Благодать

      Башня — поистине огромное сооружение, прекрасный наблюдательный пункт, своей формой женщины-серафима навевала смутные аналогии с «Железной Девой» — орудием пыток из далёких Средних веков. Неудивительно, если внутри будет столько же приборов слежения, сколько и гвоздей в «Деве». Вид из гондолы открывался фантастический, но настроение омрачал факт: как бы Борис ни старался проскользнуть к Острову, его узнал в лицо правитель города. Самая нелепая ошибка, которая может случиться. По пути он услышал из канонёрки полное тревоги объявление: «Ложный Пастырь пришёл на улицы нашего славного города! Хотите, чтобы он угрожал вашим жёнам и дочерям? Защитите их! Защитите Агнца нашего! Защитите Пророка нашего!» Зачем эта охота? Ему нужен только Агнец и больше ничего. Неудивительно, что подняли такой шум. Агнец для них самое дорогое, а он, подлец, решил забрать его и думает, они отдадут его так легко? Наивный дурак. Пусть линчуют Бориса здесь же, срезая плоть по кускам, порез за порезом, пусть кровь хлещет бруснично-багровым фонтаном, заливая всё вокруг, забиваясь меж шестерён ржавеющего человеческого механизма, ещё больше усугубляя изъяны. Линчевание за глупость — вот где эталон здорового тоталитаризма, в котором ум — главное из достоинств. Вперёд! Получите кровь, раз так жаждете! Объявление из канонёрки прозвучало снова, но текст сменился — говорили, что Ложный Пастырь — высокий зеленоглазый мужчина русской национальности, по которому тут же нужно пускать огонь, если повстречается на пути. Борис готов был поклясться, у Комчака отменное зрение в его возрасте, а меньше шестидесяти пяти ему не дать. От золотых куполов храмов уже глаза слепило. Как только правительство не заметило под носом такой крупный оплот православия? Город высоко в облаках, а мало кто смотрит вверх, в основном разного рода мечтатели и интеллигенты, которым нечего делать. Логично, почему Благодать прошла мимо партийного руководства. По возвращению стоит ли докладывать? Нет. Товарищ из партии, что нанял его и послал двух рыжих товарищей, осведомлён, а если он осведомлён, значит, вся партия знает. Почему тогда ещё не уничтожили рассадник религиозного яда, отравляющего умы юных пионеров? Не уничтожили, ведь физически не смогли бы достать. «Религия — яд! Береги ребят!» — гласил известный плакат, изображавший пионерку, направлявшуюся в школу, и старушку, что тащила девочку за косичку, крючковатым пальцем указывая в сторону храма. Плакат глубоко врезался в память и выжженным по дереву узором впечатался в мозг, ярко отражая суть религии — одурманивание несуществующим раем и отравление сознания надуманными догмами вроде обета безбрачия, от которого люди вскоре звереют. А рисунок из журнала «Безбожник», изображавший безжалостно поедаемый и обескровливаемый служителями труп Христа, поразил Бориса, ещё не убеждённого атеиста, своей кровавостью и чернушностью. В таких мыслях Борис не заметил, как гондола приблизилась к Острову, а Башня Памятников порядком затемнила обзор, отбросив внушительного размера тень. У ворот, ведущих к ней, стояла огромная табличка с надписью: «ОСТРОВ ПАМЯТНИКОВ ЗАКРЫТ ПО РАСПОРЯЖЕНИЮ ПОЛИЦИИ БЛАГОДАТИ» Положение спасла другая трасса, проходящая вплотную к Башне и висящая прямо у ворот. Борис уцепился за неё крюком и одним махом перепрыгнул через вход. Незаконное проникновение, но что делать? Он быстро вбежал наверх по мраморной лестнице. Двери в основании серафима сковала гниль и ржавчина, поэтому Борису пришлось откинуть железные засовы и хорошенько впечататься плечом в светлое дерево, чтобы проход открылся. Короткий коридор и узкая дверь, открыв которую, Борис поразился снова.       