Благодать

      Зал, посвящённый ныне покойной госпоже Комчак, самый большой из всех, состоял из нескольких частей, воплощавших собой отдельные события из её жизни. Жития, как выразилась Елизавета. Борис оставил замечание без внимания. Будет она ещё его лексику поправлять... Высокие двойные двери быстро поддались под напором четырёх рук. Первая часть зала — роскошно расписанные розовыми с золотом красками стены, создающие ощущение предрассветного неба, начищенные каменные полы — являла собой иллюстрацию первого значимого эпизода и поражала взор невиданной красотой. В центре, над круглым высоким постаментом, окованным золотом, возвышалась мраморная статуя стоящей в золотой колеснице госпожи Комчак, уверенно-торжественной, наивно-прекрасной, держащей в поднятых над головой тонких руках кудрявого ребёнка, одетого в длинное крестильное одеяние. Недалеко от статуи извергал потоки воды, наверняка святой, роскошный каменный фонтан. — Комчак великолепно переписал мою историю, — тут же заговорил Слуцкий. — Хлопаю ему стоя. А теперь взгляните, что он сделал со своей. Елизавета внимательно рассматривала статую и надписи на круглом постаменте. Обе надписи сильно удивили её: — Всего неделю семя пророка пробыло в утробе нашей госпожи... Борис вмиг понял, что послужило причиной удивления. Непорочное зачатие, версия вторая, только куда более вычурная и не отвечающая самой элементарной анатомии. Выдумка ради выдумки. Впрочем, он и в непорочное зачатие посредством сверхъестественного излучения не верил. И в говорящую рептилию, и в стариков, живущих по девятьсот лет, и многое, многое другое... — Беременность человека длится девять месяцев, это известно всем, — Борис почувствовал себя диким занудой, но возмущение так и рвалось наружу. — Скажи своему отцу это, когда столкнёмся с ним в следующий раз. Мне за него стыдно. Слуцкий не преминул вставить своё мнение: — Знаете, барышня, я огорчу вас: госпожа Комчак предпочла бы, чтобы семя пророка осталось лишь пятном на простыне. Борис мысленно проклял его, ведь Елизавета тут же застыла на месте от шока, но внешне остался устрашающе спокойным. Лучше бы этот старый вояка научился держать язык за зубами, если они у него ещё целы. Откуда ему знать личную жизнь главы города? Может быть, Слуцкий когда-то был приближен к Комчаку или его жене? Если так, то он наверняка скажет много полезного. Надо получше разобраться с этим бородатым порождением фанатизма, понять, как к нему относятся в обществе. На первый взгляд всё ясно: ему поклоняются, ему молятся, преподносят щедрые пожертвования. Но наверняка в этом есть двойное дно. Елизавета тоже многое скажет о своём отце, ведь знает его лучше всех прочих. Вначале пусть успокоится. А, она уже всё. Она снова начала вчитываться в постамент. — Неужели моя мать не любила меня... Что я ей сделала? Дитя было больно, и госпожа молилась о его здоровье день и ночь... — Елизавета прочла вторую надпись на постаменте и подняла глаза на Бориса. — Я болела? Она начала припоминать, и тонкая морщинка прорезала ей лоб. — Помню, как-то простудилась... Очень сильно кашляла, внутри меня будто поджаривали на адской сковородке, — перекрестилась она. — Отче только молился о моём здоровье, а господин Лютерман тайком давал мне лекарство. Помню: это был тягучий сладкий сироп, — Елизавета припомнила вкус, скорее всего, ведь бескровные губы тут же тронула призрачная улыбка. — Наверное, не это имеется в виду, — почему-то Борис подумал о правом мизинце Елизаветы, вместо которого поблёскивал серебром при свете фонаря напёрсток. Всякое может быть: надела ради причуды или ещё что-то подобное. Совсем дурацкие мысли, которые лучше выкинуть. Поклажа с оружием и крюками, чему явно поспособствовало утомление после боя, стала очень ощутимо врезаться в плечи и оттягивать их