Благодать

      Глаза постепенно привыкали к свету, но уже через несколько секунд Борис разглядел сплошь золото, что слепило даже сильнее. Он моргнул несколько раз, зрение окончательно вернулось, и он смог рассмотреть высокие своды потолка, огромные фрески изумительной работы, бесчисленные позолоченные таблички с изречениями. Как будто он в православный храм попал. Стоп, так оно и есть! Борис поднялся с кресла и вытянулся, возвращая мускулам подвижность. Действительно, настоящий православный храм, только вместо изображений Иисуса на фресках красуется бородатый старик, высокий, хорошо сложенный. Пророк, если судить по сюжетам. То людей за собой ведёт, то с ангелом беседует. Надо как-то выйти отсюда и найти Елиезера. Чёрт, что за имя вообще? Совершенно неблагозвучное. Борис направился к тяжёлой двери и обомлел, едва её открыв: в храме не одна комната, а десяток точно, с длинными коридорами, что оканчиваются залами с портретами неизвестных личностей. Нет, один уже знаком — бородатый старик, которого Борис уже успел прозвать Анекдотом, ведь такая густая растительность может быть только у старых, уже несмешных шуток. Ещё здесь много картин и скульптур красивой женщины в синем платье, похожем на праздничное дворянское, с белым вышитым корсетом. На одной из фресок эти двое, окружённые ореолом света, стояли вместе и держали на руках черноволосого ребёнка, что именовался «Агнцем» и «Будущим Благодати». Интересно. Очень интересно, если добавить сарказма. Коридоры, полные свеч, казались вечной петлёй, откуда выхода не найти. Иногда попадались странные люди в одежде, похожей на ту, что надел на маяке, молящиеся некоему отцу Комчаку. На вопрос Бориса, кто это такой, они ответили, что это основатель славного города Благодати, именно он изображён на фресках. Нет, всё-таки отец Анекдот звучит лучше. Борис прошёл дальше, пока не наткнулся на длинный зал, также украшенный тающими свечами по периметру. В центре — витраж с отцом Анекдотом, размером во всю стену, рядом с которым собрался круг почитателей, возносящих молитвы. Речитатив такой монотонный, что хотелось заснуть, будто это колыбельная от маменьки. Борис намеревался прокрасться к выходу мимо стены, только вот высокий рост сыграл злую шутку: его заметили те самые почитатели и обернулись, как один. — Надо же! Новое лицо! Чужак из содома под нами! — воскликнул слепой проповедник. — Восславь же пророка нашего отца Комчака! — Во славу вашего пророка, — Борис растёр о зубы сухое, будто чёрствый хлеб, прославление. — Только тот, кто примет крещение, войдет в наш славный город. — Да? — скорчил воодушевление Борис. — Пускай. Он подошёл к купели, не успел опомниться, как его схватили за волосы на затылке и резко окунули в воду. Воздух резко закончился, заставляя хлебнуть воды. Несколько секунд — дёрнули вверх — свобода! Борис ошалело хватал горлом спасительный кислород и выплёвывал воду, но проповедник не отпустил и с присущим, наверное, только верующим цинизмом прибавил: — По-моему, он ещё недостаточно чист. Во славу Благодати! Его снова погрузили в воду, но Борис не дал себя утопить, резко рванулся из рук служителя и встряхнулся, отчего капли полетели во все стороны. — Ох, эта святая сила… Кого хочешь захлебнуться заставит… Видимо, вам не сказали, что крестить и топить — разные вещи. Я достаточно чист. Хватит, — он направился к выходу из храма. Красться бесполезно, значит, покидать место надругательства над честью и достоинством надо с гордо поднятой головой и выпрямленной спиной. Солнце высушит всё, в том числе и душу, что нагло окунули в фальшивую веру по самую макушку. Борис прошёл по саду, окружённому высокой золотой оградой. Так вот куда делся золотой запас страны: украли! Кретины есть даже в православном храме: стоят, вымаливают прощение, хотя ради него даже пальцем о палец не ударили. Стоп, похожее изречение было на стене храма. Дожили, он заговорил языком церковников-лицемеров. Борис открыл ворота и обомлел.       