Ни клюв железный, ни стальные крылья
От стрел Геракла гарпий не спасут.
Залитый кровью и покрытый пылью
Во тьме герой творит свой страшный суд.
(Н.С. Гумилев)
В прорубленное прямо в камне узкое окно виднелись снежные пики, залитые хрупким серебром лунного света. Но внутри было тепло, внутри огонь бился на трех жаровнях, щедро освещая малую залу. Длинные пальцы, равно привыкшие и к мечу, и к чаше, держали пузатую медную кружку, но держали ее вдалеке ото рта, точно содержимое ее было оскорбительно. Бледно-зеленые, яркие, нечеловеческие глаза казались вратами во вселенную. – Я теряю терпение, жалкий карла! Или ты закрываешь врата сам, добровольно, присягнув ей на верность, или это делаем мы! – процедил голос, полный презрительного величия, остро отточенный, как осколок прозрачного льда. – Одного моего желания достанет, чтобы перенести в твои горы целый флот! И тогда ты потеряешь все, что имел. Ты падешь. Седая борода, убранная множеством серебряных бусин, немедленно разверзлась и с удовольствием поглотила содержимое другой кружки. Потом разверзлась еще – ее рассекла ухмылка. – Наконец-то ты заговорил. А то стелил мягко, да были, были у меня подозреньица, – ответствовала борода. – Так что и отвечу я тебе, как жалкому карлику подобает: задом я давлю такие предложения! Сам уберешься, али помочь тебе? Когда он закончил, в зале никого не было. – Давай, сукин сын, приводи сюда флот, – хмуро проворчал Брувер Гоог, староста махакамский, – не поленимся, выкопаем для тебя море.***
5-17 апреля 1303 года, Махакам Рваные куски неба уже светлели, когда по тракту промчался конный отряд из Каррераса. Поначалу они остановились у кучи эльфийских трупов, раздетых мало не догола, изучили сгоревшие дома и мост, иссеченный взрывом, пересекли его, ведя лошадей под уздцы, и направились к дому старосты. Было их шестнадцать, усталых, встревоженных темерцев в пропыленных гербовых табардах; вид их красноречиво свидетельствовал о том, что, получив известие, попусту они не прохлаждались. И все же – опоздали. Якоб вышел к ним сразу, едва завидев – и дел было невпроворот, и тревога за внука не давала сомкнуть стариковских глаз. Где-то он, что с ним сталось? Был бы живой, с ними бы и вернулся – горько подумал староста и спустился с крыльца. – Ну здравствуй, Якоб, здравствуй, – сказал комендант, явившийся лично; был он мужчиною средних лет, в кирасе, учитывающей, среди прочего, и его солидное брюшко, – рад, что пепелище здесь не застал. Неужто сами отбились? – Да где уж сами… Помогли нам добрые люди. А то пепелище и было бы, – вздохнул Якоб. – А что внук мой? Получили вы письмо? Или… – он помолчал, – на пожарище явились? Смущенно подернув ртом, комендант опустил руку на его плечо. – Мы его покуда в лазарете оставили. Живой твой внук, живой. Сказал, что стреляли в него, круп коню оцарапали, он и понес. Упал потом, ногу свихнул. Так и добирался, бедняга, в час по чайной ложке, до города, – объяснил он, покуда солдаты поили лошадей и ждали распоряжений. – Я, как только письмо прочитал, так сразу в седло и сюда. Спешили мы, как могли, только б лошадей не переломать. Ты прости уж, старина, что отмахивался. Так кто ж вам помог? – спросил он и сощурился. – Почем мне знать. Сказались-то купцами… Но как до дела дошло, кафтаны свои поскидали, и как давай биться, ну, сущие черти! Бомб своих понаделали, уж из чего, не знаю, из мыла, наверное, – рассказал, улыбаясь, староста, меж тем ощущая, как потихоньку валится камень с плеч, – да только, как по мне, купцы они или скрывают чего, мне до этого дела нет! Один из ихних совсем мертвый стал, по всей деревне куски собирали, других два вон в таверне лежат пораненные, невесть еще, выживут ли. Плиту выпишу из Махакама, пусть только имена скажут. Памятник справим. Так что ты мне их обижать не моги! – грозно закончил Якоб и упер руки в бока. Темерец пошевелил из стороны в сторону своими длинными, вислыми усами. – Да погоди ты, отец, с плитой. Авось, и выживут еще. Ежели надо, так мы лекаря из гарнизона пришлем, пусть только скажут, – сказал он торопливо. – Ситуация-то неловкая выходит… Королевской лилией кто попало письма не запечатывает, как бы скандала не вышло, вот оно что. Каэл Тренхольд, где он? Слышал я где-то это имечко, да вспомнить никак не могу. – Так в таверну ступай, там они все, и Каэл твой тоже. Кажется, он главным у них, мужик, вроде, что надо, – сказал староста. – Только, вроде, как раз его и подстрелили. Комендант направился прямиком к таверне, велев своим людям обождать. Скупо поприветствовав трактирщика, по его совету он поднялся на второй этаж, где наткнулся на Рикарда, мерившего коридор неспокойным шагом. Сержант заметил его, окинул взглядом и, как был – в кафтане, перехваченном поясом, вытянулся и отдал честь. – Мне нужно видеть Каэла Тренхольда, – без обиняков сообщил комендант, едва закончив с уставными приветствиями. Из комнаты напротив выкрался Ульф, поглядел на них с интересом, напустил дымных колечек и оперся на стену. – Сожалею, это пока невозможно, – ответил сержант. – Я за него. Говорите, ротмистр. – Да, мы не поспели вовремя, но не по своей вине. Определенные обстоятельства, можно сказать, форс-мажор, – сообщил комендант, явно намереваясь стоять до последнего. – Я бы хотел, чтобы вы отразили это в донесении в Вызиму. – Служу Темерии, – пожал плечами Рикард. – О чем вообще… Краснолюд пихнул его в бок. – Это что же, значит, не окажись тут нас… – медленно начал он, глядя прямо в серые глаза ротмистра. – Не окажись тут нас, значит… И вы бы потеряли деревню, имеющую стратегицкое расположение на Махакамском тракте, да? Защитнички! Протекторы! Тьфу одно! Комендант почернел, но промолчал, в упор глядя на Рикарда. Рикард скрипнул пальцами за спиной, глядя на низкий, потемневший от времени потолок. – Ульфгар груб, но, в целом, он прав, – выдавил он, наконец. – Есть у меня предложение, – значит, потер руки Ульфгар. – Рикард, мы же можем продать воинскую славу господину ротмистру, за сходную, стало быть, цену? Нам-то, торговому люду, она зачем? Ни зад подтереть, ни на хлеб не намазать. Ну, братец, твое слово? – Не намазать, – повторил Рикард, как деревянный. – Две тысячи, – постановил краснолюд. – Нет у меня с собой столько. Но идея мне нравится, – вздохнул комендант. – Тысяча двести. – По рукам, – кивнул Ульфгар и протянул ему целый букет беличьих хвостов – было их восемь, – остальных не нашел. – Со всеми поделишься, – прошипел сержант, как только они отказались от лекаря, от помощи и остались вдвоем и с деньгами, – это ж какой позор! – На тыщу двести не потянет? – хмыкнул краснолюд.***
Каэл очнулся, когда отряда из Каррераса и след простыл. Он увидел Кеаллаха, заснувшего рядом на стуле, увидел Четырнадцатого, лежащего на лежанке по соседству – Четырнадцатый спал и негромко посапывал. Как только Каэл завозился, пытаясь встать, Кеаллах открыл глаза и зевнул. Мягко придержал его за плечо. – Не делай этот, – сказал нильфгаардец. – Не надо вставать. – Мне выйти надо, – возразил Тренхольд. Медик молча протянул ему сосуд и отвернулся. – Неужто все так плохо? – спросил потом рыцарь. – Да, дружище, – грустно признал Кеаллах. – Нехороший твои дела. – Рассказывай, – выдохнул Каэл. Кеаллах взялся рассказывать о периферической нервной системе, о последствиях повреждения нервов, о современной медицине и ее возможностях, будто пытаясь за многословием своим спрятать самую суть. Точно мотыльки на огонь, на его лекцию стеклись все остальные и стояли, как дураки, с постными своими лицами. Все, кроме Ульфа. – Ты можешь объяснить по-простому? – не выдержал Каэл. – Так, чтоб я понял! – Я могу сшить этот нерв, но вряд ли этот поможет. Ты не будешь чувствовать свой нога. Может, пройдет время и случится чудный, – сказал медик, разводя руками. – Но, если отрезать, ты сможешь поставить хороший