назад. Это надо просто вытерпеть. Последнее слово как набатом ударило в голову. Борис смутно помнил, как сказал когда-то, с едва уловимой робостью в голосе: «Да... Я готов всё это вытерпеть...» Спрашивали насчёт его стойкости, сможет ли он выдержать. Он уже не помнил, смог или нет, и в чём состояло это испытание. Вспомнилось вдруг ещё: «И только вот этому самому мальчишке стукнуло, как говорится, шестнадцать...» После сказанного, насколько Борис помнил, оглушительно прозвучал военный торжественный марш. Он снова сконцентрировался на настоящем. От долгого ношения крюка, во время передвижения по трассам, только сейчас начал побаливать локоть, особенно край сгиба, где проходила тонкая, но полнокровная венка, которая от переутомления руки наливалась болью так, будто её разрезали пополам. Борис уже успел привыкнуть к такому ощущению и считал, что так оно и надо. Своеобразный сигнал о том, что нагрузку пора прекращать. Елизавета тем временем направилась в следующий зал. Борис поспешил пойти за ней.       Следующий зал был немного меньше и изображал молельню, похожую на ту, которая была в Башне Памятников. Напротив высокой исполинской иконы, на коленях стояла всё та же женщина, всё та же госпожа Комчак. Складки платья волнами расплылись по полу, ровным кругом легли на плитку. Такие живые и ясные, что их наверняка можно коснуться и почувствовать под пальцами ткань, а не камень. Под тканью почувствовать плоть, а не мрамор. Вся она такая реальная, что порыв ощутить её силён, как никогда. Будто застыла только на мгновение. Никогда ещё так долго Борис не смотрел на скульптуру: абсолютно совершенная, стояла, сложив гибкие руки в молитвенном жесте, и в этой грациозной позе излучала особое светлое торжество. Омрачала настроение всей композиции ещё одна фигура, стоящая у входа в молельню, отгороженную от прочего дома аркой. Фигура держала меж кулаков прочно натянутый красный шарф, воплощала собой решительность, надменность, непреклонность, готовность напасть в прыжке, будто раненая тигрица. Одета она была в форму прислуги — строгое платье в пол с большим воротником и манжетами, длинный передник и уже порядком приевшийся капор, закрывавший лицо под всеми углами обзора. — Госпожа Комчак зверски убита безбожницей и великой грешницей Маргаритой Фицер... — прочла Елизавета послание на табличке, прибитой рядом с фигурой служанки. — Моя мать... Её убили! Мне говорили, что она просто умерла, а её убили! — она закрыла лицо руками, скривилась, готовая заплакать, но тут же взяла себя в руки и стиснула кулаки, решительно настроенная. — Мне очень жаль, — Борису пришлось снова солгать. Чувство жалости к человеку, когда-то давшему жизнь, не вызвало у него отклика. — Теперь ты понимаешь, что у сидения в клетке есть свои плюсы. — У меня должен быть выбор. — Однажды ты поймёшь, что он тебе не нравится. Слуцкий снова вставил свои пять копеек: — Барышня, я думаю, вы прекрасно знаете, что определяет свободу людей. — Не знаю... — его слова сбили Елизавету с толку, и она в непонимании заозиралась по сторонам. Внезапно снаружи заорала тревожная сирена, похожая на стук набатного колокола. Борис беззвучно выругался и достал винтовку. — Разочаровывает... — Слуцкий будто не обращал внимания на тревогу. — Свободу человека определяет то, насколько у него открыты руки! Борис вмиг вклинился в разговор, порядком устав от пустых сентенций: — Не слушай его, Лиз! У него выебнутая философия! — и жестом приказал идти в следующий зал.       