чёрные, как летняя ночь. Она обернулась, и Каэл удивился, каким стало ее лицо — будто бы обнаженное, гладкое и молодое. Он дал бы ей не больше двадцати трех, а значит, пусть и с натяжкой, чуть ли не в отцы ей годился. Царапина на ее щеке смотрелась вопиющей ошибкой. Он усомнился. — Простите, что так долго, — повинилась она. — Теперь я готова. Царапина была длинная, но неглубокая — зашивать не было нужды, да и шрам со временем должен был стать почти незаметным. Он покрыл ее слоем густой мази, которой, беспокоясь за него, регулярно снабжала Ивонна, которая брала ее где-то еще. Мазь обладала густым запахом трав, хорошо заживляла и вполне неплохо снимала боль. Если, конечно, повреждения были не слишком серьезные. За все время Малгожата не пискнула ни разу, сосредоточенно уставившись на гобелен, а он, закончив, сходил за котелком, за чашками и опустился на стул напротив. — Теперь-то, быть может, поделитесь своей тайной? — усмехнулся он. — Слово чести, Малгожата, вам нечего опасаться. Не здесь, не в этом доме. Сказав это, он почувствовал, как покривил душой. Смотря в каких областях тайна эта лежит, смотря в каких областях… Если есть в этом угроза для Темерии, он… Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. Потом покорно кивнула. — Что вы знаете о Новиграде, сир Тренхольд? — спросила она. Каэл призадумался. — Там можно купить, что угодно? — ответил он и неопределенно повел плечами. — Там костры пылают на улицах? — Уже не пылают. Давно не горят, — возразила она и продолжила задумчиво. — Один из моих многочисленных дядьев — официальный поставщик королевского двора Ковира. Высшая гильдия. Его радением мне лет пятнадцать назад удалось дебютировать на зимнем балу в Лан-Эксетере. Это было в высшей степени занятно… О, я видела, как король Танкред оказался дамой… — Это имеет значение к Новиграду? — чуть нахмурился, не понимая, рыцарь. Но он припомнил придворный этикет и пришел к выводу, что все-таки ошибся по поводу ее возраста, самое малое, лет на пять или на шесть. Что ж, уже лучше. — Нет. Но это имеет значение к моей семье. Она очень… многочисленная, и сплошь состоит из ремесленников и купцов. Нет, не все достигли подобных высот, — объяснилась она, примирительно развела руками, — но на складах, на двери которых значится наше имя, всегда в достатке всего. И алхимических реагентов — тоже. Каэл продолжал слушать. — Наш новый иерарх, долгих ему лет, куда как сильно отличен от Хеммельфарта. В лучшую сторону отличается. Он куда меньше ценит пирушки и женщин, и куда больше — вверенную ему паству. Я не особо религиозна, издержки образования, стало быть, но это — хорошо. Это прекрасно, Каэл, — вдохновлённо рассказывала она; а потом вдруг стала тускнеть, — в том числе, он крепко взялся за нашу преступность. Ну, знаешь… Новиград-папа, Вызима-мама, так говорят. О. Прости, рыцарь! Так вот, он нашел способы, как за них взяться. А им это не понравилось. Очень сильно не понравилось, Тренхольд. — И каков был ответный шаг? — поинтересовался он. — Стали пропадать алхимики. Двое исчезли. Мы с отцом обеспокоились. А потом пришли и к нам. Ко мне. Отец был в отъезде, — выпалила она, будто с головою ныряя в омут, — поэтому ко мне. И поделились… положим, смутным абрисом плана. Когда ты умеешь правильно и в корректных пропорциях мешать травы, а вдобавок ко всему приятно улыбаешься, эх… Люди иногда говорят больше, чем собирались. Король Нищих умный был дед, но, видать, возраст его подвел… Они нашли подземный путь к Храмовому Острову, откуда-то с берега, я не знаю… какие-то старые эльфийские катакомбы, о которых не знали храмовники. И, оказалось, прямо под собором Вечного Огня лежит здоровущая такая пещера. Они решили его взорвать, Тренхольд! Весь собор! В праздник, со всем