протез. Такой сейчас делают... Сбоку подошла Малгожата и положила руку ему на плечо. Пальцы у нее были мягкие и горячие, как угольки. – Мне очень жаль, – всхлипнула она. – Так жаль вас… Что ж мы их раньше-то не взорвали, – зрачки у нее расширились, она закусила губу и прошептала, не глядя ему в глаза. – Прости меня, Каэл Тренхольд… Каэл зарычал. – Пошли все вон! Оставьте меня в покое, вы! – закричал он, и, видно, что-то изменилось в его лице, потому как женщина отдернула руку и отшатнулась, как от удара. – Вы все! Пошли прочь! Дайте подумать в тишине и покое! Малгожата тут же выметнулась вон, а за нею потянулись и все остальные. Проснулся Четырнадцатый, проморгался и посмотрел точно так же, как все они, но промолчал, не сказал ни слова. Хоть кто-то умный! – Погоди, Зенан, – окликнул Каэл. – Оставь мне бутылку. Зенан вернулся и молча поставил бутылку на стул. Не примериваясь ко вкусу, он отхлебнул половину, будто простую воду. Какой паршивый самогон! То, что делегат от Темерии не имеет титула, кроме рыцарского, всегда можно объяснить неизбывной любовью короля к рыцарскому сословию и военному люду. Рыцарь Темерии не уступит иному графу из каких-нибудь других мест. Все это знают. Все к этому привыкли. Но хромой рыцарь, неспособный передвигаться без помощи костылей? О, Мелителе! Это уже скандал. Темерия, что еще примешь ты? Ты взяла жизнь отца и свободу матери, ты приняла полжизни и теперь хочешь взять часть моей плоти? А что взамен? Уважение, любовь, признание? Нет, Тренхольд, ты гончий пес, ты темерский бладхаунд, и все. Вот и все… Каэл попытался встать, опереться на ногу – и рухнул. Четырнадцатый дернулся, было, помочь, но глухо застонал и откинулся на лежанку, побледнев до состояния полотна. Нет. Нет! Это все самогон, это все проклятая сивуха заговорила. Нет! Фольтест – друг, Темерия – отчизна, и ничего выше этого нет. Если отчизне потребовалась его, Тренхольда, нога – пусть, он отдаст. Он тот, кто он есть. Таким и умрет. – Кеаллах! – глухо позвал он. – Кеаллах, где тебя носит? Давай, иди сюда, нильфгаардец! Режь меня, кромсай мою плоть! Покуда капитан принимал решение, Кеаллах сварил обезболивающее, лучшее, которое только смог, потрепав и без того потрепанные запасы компонентов, что оставались у Малгожаты. Она предложила ему свою помощь, глаза имея, как у совы, и медик вежливо отказался, клятвенно заверив, что справится сам. Сложно было не поверить этой теплой, исполненной искренности улыбке, и, облегченно вздохнув, алхимик прихватила с собою Зенана и отправились они в поля – возобновить ее запасы хотя б немного.***
Каэл сделал пару глотков, закашлялся и сплюнул. Потребовал, было, еще выпивки, сказав, что ею и обойдется, но медик сумел настоять, заметив, что рыцарь он или нет, а от болевого шока и закончиться может, а ему, Кеаллаху, это не надо. Остальное варево Каэл выпил с каменным лицом. Прибегнуть к помощи Рикарда все же им пришлось. Когда Кеаллах закрутил жгут вокруг его ноги, Каэл смотрел молча и как будто даже безразлично. Когда нож, бритвенно-острый с обеих сторон, кругом рассек ему кожу, рыцарь даже не дернулся. Заворчал глухо, сквозь зубы, когда медик подвернул полосу кожи, дюймов пять длиною, наверх. Ножницы стали касаться мышц, зажимы – ложиться на сосуды, и что-то стало сильнее воли – Рикарду пришлось силой удерживать Каэла, чтобы медик мог продолжать. Когда пила заскрипела по кости, Каэл не выдержал, закричал дико, перепугав трактирщика и его жену. А потом перестал кричать. Тщательно залатав все, что осталось от ноги, вышел на крыльцо Кеаллах – так хотелось свежего воздуха, не пропитанного запахом крови, так хотелось курить... Из-под крыльца вылетали колечки дыма – под крыльцом, на скамейке, сидел Ульфгар Дальберг, дымил и болтал короткими своими ногами. – Ну что? Жить будет, значит? – спросил краснолюд и протянул ему кисет. – На, покури. По лицу вижу – надо. Нильфгаардец кивнул, достал из поясной сумки полоску тонкой бумаги, насыпал в середину табак, скрутил все это вместе, прикрыл глаза и с удовольствием затянулся. – Эк ты не по-людски это делаешь, – хмыкнул Ульф. – Никогда больший… – сказал Кеаллах, не открывая глаз. На следующее утро слегла Малгожата – закашляла, не могла согреться даже под двумя одеялами, капризничала страшно – требовала хоть какую-нибудь книгу. У Якоба, благо, нашелся потертый, старый экземпляр Physiologus, в котором недоставало нескольких страниц. Добросердечные кметки притащили трактирщице пару куриц, чтобы она, значит, бульон варила для раненых да хворых защитников. Никто их не гнал, никто не требовал платы за постой, хоть и прошло уже несколько дней.***
Едва лишь воспаление начало униматься, Каэл стал рваться из благодарной деревни, точно полные штаны угольев имел. Несмотря на душеспасительные беседы, какими его потчевал Кеаллах… Он то и дело настаивал, что ничего не закончено, что жизнь продолжается, что и с худшими ранами живут люди. Как будто он сам этого не понимал! Нужно подождать, говорил медик – иначе рана беспокоить будет всю жизнь. Но не мог он ждать, не мог! Когда Рикард вернулся из Каррераса с палкой наподобие тех, что носили скеллигийские морские разбойники, рыцарь помрачнел снова. Это никуда не годилось. Для него не годилось! Эту дрянь он не сможет надеть еще несколько долгих месяцев, а значит, будет обречен на провал. Решив попытать удачу, Каэл позвал к себе Малгожату. Алхимик постоянно демонстрировала все новые и новые таланты, так отчего, хотя бы, не спросить? Она пришла, все еще кашляя, но уже на твердых ногах. Рыцарь показал ей деревянный протез и изложил проблему. – Я попробую, Тренхольд, – ответила она и ушла. Выпросив у Якоба возможность поработать в пустующей кузнице, она заперлась там, и только дым повалил из труб. – Похожий, ты первый, – предположил Кеаллах в ответ на растерянный его взгляд. Непонимание, похоже, куда отчетливей проступило на его лице. – На нее никто никогда не кричал, – объяснил нильфгаардец. – Хорошо, – ответил рыцарь, быстро засыпая. Хорошо, что еще остались на свете места, где никто ни на кого не кричит, где даже это может служить поводом для обиды. Хороши и благословенны, храни их Мелителе.***
Его потрясли за плечо. Каэл вздрогнул и открыл глаза, примеряясь к скупому свету, что пробивался в окно. Справа, свернувшись клубком, посапывал Кеаллах, и змея лежала у него на плече, слева на своей лежанке вовсю храпел Четырнадцатый, разбросав в стороны руки. В углу кто-то стоял. Каэл тут же пожалел, что под рукой нет меча. Он вынул из-под подушки кинжал. – Покажись, – велел рыцарь. В центр комнаты шагнул Овен. Темные его волосы спутались от крови, отсутствовало ухо, рука висела на рукаве, пропитанном красным. Он обошел Каэла кругом, и рыцарь заметил несколько стрел, что глубоко вонзились в его широкую спину. – Мне жаль, старина, – сказал капитан, – я этого не хотел. – За что? Почему я? – с горечью спросил солдат. – У меня жена осталась в Вызиме. Дочка маленькая. Ты знал? Нет, ты не знал, ты не спрашивал! – Ты не рассказывал, – возразил Каэл. – Я сообщу Тайлеру. Они не узнают нужды, уж это я тебе обещаю. – А меня им это заменит? – холодно поинтересовался Овен. – Лучше б это был ты. У тебя никого нет! Он видел его окровавленное лицо, он слышал его голос. Только глаз не видел, скрытых за опущенными веками… – Посмотри на меня, – велел рыцарь. Овен посмотрел – и мертвенного, зеленого свечения полны были его глаза. Каэл вскрикнул и проснулся по-настоящему. – Кажется, потихоньку привыкаю. Надо будет попросить еще змеиного зелья, – подумал он, обнаружив, что никого не разбудил. Но Тайлеру написать надо… надо написать.***
