Благодать

      Они вернулись к прежней задаче: раздобыть крюк для Елизаветы. Борис прикинул, как осуществить план: найти какого-нибудь гвардейца с крюком, отвлечь его и стащить столь необходимую вещицу. После всего произошедшего пускать в ход винтовку, пистолет и усилители ему не хотелось. На глаза Борису вдруг ппопался висевший на ограде красный шейный платок. Да, негуманно выйдет, но что делать? Борис взял платок и повязал под воротником слабым узлом — не пионерским, чтобы паники не создавать. Он проверил пистолет: полный, стреляй не хочу. В этот раз лучше взять оружие поменьше, чтобы выскочить, пальнуть и убежать. Пока Борис отчаянно высматривал цель, Елизавета шла рядом и напевала под нос: — Слышу голос из прекрасного далёка, голос утренний в серебряной росе... Слышу голос, и манящая дорога кружит голову, как в детстве карусель... Голос у неё был не очень высокий, достаточно мелодичный. Видимо, ещё не успел поломаться. Борис выправился: не успели поломать. — Где ты находишь эти песни? — Господин Лютерман приносил свой старый граммофон с кучей пластинок ко мне в комнату. Когда мозг кипит от религиозной литературы, можно поставить пластинку и расслабиться. — А я понемногу откладываю деньги на патефон. Зарплата скромная, часть прячу. Двести пятьдесят рублей — это тебе не новый велосипед по сорок пять, — Борис на авто даже не замахивался, предпочитая ездить на работу на двухколёсном педальном агрегате. Наконец-то впереди показалась желанная цель: белогвардеец с крюком наперевес хвастался другому, говоря, что всему отделу раздали такие. Другой же ответил, что таким впору раскраивать черепа Придворным. Борис усмехнулся: интересное, вполне подходящее название для обыкновенных оппозиционеров. Он взял платок и, натянув его меж стиснутых кулаков, притаился за углом дома. Предыдущая схватка его порядком распалила, разожгла азарт в крови, пусть и довела до полусмерти. Такого ещё давно не доводилось испытывать. Артерии горели адским пламенем, по ним гнал огненный Усилитель вперемешку с мятным, обжигая пальцы при каждом соприкосновении с капиллярами. Щит, который дали близнецы в «Синей ленте», сработал так себе, значит, надо было с этим что-то сделать. Борис выглянул из-за угла. Вот незадача: этот чёрт в белом идёт сюда! Не тот! Который без крюка! Выругавшись про себя, Борис выждал пару минут и выскочил из засады, застав гвардейца врасплох. Тот оказался безоружен, поэтому пустить пулю в лоб не составило труда. Второй тут же оживился: — Ложный Пастырь здесь! Ребята, навались! Борис снова выругался. Ещё и подкрепление присылают. Ладно... Переживём. Гвардеец подбежал к нему и раскрутил крюк. Борис понял, что кровавого кошмара не избежать, изловчился как следует, крикнув: — Осторожно, кровищ-ща! — и схватил гвардейца за шею, силой наклонил ему голову... И кровь с ошмётками плоти, некогда бывшая лицом, нещадно брызнула во все стороны! Борис швырнул позеленевшей от ужаса Елизавете свой крюк с криком «Забирай, дарю!» и взял тот, что намотал на себя лицо гвардейца. Так вот что имел в виду тот товарищ, что говорил про трепанацию черепа без анестезии. Подкрепление уже показалось на горизонте улицы, и разнести этому сотнерукому порождению религиозного фанатизма головы из пистолета не составило труда. Больше солдат не появлялось. Сразу вспомнилась фраза: «От вас несёт слабостью, товарищ». Борис убрал оружие и утёр испарину с лица: — Хорошо, что я в чёрном. На чёрном не видно... — Про жилет не скажешь... — Елизавета, по-прежнему зелёная от страха, держала крюк побелевшими пальцами. — Понимаю, зрелище отвратительное. Кровь, кишки, разнесло... — редко такое встретишь. Разве что на дикой резне во время войны. В голове пронзительно зазвенело, как после контузии. Страшно даже вспоминать. Борис отогнал непрошеные мысли о прошлом и взял себя в руки. Он заметил, что Елизавета всё ещё стоит, как привинченная к мостовой. Только губы дрожат. Жестом он приказал следовать за собой и направился прочь от места схватки. Задачу они выполнили, крюк раздобыли, теперь можно продолжить путь до Солдатского поля. За трассу уцепиться вдвоём и проехать, разглядывая замечательные дневные пейзажи. Борис уже привык к слепящему солнцу, но всё равно почти весь маршрут пролетел с ленинским прищуром.       