народом, что будет там. Покончить с проблемой одним ударом, — ее голос упал до шепота. — Зерриканским огнем. Каэл нахмурился. Он знал, что это такое, по беспокойным прежним временам. Пакостная зеленая штука — лучше уж горящая смола, много лучше. Ее-то хоть потушить можно. — Я на черный ужас тогда изошла. Что ж мне делать было? Согласиться и пойти стукнуть? Так объявили бы меня соучастницей, ведь с пониманием тонких нюансов у них прескверно, — она горестно всплеснула руками. — Но тогда я исхитрилась остаться в живых, стало быть. Заявила, что, конечно, могу взяться за это дело, но придется дождаться поставки, что в целом Новиграде не сыщется нужного количества солнца на такое количество бочек. Поставка ожидалась на две недели позже, чем им было надо. Меня обозвали дилетанткой и ушли, оставив мне мое горло в целости. Рыцарь одобрительно кивнул. — Но я не успокоилась, что меня оставили в покое. Какая разница, если они найдут другого исполнителя, а я знаю об этом? Я! Знаю об этом! И ничего не сделаю, столбом стоять стану? — Малгожата почти закричала, лицо ее покраснело. — Но не успела я ничего толком придумать, как пришел он. Другой исполнитель. Хороший знакомый, коллега по цеху, понимаешь. Видел бы ты его улыбку… Пару раз я спала с ним… И, улыбаясь той самой улыбкой, он попросил меня продать ему все солнце, что есть. Она выругалась столь грязно, что Каэл пообещал себе запомнить эту идиому с той целью, чтобы никогда ее не произнести. Даже случайно. — Я посоветовалась с отцом. Тогда он уже возвратился в город. Он сказал… он сказал, что главное в жизни — не стыдиться своих дел в старости. И я решилась. Предлагала ему и матушке быстро продать дом и переселиться поближе к Храмовому Острову, чтобы, в случае чего, отдаться под защиту Вечного Огня, — раскрасневшаяся от воспоминаний, продолжала новиградка. — Он велел, чтоб я не волновалась. Сказал, что все будет хорошо. Сказал, что у него есть и другие дела с Королем Нищих и он их не тронет. Что опасность будет угрожать только мне. Я согласилась. Он такой у меня, понимаешь… Самый лучший на свете отец! Ему веришь. Всегда, всегда веришь. И тогда я развела солнце квебритом и продала все, что было. Было много, стало еще больше. А деньги остались мне. Все, на побег. Каэл ощутил сожаление и что-то еще, чему не имел названья. Никогда он никому не завидовал и радовался тому, что имел. Доволен был малым, а большему рад. А тут… прямо сердце захолонуло. Своего-то отца он едва помнил по малолетству. Да будь проклят Нильфгаард! Навечно! — А дальше было хитро. Да, хитро я их провела! Смесь стала фригофобной, а в подземельях всегда так холодно… Они испробовали, наверное, смесь, как было не проверить… — Малгожата рассмеялась, и он впервые услышал ее смех, легкий и задорный, как пушинка. — А на месте случился пшик, почти никакого взрыва, только зеленый вонючий туман. Никто, кажется, не пострадал, но я, правду молвить, об этом только понаслышке знаю. Я-то уже бежала в Вызиму, да и на людях показывалась только в этом… — она ткнула пальцем в жестяное ведро. — И вообще редко показывалась на людях. — Не люблю я Вечный Огонь, — заметил Каэл, — если уж и надо в кого-то верить, то предпочту Мелитэле. Она милосердна. И знаешь… если б не слышал, как ты рассказываешь, если бы об этом инциденте не знал и сам… ни за что бы не поверил в такую историю! Улыбка ее тут же увяла. — Если уж выбирать между двумя смертями и тысячей… То передо мною выбор не будет стоять никогда, — грустно закончила она. — Но я-то думала, что они уже не придут. Думала, что миновало. Мне приходили письма из Новиграда, и все-то у них было хорошо, понимаешь, хорошо… Ладно, рыцарь, не бери в голову. Каэл помолчал, обдумывая все то, что было ему рассказано. Все это