Комната, в которую он вошёл, была огромной, не больше пяти этажей в высоту, и была полностью заполнена какой-то машиной. По форме она напоминала какой-то причудливый цветок: широкий и с лепестками у основания, с выпуклыми тычинками из выдувного стекла, центральный стебель сужался в округлый шпиль из меди и стекла, возвышавшийся где-то на метр. Ослепительные молнии расходились от медной сферы на вершине шпиля, посылали заряд в металлические провода, встроенные в стены, и с каждым зарядом энергии вся комната вибрировала. Между проводниками и в лепестках машины были установлены массивные трубные динамики, и через них доносилось чьё-то заунывное пение. Каждая нота растянутой молитвы заставляла машину извергать молнии все энергичнее, искры сыпались вниз и гасли на каменных плитах. Табличка у входа в следующий коридор гласила: «ЗОНА 72-ЧАСОВОГО КАРАНТИНА» Машина, судя по надписям, называлась Сифоном и имела два состояния: включённое и выключенное. Совершенно непонятно было, что она делала и для чего нужна. В соседней комнате виднелось красное кожаное, потёртое временем кресло, куда, как понял Борис, укладывали несчастного и приковывали к подлокотникам. По спине пробежал противно-липкий холод: его ещё и пытали! Борис отогнал непрошеное видение и рассмотрел график на меловой доске. С возрастом неизвестного рода способности молодого человека только росли, и ломаная это наглядно подтверждала. Его держали здесь, как подопытную крысу, и на улицу небось не выпускали. Страшно представить, какой мальчишка бледный, раз не видел солнца ни разу в жизни. Особью прозвали. Действительно, подопытная крыса. Что может быть хуже для человека, чем лишение его человеческого звания? Ещё не до конца осознавая весь ужас полученного задания, Борис вышел из комнаты с Сифоном и направился дальше по узкому коридору, где наткнулся на крутую лестницу, ведущую наверх. Несколько десятков деревянных скрипящих ступеней, перемежающиеся длинными лестничными площадками, пролетели пущенной стрелой, прежде чем он достиг очередной вытянутой комнаты с широким окном. Из-за толстого стекла виднелось извращённое подобие монашеской кельи. Неизвестно, какой этаж, но ясно — он уже поднялся довольно высоко. Вычурность образца архитектурной аскезы состояла во множестве разного рода винтовок, пистолетов, автоматов, собранных и разобранных, что лежали то тут, то там. Монах, способный к самообороне, а не к глухим завываниям о спасении? Любопытно. Борис пристально вгляделся в пейзаж кельи. Кровать, скорее напоминающая солдатскую койку, узкая и жёсткая, уверен точно. Борис даже почувствовал неприятное вгрызание пружин в позвоночник сквозь тонкий матрас. Аж тремор по рукам пробежал, вместе с мятным «Внушителем» по венам. Рядом с кроватью грубая ширма, отгораживающая выбоину в стене со стоящим там сундуком. На подоконнике — если это вообще можно так назвать — лежала стопка каких-то бумаг, скреплённых блокнотными кольцами. Борис не преминул заглянуть в записи. Только несколько записей он смог как-то понять, всё остальное — лес тёмный, непролазный. «Для приобретения лидерских качеств в организме должен доминировать тестостерон. Эстроген даёт покорность, смирение и послушание. Нужно организовать повышенный уровень тестостерона и понизить уровень эстрогена, только не до такой степени, когда пройдёт андрогенизация» «Надо разработать препарат, останавливающий половое созревание по женскому типу, включающий остановку ежемесячных кровотечений. Менархе не должна прийти вообще, её замена — менопауза. Если ничего не выйдет, просто воздействуем на разум путём внушения. Ах да, ещё остановить формирование молочных желёз путём перетяжки где-то лет в 8-9» «Fräulein Rosalia к исследованию не допустили, заявив: женщина для таких дел слишком глупа, удел женщины — Kinder, Küche, Kirche. Fräulein Rosalia очень обиделась, до сих пор утешаю. Придётся всё делать в гордом одиночестве. Ребёнок в новой обстановке чувствует себя нормально, лезет исследовать окружение. В чём секрет его силы? Дело не в нём самом, а в том, чего ему не хватает. Там, откуда мы его забрали, осталась малая его часть. Fräulein