Солдатское поле оказалось огромным островом с разного рода развлечениями, если судить по карте, стоящей у хода: тирами, площадками для борьбы, колесом обозрения и прочим, что обычно так любят мальчишки. Елизавета пояснила, что он был построен для воспитания в юных гражданах Благодати патриотизма и любви к церкви. Яркий транспарант с надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА СОЛДАТСКОЕ ПОЛЕ!» мгновенно приковывал взгляд. По обе стороны от транспаранта стояли каменные гордые фигуры двуглавых орлов в военной форме, вооружённые огромными настоящими саблями. Что-то устрашающее таилось в этих прямых, выточенно-скульптурных линиях, сурово-вышколенных углах. День, бросавший яркие всполохи солнечных огней, только добавлял ужаса. Полуденного — когда страх вызывает пустое пространство, залитое солнцем. Когда голова кругом идёт от жары, бьющей в макушку. Когда мёртвая тишина бьёт по разуму, оглушая своим только существованием. Небо неестественно плоское, чем только сильнее пугало. Настолько низко, что готово обрушиться. Хотелось кричать, лишь бы понять, что в мире остались хоть какие-то звуки. Силуэт Полудницы уже вырисовывался по левую руку. Ослепительная, светлая, в белом. — Он тебя бросит, Елиезер! Получит, что хочет, и сразу бросит! — знакомый старческий голос расколол голову напополам. — Чего ещё можно ждать от лжеца и убийцы священников? Борис как очнулся после приступа паники, бросил полный шока взгляд на Елизавету, которую в полубреду, при солнечном свете принял за Полудницу. Та обернулась с шокированным и непонимающим выражением лица и прошептала едва слышно: — Господин Давыдов... Это правда? Борис предпочёл промолчать и отойти от нахлынувшего видения. Какая к чёрту разница, было это или нет. Одно было ясно: атеизм здесь — тягчайшее преступление. Равно как и убийство священнослужителя, ведь как же без него их услышит всемогущее божество. Солнце напекло голову, вот он и бредил. — Отец... Пророк... Кто бы вы ни были... Я ухожу. И вы не сможете мне помешать! — Тут ты неправ. Борис отчаянно замотал головой в попытке отогнать иррациональный страх. Суеверие, конечно, но... Лучше об этом не думать и идти дальше.       В главном зале Солдатского поля, судя по всему, проходила некая историческая выставка, чьим гвоздём программы был механический гид, стоящий теперь в застеклённой высокой, под самый потолок, витрине. Борис и Елизавета подошли чуть ближе. То ещё зрелище: высокая, под три метра, механическая кукла, одетая в чёрную с золотыми эполетами военную форму. Вооружена саблей. За спиной — странное подобие крыльев из царских знамён. Лицо смутно знакомое: голубые глаза, каштановые усы и борода... Внезапно глаза куклы замигали красным, суставы задвигались. Выломав стекло витрины, жуткое порождение выбралось наружу и, обнажив огромную саблю, бросилось на Бориса. Страшно до застывшей в венах крови, когда на тебя, разбив к грёбаным чертям стекло, нападает механическая копия последнего императора! — Великомученик император Николай! — крикнула Елизавета, прячась за другой витриной. — Его ещё и канонизировали... Бляха-муха! — Борис еле успел отскочить в сторону, чтобы не пасть жертвой ужасного механического создания, которое в этот момент как раз собиралось напасть. Он сбросил с плеч поклажу, чтобы не мешала бою. Сломя голову Борис выбежал прочь из главного зала, спустился по лестнице к большому внутреннему двору. Вслед, так же молниеносно, выбежала