интересам Темерии, можно сказать, противоречило — ослабить Новиград было бы неплохо… Как бы вольный город ни подчеркивал свою вольность, как бы ни отстаивал свои интересы в первую очередь, но во вторую — всегда! — он отстаивал интересы Редании. Оно было бы неплохо, но пустить под нож такое количество мирного населения, оно зовется террором и оправдания этому нет. Нет, на такое он бы не пошел и в самые кровавые годы. Если бы только Фольтест… но король бы такого не приказал… — А говорить об этом страже ты не хочешь потому, что… Так почему? — спросил он потом. — Я наведаюсь в Купеческую Башню, Тренхольд. Я изложу им все, что могу изложить, — ответила она медленно, — меня утешает, что незавидная участь постигнет тех, кто сделал это своими руками. Но неужели ты думаешь, что темерская стража сможет призвать к ответу тех, кто виновен по-настоящему? Нет. Они не смогут. Быть может, даже не захотят. — Тогда, наверное, тебе лучше оказаться теперь подальше отсюда. Их было всего двое, они были плохо подготовлены, были вооружены кое-как, — авторитетно заметил рыцарь, — когда они поймут, что промахнулись, предпримут что-нибудь еще. Как ты… слышала, мне нужен алхимик… Женщина тонко улыбнулась, и кивнула на деревянный короб, все так же стоящий в другом углу широкого, дубового стола. — Это портативная лаборатория, Тренхольд. С нею я могу чуть меньше, чем в настоящей, и чуть больше, чем на коленке, — с той же улыбкой призналась она, — но у меня есть некоторые вопросы. Например, это, — она ткнула пальцем в шкатулку с тиарой. Каэл подгреб шкатулку поближе к себе. — Тайлер был прав, ты действительно заглядывала вовнутрь, — сухо заметил рыцарь, — что же, пусть так. Это не тайна. Я отправляюсь на именины Анны-Марии, княжны Туссентской. — Боклер… Всегда мечтала там побывать. Нет, я говорю правду, — поспешила добавить женщина, наблюдая за его взглядом, вспыхнувшим непонятным ей изумлением. — Если вы, Каэл, хотите устроить княжне праздничный фейерверк и порадовать ее юное сердце… Но, я думаю… в кабинете большого чина из разведки не о фейерверках говорят… Ваши гвардейцы бывают слишком словоохотливы, кстати… Так вот, мне кажется, дело в другом. Да что такое? — Это Нильфгаард, Малгожата, — сказал он тихо, — Боклер давно не пряничное царство. Это уже Нильфгаард. Алхимик пожала плечами. — Если дело действительно в именинах княжны, то полагаю, бояться мне нечего. Танцевать я умею. Поддержать беседу на Hen Llinge Nilfgaardiana… это будет малость сложнее, языковой практики мне недоставало… поэтому на услуги синхронного перевода даже не рассчитывай, право, — засмеялась она, а после перестала смеяться. — Каэл Тренхольд, я прошу всего лишь кроху доверия. Я была откровенна с тобой и имею право на то же. Дело ведь не в именинах? Так в чем же? «Вот плутовка, — подумал рыцарь, — дружбу с такой можно водить. Или дела вести. Но что-то кроме того? Ни за что, помилуй Мелитэле. Всю душу выпьет…» — Твоя правда, — ответил, наконец, он. — Твоя правда, дело не в именинах. Конечная цель другая. Цель, важная для всей Темерии. Но иного я сказать не могу. Эта тайна принадлежит Темерии, да даже если б я мог… для твоей же безопасности не стал бы говорить. Это Нильфгаард, понимаешь? Малгожата помедлила и кивнула. — Понимаю. Кажется, понимаю, — сказала она с видом человека, принимавшего важное решение. — Десять тысяч оренов. Десять тысяч оренов, и я не задаю вопросов, иду туда, не знаю куда, и делаю все, что могу, для успеха твоего предприятия. Все, чему потребуется научиться. Каэл поперхнулся. Десять! Десять тысяч! Карман ему оттягивали всего три… — Скорее всего, ты хороший алхимик. Может быть, даже чертовски хороший. Но я начинаю склоняться к мысли, что мне, быть может, подойдет тот, кто просто не прогуливал