Теперь уже помпезность экспозиции не удивляла. Высокий полукруглый каменный мост, ведущий к Башне Памятников, уменьшенной из-за перспективных искажений. Рослая фигура Комчака шла по направлению ко входу, придерживая у груди одной рукой всё того же кудрявого ребёнка, а другой прорубая путь казацкой шашкой. Елизавета мгновенно узнала своё ныне разрушенное Певчей Птицей жилище, потому сильно взволновалась. По идее, Комчак должен был рассказывать ей всё о её раннем детстве. — Проклятая грешница убила мою любимую, но ребёнка я ей не отдам! — громогласно, властным голосом прокричала статуя. — Пророчество сбудется! Семя пророка взойдёт на трон и пламенем омоет людские горы! — Он всё говорит правильно. Я сын Комчака и должен пойти по его стопам, — Елизавета заявила это так уверенно, что Борис даже не стал её исправлять. В голосе её даже прозвучало нечто такое, что подсказало: она смирилась со своей участью и покорно ей следовала. Если бы всё не было так сложно, девчонка осталась бы девчонкой, не была бы под влиянием ретроградных идей, заявила бы: а я хочу котёнка, и что с того? Снова заорала сирена, на этот раз протяжнее, чем сильно била по ушам и мозгу. Борис постепенно терял терпение: непонятно было, какую игру ведёт с ними Слуцкий и чего он хочет. Он заметил лежащий на полу дробовик. Такое оружие тоже отличное, значит, отправляется в заплечную сумку. Шум на улице тоже начал просачиваться сквозь стены. Неужели солдаты Комчака подоспели. Уже винтовку пустить в дело хочется, и сабля тоже скучает по крови. — Теперь они делают всё, что прикажет этот православный фюрер! — всё было ясно с самого начала. Фанатики, как стадо овец, пойдут туда, куда укажет их вожак. — Фюрер? А кто это? — Елизавета, судя по всему, плохо знала немецкий, хотя тесно общалась с Рихардом и Розалией Лютерманами. Те, возможно, избегали говорить на родном языке публично. — Вождь по-немецки. Внизу уже бесчинствует такой, очень плохой человек.       С госпожой Комчак всё ясно. Неизвестно, что Слуцкий ещё выкинет. Борис и Елизавета вышли из зала и осмотрелись. Небо порядком потемнело, будто нахмурилось. Часов нигде нет, даже примитивнейших солнечных, поэтому придётся определять время наугад. Борис прикинул, что сейчас где-то три часа после полудня. Приличное время для экскурсии: на то, чтобы подробно рассмотреть все экспонаты, требуется как раз три часа. Странное ощущение полуденного ужаса давно стёрлось, и теперь реющие в хмуро-сером небе синие канонёрки с вооружённым людьми на борту призывали поскорее взвести курок товарища Мосина. А вот и люди Слуцкого, тоже вооружённые до зубов, подоспели! Человека четыре. Уже тянет на прекрасное подкрепление. — Комчак идёт, Борис! — вскричал их вожак через громкую связь. — Наших жизней ему мало. Он не успокоится, пока не превратит нас в жестянок! Но мы ему не дадим! Старик проявил бы недюжинную смелость, если бы вылез из своего укрытия, откуда вещал, и присоединился бы к схватке. Ладно, пусть сидит в закутке, если ему так удобнее. Один из солдат подкрутил лихо завитые усы и пробасил: — Ой, что-то мы засиделись, братцы! Не пора ли нам разгуляться? Остальные вмиг оживились громким гомоном и начали заряжать пистолеты, винтовки, пробовать остроту сабель и шашек. Борис решил рискнуть и отдал Елизавете свою саблю, ведь был уверен, что её обучили владеть холодным оружием. Та, конечно, пыталась отмахнуться, мол, не собирается искать драк, но то, как уверенно она несколько раз взмахнула саблей, подготавливаясь к бою, окончательно убедило Бориса в её незаменимости как боевого товарища. Кое-кто из солдат уже открыл огонь по одной из канонёрок, да так яростно, что вмиг расправился со всеми врагами. Остальные уже воодушевились и закричали, что жестянки их боятся, как вдруг канонёрки резко крутанулись в тёмном небе и со всей дури спикировали вниз! Борис вместе с Елизаветой и четырьмя союзниками еле успел увернуться и со всех ног побежать обратно в здание. Тут же раздался оглушительный грохот из удара о камни мостовой, свиста этих камней, летящих в воздухе и ударяющихся о землю. — Уповаю, их там разнесло на металлолом... — сказал солдат