Rosalia, я сделал вывод, что Вселенная не любит, когда Eisbein (у русских это свиная рулька, кстати) смешивают с Guglhupf (по-русски — ромовой бабой). Продолжаем познавать виртуозов балалайки. Писать не могу больше, голова раскалывается» В первой записи совершенно непонятно было, о чём идёт речь. Со второй было проще: Борис был немного знаком с женской физиологией, потому в терминах разобрался. Несчастная девушка, с которой пытаются провести такое, обезличить, превратить в бесполое нечто. Какой ужас. Воздействовать на разум… Он отложил дневник. Головоломка сложилась сама собой: все записи здесь касаются несчастного пленника, что томится на самом верху, но если судить по прочитанному, то никакой это не пленник. Пленница — вот кто. Беззащитная, изолированная ото всех девушка, жертва жуткого и аморального эксперимента. Осёкся: кто тут говорит о морали… Нет никакой религиозной морали, есть только аморальность, зависящая исключительно от конфессии. Третья запись больше напоминала личную переписку, прочитав которую, Борис будто влез в чужой почтовый ящик и личную жизнь. Рядом с записями лежала красноречиво-сбитая в беспорядке пара-тройка открыток с Эйфелевой башней, перемежавшаяся с религиозными брошюрами. Борис бегло пролистал эти брошюры и понял, что такие ограниченные убеждения просто опасны для общества, но оставил мысли при себе, ведь здесь ересь наверняка запрещена. Несмотря на прочитанное, он никак не мог перестать думать об объекте задания как о молодом человеке. Пока Борис разглядывал брошюры, то краем глаза заметил, как в келье появилась невысокая фигура в монашеской одежде, почти сливавшаяся с тёмными стенами. Походка твёрдая, осанка ровная — загляденье! Лица Борис разглядеть не успел — фигура разом повернулась к нему спиной, попутно оглядевшись. Думает, его никто не видит, как же! Большой гобеленовый плакат с шестикрылой женщиной, окружённой золотистым ореолом исходящего сверху света, мальчишка отодвинул в сторону, открывая небольшой холст с грубо набросанной Эйфелевой башней, не в ночи и сирени укрытой, в угле и графите вычерченной. Обычно юношей такому не учат, их удел — военное дело и тяжёлый труд. Вдруг фигура будто бы взялась за центр полотна и растянула его в стороны, при этом рисунок остался целым, а во вспыхнувшей серебристым огнём неведомого происхождения расщелине показался небольшой стол на высоких ножках со стоящим на нём играющим граммофоном, из которого лился бодрый мотив: — Танцуют пары, пары, пары… Мотив знакомый, даже старый… И сладкий голос бас-гитары тревожит память мою… Ну и пусть, ну и пусть, и пусть… Вот так же, когда-то… Сменили пластинку, и приятный тенор затянул под народные мелодии: — Счастье вдруг в тишине постучалось в двери… Неужель ты ко мне… Верю и не верю! Падал снег, плыл рассвет, осень моросила… Столько лет, столько лет… Где тебя носило?! Песня оборвалась, едва фигура закрыла непонятного рода расщелину и наконец повернулась к окну лицом, позволив Борису хорошенько себя разглядеть. Лицо худое, с большими синими глазами, очерченными бровями и аккуратным носом. Выражение крайне недовольное, его только портило. Судя по всему, мальчишке надоело слушать одно и то же. Борис прекрасно его понимал, хоть некоторые любимые композиции и переслушивал, поймав их по радио. Рядом с окном висела табличка, отмечающая расположение Особи, успевшей покинуть комнату: из спальни двинулся в молельню. Теперь придётся ещё и искать эту молельню среди прочих комнат. Лабиринт, не иначе. Борис покинул наблюдательный пункт в полном смятении. Он прошёл в первую попавшуюся комнату, с догадкой не промахнулся — действительно молельня, тоже с наблюдательным широким окном. Она напоминала храм в миниатюре, ослепляя блеском золота и рубинов, выжигавшей глаза белизной. Прямо напротив — огромная роскошная икона, изображающая распятие. Мальчишка уже здесь — он преклонил колени, распластавшись