Ульфгар не соврал, поделился. Тем, кто остался цел и кому было скучно, это здорово помогло – в Каррерасе и бордель имелся, и игорный дом, так что по прошествии этих дней цидарийские купцы были бодры, веселы и с нетерпением ждали отъезда. Малгожата вывалилась из кузницы только на второй день, и вид у нее был встрепанный, как у человека, не спавшего больше суток. В руках у нее было что-то стальное, тяжелое, походившее на латную ногу со множеством ремней. Каэл, выбравшийся на крыльцо, оживился. Она, кажется, больше не обижалась – улыбка у нее была сонная, усталая, но довольная, когда она согнула ногу в колене, и что-то щелкнуло изнутри. Потом подняла рычаг, расположенный под коленом, и протез распрямился вновь. Проделав то же самое со стопою, она отдала протез ему, и он заметил, что внутри имелась выемка под обрубок – на рану протез давить был не должен. – Ну, полное дерьмо вышло, – развела она руками. – Сюда хотя бы шарниры, да где же их взять! И креплений целая куча… – Я твой должник, – виновато улыбнулся рыцарь. – До Махакама лучшего нельзя и пожелать. – Это уж точно, – согласилась она и взбежала по лестнице. – Доброй ночи, Тренхольд.***
Наутро они готовы были двинуться в путь. Как Кеаллах ни возражал, упрямо настаивая на том, что задержаться б еще на несколько дней, Каэл был непреклонен. Нога, дескать, и в седле заживать может не хуже, а Четырнадцатый уже ворчал, что в бордель ездили без него. – И без меня, – усмехнулся нильфгаардец. Их провожали всей деревней, и припасов насовали в дорогу, и Якоб заверил, что, хоть и придется обойтись без плиты, но в Верхнем Каррерасе им будут рады всегда. Горы встретили их ветром, пронизывающим до костей, но светило солнце, и ледники вдалеке сияли, и сосны на соседних холмах гудели и трепетали, как трубы. По склонам росло много прошлогодней еще брусники – переспелой, перемороженной, крупной и очень вкусной. Серый серпантин тракта карабкался все выше к перевалу, и вскоре начал встречаться снежник. Еще немного – и стало не до красот. Лагерь стало видно в самую последнюю очередь. Сперва зябко веющий ветер принес запахи – запах гнилого мяса и неглубокой выгребной ямы, запах готовящейся еды и множества животных; за запахом последовали звуки – кони, коровы, овцы и вся прочая живность, судя по всему, была голодна, но все еще уповала на благополучный исход. В ямах поодаль от лагеря ворчали и рылись псы, а сам он стоял на просторной площадке рядом с узким ущельем, по обеим сторонам от которого вздымались крутые скалы, подняться по которым без должной сноровки, и всех необходимых приспособлений, было решительно невозможно. Вход в ущелье был перекрыт. Врата, закованные в железо, врата, по центру которых красовался герб Махакама, заметный издалека, и висящий под те гербом внушительного размера замок на тяжелой цепи – все это не оставляло и малой надежды на то, чтоб проникнуть незамеченными на ту сторону. Рядом с вратами возвышалась домина, сложенная с большим мастерством из крупных камней – очевидно, там и ютилась охрана врат. В центре лагеря разросся стихийный рынок, где покупали, продавали, ругались, меняли и проигрывали в кости и то, и это, и все, что есть на свете. Там же звучал о последних днях надтреснутый проповедник. Отряду едва удалось разместиться, и без препирательств дело не обошлось. Покуда Полоски на скорую руку возводили лагерь, состоявший из одного шатра, кругом бегали дети, явно имеющие отношение к повозке, стоящей неподалеку – ее борта украшало изображение распахнутой книги. Рикард, было, гаркнул на них, но Кеаллах укоризненно на него посмотрел и отозвал детвору в сторонку – показывать им фокусы с Oxyuranus Coratus. Они, что странно, совсем ее не боялись. Каэл с трудом спешился и впервые пристегнул к себе железный протез. Согнув его под нужным углом, попробовал пройтись. Было неудобно, непривычно, и рана давала о себе знать, но так было лучше, чем совсем без ноги. Нет, не было лучше. Каждый шаг острой иглой вонзался во все его существо. Он кивнул Ульфгару, и вместе они направились ко вратам. Еще до того, как они подошли, из каменной домины навстречу им выступил краснолюд – шлем его был открытым, пряча только нос, в черной бороде красовались три серебряных бусины, но тело прикрывал доспех и крепкий, и полный. Каэл представился и поклонился ему в знак уважения, прижав руку к груди. На среднем пальце сверкнула золотая королевская лилия. – Я действую по поручению Фольтеста, короля Темерии и сюзерена Махакама, – медленно, с веским значением поведал рыцарь. – Мне и моим людям нужно попасть на ту сторону гор, и пересечь их без промедленья. Краснолюд откашлялся, помрачнел и покачал головою. – Понимаю. Я все понимаю, но пропустить не могу, – глухо откликнулся он. – Primo, староста наш выразился вполне недвусмысленно – никаких исключений! Так и ежели вам на голову камень какой упадет, али шею себе сломаете, то и Фольтест нас не похвалит. Secundo, ежели я одних пропущу, то и другие полезут, и третьи, а у меня тут всего пять парней стоит, – он с тревогою посмотрел на лагерь. Каэл гневно раздул ноздри, но сдержался от бранных слов. – А придумать-то что-нибудь можно, господин краснолюд? – спросил он. – Не желаю вас тяготить, но мое дело – дело государственной важности. – Альбрих я, Альбрихом меня кличут, – степенно представился страж и оглянулся на врата. – Разбирать-то еще неделю будут, не меньше. Могу весточку послать к старосте, авось быстрее успеет обернуться… Ульфгар шагнул вперед и распахнул гамбезон. Под ним обнаружилась застиранная рубаха, а на ней, на толстой цепи висела эмалевая подвеска, белые линии на лазурном фоне. – Ты, братец, зубы-то мне не заговаривай, – буркнул краснолюд, – людей ты можешь не пропускать, но я-то свой, я – Дальберг! Дело у меня в Махакаме, а эти вот – со мною они! Альбрих прыснул со смеху, так, что бусины в бороде задрожали. – А я из Гоогов буду, – заметил он, широко ухмыляясь, – так и чего дальше? Ульфа перекосило. – Может, обсудим еще, у кого пик повыше? – Нахрен иди, – прошипел Ульфгар. – Сам иди нахрен, – невозмутимо возразил страж. – Обнимемся, вместе пойдем? Он тяжело вздохнул и повел рукою в сторону тропки, круто и почти незаметно вившейся среди скал. Там не проехала бы ни одна телега. – Ладно. Надоели вы мне, да и дело, говорите, самоважное… – задумчиво пробормотал Альбрих. – Ничего не обещаю, но, может статься, Верхний Гарнизон вас пропустит. Только ночью идите, чтоб не видел никто, и, если телега есть – оставить придется. Не пройдет телега. – Оставить? – вскричал Ульфгар. – Какая блажь! Оставить, значит! Ничего не оставлю! – Дурак, – усмехнулся краснолюд и посмотрел на Каэла. – Театрал. Каэл промолчал. Покупателей на телегу и на лошадей Полоски сами нашли – пусть предлагали немного, но все лучше, чем бросать лошадей волкам на съедение, а они крутились неподалеку и, время от времени, слышен был вой. Ульфгар успел прервать сделку, громко возмутившись, что ему, дескать, нужно возвышение, с которого его увидят все. Кафедра нужна, как у аукционистов, и телега вполне годится. Вернулась Малгожата, на ходу запихивая в сумку два тонких томика, и решительно сгребла один эльфский лук и колчан со стрелами. – Так я смогу не попадать почаще, – засмеялась она и блеснула глазами в сторону Кеаллаха, – поучишь меня потом? Нильфгаардец склонился в насмешливом поклоне и возражений не нашел. А Ульфгар взялся за дело – вычистил и заштопал беличьи гамбезоны, что мог, то привел в порядок – и распродал. Люди брали. По ночам замерзала вода, а теплой одежды на всех не хватало. И луки продал, и колчаны – вокруг лагеря крутились волки, а лук в этом деле сподручнее топора. Полоски тем временем развели костер из тех дров, что прихватили с собою, и на вертеле запекался небольшой барашек, которого тут же, в лагере, купили и ободрали. Не побегать ему было больше по зеленым холмам, оставшимся внизу, не пощипать сочной травки... Ульфгар вернулся довольный, и каждому швырнул по мешочку. – Это за беличье барахло, – сообщил он, – мы ж вместе их били, как не