Золото. Одно золото на фоне голубого неба. Пятиэтажные дома, напоминающие петербургские и московские квартиры, парят в небесах и даже не думают падать. Настоящие мостовые, также неведомо как подвешенные, уставлены мелкими лавочками. Вдали огромная каменная статуя отца Анекдота-Комчака, стоящего в величественной позе на высоком постаменте посреди круглой площади. Храм, не побоялся Борис этого слова, подлетел к мостовой и сомкнулся с ней зубчатыми перегородками, давая возможность пройти дальше. По парящим улицам сновали горожане, одетые подобно богатым крестьянам и мещанам. По ощущениям город походил на дореволюционный Петербург, где он побывал когда-то в юности, только здесь православие более концентрированное. Даже все надписи на дореволюционном русском. Народ болтал много, Борис даже не успевал вслушиваться в разговоры, но обрывки сумел уловить. — Глас Царевны то… Глас Царевны сё… Откуда они вообще взяли это идиотское название? — заострил любопытство. — У царской семьи почерпнули, — послышался ответ. — Серьёзно? У царской семьи? — тот же вопрос в мозгу крутился. С политической ситуацией в городке ещё предстоит разобраться. Кто тут кому противостоит, у кого какие цели. Нежелательно, конечно, ведь мальчишку вытащить — первейшая задача. Борис продолжал идти, поражаясь красоте города и миролюбию жителей, то и дело приветствовавших его словами «Добрый день, милсдарь!». Ничего не оставалось, как приветствовать в ответ, ведь уважительным человеком тоже надо быть. Кое-где на стенах домов красовались огромные плакаты с надписями вроде: «Башня Памятников защищает Агнца от Лжепророка», «Восславим Певчую Птицу, ибо она защищает Агнца». Агнец — понятно кто, Башня — тоже, а насчёт остального придётся поломать голову. Ещё по дороге Борис встретил плакат с той самой женщиной в синем платье и белом корсете. Остановился возле него и разглядел хорошенько. Госпожа Комчак, значит. Вдруг перед глазами его возникло полупрозрачное видение, наложившееся на портрет: лицо острое, белое, глаза тёмной тенью окружены, волосы по плечам рассыпались, губы кроваво-красные, а вокруг клубится непонятный дым. В глазах потемнело, воздуха в груди стало не хватать… «Меньше надо было Есенина читать» — Милсдарь, у вас кровь! — послышалось. Борис приложил руку к носу, и на пальцах остался красный след. Дожил — перепады давления, хотя куда уже? Тридцати пяти ещё нет, а уже стареет. Он отшатнулся и упал на ближайшую скамейку, утирая кровь рукавом. Не дано было вспомнить, кто была та женщина, почему она так жутко выглядела и причём здесь Есенин. Постепенно кровь начала схватываться, о чём подсказала слипшаяся ноздря. Борис почувствовал, как рядом подсел какой-то горожанин с одухотворённым видом, но оборачиваться не стал. — А вот в Библии написано, что… — тот же голос, что крикнул про кровь. Горожанин пристально взглянул на Бориса, прокричал что-то про недостаток кислорода, вскочил со скамейки и вернулся уже с каким-то запаянным стеклянным стаканом. Насколько Борис мог разглядеть, в стакане что-то агрессивно пенилось. — Похер, — отрезал Борис, принимая стакан и закрывая лицо рукой. Он открыл стакан и сделал глоток. Пена с лимонным вкусом. Что? Он вопросительно глянул на горожанина. — Коктейль «Рыбье дыхание» с лимоном. У нас все такие пьют. Так вот… Я просто хочу сказать… — Мне похер, — Борис продолжал пить, если можно так сказать о густой пене. Темнота перед глазами постепенно исчезала, дышать стало легче. — Там много умных мыслей… — Сколько раз вам нужно сказать, что мне похер, чтобы вы поняли, что мне похер? — взорвался Борис, вскидывая голову. Вид он попытался скорчить крайне