по полу чёрным пятном, бесформенной, расчеловеченной кляксой на белом, девственно-чистом полу, оскверняя его уже своим существованием — молился. Борис давно не верил в молитвы, отчего, объяснить не мог, ведь не помнил. Он помнил только, что презирал церковь как организацию, а фанатиков — как социально опасных людей. Оглушающая тишина — молился про себя, клякса. Прекрасно, что не был слышен проклятый безучастный речитатив. Хорошо, что сегодня не воскресенье, а всего лишь среда шестого июля. Наверняка по воскресеньям улиц города пустовали, ведь весь народ расходился по храмам. Пленник закончил молиться, подобрался с пола и направился дальше, как отметила табличка — в библиотеку. Борис быстро достиг нужного наблюдательного окна и увидел несколько внушительных книжных полок. Он побился об заклад, что они уставлены всеми богословскими трактатами, которые когда-либо были написаны. Мальчишка пришёл сюда уже с винтовкой, которую разложил на столе и принялся орудовать инструментами. — Винтовку разбирает… Вот так помощник! Такой в любом бою пригодится, — подумал Борис вслух. Действительно, если мальчишка умеет стрелять и если им обоим по пути придётся пережить множество стычек с Орденом Воронов, то его навыки будут незаменимы. Борис понял, что для прямого контакта надо будет проникнуть в библиотеку. Непонятно, как осуществлялась планировка, но для этого ему пришлось выйти наружу, через проход в плече статуи. Всё вокруг было закрыто слоем облаков, но идти наверх, держась за хрупкие с виду перила, по крутым ступенькам, всё равно было рискованно. Высоты Борис не боялся, больше боялся оступиться и упасть с громадного сооружения. Но всё обошлось, только вдалеке показался крошечный парящий силуэт, облетавший окрестности. Силуэт напоминал птицу, насколько можно разглядеть. Нельзя было мешкать. Борис достиг металлической двери уже в щеке статуи и очутился в извилистом лабораторном коридоре, расчленённом прочными дверями. Он прошёл в последний проём, ведущий в круглую комнату, остановился перевести дух, как вдруг пол под ногами провалился!       Непонятно каким образом Борис уцепился за балкончик в библиотеке, куда умудрился провалиться. Ремни на локте ослабли, и крюк мигом упал с руки, с громким стуком ударившись о паркетный пол. Борис подтянулся на локтях и увидел пленника уже вживую, чему тот был совершенно не рад. — Привет… — неловко пробормотал он. Мальчишка от внезапного визита заорал, будто его зарезали, а Борис тут же и сорвался, больно ударившись спиной об пол, и мигом поплатился за своё вторжение, поскольку тут же в его сторону полетели книги разной толщины — от тонких брошюр до тяжеловесных томов, которыми, разумеется, обстреливал его Елиезер — яростно, жёстко, нетерпеливо, будто собирался забить насмерть. Так обычно поступают, когда видят чужака в своём жилище. — А-а… Твою мать… — в лоб прилетела «Одиссея», к секундному удивлению. — Может, хватит… Прекращай! Я ничего тебе не сделаю! — Кто вы такой? — мальчишка, держа в руках книгу, мгновенно подлетел, чуть ли не высекая искры каблуками, занёс над головой толстенный талмуд, собираясь ударить. — Красноармеец Давыдов, пятая кавалерийская дивизия Красной Армии, — Борис встал по струне, представился и воинское приветствие продемонстрировал. — Я — друг. Елиезер… — и снова проклял неблагозвучность имени. — Тебя надо вытащить отсюда, — он протянул руку. — Елизавета! — прозвучал крик пополам с яростным отбиванием. — Что? — Борис был совершенно ошарашен. — Меня зовут Елизавета, — повторил пленник. Или уже повторила? С сарказмом в голосе: — Ожидали увидеть отрока? — Ожидал, — не зная, куда себя деть, Борис запустил руку в волосы. — За тебя молятся, на тебя надеются как на наследника Комчака, а тут вон какая подлянка, — усмехнулся и заговорил серьёзнее: — Есть что поженственнее? — Есть, только я не ношу. — Надевай, я выйду, — он был честен и с ней, и