крути. Кеаллах, пошипев на змею (она переползла ему на плечо), заглянул в мешочек и радостно кивнул краснолюду. Каэл сунул в сумку, не глядя. Малгожата покачала мешочек в руке. – С тобой приятней иметь дело, чем мне показалось поначалу, – сообщила она, посмеиваясь. Долго еще барану было запекаться. – Ну-ка, – усмехнулся Зенан, пересчитывая доставшиеся ему монетки, – а что бы вы сделали, если б разбогатели? Уж наверняка не сидели бы здесь и не ждали, когда испечется этот распроклятый баран, а? – Это такой игра? – оживился нильфгаардец. – Как, хм-м… правда или действие? – Типа этого, – ухмыльнулся боец. Все внезапно задумались. – Ну, я б, наверное, таверну купил, – вздохнул краснолюд, – хорошую таверну, где-нибудь на перекрестке дорог. Только, значит, чтоб подальше от Вызимы. – А я не знаю… – Малгожата повела плечами, – временами я езжу… вернее, ездила к дяде в Ковир. Там хороший заработок, даже лучше, чем в Новиграде. Была б голова на месте… – Тут не про заработок речь, а про состояние, как я думаю, – предположил Ульфгар, ковыряясь палочкой в зубах, – так, Зенан? – Ну да, – согласился боец, – про состояние. Как у всяких графьев. – А, тогда ладно. Тогда бы я салон держала. Моя матушка одно время держала, но накладно выходило, перестала потом. Зато однажды ее именины посетил сам мэтр Лютик! Хороший он человек, чуткий, и песни чудные, – заулыбалась женщина, окутанная добрыми воспоминаниями, но вдруг вскочила, замахала руками. – Хотя стойте! Нет-нет-нет! Корабль. У меня был бы корабль! Он избороздил бы все моря, от полярных до южных, почтил бы швартовкой все берега, я бы своими глазами повидала весь мир! О! Да. Так и было бы. – Реки я еще согласный терпеть, – задумчиво вступил Кеаллах. – Но море? Бескрайний бездна? Только безумцы способны на этот! – А я бы замок в порядок привел, – Каэл взял нож, надрезал бараний бок, но тот еще не пропекся, – и фехтовальную школу открыл бы. Благотворительную. – Сам бы учил? – хмыкнул Рикард. – Почему бы и нет, – улыбнулся рыцарь. – Сам, конечно. – Замок? – Малгожата наклонила голову вбок. – У тебя есть настоящий замок, и ты в нем не живешь? – Замок, – подтвердил Каэл. – Холодная полуразрушенная башня и две деревни в округе. В Вызиме мне уютнее, но это другое, это – память моего рода. – Тренхольдовка, небось, деревня-то? – хрюкнул Ульфгар. – Как ты догадался? – удивился рыцарь. – Песьи Ушки. И Тренхольдовка, да. – Ушки! – взревел Четырнадцатый. – Песьи! – А ты, Кеаллах? – спросила Малгожата, лукаво блеснув глазами. – А ты бы что сделал? Есть у тебя мечта? Нильфгаардец отложил стрелу, на которой правил оперение, и отчего-то тяжко вздохнул. – Никогда о такой не думал, – ответил он и едва заметно покраснел, – спустил бы все на красивый женщина и хороший вино. Что осталось бы, то проиграл. Зачем усложнять простой вещи? – Наш человек! – хохотнул Зенан. – В следующий раз без тебя не поедем! Каэл еще раз проверил барана и принялся нарезать ломти. «Врешь зачем-то… – подумала алхимик. – А зачем врешь?» Какое-то время только жующий слышался звук, да потрескивание костра. На вертеле осталось немного. – А я бы не стал пропивать, – Четырнадцатый, утирая рот рукавом, с каким-то вызовом поглядел на Зенана, – я бы, может, людям помогать стал. Сколько их на свете, кому помощь нужна – не только шлюхам, поди! Хотя им в первую очередь, – добавил он торопливо. – Не ожидал от тебя такого, – хохотнул Зенан и сделал вид, что отодвинулся, – это же не заразно? – Это же выбирать надо, – возразила Малгожата, – с умом выбирать, кому помогать. Некоторые никакой помощи, кроме хорошего пинка, не заслуживают. – Это, например, кто? – поинтересовался Каэл. – Это, например, эльфы. Нет, дело ясное, что не только они, – отвечала алхимик, вороша веткою бледные, пышущие жаром угли, – вообще кто угодно, кто в хлеву живет и других обвиняет в этом. – Кто же тебе так насолил? – спросил краснолюд. – Знавал я хороших эльфов и отвратных людей. И вторых, значится, было гораздо, гораздо больше! – Свояк насолил, – призналась женщина, – сестра с ним спуталась, а он ей и близко не пара. – Не бывает плохой человек, – заметил Кеаллах, заканчивая с последней стрелой, – бывает человек несчастный. Оступившийся, глупый – тоже бывает. – Как и хороших белок, – согласился Зенан. Ульфгар отправился к телеге букиниста, схватил пару детей, дал им по паре монет и что-то стал объяснять. Вскоре по всему лагерю забегала детвора, всем и каждому объясняя, что, дескать, завтра, в полдень, вот там, на краю площадки, аукцион, стало быть, будет проводиться. Редкие товары из дальних стран, значит, почти за бесценок отдавать станут. Краснолюд удовлетворенно послушал, послушал – и подошел к Малгожате, потрепал ее за плечо. – Слышь, мазелька, помощь твоя нужна, – сказал он. – С мылом бы что-нибудь придумать. Воняет оно, что пес шелудивый, значит! Кто ж его купит, тем более, целый ящик? – Никто. Несколько кусков, может, и продашь, – согласилась Малгожата. – А переваривать я не стану, емкости такой нет у меня. – Да переваривать и не надо! – успокоил Ульф. – А вот, может, полить чем сверху, чтобы веселей пахло? – Глупость, конечно... Но попробовать можно, – подумав, ответила она. – И это, слушай. У меня пять склянок «Могилы Адды» с собою. С руками оторвут, если презентовать как следует. Передерутся. А деньги – пополам. Ну? – Что еще за могила? – поморщился краснолюд. – Да консервант это, консервант, – объяснилась алхимик, – чтоб продукция не портилась по жаре. Или трупы, положим. Польешь «Могилой» – и еще неделю простоят. – А! – оживился Ульфгар. – Это можно. Так бы сразу и говорила!***
Ночь, как это бывает в горах, подступила внезапно – вот, казалось, солнце стояло еще высоко над горами, а вот уже сгустилась темень, а в ней сверкнули частые звезды. Ульфгар забрался в шатер, отправились спать Полоски, оставив Зенана в карауле, и у костра оставалось трое. Каэл не торопился вставать, памятуя о том, как дорого ему обходится теперь каждый шаг, Кеаллах играл со змеею, которой было тепло у костра, а Малгожата поглядывала на отсыревший шатер, думала о том, что и одеяло, наверняка, отсырело, и тоже не торопилась. – Расскажи нам о Мехте, – попросил рыцарь, разворачивая тряпку, в которой прятался точильный камень, – расскажи что-нибудь о себе. Кеаллах поднял голову и посадил Шепот в сумку. – Жар с равнин, Тренхольд! Что я могу рассказать тебе о Мехте? Об озерах и реках, полных рыбы, о светлых холмах близ пиков Тир-Тохаир, о густых лесах, что шумят, как прибой, только лучше? О людях, что грезят свободой? Я покинул его в чреве матери и никогда не был там больше. Они не стали убивать ее вместе с отцом – они изгнали ее в Корат, они рассчитывали, что Сковородка доделает работу за них, – заговорил он, неотрывно глядя в огонь. – О Корате я могу тебе рассказать! Если днем тебя не сожжет солнце, а ночью не съест ни скарлетия, ни скорпион, если ты найдешь воду и у тебя ее не отберут – то, может быть, ты и выживешь. Мою матушку отыскали кочевники, отыскали и приняли в свой род. Когда я вырос, то отплатил им за их доброту. Платил так долго, как мог. Но она просила меня о другом… Малгожата затаила дыхание и оторопело распахнула глаза – ни одного слова он не произнес неправильно, за весь свой длинный, горький монолог он не совершил, противу обыкновения, ни одной ошибки. Неважно было, как это объяснить – быть может, он хорошо знал всеобщий, но зачем-то притворялся, что нет, или причина была иная – но свидетельствовало все это о крайней степени душевного волнения, не иначе. – Мне жаль, что это произошло с тобою, – вздохнул Каэл, доставая клинок из ножен и внимательно осматривая каждый дюйм, – жаль, что Нильфгаард произошел со всеми. И стал точить меч – с остервенением, точно точил его на бой со всей империей. – Не бери в голову, Тренхольд, – ответил Кеаллах с искренней, теплой своей улыбкой, – не надо переживать за я. Все полный порядок. И, чтобы утвердить их в этой мысли, принялся скручивать самокрутку. – Я рад, – ответил рыцарь, не отрываясь от своего занятия. – Ох, надеюсь успеть. Слишком уж медленно мы движемся, а время бежит... – Я тоже надеюсь, – последовал ответ, – с нетерпением жду встречи с герцогом вар Ллойдом… Бумага лопнула, и табак просыпался наземь. Малгожата опустила глаза, чтобы не выдать волнения. – Костер вот-вот погаснет, вы что, не видите? – незамедлительно сказала она, и голос был самый жалобный. – Подкиньте дров, холодно! Кеаллах тут же встал. – Да пусть его гаснет. Спать уж пора, – возразил Каэл, пряча меч в ножны, – засиделись мы что-то.***