свирепый. — Для меня Библия — не аргумент. — Я сейчас пойду в полицию и скажу, что вы оскорбили мои чувства! — прогнусавил горожанин, явно испуганный жутким окровавленным лицом напротив. — Ой, как страшно-то, а… А вы оскорбляете мой уровень ума, но я не жалуюсь, чёрт меня подери! — от последних слов горожанин поспешил по-быстрому ретироваться. Борис допил кислородное нечто и оставил стакан на лавке, ведь и мысли не имел, куда бы его отнести. Нарвался. Всё-таки нарвался, влез на рожон. Придётся выкаблучиваться, чтобы не попасться на глаза высшим лицам города. Сколько Борис себя помнил, он всегда был человеком импульсивным, не держащим строя, так сказать. Надо с этим что-то делать, как-то исправлять себя. Он уронил голову в ладони. Когда-нибудь он заплатит за свою несдержанность, уверен точно. Сердце затопило чувство вины. Перед кем, за что? Он не помнил. Кусок памяти как вырвало. Вдруг детское обращение разорвало круг мыслей: — Вам дальнозапись, милсдарь! — мальчик в бескозырке протягивал листок гербовой бумаги. Интересный перевод слова «телеграмма». Борис, вернувшись сознанием в причудливый город, взял послание и прочёл про себя: «Давыдов ТЧК Комчак не должен о тебе узнать ТЧК Не бери номер 77 ТЧК Лютерман» Напротив, за кованой оградой, вдалеке как раз возникла та самая Башня Памятников — каменное строение, повторяющее фигуру красивой шестикрылой женщины. Борис вынул из кармана карточку, сверился — да, та самая башня на Острове Памятников. Интересно, зачем мальчишку здесь заперли? Борис поднялся и направился дальше, туда, как подсказывала интуиция, где находится проход на Остров. Он дошёл до ворот, но те, к несчастью, оказались заперты, благодаря механическому стражу в стрелецкой шапке, пропускавшему только привилегированных членов местного общества, как было написано на табличке рядом. Бориса выручила девушка в мещанском летнем платье и мятном платке, отдав задаром бутылку, по её словам, напитка «Внушитель», что позволяет подчинять себе машины. Он поколебался, но всё же хлебнул. Силуэт продавщицы поплыл мятно-зелёной волной, но вмиг принял прежние черты. Опия намешали, не иначе. Борис отблагодарил девушку, мигом расцветшую маковым румянцем, после чего приложил руку к машине. Та в некоторых просветах меж деталями засветилась зелёным, и ворота открылись. Борис не успел и шагу ступить, как наткнулся на двух людей — господина с меловой доской на плечах и даму с блюдом, расписанным под гжель. — Орёл? — спросил господин с доской, рыжий, кудрявый, в коричневом пиджаке и бордовых брюках. — Или решка? — поддакнула дама с блюдом, рыжая, с пышными локонами, в жакете и юбке тех же цветов, что и одежда господина. — Дайте пройти, господа, — попросил было Борис, но пригляделся и проговорил, поражённый: — Погодите, я вас знаю… — Нет, милсдарь, вам показалось, — дама отрицательно качнула головой и медными завитками. Монетка на её блюде так и намекала на бросок. — Подбрасывайте. — Пусть будет решка, — монетка полетела, подкинутая номиналом вверх. Переворот, и она упала на блюдо. Рыжий спутник дамы навострил взор, и на его скуластом лице отразилось разочарование. — Орёл, милсдарь. Не чувствую особой радости от победы, — глубоко вздохнул он. — Выше нос, в другой раз повезёт, — подбодрила его дама, придержав пальцами за подбородок, после чего сделала пометку на доске, что висела на его плечах. — Какой это раз? Сто двадцать четвёртый? — оба направились прочь, и Борис увидел, что доска с орлами наполнена пометками под завязку, а доска с решками абсолютно пуста. Странная у них орлянка. Борис прошёл ещё несколько улиц и зубчатых перегородок со шлагбаумами. В больших промежутках между кусками улиц проезжали конструкции, похожие на театральные декорации, что изображали историю создания Благодати. Как понял Борис, город был построен