Елизавета, после чего притаилась возле высокой колонны и перевела дух. — Ладно, мы с ним справимся... Сударь, советую не высовываться. Просто бросьте огненные ловушки к тем ящикам, и... — Борис тут же кинулся прочь с двора, с винтовкой наперевес. — Нет-нет-нет, стойте! Ну куда же вы? — На воздухотрассу! — крикнул Борис и запрыгнул на алюминиевый толстый провод. — Отлично, я останусь здесь, пока вы всё промотаете, — с сарказмом отозвалась Елизавета. Борис пролетел по трассе до другого конца Солдатского поля, где стояло ещё одно странное существо — механическая громадина с вполне человеческой головой. Кажется, он такую на ярмарке видел. Называется «Умелец». Похоже, это ещё хуже, чем трёхметровый Николай II. Сердце этого адского создания оказалось вполне себе открытым, пусть и билось в стеклянном сосуде, впаянном намертво в корпус непропорционально могучего тела. Пролетая над железным человеком, Борис сообразил, что нужно целиться именно туда, чтобы разобраться с врагом быстро. Или же сделать контрольный выстрел в голову. Незадача: тот его заметил, чертовка. — Лжепророк! — завопил Умелец и вмиг бросился на Бориса. Борис, спрыгнув с трассы, успел выстрелить, но без должного прицела попал в руку вместо сердца, увернулся от удара мощного кулака, кинулся вон и спрятался за грудой коробок. Патроны в винтовке ещё есть. Краем глаза Борис заметил, как к нему бежит Елизавета, и выглянул из-за коробок. Умелец ушёл куда-то в другую сторону, кашляя и бормоча угрозы под нос: «Когда я тебя найду...» — Мы будто с господом играем... Пригнитесь же! — шепнула Елизавета и сунула в руку несколько патронов. — Без тебя знаю! — гаркнул Борис и побежал к трассе, на ходу пристёгивая к локтю крюк. С разбега он запрыгнул на трассу. Надо возвращаться назад, во внутренний двор, если уж схватки с моторизованным императором не избежать. Крюк Елизаветы скрипел где-то за спиной. Умелец, судя по всему, услышал звуки побега и оглушительно заорал: — Спускайся оттуда! Это моя трасса! Моя! Борис жестом свободной руки дал понять, что соглашаться не собирается. Жест простой: средний палец. Грубее некуда. Он пролетел мимо колеса обозрения и приземлился у дверей главного здания. Внутри моторизованного императора уже не наблюдалось. Прекрасно, можно проскользнуть к Залу Героев. Борис подкрался к высокой двойной двери из белого дуба, и его охватила ярость: дверь была закрыта на огромный замок. Елизавета, появившаяся рядом, поняла намёк и начала проворно возиться в скважине, водя шпилькой для волос в разные стороны. Лучше пока не спрашивать, откуда она знает. Возможно, для праведных людей взламывать замки, узнавать чужие тайны, выставлять их на всеобщее обозрение — обычное дело, чтобы попасть на небо. Двери открылись, и Борис быстро пересёк широкий коридор, но вовремя остановился, увидев, что моторизованный император выходит из противоположного входа. Борис притаился за колонной, наводя прицел винтовки на спину Николая. Тот противным скрежечущим голосом бормотал: — Мы все находимся под бдительным оком Пророка. То, что скрыто, должно быть открыто. Елизавета тем временем спряталась за низкой витриной, изображавшей полную карту Благодати, и провозгласила: — Дамы и господа, господин Давыдов — человек, который расстреляет вас всех, если вы не угомонитесь! Борис едва удержался, чтобы не выругаться. — Давай ты просто посидишь в уголочке и будешь подавать мне патрончики, ладно? — он посмотрел на моторизованного императора, стоящего лицом к нему, и раздражённо пробормотал: — Ну давай, сукин сын, разверни свою железную задницу... Николай среагировал чутко: быстро и яростно помчался в атаку, скрипя механическими суставами. Борис мигом взвёл курок и пустил несколько патронов в чёрный мундир, отстреляв при этом золотой эполет. Он отбежал назад и бросился к лестнице, ведущей на второй этаж, продолжая нашпиговывать врага