с подкрученными усами. Первое слово резануло слух. Оно и логично: вместо «надеюсь» можно выразиться и повысокопарнее, вдобавок отдалось каким-то викторианским душком. В целом, мысли совпадают. Девиз даже есть: «Всё ненужное на слом! Соберём металлолом!» Солдаты кинулись врассыпную, до сих пор с оружием наготове. Борис и Елизавета спрятались за большой колонной возле хода в зал с японцами. Передышка, которая продлится неизвестно сколько. Через громкоговоритель послышался противный треск перезаряжаемого автомата. Борис сразу понял: автомат барахлит и нуждается в смазке, ведь он обычно так не трещит. — Чёртов автомат... Зачем я только вытащил его из той дыры! А там патронов к нему немерено! Целую коробку прихватил с собой! Палит так, что будь здоров! — Ты отдашь усилитель или нет? — Борис был очень близок к тому, чтобы сорваться, но держался на плаву каким-то чудом. — Отдам, — Слуцкий будто вел свою игру, известную ему одному. — Ты найдёшь меня среди давних врагов, в шкуре которых я прятался. Не бойся: мои люди прикроют тебя и твою барышню. Борис понял, что надо идти в другой зал. Жестом приказал Елизавете следовать за собой. Намёк был вполне ясен. Подкрепление Комчака прибудет нескоро, значит, время ещё есть. Похоже, экскурсия по Залу Героев ещё не закончилась. Кое-что полезное в ней есть: узнали побольше о жизни её основателя, о трагедии в его жизни. Только сочувствия ему не прибавлялось, ведь религиозный фанатизм перекрыл всё.       То был зал, посвящённый событиям Гражданской войны, случившейся почти двадцать лет назад. Борис сам не понимал, почему не хотел смотреть на картонную экспозицию, изображавшую разные сцены из боёв красных и белых. Гротескно-вычурные фигуры двигались в бешеном темпе на фоне кровавого зарева, ещё больше нагоняя жути и точно передавая дух тех лет. Кровь, страх, боль, смерть — всё это сопровождает любую войну. Борис отдал бы всё, лишь бы здесь не находиться. Кошмарный травящий пейзаж угнетал, затемняя уголки взора, сознание будто вышло из тела и шло рядом, уставившись в пол. Хотелось даже большего — залить глаза керосином и поднести спичку. Пусть всё выгорит дотла, как крестьянские деревни когда-то. Теперь он был готов ко всему, что встретится на пути. Борис помнил, что когда-то был против всякой войны и не понимал, почему и за что люди убивают друг друга, но потом понял всё. Теперь в воздухе снова разносился нестерпимый смрад пороха, ведь никто так и не вынес урока. Он помнил серый туман от дыма взрывчатки, кровавые мозоли от рукояти сабли, вездесущих сестёр милосердия, до потери пульса тратящих себя ради раненых, с алыми крестами на белых передниках. Они ему напоминали монашек, в таких же головных уборах. Такие же загнанные, забитые, в вечном страхе. — Ты был там, — разорвала цепь мыслей Елизавета, ворвавшись в слух негромким голосом. — Во время войны. По лицу вижу. Борис промолчал и отвернулся. В такой момент лучше эмоционально закрыться от девчонки, чтобы она не делала глупых попыток вскрыть его голову. Он попытался придать лицу максимально равнодушное выражение, и это вполне получилось. Бесстрастен и холоден. Не зря говорил товарищ Дзержинский: у чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова. Только сердце тоже давно остыло, что идёт только в плюс. Борис и Елизавета прошли вглубь зала. Слуцкий молчал: видимо, подбирал слова для следующей пылкой короткой речи. Его люди по-прежнему притаивались за картонными раскрашенными декорациями. Елизавета шла рядом, всё больше пугаясь зловещей экспозиции, а потом вовсе остановилась, разглядывая одну сцену. — Что это? Их всех убили? — Борис резко поднял голову. Елизавета не могла сдержать шока и с ужасом смотрела на силуэты белых солдат с винтовками и их жертв, стоящих на коленях на фоне белого-белого снега.       