с собой. Если уж придётся выручать девицу, то пусть так оно и будет. Борис подобрал с пола упавший крюк и пристегнул на локоть. После чего он огляделся: его напрягла золотая статуя отца Комчака с горящими глазами. Явно она здесь стояла не просто так. Елизавета, явно настороженная, быстро положила книгу и заявила, что встретится со своим нежданным гостем в коридоре, после чего исчезла за дверью. Борис последовал за ней и ещё раз оглядел убранство спальни: наблюдательные окна закрыты. Она не понимала, что за ней следят столько времени! Несчастная! Он подождал несколько минут, в условиях жуткой спешки казавшихся невыносимыми, растянуто-долгими в перекрёсте часовой и минутной стрелок, как услышал стук и зашёл. Монашеская одежда Елиезера, теперь уже окончательно Елизаветы сменилась на юбку приятного синего оттенка, белую рубашку с пышными рукавами, голубой платок, почти полностью скрывавший волосы. Как она так свободно приняла тот факт, что на самом деле она — девушка? С этим ещё предстояло разобраться. — Какой-то кошмар пролетария, — не остался в долгу Борис, скептически скривившись. Он давно отвык от вида народного костюма, больше предпочитая современный. Вышитая косоворотка хоть и придавала ему вид крестьянина, но своей мешковатостью несколько стесняла движения. — Ничего другого не нашлось! — неудивительно. Здесь всякое понятие о внешней красоте строго порицалось, якобы красивые соблазняли других и вводили в блуд. Борис судил так исключительно по своему опыту знакомства с православием. От таких сентенций он готов был изрезать себе лицо ножом, отвратить других от себя, ведь сколько помнил, всегда был человеком достаточно привлекательным. — Я совершенно не помню здесь имени Красноармеец. Откуда вы, из какой страны? — Из самой лучшей. Это не имя, это воинское звание. Я — солдат. — Солдат? Настоящий? — восхитилась Елизавета. Борис подметил, что её лицу очень идёт улыбка. — Ещё какой… — он усмехнулся в ответ. Догадку по поводу платья лгвыстроил сам: наверняка подкинула та рыжая парочка тайком от Комчака. Потрясающий ход. Стоп. Здесь была та же статуя, что и в библиотеке. Те же горящие глаза. — В-вам нужно уходить! Он скоро будет здесь! — резко взволновавшаяся Елизавета принялась отталкивать его к двери. — Я помогу тебе сбежать, — Борис попытался её успокоить. — Отсюда нет выхода! Я пыталась сбежать, поверьте, но ничего не вышло! Обошлась как сумела, сломала все статуи Комчака в доме! Теперь никто не заметит, что меня нет. — А что насчёт этого? — Борис вынул из кармана ключ с птицей. Елизавета быстро выхватила его, подбежала к массивной железной двери и в два счёта открыла её. Вид глухого коридора с металлическими стенами поразил её до глубины души. Она быстро кинулась вниз, будто заранее зная, куда бежать. Борис бросился за ней. Вдвоём они достигли первого наблюдательного окна, откуда виднелась библиотека. Елизавета вдруг глянула в него и повернулась, шокированная. Эмоциональна от природы, искренна. Вся гамма шока отражалась. — Что это значит? Я была взаперти? Они наблюдали за мной всё это время? Зачем? Что я такое? — Ты та, кто вот-вот смотается из этой башни! — взорвался Борис и увлёк пленницу за собой. — Вызови лифт! Нажми на кнопку! Вместо сорвавшегося вниз лифта под разорвавший тишину аккомпанемент жуткого ора и сирен в проём просунулась механическая птичья голова с горящими рыжими глазами. Перепуганная Елизавета отшатнулась к стене, а Борис принялся обстреливать птичью голову, старательно пытавшуюся пролезть в проём, из пистолета. Глаза головы загорелись алым, и она тут же исчезла, не способная пролезть всем телом. Лифта в проёме уже не было. Благо, очередной лестничный пролёт находился не очень низко от него, и прыжок обошёлся без последствий. Оба не могли понять, куда бежать, но решили в конце концов подняться наверх, а потом сбежать по воздухотрассам. Непонятный вопль начинал нарастать, всё