ещё до Гражданской войны, и изначально был задуман как рай для истинно православных в век побеждающего безбожия. Правитель города, отец Комчак, якобы повстречал серафима Благодать, которая дала ему послание свыше о небесном городе. Позже в браке с госпожой Комчак появился мальчик по имени Елиезер, который в будущем должен пойти по стопам отца. Только одно смутило — мальчика изобразили со спрятанной под покрывалом правой рукой. Лавки с воздушной пеной в стаканах стояли чуть ли не на каждом повороте, из чего Борис сделал вывод, что пена здесь жизненно необходима. Вдруг перед самым входом на проводившуюся ярмарку он увидел странный плакат — чёрная когтистая правая рука, украшенная огненно-рыжими буквами «АД». Снизу надпись: «Узнайте Ложного Пастыря по его метке!» Борис нервно перевёл взгляд на правую кисть. — Что за х… — хорошо, что он надел перчатки. Рокового клейма не видно, значит, шансы попасться сведены к нулю. Хороший знак для Лжепророка, почти Антихриста для них: АД. Очень символично. Борис прошёл дальше, пока не добрался до большой площади, где развернули сцену, до безумия напоминающую театральную — с роскошным бордовым занавесом, деревянным подъёмом. Вокруг уже собралась толпа. Борис кое-как протесался сквозь ряды, к самой сцене, и тут его окликнула знакомая девушка в мещанском платье и мятном платке: — Эй, сударь! Сударь! — через плечи её была перекинута корзина с лотерейными мячами. — Простите, платить нечем. — Участие в лотерее бесплатное, — обворожительно улыбнулась она. Борис взял мяч — снова не повезло, номер семьдесят семь! Предупреждал же Лютерман! Ничего уже не поделать. Девушка, как глянула на мяч, так ликованием и расцвела: — Счастливый номер, буду за вас болеть! Тем временем ведущий, усатый человек в костюме зажиточного купца — подпоясанной серой рубахе, длинном чёрном кафтане, заправленных в сапоги штанах — объявил о начале лотереи. Девушка с мячами поднялась на сцену и взяла корзину с билетами, а ведущий вмиг одарил её комплиментом, назвав самой красивой русской девой Благодати. Ведущий потряс корзину и вынул из неё клочок бумаги, намеренно выдержал паузу, скорчил хитрое выражение лица и провозгласил: — Номер семьдесят семь! Вот наш победитель!       Борис готов был поклясться, что сейчас провалится сквозь землю, прямо в свою квартиру в Москве. Но этого, к сожалению или к счастью, не произошло. Толпа развернулась к нему и разразилась аплодисментами. — Номер семьдесят семь — победитель! Ваш приз — бросок! Занавес раскрылся, и Борис увидел жуткое зрелище: привязанных к столбам мужчину и женщину, молящих о пощаде. Мужчина был одет как русский крестьянин, женщина — как еврейская мещанка. И ради этого проводится такое представление?! Ради унижения по происхождению? Борис смутно догадывался, что межнациональные браки здесь запрещены, но не хотел унижать несчастных людей, ведь унижение — покушение трусливых на тех, кто от них отличается. Только трус позволяет себе травить слабого, издеваться над ним, доказывая мнимое превосходство. Он молчал, не собираясь ничего делать. — Какой застенчивый юноша нам попался! Номер семьдесят семь, бросай! Или тоже любишь кошерную курицу? — последовала мерзкая усмешка ведущего пополам с горестными стонами несчастных «новобрачных». — Не в моей привычке унижать людей за просто так, — процедил Борис и швырнул помеченный двумя семёрками мяч в усатого ведущего, да так, что свернул ему нос набок. Толпа мигом взбесилась и подняла возмущённый гул. — Ты кто вообще такой?! — взревел ведущий, хватаясь за сломанный нос. — Борька. Борька Сазонов, дворянский сын. А одет, как крестьянин, по удобству. Я сейчас вилы возьму, тебя так вспахаю, усач! — Проваливай вон, пока я полицию не позвал! Неужели ты не слышал обо мне? — тон полон высокомерия. — Иеремий Финягин, главный