школу, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — К черту все золото мира, — она переобулась, и даже не на ходу, а будто и вовсе в прыжке, — веди, командир. Но текущие расходы — на тебе. Долог путь до Боклера! — Не, ну… так я тоже не могу. Возьми, — он отсчитал пять сотен и протянул ей тощий мешочек, — купи, что тебе надо. Путь действительно долгий. Мешочек она взяла и благодарно кивнула. — День был тяжелый, — заметила она и зевнула, — дневная тяжесть недвусмысленно указывает на необходимость ночного сна. Мне надо поспать, да и вам не помешает. Доброй ночи, Тренхольд. Он показал ей комнату и снова спустился вниз. А она осталась наедине с шишкой на затылке, что была размером с куриное яйцо, не смогла уснуть, и вместо этого стала гадать о туманных своих перспективах.***
Он выпил еще молока. Он слил из бадьи грязную воду, спрятал шкатулку с тиарой в надежное место. Надо поспать… да легко ей говорить! Лавка предсказуемо оказалась жесткой… Впрочем, рыцарь не раз ночевал и в куда худших условиях, чем лавка в собственном доме, и сон пришел незаметно. Стукнула и покатилась по полу глиняная чашка. Он вздрогнул, просыпаясь, притронулся к мечу, прислоненному тут же, к краю стола, сел. Они снова здесь были. Они… все трое… Все трое были в одеждах, какие носит торговый люд. Рейнард… у него не хватало правой руки, и часть лица потерялась в кровавой корке. Витольд… он выглядел целым, но Каэл видел оперение стрелы, торчавшее у него из бока. Гаспар. Ему досталось сильнее всех прочих, весь он был — пособие для палача, запытан, истерзан… Они улыбались, и Каэлу стало жутко. — Мы погибли, а ты… — начал Гаспар. — …все живешь, командир, — заметил Витольд. — …и небо коптишь, — вставил Рейнард. — Ты хоть помнишь, КАК БРОСИЛ НАС УМИРАТЬ? — сказали они совместно. Ложь… Клевета. Неправда! Он… не бросал. Они… вызвались сами. Прикрыть его отступление, выиграть ему время. Они проникли в замок, охваченный мятежом, ряженые в торговцев. Разведать обстановку, узнать настроения в рядах мятежников… Если уж совсем повезет — устранить их лидера. Им повезло даже больше, в их руки попали бумаги, письма, которые могли обеспечить лояльность нескольких знатных семейств. Но тут их разоблачили. Подняли тревогу. Они остались его прикрывать. Остались, парни. Он сумел прорубиться и бежать. — Не надо… не говорите всего этого… — растерянно произнес рыцарь. — Вы же знаете… да если б я мог! — Мы давно в могиле, а ты живешь, и живешь! Почему не наоборот, а, сучий ты потрох? Отвечай, Тренхольд! — загремел вокруг него призрачный хор. — Все вокруг тебя умирают, — сказал Витольд. — Ты приносишь одни несчастья, — поддал Гаспар. Каэл схватился за голову. Лица исчезли, не было больше никаких лиц, не было погибших друзей. Были только оскаленные в рычании морды, и могучая грудь, и нетерпеливо переступающие лапы. Было зеленое мертвенное свечение вокруг них тел. Псы начали медленно приближаться. Рыцарь схватил меч и раскрутил мельницу. — Твари! — рычал он, нанося размашистые удары и рассыпая уколы; он крутился как волчок, чтобы ни одна зубастая пасть его не настигла. — Не возьмете, не возьмете меня… Псы обступали его кольцом. Вдруг все пропало. Исчезли псы. Осталось только перепуганное лицо его гостьи и ее глаза, красные, напухшие от слез. Осталось разбитое зеркало, и глиняные черепки на полу, что раньше были чашками, и перевернутый стол, и валявшийся на полу колченогий, любимый табурет. Меч тоже лежал там, вынут из ножен. Он почувствовал боль. Болело предплечье и здорово саднила щека. — Каэл… Мать твою, ты бы хоть… предупредил, — голос Малгожаты дрожал, — мне не спалось… У тебя так… с войны, что ли? Он схватил ее за плечи и несильно встряхнул. У нее клацнули зубы. — Ты видела их? — спросил