больше пугая, и им пришлось буквально сбегать по лестницам и длинным площадкам, которые в довершение всего начали рушиться на ходу, словно кто-то намеренно ломал их, бросая на них куски потолка, стен и ещё неизвестно чего. По стенам башни будто проехались гигантские когти, разорвав обшивку. Добравшись до уже знакомой двери, ведущей наружу, Борис быстро провернул кольцевую задвижку, и Елизавета выбежала на хрупкую лестницу. Снаружи бушевал ветер, не приносивший зданиям никакого вреда, зато задорно колыхавший флаги несуществующей Российской империи на них. Оба добежали до конца лестницы и ненадолго остановились, но мимо них, в опасной близости, в пелене облаков и ветра пролетело крыло, похожее на то, которое бывает у летучих мышей. Елизавета вновь запаниковала: — Это он! Скорее бежим! Неизвестное существо намеревалось разорвать Башню Памятников на части, и ему почти удалось — лестница закачалась, беглецы потеряли равновесие и упали. Елизавета что есть сил вцепилась в руку Бориса, уже державшего крюк наготове. Такого прилива адреналина от быстрой смены событий она наверняка не испытывала ещё никогда. Небо перед глазами буквально рассекалось пополам, в ушах стоял механический визг. Удар металла о металл, протяжный скрип — мимо пронеслись парящие здания Благодати. Они выжили, не смогли упасть с громадной высоты! Борис думал, что его левое плечо под тяжестью крюка вот-вот с треском костей вывихнется, но сумел подтянуть Елизавету так, чтобы она уже держалась не за свободную руку, а за шею. — Держись за меня! — гаркнул он, прикидывая, куда гнать дальше. — Я пытаюсь! — она отчаянно вцепилась в воротник косоворотки. Летели они недолго. Нечто, напоминающее птицу, проносилось вдалеке, обрушивая вниз куски башенной обшивки. Следующий поворот трассы. Птица устремилась к нему и со всей дури протаранила, разломав алюминиевый толстый провод. От грохота и невиданной тряски крюк соскочил, а вместе с ним ослабла и хватка Елизаветы на шее. Схватившись за руку Бориса, но не сумев выдержать воздушного потока, Елизавета отпустила её и с глухим стоном полетела вниз, исчезнув из поля зрения. Мир закружился с оглушительным свистом, стремительно приближалось нечто, похожее на водоём. Ближе, чем земля. Борис пытался схватиться за спутницу, но безуспешно. Он не успел опомниться, как очутился под водой. Вдохнуть он не смел, но вода сама заливалась ему в нос. Гигантская птица уже склонилась над водой, выискивая его. Окунулась. Опасно близко! Сейчас, ещё немного, и конец! Нет. Давление помешало. Вынырнула. Последнее, что Борис успел увидеть — стремительно улетающий размытый перед темнеющим взором силуэт.       Он раскрыл глаза и обнаружил себя лежащим на полу своей квартиры ничком. Всё было как всегда. Кровать у стены, узкая и жёсткая. Письменный стол рядом, на нём — стопка каких-то бумаг, банка с чем-то прозрачным и окровавленное бритвенное лезвие. Всё вокруг было уныло-коричневое, с примесью пыльно-серого, даже когда сквозь шторы лилось лимонно-жёлтое лето. — Товарищ Давыдов! — слышалось из-за двери, оглушая. — Товарищ Давыдов! Открывайте! Немедленно! — Чего вы хотите? — еле сумел Борис выговорить. — Передашь мальчишку, и будет дан шанс! — пауза. Снова последовал гневный голос: — Давыдов, ты там или нет? Борис бросил нервный взгляд на стоящую у стены Елизавету. Та в явном недоумении глядела куда-то в пол, осознавая: всё это время её нагло использовали. Никакой злости, криков и рыданий — лишь бесстрастное отчуждение. — Вы причините ей боль? Что вам нужно? — У нас договор, Давыдов! — голос за дверью был агрессивен и напорист. — Открывай! Тотчас же! Борис кое-как поднялся и открыл дверь. Вместо узкого коридора — зияла словно сорванная смерчем половина дома, открывающая кошмарный пейзаж. Вся Москва, Красная площадь, башни Кремля — всё объято артогнём. Палил нещадно один из летающих островов с православными крестами