предприниматель всего города, к моим мануфактурам прикреплены тысячи крестьян! Они работают во благо нашего славного города! — Какая у тебя смешная фамилия, — губы Бориса тронула усмешка. — Так и просится ругательно переиначить. Так и сделаю. Фигня усатая… — В моих руках благосостояние города! Его построил я! Я его сделаю раем на небесах! — ведущий распалился от собственных слов. — Иди сюда, усач. Я тебе покажу, как невинных унижать! — Борис схватился за вилы, стоящие у ступенек, и вбежал на сцену. Ведущему пришлось хвататься за то же оружие. Да, раньше у людей хватало мужества только пустить пару пуль, а потом прекратить поединок, рассыпаясь в витиеватых извинениях, но теперь всё решают драки не на жизнь, а на смерть. Финягин, как человек, по мнению Бориса, подлый и бесчестный, напал первым и едва не выколол ему глаз, но Бориса спас уворот в нужную секунду. Борис не был мастером фехтования, конечно, но навык драки не раз ему жизнь спасал. Выпады Финягина он блокировал резко, после чего с агрессией нападал, нанося несколько ударов за пару мгновений. Краем глаза Борис заметил, как кто-то из народа уносит ноги, и побился об заклад, что сейчас прибежит полиция, но сдаваться не собирался, раз за разом поражая усатого купца вилами. — Теперь у тебя не будет охоты нападать на высшее общество! — Финягин не терял самоуверенности и понемногу склонял чашу победы в свою сторону. Толпа радостно визжала, подбадривая его, призывая покончить с наглецом. Борис решил, что драку пора заканчивать, и резким выпадом пригвоздил ведущего вилами к стене, не задев тела, отчего тот уронил оружие. Сам Борис соскочил со сцены, подхватил вилы поверженного противника и бросился наутёк. Толпа кричала вслед, надрывалась, но ничего поделать не могла, ведь не была создана для преследования, в котором раздавит сама себя. Борису ничего не осталось, кроме как вилами уцепиться за металлические провода, соединяющие платформы города, и съехать по ним вниз. В кровь брызнул адреналин: вот так аттракцион! Хороший способ передвигаться. Пока он летел, в голове его мысль крутилась: «Накинулись бы всем скопом и раздавили. Правильно сделал, что смотался» Город был действительно красив, ничего не скажешь. Повсюду мелкие лавки, то с кислородными коктейлями, то ещё с какими-то неведомыми напитками, от которых люди мечут огонь или мгновенно замораживают. Удивительно, как только наука, при таком уровне мнимой праведности, достигла столь невероятных высот. Борис пролетел несколько островков с улицами, площадями и домами, прежде чем его рука выдохлась держать вилы. Он был человеком ловким, поэтому отпустил черенок и приземлился на мостовую перед домом, отделавшись ушибом левого бока, который мгновенно взорвался болью. Такие увечья заживали быстро, только лёд приложи. Борис поднял глаза на дом, вернее, на синюю вывеску, что привлекала внимание. — Ресторан «Синяя лента»? — пробормотал он глухо. — Надеюсь, там смогу спрятаться, — он поднялся и вошёл внутрь, прижав к ушибу ладонь.       Ресторан походил на типичное заведение, что пользовалось популярностью в Петербурге лет тридцать назад. Старомодное до ужаса: длинные резные столы с белыми скатертями, большие окна, из которых всё видно, а общие формы и резьба на стенах до одури напоминали театр. Чего стоила роскошная золотая люстра, утыканная восковыми свечами! Борис быстро запер дверь и выдохнул с облегчением. Вряд ли его здесь найдут, но проблема оставалась открытой: далеко ли до Острова Памятников и удастся ли добраться до него без шума и пыли? А тот усач огрёб хорошо, неизвестно только, что будет с несчастной парой. Некое чувство уверенности снова загорелось в мозгу. Не всё потеряно, если в глазах толпы он обрёл репутацию бунтаря, защитника обиженных. Или здесь действует отвратительное правило: плохие