рыцарь. — Они не тронули тебя? Куда они делись? Она ударила его, прямо по лицу растопыренной пятерней. Стала гореть другая щека. — Нет здесь никого! Нет и не было! Только ты, который, который… — она с мучительным трудом подбирала нужное слово, но так и не нашла его. — Прости, что ударила. Мне нужно было выбить у тебя меч. Она кивнула на табурет, что валялся на полу под ногами. Каэл ошалело взглянул. — Я мог тебя ранить… — пробормотал он. — Мог, — фыркнула она и отвернулась. — Лечиться надо, рыцарь. — Я не сумасшедший! — в голосе Каэла впервые прозвучала обида. — Этого я не сказала и, скорее всего, не скажу, — возразила алхимик. — но обратись к аптекарю, это не стыдно. Хорошие препараты… — Обращусь, — согласился Тренхольд, чтобы прервать этот поток. Они проговорили всю оставшуюся ночь — после этого никому уже не спалось. Говорили, в основном, не о деле, а о всякой чепухе… она читала ему стихи, которых, как оказалось, знала в избытке. Потом он расхрабрился, и кое-что даже спел, пусть обычно делал это только во хмелю. Утром Малгожата забрала свои вещи, которые толком и не разбирала. — Я остановлюсь в Новом Наракорте, — заявила она. — там часто бывают мои друзья, все будет в порядке. Надо уладить некоторые дела… Каэл кивнул, решив потом завернуть в Наракорт на завтрак.
***
Эти мраморные полы, эти закопченные балки, и стены в дорогой плитке, и решетки на высоких окнах, и вытертые тысячей рук до блеска перила — все это Тренхольду было хорошо знакомо. Он часто захаживал в Наракорт, когда надолго приезжал в Вызиму. К Эттриэль рыцарь решил не захаживать вовсе, опасаясь не удержаться. Пусть думает, что он еще не вернулся. Пусть думает. Он лучше напишет ей длинное письмо. Приложит к нему туго набитый мешочек… скверно было бы, если б она не умела читать. И, хоть Наракорт был битком, пухлый трактирщик вышел к нему сам, поулыбался, полюбопытствовал, что слышно за пределами столицы. Чуть погодя словоохотливая и вечно счастливая разносчица принесла заказ — двойную порцию мяса с овощами, краюху порезанного хлеба и пузатую кружку каэдвенского стаута. Любовь к отчизне на «Вызимского чемпиона» у него не распространялась. Каэл принялся за еду. — Невозможный страна! Даже в приличный место бодяжат выпивку, — послышалось по соседству, притом, с сильным акцентом, — подай мне водки, трактирщик! Белый темерский водка! Трактирщик поторопил официантку, а Каэл с интересом взглянул за соседний столик. Потом вернулся к своему завтраку, прикончил его, нисколько не торопясь, и, прихватив с собой кружку, отправился налаживать контакт. Малгожата ему сказала, что на синхронный перевод он может не рассчитывать, на парней Рикарда тоже рассчитывать не приходилось; к тому же, они только до границы проводят. А мало ли? Чего не бывает в жизни? Почему бы и не разузнать, кто таков? — Не возражаешь против моего общества? — осведомился он с вежливой улыбкой и подождал, пока незнакомец кивнет. — Пить в одиночку, знаешь ли, предосудительно… Парню не было и тридцати. Темные прямые волосы свободно спадали на плечи, короткая бородка и усы явно часто сводили знакомство с ножницами, но любопытно было другое: вся его одежда была военного образца, судя по всему, давно не новая, и… возникало такое впечатление, что все знаки отличия были спороты с нее самым деликатным образом. Рядом, на стуле, покоилась объемистая кожаная сумка со змеею и чашей. Всегдашний символ медицинской службы. — Ceallach Servili Acriff aep Raldarn, — сообщил парень, церемонно склонивши голову. — Что? А, да… имя, — сообразив, ответил рыцарь. — Каэл Герион Тренхольд. Он протянул пустую руку, ее пожали. После Каэл чуть сдвинул брови. — Послушай, слишком длинно, — улыбнулся он следом, — боюсь, что я не запомню. Давай, я буду звать тебя