Малгожата плохо запомнила, как оказалась в общем шатре, с головою, точно гусеница, спрятавшись в своем одеяле. Дергался, отчего-то, не глаз – большой палец на левой руке. Она его придержала, и палец перестал. Она вспомнила – в Мехте было восстание князя Рудольфа. Нет, Рудигера. В каком году оно было? В 1263? Или в 1265? Но, так или иначе, ровесником Тренхольду Кеаллах не был, скорее ей. Нет, Рудигер здесь не при чем, но ничего другого в голову не приходило, не вспоминалось. Она выскользнула из-под одеяла, дрожа то ли от догадок своих, то ли от ночного холода, и, прокравшись мимо спящих, отправилась будить букиниста. К полуночному визиту он отнесся с бесконечным терпением, но книг по новейшей истории Нильфгаарда у него не оказалось. Малгожата поблагодарила пожилого книжника, выругалась сквозь зубы, покинув его повозку, и вернулась под одеяло. Поговорить с ним, рассказать, что обо всем догадалась? Полная ерунда! Какие у нее доказательства? Либо улыбнется этой своей нильфгаардской улыбкой, и скажет, что она все придумала, или… змею натравит? Oxyuranus Coratus, прямиком из пустыни Корат! Таскает ее с собой. Черт бы подрал тебя, сын вольного Мехта! Или рассказать Тренхольду? Она была уверена, что он снова не услышал того, что важно, пропустил все мимо ушей. Темерец! Офицер и цензус. Обнять и плакать! Выгонит ведь... без разговоров выгонит… Какая бы у него там ни была темерская тайна, для которой нужен алхимик, такого риска он не потерпит, выгонит прямо здесь. И погибнут тогда все эти возвышенные мечты о праведной мести. Она решила ни с кем об этом не говорить, до первой попавшейся библиотеки, в которой все же найдется новейшая история империи. Ей только удостовериться... И тогда она придумает, как с этим быть. Но в том, что Кеаллах Сервили Акрифф аеп Ральдарн, медик и лучник, умевший говорить на чистейшем всеобщем, но тщательно это скрывавший, ищет смерти герцога вар Ллойда, отца туссентской княжны, сомнений не было никаких. Ave Caer`zaer, morituri te salutant! Что Малгожата поняла наверняка – легкой и беззаботной эта экспедиция уже не будет. Сперва Овен. Потом Тренхольд. Теперь это… «Хорошо… – подумала она, – хорошо, что не купила палатку!» И уснула под мерный храп Зенана.***
Едва развиднелось, а Ульфгар уже был на ногах, как, впрочем, и половина лагеря, и где-то раздобыл краски. Рисунки, что он малевал на телеге, большей частью были вульгарные, но смешные, а на самом видном месте вывел он надпись, напоминавшую о пользе и необходимости личной гигиены. «Мойте руки перед и зад» – гласила надпись. Краснолюд уже закончил, и теперь отмахивался от Четырнадцатого, советовавшего ему подправить вот здесь, а тут и вовсе нарисовать по-другому, а народ, сманенный детворой и заскучавший за время вынужденной стоянки, уже стекался к их лагерю, ожидая если не хлеба, то зрелищ. А сучья дочь Малгожата опять проспала, и теперь торопливо доделывала в шатре свое снадобье! Ульфгар не разбирался во всех этих притирках и не собирался начинать, просто вылил в ящик полную склянку ароматной жижицы, которую она принесла, а сама она вернулась в шатер – ведь встала так рано, и все утро бегала по округе, в поисках хоть каких-нибудь цветов и всего, что годилось. – Первое средство от дизентерии, и холеры, и другой различной хвори! Мойте руки перед… и зад! – возгласил Ульфгар, взгромоздившись на телегу. – Первоклассное, нежнейшее мыло! Лицо будет, как жопа младенца! – Из Цидариса, – сообщил Зенан. – Из песьих ушек, – добавил Четырнадцатый. Каэл ушел за шатер – подальше от этого позора. Зрители покатывались со смеху, но мыло брать не спешили. Ушло три куска, четыре – вот и вся мыльная торговля. В передних рядах появилась стройная женщина в темно-лиловом платье, повела породистым носом, подошла ближе. Помахала рукою перед ящиком. – Беру всю партию, – заявила она, – но только с одним условием… – О, милсдарыня, вот это да! – откликнулся Ульфгар. – Поздравляю вас, значит! Ни на минуту не пожалеете! Гладкая кожа, вечная молодость! – Ты за дуру-то меня не держи, краснолюд, – прошипела женщина, заглядывая ему прямо в глаза, – эта ерунда никому не интересна, ей ломаная крона цена. Мне рецепт нужен. И твой парфюмер. Зови давай. – Обижаете, милсдарыня, первоклассное мыло! – возмутился краснолюд, достал кусок, понюхал и закатил глаза от мнимого блаженства. – Тысяча пятьсот, – сказала она, и у Ульфгара слова застряли во рту. – Малгожата, девка, а ну давай живо сюда! – крикнул он, обернувшись назад, и уже догадываясь о последствиях. Но, выбравшись из шатра, алхимик одарила его ровно одним испепеляющим взглядом. Четырнадцатый шептал что-то Зенану. Малгожата подошла, вопросительно уставившись на Ульфгара, но быстро заметила женщину в красивом лиловом платье. Лицо у нее стало напряженное. Терпеливое. – Чем обязана? – Смело, – сказала женщина. – Очень смело. Я бы сказала, новаторски. Алхимик снова взглянула на Ульфа. – Душевная свобода, поиск истины, тайны женской души! – разразилась женщина в лиловом платье. – Фиалка и горечавка, гиацинт и дубовый мох, зимнее яблоко, ирис и всего одна капля белого мускуса, – возразила Малгожата. Ульфгар просто слушал. – Пойдете ко мне в ученицы? – предложила женщина, растягивая губы в улыбке, только их и коснувшейся. – Две с половиной тысячи в месяц в виде стипендии. Такой талант нельзя зарывать в землю! Малгожата беспомощно оглянулась в поисках капитана Тренхольда, но его нигде не было. У Полосок лица были сочувствующие, но ясно говорящие – давай-ка сама. – Это большая честь для меня, – сказала она и церемонно поклонилась. – Но я связана контрактом с этим господином, – палец ее указал на Ульфа. – Трехлетним контрактом. И прошла только половина этого времени. Ульфгар выпучил глаза, но промолчал. – Сколько бы он вам не платил, – холодно продолжила женщина, – я заплачу вдвое больше. Малгожата кинула на Ульфгара коварный взгляд, будто размышляла над предложением. – Простите, но вынуждена отказать. Видите ли, у вас просто не хватит денег. Мой контракт… Он подразумевает… – она улыбнулась самой светской улыбкой из тех, какие имела, – подразумевает, что я могу стать личным парфюмером Брувера Гоога, старосты махакамского. Мы направляемся к горе Карбон. – Ах, вот как… Жаль, что я опоздала, – недоверчиво произнесла женщина, погрузила руку с острыми ногтями в свою сумочку, и извлекла оттуда пузатый мешочек, – мне от вас нужна только расписка, что вы больше не будете использовать этот рецепт… В коммерческих целях. Ульф нацарапал расписку, поставил подпись, поставила подпись и Малгожата. Женщина перебросила мешочек в жадные лапы краснолюда. – Можете не пересчитывать, там ровно полторы тысячи крон, – сказала она на прощание, без тени любой улыбки. – Шисейна Фатинье. Это мое имя, на случай, если вы передумаете. Носильщик, следовавший за нею, забрал ящик с мылом. Когда она ушла, Малгожата прыснула со смеху. – Не, ну вы видели? – спросила она у Полосок и Ульфа, все-таки объявившего перерыв для одного того, чтоб пересчитать содержимое мешочка. – Да это просто нашлось в горах этим утром! Мы с Кеаллахом ходили, это он половину