вещи случаются только с плохими людьми? Нельзя так думать: у каждого в жизни бывают чёрные и белые полосы разной ширины, но они рано или поздно счередуются. С другой стороны, так проще для самих людей: если будешь вести себя по негласным правилам, ничего плохого не случится, но всё выходит совсем иначе: установки не работают. Особенно яркое несоответствие: одевайся скромно, и тебя не тронут. Борис бился об заклад, что на местных девушек, одетых в платки и длинные закрытые сарафаны, всё равно нападают мужчины, не способные к самоконтролю. Из кладовки ресторана вышла уже знакомая парочка, что предлагала подкинуть монету. Ничуть не поменялись: чопорные рыжие товарищи. Перфекционисты, он был уверен точно. Женщина держала в руке бутылку серебристого цвета с крышкой в форме шлема крестоносца и православным крестом на наклейке, а на руке мужчины было пристёгнуто странное приспособление, напоминающее крюк. Борис поднялся с пола и стряхнул с сапог пыль. — Не подскажете, есть какой-нибудь способ долететь до Острова без перестрелок? — Садитесь на воздухотрассы и езжайте по ним, пока не доберётесь, — ответила женщина и кивнула в сторону окна: — Если не поняли, то это та вещь, по которой вы сюда долетели. — Или пока рука не устанет крюк держать, — подхватил её спутник, — кстати, о крюке: берите, пока свежий, — и отстегнул ремни, держащие приспособление на локте. — Так говорите, будто это пирожки с капустой, — улыбнулся за всё время нахождения здесь Борис, принимая крюк и пристёгивая на левую руку. — Ещё, — женщина обратила на себя внимание, призывая взять бутылку. — «Крестовый поход», даёт силовую защиту. Хватай, пока горячий. Пирожки с мясом, скажем так. Борис глотнул — настойка, отдающая лимоном, яркий привкус железа. Левая рука тут же заковалась в металлическую перчатку, какую носили рыцари, в ушах отчётливо прогудело: «Радуйся, Мария! Этого хочет бог!», а зрачки будто застеклило красным щитом. Видение тут же исчезло, но оставило неизгладимое впечатление. Рыжая парочка одобряюще переглянулась. — Понимаю, первый день в Благодати не самый лёгкий, — улыбнулась дама, забирая почти полную бутылку «Крестового похода». Из-за мягкости тона немецкий акцент немного сгладился и не так бесил. — Передохнёте минут пять, и дальше в путь. Бориса осенило: по пути видел статую человека, что поднял этот город в небо! Подписан на постаменте, как Р. Лютерман. Дама схожа, как две капли воды, из чего сделал вывод: они близнецы. Торопиться не было особого смысла, особенно в условиях преследования, когда лучше затаиться и переждать погоню в укромном месте, поэтому Борис решил лучше ознакомиться со своими нанимателями. — Интересные вы люди, — он сел за стол и, как подобает пролетарию-вроде-бунтарю, закинул ноги на столешницу. — Много близнецов встречал, но чтобы настолько похожих… Из разговоров я слышал, что вы, товарищ Лютерман, якобы подняли город в воздух. Лютерманы потупились, и Борис поразился их невероятному сходству. Морщат носы одинаково, кривят губы одинаково. Вот так близнецы! С виду очень симпатичные молодые люди, только выражение лиц такое, будто каждый проглотил лимон. Убрать бы эту надменность и чопорность — получим прекрасных собеседников, иногда говорящих друг за друга. У каждого есть странности, глупо отрицать. Сестра Лютерман поправила разметавшиеся в беспорядке кудри, но брат вмиг вмешался, пригладив их ладонью. — На самом деле, — протянула она, стараясь сохранить остатки самообладания, — это я изобрела… Борис остолбенел. Конечно, он много читал про женщин-изобретателей, но новость о том, что насквозь патриархальный город в небо подняла женщина, вызвала у него вслед за ступором ироническую улыбку. До чего религия доводит: уже оттого, что ты женщина, с тебя требуют выше крыши: родить много детей, быть верной