Вилли? Тень пролегла по лицу нильфгаардца. — Сервили — это имя мой матери. Ты не можешь звать меня так, Каэл Герион Тренхольд, — ответил он, и в голосе его звучала обида, — я Кеаллах. — Ладно, ладно, я понял, — вздохнул Каэл и закончил с остатками пива, — а что за кручина? — Я решил выпить в хороший место. Ты подходить, и сразу вопрос, что у меня за кручина? Как этот весь связанный? — удивился нильфгаардец, опрокидывая, не поморщившись, стопку. — Никакой кручина нет. Просто подыскиваю работу. Думаю, в такой большой город, как Вызима, найдется место для хороший медик, а? Из сумки у него выползла змея, зеленая, с золотистым боком змея, как будто так и было нужно. Повернула голову к Каэлу, посмотрела, высунула длинный, раздвоенный язык, зашипела… Кеаллах ответил ей низким шуршащим тоном, и змея скользнула к его руке, обвиваясь вокруг запястья, как толстый браслет. Рыцарь отодвинулся вместе со своим стулом. — Налей молока, девушка, — попросил нильфгаардец у пробегающей мимо разносчицы, придержав ее за руку, — в широкий блюдце налей. Она разулыбалась еще пуще прежнего и убежала дальше, но вскоре вернулась вместе со блюдцем, доверху полным свежего молока. Змея переместилась на стол и стала макать язык в это теплое молоко. Каэл сглотнул. — Ну, даешь… ручная змея! Молоко пьет! А ты не колдун, нильфгаардец? — покосился он на Кеаллаха. — Ты разговаривал с ней. Говорил! Я слышал. — Я не нильфгаардец, — весело отвечал Кеаллах, — и не колдун. Я из Мехт! Шепот умный, она не тронет. Она мой друг. Не нильфгаардец, значит. Из Мехта. С ручной змеей, которая пьет молоко… Чудны дела твои, Мелитэле, сколько всего на свете! Каэл решил заказать еще кружку стаута. — Ладно, Кеаллах из Мехта, твое здоровье, — сказал он, салютуя ему новою кружкой, когда ему принесли. — А что бы ты ответил, если бы я, допустим, предложил тебе работу? — А ты сперва предложи, Каэл из Темерии, — ответил он с нахальной улыбкой, — ты предложи, а я подумаю, стоит ли оно этот. Хороший медик всем нужен. — Плачу триста оренов. По прибытию в Боклер еще триста, — невозмутимо предложил Каэл. — Я приглашен на именины Анны-Марии Туссентской и мне бы не помешал переводчик. И медик. Если, конечно, хороший. Кеаллах осушил еще стопку и вдруг закашлялся. — По прибытию в Боклер, говоришь, еще три сотни? Что ж… Не вижу причин, почему бы мне не прогуляться до Боклер. Не вижу причин, почему бы не побывать на именины княжны. Вдобавок, добрейший герцог вар Ллойд, отец юный княжна, есть мой старый знакомый, — закончил он сквозь зубы, но Каэл, обрадовавшись, заглянул уже в свою кружку. — Ну так что, Кеаллах, ты согласен? — уточнил он на всякий случай. — Ты спрашиваешь, согласный ли я? Разумеется, я согласный, — залихватски улыбнулся нильфгаардец, — Вызима холодный. Шепот плохо переносит весь этот. В Боклер ей понравится больше. — Выступаем завтра, — предупредил Каэл, — на рассвете. — Деньги вперед, — напомнил Кеаллах, — и в мой смена никто не умрет! Рыцарь стал беднее еще на три сотни, пожал ему руку еще раз и откланялся — дела еще были. Много важных и неотложных дел — навестить в конюшне любимую лошадь, снарядить седельные сумки… Любимая лошадь звалась Тоскана — да просто оттого, что как раз их и таскала. Но звучало красиво.***