свинцом. Борис видел, как противник неумолимо идёт сюда, грузно поднимаясь по ступенькам. Прежде, чем он добежал до тупикового конца коридора, послышалось разгневанное: — ЧТОБ ВАС РАЗОРВАЛО, СУДАРЬ, ОБЕРНИТЕСЬ! Борис еле успел увернуться от удара моторизованного императора и пустил ему пулю в ногу. Проскользнул под его рукой, занесённой для удара, и оказался за спиной противника. Знамёна так и били в лицо, закрывая обзор. Вслепую Борис запрыгнул Николаю на спину и голыми руками, на одной только чистой концентрированной ярости, выломал механизм, приводящий его в движение. Потрудиться пришлось: панель, закрывавшая механизм почти расшаталась, а бешено вертящиеся рыже-коррозийные шестерёнки изрезали перчатки вместе с кожей, открыв мелкие, капельно кровящие порезы. Борис погибельно недооценил полыхнувшую в воздушном городе охоту. Копия императора как физическая угроза и как психическая атака. Борисом двигал трезво-бездушный расчёт в попытке слезть с железной спины, только Николай сам опрокинулся навзничь, лицом в пол. — Ты из кожи вон лезешь, чтобы меня взбесить? — напрямую говорить, что Елизавета его отвлекает, Борису безумно не хотелось. Он снял с левой руки изорванную перчатку. Диковатое зрелище: венозно-коричневатая кожа, вычерненная от огня в крови, кости заметно проглядывают, оплетённые жилами. Он спустился вниз за кожаной поклажей и уложил туда почти пустого Мосина. Умирающий Николай между тем противно проскрежетал: — Что такое жизнь по сравнению с верой... Борис сложил руки на груди: действительно. Когда стремишься поскорее попасть в рай, то можно и при рождении умереть, ведь земная жизнь ничего не значит. Если им так хочется, пусть верят. Ради бога, пусть только перестанут вводить в мрак просвещённых граждан. Путь к Залу Героев вполне открыт. На раны на руках Борис уже не обращал внимания: заживут быстро. Он щёлкнул пальцами, пустив по венам огонь, и царапины будто спеклись изнутри, остановив тем самым кровь. Великолепная дезинфекция.       Зал Героев находился недалеко, справа от главного здания Солдатского поля, если смотреть на него сверху со стороны входа. О гордом названии оповещала деревянная табличка с светящимися приглушённо-жёлтым светом буквами. Кто-то уже успел выдернуть их из положенных мест и переставить по своему усмотрению. Вышло вполне комично и остросоциально: «В ЗАД ГЕРОЕВ» Явно здесь набедокурили оппозиционеры в лице Придворных. Вандалы-мечтатели-о-лучшем-будущем — что может быть ироничнее? Не сможем построить новый мир, если не разрушим старый до основания. Ирония так и хлещет потоком. Здание такое же величественное, как и то, что слева от него. Сразу привлекает внимание. Борис решил, что Елизавету лучше от себя не отпускать, потому, завидев небольшую кассу с безмятежно спящим под палящим солнцем разморённым билетёром, подозвал спутницу к себе: — Держись рядом со мной. Не хочу, чтобы ты пострадала. — Хорошо, господин Давыдов. — Зови меня Борис, — он думал наконец перейти на «ты» в общении. Тем более, они сблизились достаточно, чтобы преодолеть эту ступень. — Хорошо, Борис... — Елизавета ненадолго задумалась. — У вас, случайно, нет брата Глеба? Я просто знаю братьев-мучеников с такими именами. — У меня нет братьев. А у тебя есть брат Гирсам? Как-никак, сыновья пророка. — Нет. — Ну вот и всё, — Борис посчитал, что разговор пора закончить. — Поищи пока патроны для товарища Мосина, а то он почти пустой. Сам Борис вдруг увидел на столбе плакат о розыске. В рамке изображался человек с густыми тёмными усами и бородой, выразительными глазами, левый из которых закрыт повязкой. Всё в его лице говорило о решимости и силе. Под изображением значилось: «Разыскивается за измену и мятежи. Капитан Корнилий Слуцкий» Борис узнал этого человека мгновенно. Корнилий Слуцкий славился своим умением наживать себе врагов, за его голову просили тысячи рублей