Чем больше Борис смотрел на картонную сцену расстрела, тем сильнее нарастал гул в голове, чем-то напоминавший голоса, перекрывая все звуки извне. Здесь не жалеют жертв, их обвиняют. Вне зависимости от преступления. Справедливый мир: плохие вещи случаются только с плохими людьми. Простая формулировка. — Да. Их всех убили, — собственные слова потонули в стонах и криках, порождениях кошмарных иллюзий, пробуждённых угнетённым разумом. Некоторые фразы он мог различить. Не в силах справиться с нарастающим шумом, Борис выронил винтовку, упал на колени и опустил голову, схватившись за виски. На глаза опустилась темнота, будто их завязали чёрным платком. Вены прожгла паника. «Помогите... На помощь...» «Молчи, маленький ублюдок!» «Взводите курки! Трупы бросьте в яму! Огонь!» «Я не хочу... Больно... Страшно!» «Крепись, малец. Ты не почувствуешь пули. Даже не почувствуешь, как умрёшь, как твоё сердце разорвётся на части» Выстрел. Ещё один. Ещё. Целая череда жуткой свинцовой трескотни. Страх пронизывал кровь, заставляя её мчать сквозь сердце с удвоенной силой, прожигая кожу. Рёбра снова сковало металлом. Краем уха Борис услышал, как упал на снег солдат, утешавший его, как алая кровь окропила белоснежный сугроб. Теперь и поддержать некому, отчего стало ещё страшнее. Затылка коснулось дуло ружья. Борис в панике закусил губу, пытаясь справиться с нарастающим ужасом, а в итоге разгрыз её до мяса. «И этого юнца тоже! Всю кровь нам отравил...» Голова шла кругом от напряжения, под веками копились кровавые пятна. Борис чувствовал, как падает на свежие трупы одновременно с выстрелом. В тот же миг всё стихло, как будто ничего и не было. Осталась лишь жгучая боль в области затылка. Тишина оглушила совершенно. Ещё несколько секунд, и слышен тихий свист сквозь туман. Монотонный, протяжный, будто человек, дующий в свисток, делал это бесцельно. — Сударь! Очнитесь! Что с вами? — страшная картина того жуткого зимнего дня мгновенно растаяла, как будто её и не было. — Не трожь меня! — Елизавета от такого внезапного порыва вмиг отшатнулась. Испугалась. Борис чувствовал, как у него дрожат губы, а в груди расцветает смех. Нервный, панический. Пытался сдержаться, иначе девчонка примет за сумасшедшего. Шум в голове утихал, голоса постепенно растворялись. Только сейчас Борис понял, что нижняя губа действительно разгрызена в кровь и нарывает. — До сих пор помню: глаза в потолок, взгляд отрешённый... Затишье перед бурей, — продолживший вещать Слуцкий как ножом по нервам проводил. — Не надо, я понял! — выпалил Борис, попутно выплюнув пару капель крови. — Хуже было другое: когда на госпиталь напали, и тебе пришлось отбиваться от шести белых! Представляете, каково было, барышня? Едва оправившийся от ран, вскочил, схватился за саблю и пошёл рубить! Какая храбрость! Поразительно! — То было безрассудство, — в голове эхом звучало: «Иди! Иди! Терпи, это ещё что...» Борис вспомнил, то говорила вражеская сестра милосердия, старушка с жестокими глазами и крестом на груди. Он был уверен: от пережитого страха у него сейчас очень жуткое лицо, а сам он бледен, как смерть. Слуцкий уже в то время отличался воинственностью характера и запросто шёл по головам. К личным переживаниям этот старый солдат относился подобно викторианцам: считал вздором и притворством, что дезертиры не заслуживают жизни. Сейчас этот боевой старик, возможно, изменился, но это маловероятно. — Уже тогда я понял, что пятая кавалерийская дивизия взрастила юного героя! Мы с ним шли по полю боя, подобно спартанцам! Крики у меня до сих пор в ушах стоят... Интересно, слышит ли их Комчак? Борис помнил теперь: по снегу босыми ногами ступал, как по острым ножам, изранив ступни в кровь. Самое то, чтобы выследить сбежавшего из плена солдата — грязно-алые следы на коричнево-белоснежном снегу, несколько сбитые, ведь походка костыльно шаталась. Рассудок мутный, как болотная вода, едва-едва осознаёшь происходящее. Он не слышал, что говорил Слуцкий. Слова звучали будто сквозь толщу воды, размыто и растворимо. — ...