Новый день оказался еще тяжелее предыдущего… сперва следователь из Купеческой Башни всеми силами пытался вытряхнуть из нее все, что она знала, и то, о чем даже не догадывалась. Потом был душеприказчик, его серый голос и руки, жадные до золота. Был ворох писем во все концы, во все пределы. И похороны. Она уже не плакала, глядя на их мертвые лица. Не только это… Только завернула она в Наракорт, как трактирщик, старый барсук, тут же насел с вопросом, где, мол, слезы жен, где партия, которую ему обещали уже вчера? Без слез, мол, никак не можно дела вести. Без слез нельзя, согласилась Малгожата и рассказала свои дела. Впрочем, в Купеческую Башню все же вернулась, дом открыли и сдать партию удалось тем же днем. Она хотела купить палатку и всякие другие вещи, потребные для похода, и с этой мыслью пришла на рынок, подобрала хорошее спальное одеяло, почти непромокаемое, и теплое… и плюнула на все остальное. Она ведь предупредила — текущие расходы на нем. А палатки, должно быть, все одинаковые. Вот одеяла надо выбирать, чтобы не застудиться. Когда она, наконец, вернулась в гостиницу, был уже вечер, за окном темнело, а старый барсук передал ей записку от Тренхольда. Выступаем, дескать, завтра с рассветом — гласила записка. Что за неизбывная любовь к ранним пробуждениям у этого военного люда, подумала она. С рассветом, так с рассветом. Предыдущая ночь недвусмысленно велела лечь пораньше хотя бы теперь. Но сперва, сперва следовало закончить еще одно дело — она забрала из дома ленты для волос, что так любила Агнешка, длинные, широкие, зеленого атласа, и теперь вырезала из них лепесток за лепестком, обметывала края, собирала очертания цветка. Заштопала дыру на дублете, а на штопку посадила цветок. Потом подумала и добавила еще один, и еще… Теперь на дублете красовались две изумрудных астры. — Я не забуду, — заявила она, дотрагиваясь до лепестков, нежных и холодных на ощупь, — я не прощу. Никогда. Закончив с шитьем, она подошла к умывальнику и вдруг почувствовала, как волоски на руках зашевелились. Ее сундук! Ее сундук со склянками, ретортой и запасами трав был раскрыт, наверное, забегалась и забыла… Но по нему ползала змея; зеленая змея с золотистыми боками. Малгожата перестала дышать. Oxyuranus Coratus… одна из самых ядовитых змей на всем Континенте. Здесь! За сотни лиг от пустыни Корат, посреди холодной Вызимы! Посреди ее комнаты в Наракорте! Одна капля яда способна была убить пятьдесят человек… но, в крайне малых дозах, стабилизировала сердечную деятельность и избавляла от бессонницы… она попыталась припомнить что-нибудь из теории, о том, как ловить змей, чтобы они точно не укусили. Может, стукнуть ее? Так вот булава, к сундуку прислоненная, стоит — не дотянуться. Иное было невозможно, недопустимо. В ее комнате был Oxyuranus Coratus. Может, оставался единственный выход, попрать весь свой принцип да и сжечь Наракорт? В дверь постучали вежливо, но настойчиво. — Стойте там, не входите! — тут же запротестовала она. — Тут змея! И тогда дверь тут же распахнулась… Она кинулась, чтобы предупредить об опасности еще раз, кого бы там не несло. Про змею она не забыла, но… у него были голубые глаза, и тонкий нос, и… и на его лице равным образом лежала печать и интеллекта, и чувств. –… я говорю, змея! Ядовитая, — выдавила она из себя, — уходите, прошу вас. — Змея. Я знаю. Потому как это мой змея, — он, продолжив улыбаться спокойно и дружелюбно, шагнул в ее комнату мимо нее и направился прямиком к сундуку. — Шепот обычно не убегает. Не пугает никто. Ах, вот оно что… Он склонился над сундуком, протягивая змее распахнутую ладонь, и Малгожата ненароком оценила его экстерьер… с другой, положим, стороны. Она сглотнула, она подумала лишнего. Про этот вечер, про то, что, пожалуй, преувеличила свою усталость… «Бесстыжая и наглая девица, — тут же заявила ей совесть, — не успела осесть земля на могиле Агнешки, а она уж…» — Вы алхимик, госпожа…? — спросил змеелов. — Малгожата, — обронила она, невольно приседая в легчайшем ковирском книксене. В свою очередь, от него последовал вполне соответствующий поклон, не слишком церемонный, но правильный. На имперский, скорее, манер. — Можете звать меня Кеаллах, — представился змеелов. — Шепот обычно не убегает. Но она любит травы и прочий алхимический компонент. И как только почует… Она просит прощения, слышите этот? — Кеаллах. Надеюсь, вы знаете, насколько… — она раздула ноздри. — Насколько она ядовита! — Я знаю, насколько она полезный, — беспечно ответил он, пожелал ей доброй ночи и вышел. «Надо было попросить сцедить яда…» — пришла мысль удачная, но, увы, запоздалая