нашел… Тайны, чтоб ее, женской души… – Брешешь, как дышишь, – сказал краснолюд и похлопал ее по плечу. После он еще долго торговал беличьими сапогами и тем, что привез с собой. Что-то за хорошую уходило цену, иное приходилось отдавать за бесценок, лишь бы не бросать так, совсем уж безвозмездно. Впрочем, Ульфгар лучше бы голой задницей сел на ежа, чем позволил кому-нибудь догадаться, что почти ничего из этого он взять с собою не сможет, и потому торговался до последнего, самозабвенно и всласть. Кошель становился все тяжелее, и душа пела. Он не был уверен, что у зрителей остались деньги на девкино колдунство, что продуктам позволяет не пропадать, но решил, что накинет из своих, если нет – выручка позволяла. Все-таки неплохо они вместе сработали, нажить на мыле больше тысячи он и не мечтал. – И гвоздь нашей аукционной программы! Могила в аду – лучший способ сохранить ваши припасы! – гордо сообщил он, демонстрируя большую колбу с мутной, белесой жидкостью. – Могила в аду! – Самогон, что ли? А давай! – крикнули из толпы. – Двадцать! – Да какой тебе самогон! Могила в аду! – возмутился Ульфгар. – Хучь мясо польешь, хучь масло, хучь труп своей полюбовницы – не испортится нипочем, значит, как свеженькое будет, когда откроют врата! – Я и так уже сжег… – А я засолил! По старинке! И уксусом еще сверху! – Ну, тридцать! – вперед протолкался мужчина в фартуке, покрытом застарелыми бурыми пятнами. – Все заберу! – Отравой торговать будешь? – Какая тебе отрава, дурак? – вспылил Ульфгар. – Никакая это не отрава! Первостатейное зелье, значит, даже для детей безопасное! – А я вот люблю, когда продукт натуральный! – еще один голос, женский. – Когда корову при мне забивают, да на кусок самой указать! – Ну и люби себе, баба, а я убытки несу! – взвился кто-то еще. – Сорок! – Пятьдесят! – Пятьдесят пять, – сказал мужчина в фартуке. – Последняя цена. Больше не дам. Больше себе в убыток. – Пятьдесят пять – раз! – объявил Ульф. – А чем докажешь, что «Могила Адды» настоящая? – Иди и понюхай! – А ты попробовать дай! – Иди, в глотку залью. И что нам, неделю ждать? – Всем ждать! – Пятьдесят пять – два! – Так дашь попробовать? Шестьдесят! Но плачу чеками. Вивальди принимаешь? – Монеты, монеты мне давай! – Нет ужо монет. Да не ломайся, лучше все равно никто не предложит! – Шестьдесят – раз… Толпа хранила молчание. – Шестьдесят – два… –…три! Продано! Ульф получил чек на триста оренов, но не сразу понял, что надурили его, как ребенка. Чек был ненастоящий, такой чек не стоил ничего. И печать, пусть и хорошего качества – поддельная, и тонкой металлической полосы по краю не было и в помине. Краснолюд разозлился не на шутку. Никто не смел обращаться с ним, с Ульфгаром Дальбергом, точно с каким-то безмозглым фраером. Он обратился к Альбриху, и страж из клана Гоогов, пусть и не сразу, согласился помочь. Податель фальшивых чеков оказался за решёткой, склянки у него отобрали, и краснолюд перепродал их тому мужчине, что в фартуке. Тот ломаться не стал, хоть и пришлось скостить цену. Но двести сорок полновесных оренов Ульфгар все-таки получил. Деньги, вырученные за мыло, Ульфгар поделил на две равные кучки, потом подумал и десяток монет переложил из одной в другую. – Сохраннее будет. На, пусть уж у тебя полежит, – сказал он Каэлу, протягивая один мешочек. – В Ривии отдашь, значит. За полторы тыщи толкнули мы мыло ваше сраное. Из Цидариса. – За сколько?! – поразился Каэл. – За полторы тыщи, глухой ты, что ли? – повторил Ульфгар. – Тут половина. Он хотел проверить, будет ли Каэл пересчитывать, недосчитается ли монет. Но Каэл пересчитывать не стал, сунул в сумку и покачал головой. – Может, пора переквалифицироваться в торговца мылом? – усмехнулся рыцарь. – Могу охранником взять, – предложил краснолюд, – десять процентов от общей выручки. – Маловато, – возразил Каэл, – побуду уж капитаном. Покуда велась бурная эта торговля, Кеаллах раздобыл где-то лучную мишень, и вот уже пару часов, убравшись подальше, чтоб никого ненароком не подстрелить, Малгожата под его руководством нещадно мучала лук, а лук мучал Малгожату. – Нет. Нет, это все ерунда, – сердито сказала женщина. – Мне нипочем не попасть. Можно, я подойду поближе? – Неможный, – возразил нильфгаардец, отошел еще шагов на тридцать и пустил стрелу в цель, – малый час назад ты говорила, что и натянуть его не сможешь. Она не удержалась от смешка. Ну да, говорила. Точно говорила. Только вот поняла с первого раза, что он имел ввиду. Но как было отказаться от искушения, чтоб повторил? А потом – чтобы встал сзади, дыша ей в затылок, и стал править стойку? Она даже сердилась на себя, что пускает в ход этакую благоглупость, но ночные откровения делали сложными те вещи, что могли быть такими простыми… да и палатки у нее так и не появилось. И черт бы с ней, с палаткой. Добраться бы до библиотеки… – Еще полдесятка выстрел, и сможешь отдохнуть, – сказал Кеаллах. На третий выстрел она попала. Да, попала – в самый краешек мишени. Но съездила тетивой по руке – это было чувствительно даже сквозь дублет. Расстегнула пуговки, закатала рукав, посмотрела – так все и есть. Синяк грозил быть размером с блюдце. – Если белка будет стоять на место, то считай, что попала, – похвалил нильфгаардец. – Да что вы пристали ко мне со своими белками, – возмутилась Малгожата, – глаз бы мой на них не глядел! – и, видно, от возмущения ни четвертый раз не промазала, ни пятый.***
Они выступили в предутренний час, когда лагерь уже заснул, но еще не проснулся. Даже Тоскана, и та не заржала, осторожно переступая в нескольких метрах от своих товарок, провожающих ее тихим ржанием. Тропка была крутая, но лощадь со всадником на спине пройти там еще могла, и то приходилось подчас спешиваться, медленно привыкая к искрам, летящим из глаз, и вести ее в поводу. Эльфийский торрур Каэл приторочил к седлу, а иной поклажи у него и не прибавилось. Снега становилось все больше, временами и по колено становилось, и даже глубже порою было, и снег этот стал нетоптан, лег девственной пеленой, стоило им подняться не так уж и далеко. Все сделались на удивление молчаливыми, даже Полоски, и те притихли. Они прорывались вверх, мрачные и промокшие, как вечер в ноябре, хотя было раннее утро. Прорывались, пока Рикард не наткнулся на следы. В каждый из них, начинавшихся у обрыва и уходящих вверх по склону, глубоко отпечатавшихся в снегу, мог кто-нибудь сесть. – Жар с равнин! – выпалил Кеаллах, торопливо вынимая лук из чехла. – Это что за гигантский жаба? Четырнадцатый встряхнул головой и потянул из петли двуручник. Зенан обрел сходство с переполошенным яйцом. Рикард шевелил усами. Каэл подъехал ближе и взглянул на след. – Сам ты жаба, – хохотнул Ульфгар, добравшись по пробитой ими колее, – тролль это, тролль. Скальный. – А м-м-можно нам тропинку без троллей? – подала голос Малгожата. – Мои чулки пока промокли только понизу, и пусть так и останется! – Боюсь, что эти следы ведут как раз туда, куда нам надо, – заметил Каэл. – Будьте начеку, парни. Возможно, придется драться. – Да ты сдурел! – прикрикнул на него Ульф. – Положить нас всех хочешь тут, значит? Драться он будет! С троллем! Есть бухло у кого? Больно уж на него они падкие... Все, что они захватили из лагеря, уже кончилось – Зенан извлек последнюю бутылку, в которой плескалось на донышке. Ульф выругался, и они двинулись дальше. Мост был стрельчатый, своды его намертво упирались в скальные откосы. Далеко внизу бушевала горная река, а камень был так гладко тесан, что, казалось, мог бы сиять на солнце. Но солнца на небе не было. Важно было не это. Важно было, что проход по мосту запирал живой камень, и камень глядел на них большими, как плошки, серыми глазами – без ненависти, будто бы даже с любопытством. У камня была спина, покрытая острыми скальными обломками, был низкий нависший лоб, пышная грудь и