храмов, чётко видных на фоне ало-оранжевого неба. На краю развалин коридора стояли едва узнаваемые близнецы Лютерман, одетые в чёрную форму немецких солдат. Меж ними стояла невысокая девушка с тёмными волосами, так и треплющимися на ветру. Тоже в форме, но то форма солдата Красной Армии. — Лина? Лина! Она обернулась. На висках при свете артогня чёрные ленты вен, взгляд болезненный. На форме сверкнул вышитый красный крест. Девушка молчала, чем ещё больше усугубляла возникшее в душе отчаяние. В груди внезапно стало не хватать воздуха, горло разорвал кашель. Борису пришлось согнуться пополам. Похоже на чахотку. Никогда не было, и вот опять…       Наконец он смог прочистить горло. В глаза ему ударил яркий свет. Похоже, по Москве всё же нанесли роковой удар. Только бы всё обошлось… — Анна… Анна… Не бойся, Лина, я с тобой… — бормотал он в полубреду. — Нет, это я, Елизавета, — виднелась она, едва различимая. Всё-таки то был сон, уже стирающийся из памяти. — Где я? В глазах темно… — Борис зажмурился. Под веками поплыли кровавые пятна. — Снова в царстве живых. Позвольте, я помогу… — склонилась она над ним. — Порядок, — Борис как отрезал. Он успел приметить: вместо мизинца правой ладошки — напёрсток. — Но вы же воды наглотались, — тоже мокрая насквозь Елизавета потянулась к его воротнику, намереваясь продолжить реанимацию. — Вам дышать нечем… Недалеко я видела лавку с пеной… — Сказал же: я в норме, — жёстко, но почти правдиво. Борис неопределённо махнул рукой: — Иди, а я… Нет… Посмотри, у меня в кармане немного денег есть… Зипун, слева… Елизавета так и зашуршала монетами, зажала в кулачке горсть копеек и исчезла. Тёплая крестьянская одежда отчасти спасла Бориса от обморожения, поскольку и вода была холодная, и сам климат в Благодати напоминал не лето, а скорее позднюю осень. Страшно представить, какая здесь зима. Елизавета вернулась через несколько минут со стаканом кислородной пены. Борис принял спасительный стакан и жадно отхлебнул. Пейзаж вокруг вернул прежние яркие краски. Красиво, ничего не скажешь. Море мирно плескалось, набегая на рыжий песок, утыканный полосатыми большими зонтами, где безмятежно разместились горожане. Одежда их была безумно закрытая, как и подобает по канонам православия. Скромность и благочестие по одну сторону, распущенность и бесчестье по другую. Елизавета восхищённо огляделась по сторонам: — Там, на рынке, играла музыка и танцевали люди… Я… Я скоро вернусь, господин Давыдов, не теряйте меня! Господин… Борис презрительно прищурился. Все господа давно в Париже. Сама бы лучше пошла сушиться, а то идёт, роняет на песок льющуюся с платья воду. Он поудобнее устроился и ненадолго задремал. Разбудил его шум где-то вдалеке. Явно злились и кричали люди. Вот вам и скромность с благочестием. Чуть что — сразу словесная грязь и осуждение. Сами же говорят, осуждать — грешно. Сами же потом тайком поливают тех, кто не вписывается в общепринятые каноны. Борис поднялся, дошёл до ближайшей мусорной корзины, доходившей высотой ему до локтей, и бросил туда пустую банку. Как же неудобно, когда вода с мокрых прилизанных волос затекает за шиворот. Вся остальная одежда предательски прилипла к телу и сковывала движения. А в местном климате неизвестно, когда она высохнет. Борис спросил у проходящего мимо человека, не видел ли тот девушку в синей юбке и голубом платке. Прохожий криво усмехнулся и посоветовал проспаться, намекая, что Борис напоминает пьяного. Если бы! Борис еле удержался от желания послать его куда подальше. Он не пил уже чёрт знает сколько, даже по праздникам рюмку не брал. Откуда это убеждение, что все советские граждане после работы только и делают, что пьют? Глупость, надуманная противниками партии. Людской шум постепенно нарастал, чем вывел его из себя. — Что там, нахрен, происходит? — выругался Борис и направился в сторону гневного гула, оставляя после себя мокрые отпечатки подошв.