***
Они встретились на рассвете. Даром, что стояла такая рань, но пространство у Купеческих Ворот кипело уже обычным своим порядком. В город вкатывались телеги, шастали туда-сюда горожане, раскладывали торговые лотки, где-то блеяли овцы. Каэл крепче сжал поводья Тосканы. Он заметил их сразу, Рикарда и его парней. Купеческая длиннополая одежка сидела на них недурно, с первого раза не распознать, но если вглядеться дотошно… то явно под нею было что-то еще. Рикарда он знал давно — жесткие усы посреди сушеной трески; Каэл готов был поклясться, что теплая шапка с меховым подбоем прячет всегдашнюю его стрижку, нелепую, нестоличную, словом, под горшок. Это удобно, так полагал сержант. Его парни — один лысый, как коленка, другой рыжий, длинный, что твой великан, широкоплечий… Последний имел русые волосы до плеч, и задумчивое лицо. Стояли, перешучивались, спорили о чем-то… ну, купцы! Он подошел, представился, и они сразу, как по команде, вытянулись во фрунт. Каэл беззлобно выругался. — Парни, не забывайтесь, — хохотнул он. — Откуда, стало быть, будете? Какой везете товар? Зенан, Овен их звали… И Четырнадцатый, который длинный. Четырнадцатый. Вот так купцы… — Мыло везем, из Метинны. Продавать будем. В Ривии. — Дурак ты! Черные мы, что ли? Из Цидариса! Из рыбьих хвостов! — Из пёсьего сала! — Вольно, — шикнул на них подошедший Рикард, — два ящика везем, из Цидариса. Мыло — высший сорт! Брать будете? Аль, может, в охрану наняться хотите? И ухмыльнулся. — Ну, привет, Тренхольд, — сказал он, быстро пожимая ему руку, — снова в путь, а? — Во славу Темерии, старина, — подтвердил рыцарь. Повозка стояла неподалеку, запряженная спокойной лошадкой — та тихо фыркнула, кося глаз на Тоскану. В повозке, как оказалось, помимо действительных ящиков с мылом, лежала еще тьма всякого скарба, тщательно прикрытого сукном: большой походный шатер, всякие костровые приблуды, толстый моток веревки. Арбалеты. Мечи. Вскоре подтянулся нильфгаардец, лениво позевывая; кроме уже знакомой сумки, был у него чехол, длинный и узкий, и колчан, щетинившийся оперением, что недвусмысленно указывал и на сущность чехла. Медик еще и стрелял. Сперва он кивнул Каэлу, и поначалу держался особняком, но вскоре в беседу все же вовлекся, потому как Малгожата… задерживалась. Опоздала она примерно на час, но появилась, явно спеша, перетекая торопливым шагом через толпу. Извинилась даже. Сказала, что проспала, со всеми перезнакомилась, а потом отозвала Каэла в сторонку. — Этот тип, — спросила она, беспокойно глядя на Кеаллаха, — он что, с нами едет? — Да, он медик, — ответил Тренхольд, — а что такое? — Да змея у него, — тревожно кусая губы, отвечала алхимик, — весьма ядовитая. Ядовитая, слышишь, как смерть сама! — Я знаю… — отозвался рыцарь и кивнул в сторону рынка, — некоторые вон жонглируют гусятами! — Хорошо, — буркнула Малгожата и вдруг заулыбалась. — Напомни еще раз, — Каэл поглядел на нее серьезно, — почему ты согласилась? — Рыцарь, ты всерьез это спрашиваешь? Ну, хочу я, положим, доказать свою полезность на деле. Быть может, я хочу стать королевским алхимиком, а? — усмехнулась женщина. — Такого ведь ни за какие орены не укупишь! Каэл взлетел в седло, а повозка покатилась по тракту, ведущему в сторону Каррераса, и далее, далее — к перевалу через долгую гряду Махакама. Спокойная гладь озера и высокие, венчанные черепицей башни дворца еще нескоро пропали с глаз.