белые головорезы, попутно успевая окропить траву красной кровью красных женщин одним взмахом выкривленной сабли. Когда только повязкой ухитрился обзавестись? Неужели глаза лишился? Бедняге остаётся только сострадать, но Борис не чувствовал ничего. Никакой жалости. Он помнил ту снежно-кокаиновую зиму восемнадцатилетней давности, когда остатки русских дворян-декадентов глотали белый порошок в надежде забыть кровавый кошмар, а солдаты падали туда же, в сугроб, изливая алыми потоком последние литры. После такого изнурительного дня в глазах тут же помутилось, а грудь будто стиснул железный обруч. Борис пошарил в карманах жилета: деньги ещё остались. Он вытащил несколько копеек и протянул их Елизавете. Та мгновенно поняла, чего от неё требуют, и побежала туда, где рассчитывала найти кислородную пену. Борис тем временем пристроился на скамейке у стены и закрыл глаза. Ясно стало: никого не волнует людской кислород, насколько его не хватает. Волнует только прибыль. Капитализм в чистом виде, пусть и прикрывающийся теократией, что даже хуже. От мыслей голова заболела даже сильнее. Всё логично: при мыслительном процессе мозг тратит больше кислорода. Надо просто перестать думать. Борис дремал, пока не услышал топот бегущих сапожек. В руки вложили стакан. Он открыл глаза: кислородная пена под запаянной крышкой. Тут же приложился. — Наконец-то... — снова тот же лимонный вкус с кислинкой. Чтобы жизнь мёдом не казалась, а сплошным испытанием. Всё правильно. — Там, в распивочной, вооружённый человек!— затараторила Елизавета, сев рядом и в перерывах между словами глотая заветную пену из своего стакана. — Еле убедила его, что я из Гласа! Еле эту пену унесла! — Не болтай... — головокружение постепенно проходило, и дышать становилось всё легче. — Пей давай... — Вооружённый человек! — прогремел громкоговоритель над самым ухом, на мгновение оглушив, после чего пронзительно расхохотался высоким старческим голосом. — А вы, барышня, полагаете, что зашли в гости, да? — секундная пауза. — Надо же, кого я вижу! Давыдов! Как возмужал-то, а! Какими судьбами? — Нам нужен Шок-Янтарь... — проговорил Борис, покончив со стаканом и бросив его в мусорный бак. — Говорят, ты держишь его у себя...       Уже в коридоре, ведущем к Залу Героев, залитом жидким синим мраком, снова столкнулись с моторизованными императором, но на этот раз он явно не был сделан для боя и изображал Александра II, насколько можно судить по табличке. Мимо такого миротворца можно совершенно спокойно пройти мимо. На полке рядом стоял красивый кованый керосиновый фонарь, который Елизавета тут же достала, встав на цыпочки, и зажгла. Ровное пятно света осветило всё вокруг. Следующий зал был небольшой, с высоким потолком и роскошными колоннами в углах. Большую часть занимала исполинская статуя высокого длиннобородого старика и в военной форме, стоящего с саблей в правой руке, готового атаковать. В другой руке — кроваво-красное знамя Советской России. — Пророк наш, отец Захар Комчак, командир пятой кавалерийской дивизии Красной Армии, — прочитала Елизавета надпись на постаменте. — Командовал тогда не он, — Борис напряг память, пытаясь вспомнить человека с таким именем в своей дивизии. — Чёрт, я его вообще не помню. Тут же прогремел голос Слуцкого: — Он предал красных и переметнулся к белым! В тот же миг статую охватило серебристое сияние, обручем прошло от верха до низа, и теперь на постаменте красовалось: «Пророк наш, отец Захар Комчак, командир Седьмой кавалерийской дивизии Русской Армии под руководством Верховного правителя России Александра Колчака» В левой руке статуя теперь держала государственное знамя Российской империи — золотое полотнище с чёрным двуглавым орлом, безжизненной тряпкой висящее на древке. — Созвучно-то как, а... — Борис не сдержал жестокой ухмылки. — Поражаюсь, как его не отдали под ревтрибунал. Сбежал из