около пятнадцати футов роста. – Это не тролль, – удивленно выдохнул Каэл, – это троллиха! – Что, отказываешься с ней драться? – скептически уточнил Ульфгар Дальберг. – Капитан Тренхольд, есть у меня план, – вкрадчиво сказала Малгожата, во все глаза уставившись на троллиху. Та, впрочем, покуда они не приближались, вела себя довольно миролюбиво. Только глядела на них. – Делись, – велел рыцарь. – Ты можешь с нею обручиться, – невозмутимо и громко сказала женщина, – и она даст тебе… Волшебный древний меч… Рыцарь ругнулся, но рассмеялся, пусть и не поспевая за остальными, и двинул Тоскану шагом. – Мы не причиним тебе зла. Нам нужно попасть на ту сторону! – выкрикнул он с безопасного расстояния. – Мы не тронем тебя и сразу уйдем! – Люди не пройдут. Люди вон! Карлики вон! – сказала троллиха, и голос ее был подобен грохоту камнепада. – Ял-Яло не пропустит! Ял-Яло послушная! Королеву пропустит, а не люди в железках! Не карлики тоже! – Чего ты хочешь? Что тебе нужно? – продолжил Тренхольд. – Какая еще королева? Троллиха расплылась в счастливой улыбке – лицо точно пополам треснуло. – Королева Зимы, что грядет властвовать над землей и над горой! – сказала она. – Ее Ял-Яло пропустит, ее пропустит, а люди нет! Люди убираться вон! Золотой соподин не велел! – Так есть у нас королева, – решил попытаться рыцарь и, заодно, вернуть шпильку. – Вон же стоит. Стоит только зазеваться, и вот уже исполняешь приказы! – Ял-Яло не глупая дура! Она умная! Она знает! – нахмурилась троллиха. – У королевы должна быть корона! Нет короны, значит, не королева! Значит, не пройдет! – Я – хранитель короны! – заявил рыцарь, поднимая Тоскану на дыбы. После он развернулся и подъехал к остальным. – Волшебный древний меч, значит, да? – улыбнулся он Малгожате. – Пора тебя короновать! Может, хоть это прыти тебе поубавит. – Ты, верно, шутишь? – сипло ответила алхимик. – Я боюсь ее. Я к ней не пойду. – Тренхольд, стоит ли подвергать опасность… – возразил Кеаллах. – С троллем не дерись, план не придумывай, – вздохнул рыцарь. – А могло бы сработать! – У нас есть шансы… – равнодушно заметил Рикард. – Есть шанс сбросить ее вниз… Алхимик заметно вздрогнула, оглядела их всех и сказала им много предпоследних слов. – Королева Зимы, значит, да? – спросила она, когда словарный запас, наконец, подошел к концу, покорно наблюдая, как Каэл достает из седельной сумки шкатулку с тиарой. – Ну, королевой василисков я уже побывала. Некоторый опыт есть. Малгожата прикрыла глаза, когда Каэл, прямо из седла, возложил тиару на ее голову. Стрела легла на тетиву длинного лука. Полоски громких слов не говорили, но подбодрить пытались, и по лицам их видно было, что случись что – и ринутся в бой. Женщина махнула сжатым кулаком и им, и Ульфгару, сердито посмотрела на Тренхольда и совсем иначе – на Кеаллаха. Но Кеаллах разглядывал наконечник стрелы... Малгожата, больше ни на кого не глядя, двинулась к троллихе. Двинулась кошачьей, расслабленной, едва ли не надменной походкой. Год или два, и я бы сделал из нее неплохую фехтовальщицу, подумал Каэл. Неплохую. Слишком уж эмоциональна, пылит. Он был готов пустить Тоскану вперед. – Здравствуй, Ял-Яло. Я рада видеть столь преданную мне служительницу. И такую могучую, – заговорила Малгожата, отчаянно надеясь, что голос ей не откажет. – Неужели ты думаешь, Ял-Яло, что королеву делает корона? Я не надевала ее, ибо не видела необходимости. Думала, ты поймешь. Полагала, что ты узнаешь. Троллиха сперва просияла, а после призадумалась. Видимо ощущалось, как ее извилина заскрипела с натугой. – Корона – это важно! – сообщила она после долгого, напряженного перерыва. – Благодарю тебя за твою службу, Ял-Яло. Ты можешь больше не охранять этот мост. Ты можешь возвращаться домой, – продолжила Малгожата. – После я призову тебя к себе. Ты будешь… – она осеклась на мгновенье, – сидеть со мною за одним столом и есть с золотого блюда. Тот, кто не видел, как тролль склоняется в поклоне до земли, тот не был на этом мосту.***
Когда троллиха ушла, неторопливо ступая и оглянувшись не раз, Каэл подъехал к Малгожате, нервными пальцами перебирая поводья. – Все в порядке? – спросил рыцарь с виноватым лицом. – Прости. Кеаллах прав, я не должен был… – Все в порядке, – тихо ответила алхимик, потрепав его по руке, и он почувствовал – ее пальцы трясутся, – забирай коронную драгоценность. Когда тиара заняла свое место в шкатулке, а шкатулка – в непромокаемой седельной сумке, они двинулись дальше. Ульфгар все пытался отдышаться. Аж скулы сводило – какие деньжищи этот темерец таскает при себе. Вот же брехло! Но понемногу краснолюд охолонул. Стоило-то оно, конечно, ого-го, но у компаньонов красть – дело последнее, не по понятиям. – А корону вот эту вот, значит, тоже в Ривию повезете? – спросил он, во весь рот ухмыляясь. – Крива дорожка торговая, да, братья-купцы? – Крива, – подтвердил Рикард. – Да хватит тебе уже зубоскалить, – возмутился Каэл, решив, что это уже можно и не скрывать. – Без Ривии, думается мне, не обойдется. Если время начнет поджимать, нам понадобится корабль. Мы едем в Боклер. – Ну, Боклер, значит, Боклер. Мне-то что за дело? – проворчал краснолюд. – Чего ради было весь этот цирк с конями ломать? – Чтоб ты спросил, – ответил рыцарь. – То есть вам совсем не интересно? – спросила Малгожата, снова замотанная в зеленую шаль так, чтоб только глаза наружу, ведь лютый ветер и не думал прекращать. – Вам не интересно, кого она имела ввиду? – Интересно. Интересно до гарнизона их этого добраться, – согласился Зенан, встряхиваясь, как пёс. – Интересно горячего пожрать. – А у меня мать эта троллья из головы нейдет... Что еще за королеву она хотела дождаться? Никогда о такой не слышала, – вздохнула женщина, явно приуныв ввиду своей неосведомленности. – И золотой соподин этот еще. Тьфу ты, чтоб мне пропасть! Господин! – Ты что, всерьез ее слушала? – Каэл придержал Тоскану и обернулся. – Ищешь смысл в бормотании тролля? – Смысл есть во всем, – отрезала алхимик. – Это болезнь, – припечатал рыцарь. – Это наука! – возразила она.***
Ставить лагерь прямо в снегу не хотелось никому, близился вечер, а они все еще упорно продолжали подъем. Альбрих, конечно, нацарапал записку, не послал их в горы безо всякой надежды, но содержание ее сводилось к простому «дело подателей сего оставляю на усмотрение начальника Верхнего Гарнизона». Когда они, наконец, выбрались на площадку перед крепкими стенами – две башни и узкие врата – многим уже хотелось упасть прямо в снег, зарыться в него поглубже и подольше не вставать. Здесь, наверху, ветер дул еще хуже, чуть зазеваешься – а рядом обрыв. Все как-то сразу стали жаться поближе к стенам, подальше от пропасти. В скале, сбоку от стены, темнело широкое отверстие – то ли простой грот, то ли пещера. Каэл постучал во врата. Там имелось кольцо, и низкий дребезжащий звук разнесся окрест. – Ну-ка! – послышалось вскоре из левой башни. – Кого там тролли несут на ночь глядя? – Спускайся, братец, – Ульфгар задрал голову и заорал вверх, – разговор есть! Ему долго не отвечали. Каэл даже стукнул кольцом еще раз, и за вратами послышалось копошение. – Так, темерец, ты мне тут не мешай, – велел краснолюд. В воротах прорезалось небольшое окно и в него просунулась борода в шлеме-шишаке. Недовольной была борода. – Куда только Альбрих смотрит, – сказала она, оглядев всех их темными глазами. – Опять люди, чтоб меня перевернуло! Каэл, напротив, приободрился. – Пропусти-ка нас, братец, – попросил Ульфгар, снова демонстрируя эмалевую подвеску на широкой цепи. – Дело у меня к Дантосу Дальбергу, от вызимской, значит, общины. Обсудить кое-что надо, время не терпит, а перевал стоит. – А подорожная есть от вызимской общины? – поинтересовался шишак. Ульфгар стал рыться в карманах, потом и сумку обшарил, уже сбросил рюкзак с плеч, оттянул завязки… – Слушай, обронил, видимо, где. В