я тебя на руках до лагеря донёс! Думали, ты не жилец после такого! Если выбросить все части, которые ты стёр, что же останется? Я поражён твоей сентиментальностью! — Ты знаешь, ты видел! — Борис, едва приходя в сознание, указал себе на грудь в отчаянном порыве. Горло и лёгкие сдавливало пыточными тисками, хотелось утопиться, лишь бы это ощущение исчезло. Глубже зайти, зная — захлебнёшься. Борис стремился теперь запереть свою душу от всех, убрать подальше, а ключ сжечь. Людям должно быть удобно в твоём обществе, а что за буря творится внутри тебя и что ты чувствуешь — твоё личное дело. Достаточно быстро для пережившего триггер он взял себя в руки. Сегодня ночью он точно не уснёт, в этом он был уверен абсолютно, но надо сделать с этим хоть что-то, иначе он отключится прямо во время боя. Что может быть нелепее? Уставать всё труднее. Тело легко привыкает к нагрузкам. Размытым взором Борис усмотрел лежащую у ног винтовку. Уснувший пацифист как подорвался из тесного гроба, пробив рукой крышку, разбив руку до красных нарывов. Взял несчастного потрёпанного Мосина и от безысходности начал его разглядывать. В дело ещё пойдет, а дробовик ему поможет. Никогда ещё за эти два дня Борис не чувствовал себя настолько паршиво в душе. Будто пропустили через мясорубку. Нет-нет-нет, лучше поскорее прийти в себя и не задерживаться, ведь объект Е. — девчонка, что стоит рядом — должен быть доставлен немедленно. Ощущение нарастающего в груди смеха буквально сводило с ума. Хотелось дать себе волю — смеяться долго, безумно, истерично, с отголосками плача. Борис стиснул зубы, понимая, что положительного впечатления девчонке не прибавит. И так достаточно он обнажил душу перед ней. Хватит с неё. Передать её в Москву и забыть всё это, как страшный сон. Голос прорезал кровавый туман, будто нож: — Борис... Мне так жаль, что с вами такое случилось... — Елизавета сидела рядом, и её рука лежала буквально в паре сантиметров от его правой кисти. — Молчи. Просто молчи, — чтобы хоть как-то прийти в себя, Борис начал растирать виски. Было бы неплохо сделать это водкой, только её поблизости не наблюдается. А если и можно её где-то достать, то только контрабандой. Борис был уверен, что здесь она есть. Как выпивку, он её зарёкся использовать. Только дезинфекция и ничего более. Слуцкий прав. Для чекиста Борис проявил почти подростковую сентиментальность. Разум прояснился, и теперь можно встать с холодного пола, пытаясь наплевать на то, что ноги как свинцовые. Он был уверен, что глаза сейчас яростно полыхают. Похоже, выразились несколько столетий назад правильно: зелёные глаза бывают только у колдунов или порождений дьявола, если он, конечно, существует. Возможен только первый вариант, и он налицо. Разве может простой советский человек пускать огонь из руки или подчинять себе машины? Скоро сможет. Как только он умудрился опоздать, уступив первенство фанатику-культисту? Непростительно. Догнать и перегнать! Бориса сковал кровавый и немой озноб. — Пожалели мальчика... — губы натянулись в оскале, грозя лопнуть. Взгляд был направлен в экспозицию с расстрелом, сквозь неё. — Оставили... Борис почувствовал, как Елизавета по-особенному нежно взяла за запястье. Не чуждо ей сострадание. Это замечательно. Всю идиллию нарушил шум снаружи, в коридоре. Судя по оглушительному топоту, солдат там много. После всего пережитого силы будто покинули, браться за оружие и усилители не хотелось совсем. Неизвестно отчего, но Борис решил, что в зале наверняка есть потайной выход. Борис внимательно начал оглядывать стены, надеясь найти какую-нибудь вещицу, которая