страны, бьюсь об заклад, — и процедил презрительно: — Предатель, поп недостреленный... Не зря говорят, атеистов в окопах нет. — Ты совершенно прав! — голос Слуцкого буквально излучал ликование. — Неужели воюют только верующие? — Не согласен, но религиозные войны всегда были кровавее прочих. Я вижу, что у вас здесь творится! Я не ищу бойни! Отдай нам Шок-Янтарь... — Этот жестянщик Комчак собирается натравить своих доминиканцев на моих парней, — заговорщицким тоном заговорил Слуцкий. — Я уже месяц держу здесь оборону. Запасы на исходе. Я его этим Шок-Янтарём так трахну, не поднимется! — внезапно громогласно заорал он, и от углов комнаты отразилось эхо. Елизавета от такого вопля даже подскочила, едва не выронив фонарь. Борис же только вздрогнул, но с места не сдвинулся. Слуцкий нисколько не изменился: такой же ярый вояка, старый солдат, изведавший исполна царский режим. Прежде он был аполитичен, ни о чём, кроме хозяйства, не заботился, а после призыва в Красную Армию резко пересмотрел приоритеты и стал ярым коммунистом. С какой стати его занесло в православный город? — Перестреляем всех этих жестянок! Вперёд, ребята! Задай им жару, Давыдов! Мы ждём в низовьях Вислы и в Токио! В атаку! — Погоди, Корнилий Евграфович, — Борис пытался вложить в голос иронию. — Солдат ещё нет. Придут нескоро. Просто отдай Шок-Янтарь. — Так и быть. Я жду вас среди горящих пограничных застав и высоких пагод. Мои люди встретят тебя, как союзника. — Надо идти в следующий зал.       Антураж зала был настолько ярким и жутким одновременно, что Борис и Елизавета смотрели на экспозицию, старательно вглядываясь в разного рода детали вроде широких катан, соломенных шляп, винтовок Мосина. Действительно, горящие погранзаставы, храбро сражающиеся люди... Почему у них форма белых солдат?! Борис не понимал. Он помнил только спартански-краткие, песочно-сухие донесения об атаках на дальневосточные погранзаставы. Только бегущие от русских солдат враги представились как живые, настолько яркой была картонная раскрашенная экспозиция. Они падали под градом свинца, успевали поразить резким взмахом стали, брали инициативу на себя, постепенно уничтожая противника и окропляя чёрную землю кровью, такой же красной, как знамя революции. Красное на чёрном. Они пли шаг за шагом, взмокшими сапогами по притокам Амура. Времени им отпустили немного, вот и метались бешеным тайфуном, снося всё вокруг. То их швыряло на илистое амурское дно, то подбрасывало до самого пыльного дальневосточного солнца. — Кто это? — Елизавета внимательно смотрела на фигуры в длинных халатах и соломенных остроконечных шляпах. — Почему у них узкие глаза? — Японцы. Они регулярно атакуют наши границы. Только их противники... Они не похожи на советских солдат. Елизавета ещё недолго смотрела на сцену обороны погранзаставы, как вдруг внезапно выскочивший картонный японец испугал её, и она отпрыгнула в сторону. — Ай! Не пугай меня, узкоглазый! — она погрозила пальцем картонной гротескной фигуре. Наивное создание, вполне способное вызвать рафинированное умиление, но таких чувств не возникло вовсе. Никакого отклика. — Точно! Я вспомнила! Благодать открыла огонь по Маньчжурии, узнав, что японцы вырезают русских на границе! Потом Комчак повёл своих людей на Токио, и они сожгли пагоды! — Комчака там не было! — тут же прогремел Слуцкий, особенно выделив голосом последние слова. — Я потерял там левый глаз и тридцать друзей! Разве кто-то помнит об этой жертве? Люди Слуцкого внимательно слушали своего предводителя, держа оружие наготове, но враждебности к Борису не проявляли, ведь видели в нём союзника. Борис прекрасно понимал, что объединение усилий неизбежно. В воздухе разносится порох, от которого порой нос забивается до такой степени, что чихаешь кровью. Вдвоём развяжут Вторую мировую войну в статусе гражданской, наплевав на австрийского художника