рюкзак точно помню, не клал, – сказал он с искренней досадою. – У вас тролль там засел, часа три по дороге, у моста. Здоровущий! Бежали, значит, впереди визга! – Ох, заливаешь, – ответил стражник, – на этом участке лет двадцать троллей не видал. Перевелись. – Зуб даю! – возмутился Ульфгар. – Не тролль, а троллиха! С сиськами – во! – А, бежал, говоришь, – усмехнулся стражник, почесывая бороду, – бежал, визжал, а сиськи рассмотреть успел. – Да пропусти уже, сделай милость! Продрогли – страсть! – Не, не могу, раз подорожной нету. Завтра начальник гарнизона вернется, он, может, и разрешит. И люди еще с тобой… Может, и не разрешит. – Со мной они! В охранении служат! – Что, и баба в охранении? – И баба тоже. Когда вернется этот ваш начальник? – С утреца и вернется. – И что нам, тут ночевать? Сдует ведь к тролльей бабушке! Сердце есть у тебя, черт ты рогатый? – А вы в пещеру ступайте, там давно уже никто… не живет. Дров дам. Картошки-моркошки дам, с голоду не помрете. Пропуск – не дам! Каэл десять раз успел пожалеть, что позволил Ульфгару вести переговоры. Авось и составило б королевское кольцо нужное впечатление, и было бы у них укрытие за прочными стенами, и еда была бы приличная, а может быть, даже и койки лишние в казарме бы отыскались. А теперь-то что, только утра и ждать и перстень показывать коменданту... Рыцарь развернул Тоскану и потрусил к пещере. Свод у нее был высокий – спешиваться пришлось только внутри. Неподалеку от входа, наполовину занесенная снегом, виднелась куча старых костей. Долгий и широкий коридор отлого ввел в полукруглую пещеру, от которой ответвлялось еще два, а в углу наросли подозрительного вида тускло светящиеся грибы. Их Малгожата срезала, едва заметив, и лишний повод для беспокойства исчез. Дрова, подаренные привратником, оказались несказанно уместны – поблизости не росло ни дерева, ни куста: они согрелись, наварили похлебки и дружно ее прикончили. Жизнь, кажется, снова начинала налаживаться. Ульф выкурил неизменную свою трубку и, обняв рюкзак, будто жену, вскоре захрапел. Малгожате уступили лучшее местечко возле костра, Полоски распределили дежурства и разговоры потихоньку примолкли. Они, конечно, обследовали оба боковых коридора, прежде чем лечь спать, но Каэл, засыпая, чувствовал на себе чей-то цепкий, внимательный взгляд, будто следящий за ним из-за поворота, оттуда, где кончался круг света. Он перевернулся на другой бок и закрыл глаза. – Я жду тебя, жду… Ничего не помешает, – слышался ему голос, едва касаясь сознания, слышался и давил на череп, – ты придешь, ведь я тебя жду… Каэл встал, шатаясь, и подошел к Зенану. За порогом завывал ветер. Тихо ржала Тоскана. – Да, командир? – спросил боец. – Опять не спится? – Пойдем, проверим коридоры еще раз, – сказал, морщась, рыцарь, – что-то мне неспокойно. Они проверили и вернулись – в коридорах никого не было. Снаружи едва ли стало светать, когда проснулся Ульфгар. Проснулся, огляделся, а после встал на четвереньки и приложил ухо к полу. Пол ощутимо вибрировал, будто б был он – крышка кастрюли, а под ней кипела вода. – Эй вы, сони засратые, – закричал краснолюд, что было силы, – ну-ка, живо, на выход! – Что за кипеш? – откликнулся Рикард от входа. – Как бы не чвокнуло! – взбеленился Ульфгар. – Вставайте, ублюдки засранные, просыпайтесь живо! Завалит нас к хренам! Тоскана тоже словно бы что-то почувствовала, и с испуганным ржанием взвилась на дыбы…
***
Поднялся целый переполох. Полоски похватали оружие, Каэл воевал с протезом, и тот ему, наконец, поддался. Кеаллах щептал что-то своей змее, когда Малгожата открыла глаза сонные глаза. – Еще пять минут, ну что вы, так рано… – пробормотала женщина и зарылась под одеяло. – Ноги в руки и побежала! – рявкнул Рикард, и она подскочила, точно марионетка, резко подхваченная за ниточки, схватила свою сумку, схватила алхимический коробок и в растерянности оглядела все остальное. И вдруг затряслись стены, с потолка упал сталактит и раскололся. – Бегом отсюда! – крикнул Каэл, ковыляя к лошади. Он выехал последним, с ужасом увидев, как сама скала над ними дрожит и ходит ходуном. – К воротам! С десяток краснолюдов стояло на стене над воротами и с изумлением, что граничило с ужасом, смотрело, как содрогается твердь. Он первым достиг ворот, и, что было сил, заколотил кольцом по темной стали. Тоскана испуганно гарцевала, не переставая истошно ржать и прядать ушами. – Откройте! Пустите нас! – Открывайте, нелюди! – не помня себя, взвыл Ульфгар. Ворота открылись в тот самый момент, когда скала стала рушиться, заваливаться внутрь себя, поднимая клубы обломков, взметая крупные камни. Грохот встал невообразимый. – Ну, сукины дети, не оставлять же вас там, – зарычал краснолюд, и раскрыл перед ними ворота. Трещина пробежала по левой башне, и все они, и люди, и краснолюды, отступили вглубь внутреннего двора и даже дальше, на дорогу, что снова начиналась за внутренним двором, ничем с той стороны не загражденная. И вовремя – крепостные стены рухнули в бездну, что расширилась и поглотила их. – Во дела… – протянул один краснолюд. – Там же все вещи, и лук, и вообще… – стеклянным голосом вымолвила Малгожата, опуская короб на землю. – Отруби лихую голову! – признался Зенан. Раненых не было. Кого придавило плитой, кому разбило голову камнем, и крепость исчезла... но раненых не было. И не было больше Верхнего Гарнизона. А земля дрожать перестала. – Придется мне, наверное, вас пропустить, – задумчиво сказал привратник. – Сделайте милость, – звенящим голосом согласился Каэл. – Придется пропустить, – продолжил краснолюд. – Куда ж вас таких девать… Ни картошки, ни моркошки… – Остались от крепости рожки да ножки, – философски заметил Рикард. – Я подорожную напишу, да, напишу подорожную. Пройдете, так уж и быть, куда ж вас девать… Кратчайшим путем пройдете, – продолжил он тем же задумчивым тоном, – через Пьяный Утес, а потом в Угольшток завернете. А там уже близко, да, близко, ежели в долину путь держите. Ох, да где же бумага… Бумага, как и все прочее, осталась в крепости, но Ульфгар немедленно предложил свою. – Только баловать не могите. И баловать не могите, и от маршрута отклоняться, – напутствовал краснолюд, вручая Ульфгару подорожную, что включала и намалеванную от руки карту с пометками. – Начнете баловать, так мы вас живо прижучим! Я теперь за вас, вроде как, личную ответственность несу. Пришлось им переночевать неподалеку от Пьяного Утеса, скалы, низко висящей над трактом; и, хоть краснолюды утверждали, что неподалеку от него имеется деревушка, они прошли еще несколько миль, стало темнеть, а впереди не виднелось даже и дымов, только дорога да скалы. Благо, стали встречаться сосны, и удалось распалить костер и кое-как перекусить тем, что осталось. Хуже всех пришлось Каэлу – холодный металл протеза обжигал ногу весь день даже сквозь толстую перевязку, и, как только появилась возможность, он его снял. Ночевать пришлось без одеял, без шатра, тесным кругом сомкнувшись возле костра и вслушиваясь в далекий вой горных волков. Заснуть не удалось никому – разве что подремать. Малгожата уронила голову на плечо Четырнадцатому, и боец не стал ее тревожить, только поделился краем плаща. К ночи ветер разогнал тучи, и дивные звезды загорелись над Махакамом. В дальнейший путь двинулись, едва развиднелось. Идти было легче без многих вещей, а когда идешь, и притом торопливо, не задерживаясь, чтобы рассмотреть каждую карстовую воронку – то оно как-то теплее. К вечеру добрались до Угольштока – небольшого шахтерского поселка, усыпанного настоящими, крепкими, добротными домами. На них глазели, конечно, и глазели по-разному – от неприкрытого любопытства до откровенной неприязни, но заговаривать не решались. В поселке даже нашлась таверна, с несколькими комнатами на втором этаже. И там наверняка было тепло.