мужу, несмотря на измены, терпеть боль и побои ради сохранения брака, в целом быть существом ущербным, безгранично греховным и совершенно несамостоятельным. — Я тоже сыграл свою роль, — подхватил брат, — Фройляйн Розалия открыла подвешивание атома, а я уже подвешивал яблоко. Долго вели переписку. Морзянкой… Пришлось мне встать на передний план, ведь женщине здесь запрещено получать образование. — Лучше не вспоминайте, герр Рихард, — отмахнулась «фройляйн», — точка-тире, точка-тире… Так утомляет, — при этом сделала такой жест рукой, будто говорила «разговор окончен» и Борис может уходить. Похоже, здесь решили включить угнетение по полной программе. Причём в качестве явного героя на плакатах мелькал некий Иосиф Волоцкий, якобы ещё в пятнадцатом веке канонизированный, вдохновивший на создание Ордена Воронов, что в голове Бориса неизвестно отчего сразу сросся с образом католической инквизиции, а католическая инквизиция — со всемогущим НКВД. Нет, в таком ключе лучше не думать — крамола, антисоветчина. Пора возвращаться к заданию и первым делом испытать крюк. Что Борис и сделал, подпрыгнул и мигом прицепился к трассе. Чёртов крюк намагничен! Хорошее приспособление, с таким запросто долетишь куда угодно, главное — знать маршрут. Страшно подумать, как здесь люди живут. Всё подчинено якобы божественным правилам, за несоблюдение которой тебя ждут адские муки, каким бы хорошим человеком ты ни был. Несправедливость раскалывала вены дрожащим импульсом. Только недавно сбросили эти оковы, но не все это сделали, ведь их сверхсущество одобряет рабство. Гондольная станция впереди. Хорошая альтернатива парковке автомобилей или такси. Борис спрыгнул с трассы и осмотрелся. Никаких признаков слежки. Страшно, если человек впечатлительный запирается дома, несчастный параноик, зная, что дом-он-же-ячейка-коммуналки его виден как на ладони. Перебирает бумаги, чувствуя, как затылок холодит дуло пистолета. «Работай на благо партии, букашка». Нет, конечно, это всё выдумки антибольшевистского круга. Борис открыл дверь — очень вовремя выход на соседнюю трассу заслонило огромным дирижаблем с изображением отца Комчака. Дирижабль почти пролетел мимо, но решил остановиться, пуская тошнотворно-дизельный выхлоп, что осел плёнкой на бронхах и альвеолах. На гондоле добраться будет проще, только пусть огромный небесный трамвай перестанет создавать пробку. — Я знаю, зачем ты пришёл, — внезапный старчески-механический голос заставил Бориса вздрогнуть и резко обернуться. Изображение Комчака на дирижабле оказалось говорящим. Борис надеялся, сможет проскочить незамеченным, и жестоко ошибся. — Я вижу каждый грех на твоей душе. Висла, НКВД, расстрелы верующих, и, конечно же, Анна... Чтобы искупить всё это, ты пришёл за моим Агнцем. Не все долги можно вернуть, Борис. — Ты меня не знаешь, приятель, — Борис усмехнулся. Откуда этот старик знает, знает даже то, что беспощадно стёрлось? — Твоё дело — кровь, Давыдов. Моё — пророчества. Эти люди готовы умереть за меня, ведь я знаю их будущее. Всё закончится кровью, — Борис снова почувствовал, как из носа кровит. Проклятое давление. — Ах да, у тебя иначе и не бывает… — этот отец Анекдот очень хорошо умел издеваться. — Где ты, там и кровь… Я узнал тебя, несмотря на то, что ты скрыл отметину Ложного Пастыря. Я видел тебя! — Пошёл нахер, Комчак… — пробормотал Борис едва слышно. Дирижабль двинулся дальше, винтами расчленяя облака на дождевые капли, открывая невероятные пейзажи православного города, где вера достигла апогея. Ещё и маскировку искать. Дожили. Ремни стискивали предплечье тисками, Борису хотелось отстегнуть крюк, но куда там — никакой поклажи при себе нет, а купить вряд ли выйдет, хоть по дороге и наскрёб несколько десятков копеек, но даже полрубля не набралось. На хороший летний плащ должно хватить.