может послужить дверью, а Елизавета как будто угадала его замысел и пошла ещё дальше, начала старательно их прощупывать, как опытный вскрыватель сейфов. Через пару минут шум за дверью начал усиливаться, шаги постепенно приближались. Елизавета, раз в пятый прощупывая стены, наконец не выдержала: — Что происходит? — Это Комчак явился за Слуцким, — Борис старательно обыскивал каждый миллиметр каменной брусчатки. Вдруг на одном из камней рука будто провалилась чуть глубже. Насколько он знал из приключенческих романов, таким способом обычно и отыскивают тайные ходы. Только одного камня недостаточно. Должно быть ещё что-нибудь! — Десятый камень десятого ряда есть! — крикнул Слуцкий. — Восемь вправо! Рука на нужном камне снова провалилась. — Барышня, помогайте! От первого камня восемь влево! Ладошка вошла вглубь стены вместе с камнем. — Ещё немного... От первого тринадцать вниз! Тринадцать вверх! — Слуцкий, думай быстрее! — процедил Борис, быстро вдавливая следующие камни. — Сейчас сюда ворвутся солдаты! — На десятом диагональ из пяти штук! Как только последний камень вдавился в стену, Борис понял, что камень образовал православный крест, и скривился. Загадок ещё не хватало. Стена вдруг раскололась пополам и разошлась в стороны, открыв узкий проход с крутой винтовой лестницей. Стены были утыканы факелами. Потолок был чёрен от копоти. Ни секунды не раздумывая, Борис схватил Елизавету за руку и кинулся к лестнице. Пробежал несколько ступеней и услышал за спиной громкий хлопок — стена закрылась. Тотчас же послышался треск дерева, шум голосов, бряцанье оружия. Слуцкий снова что-то кричал в громкоговоритель, и ясно было, что он не в себе — он призывал биться до конца, оскорблял врагов последними словами, причём в голосе его постепенно убывал градус адекватности. — Лиза, он спятил. Надо срочно что-то делать. Быстрее, наверх! Вдвоём они бросились вверх по крутой лестнице. Бориса не волновало, куда она ведёт, с чем придётся столкнуться, но что-то подсказывало, что Слуцкий прячется где-то рядом. Старик, похоже, полетел рассудком на почве вечного страха перед нападением врага и бесславной гибелью. Да, к славе он стремился ещё тогда, вырезая белых направо и налево, заслуживая тем самым бессчётные награды. Выучил некоторым партизанским приёмам и техникам рукопашного боя. Сам он говорил при этом, что свои капитанские звёзды выслужил сполна, без разного рода связей. Лестница закончилась глухой стеной, и оставалось только вдавить тот же крест, что и внизу. Второй раз это делать Борис не собирался, поэтому попросил Елизавету это сделать, пока сам проверял боеспособность дробовика. Отлично. Стрелять может, да так, что десяток на месте уложит. Стена раскололась и разошлась, открыв большую ротонду с круглой экспозицией, изображающей хронологию истории Благодати. Одна дата ключевая — двадцатое декабря 1920 года. Именно тогда произошла та схватка с белыми. Два года спустя Комчак выдвинул проект парящего города. Проект активно финансировали богатые аристократы и меценаты, которых ещё не смела революция, и город был построен буквально лет за десять. В 1932-м году Благодать открыла огонь по Японии, после чего объявила независимость и скрылась в облаках. Незатейливо, ничего не скажешь. В воздухе почему-то едва уловимо запахло карболкой. Дезинфекция? Вряд ли. Средство отравления? Прекрасно. Только зачем травить союзников? Лизавета никак не реагирует. Отравится же! Борис быстро схватил её за руку и закрыл ей рот ладонью. — Что происходит? — неразборчиво пробубнила она, пытаясь сбросить ладонь. — Воздух отравлен. Надо уходить отсюда! — Не чувствую ничего необычного! Обычный воздух вперемешку с дизелем! Вам кажется, что он отравлен! Они прошли вглубь зала, предварительно сделав из разорванного надвое красного платка лицевые повязки.