внизу, который тем временем стоит на трибуне и, плюясь ипритно-токсичной слюной, выдаёт концлагерно-пламенную речь. Не настигла паранойя, как некоторых особых элементов, трясущихся у дверного глазка, ожидающих, что за ними придут. Поделом. Борис смотрел на молчащий пока что громкоговоритель под потолком и ясно видел хищную улыбку Слуцкого под пышными усами в стиле Николая II. Возможно, Корнилий уже превзошёл последнего императора в их густоте. Безумно странные мысли порой посещают голову, словно незваные гости — задрипанную коммуналку, где ютятся десять человек и все они — один. Елизавета между тем сунула в кулак несколько патронов от Мосина. Борис вмиг очнулся и наполнил магазин. Чего ещё хочет Слуцкий? Сидит где-то в закутке и ждёт подходящего момента. — Видите, барышня? Вот кем Комчак хотел бы считать себя! Настоящим солдатом! Но у него получается только толкать проповеди и волочить за собой цепи... — в голосе Слуцкого слышалась насмешливая ирония. — Он хочет заткнуть нам рты, ведь нам не место в его учебниках православной истории! Борис мог описать свою реакцию на последнюю фразу только одним состоянием: вынесло и не занесло. Елизавета вмиг исчезла из его поля зрения. Пусть погуляет, но недолго. Наверняка всё, что было известно до периода Древнего мира, безжалостно вычеркнуто и заменено опиумом из кадила. Сколько он себя помнил, всегда от него клонило в сон. Пусть так и будет, если они хотят хоть как-то впихнуть своё сверхсущество в анналы истории. Он не имеет никакого права что-либо изменять, ведь обскуранты всегда противятся всему новому, предпочитая дальше сидеть в Средневековье, ведь им же так проще, им так сказало их сверхсущество. Борис помнил, как был свидетелем сноса храмов, даже помогал разбирать осколки колоколов. Никто тогда за золотой купол с крестом не вступился — так была сильна ненависть народа к церкви. Народ стоял и смотрел на зрелищный подрыв. В другом храме, когда с народом смешались солдаты, священники взялись за пулемёты и оказывали яростное сопротивление, ранив несколько человек в толпе. Борис потом помогал перевязывать раненых и перевозить их туда, где они жили. Сам он оружие тогда не взял: ни к чему тратить пули на этих попов. Слой жира под рясами останавливал любые снаряды. Всех, кто не желал покидать кормушку, арестовали под ликование нескольких человек из толпы. Борис, в момент ареста возившийся с перевязкой, ликовал вместе с ними, ведь прекрасно разделял их чувства. Есть о чём вспомнить, пока Елизавета ходит по залу. Либо рассматривает экспозицию, либо ищет всякие мелочи вроде пуль для пистолета и копеек. Нашла наконец. Подбежала и сунула в руку. Когда размышляешь, время тянется так медленно. Хотя, если посудить, прошло не больше двух минут. Если уж люди Слуцкого не проявляют враждебности, так почему они сидят сложа руки? Надо снарядить разведку, чтобы посмотреть, не идут ли «жестянки» Комчака. Борис поднял голову и крикнул, как мог: — Долго ты ещё будешь сидеть в закутке? Отдай усилитель! — Конечно! — тут же отозвался Слуцкий. — Ты и твоя барышня найдёте меня у памятника Благодетельницы. Судя по всему, госпожа Комчак — известная персона здесь, раз ей посвящён отдельный зал. Елизавета тут же рассказала, что здесь эту женщину почитают как святую, её мощам поклоняются, а голубое платье хранится в качестве реликвии. Отличный культ, ничего не скажешь. Пробирало на усмешку, какую-уже-за-день. Надо держать себя в руках, но получается так себе. Наверняка вечером снова придёт это давящее ощущение, будто ложишься спать в гроб. И снова бессонница, проходящая только с рассветом, когда солнечные лучи выжигают на тебе только им известные метки. А потом общая разбитость и грызущая перемолотые с нервами артерии усталость. Лучше уж отдать Лизавете весь сон, чтобы ей не о чем было беспокоиться. Что за мысли? Знаком с ней всего день, а уже...