Благодать

— Смотрю, жмыхнуло тебя хорошо! — прозвучал знакомый голос сквозь туман. — Девчонка говорит, что у тебя был череп виден! Может, наваждение, может, нет — но по виску скользила крупная капля испарины, оставляя неприятный след. В ушах звучало странное потрескивание, как во время короткого замыкания. Где-то сдох рубильник. Трещал он совсем близко, буквально рядом. Чувствовалось, как искры падали на руки, как прожигали кожу и едва живую правую перчатку. Мозг заработал резко и лихорадочно: это Шок-Янтарь подействовал. Теперь можно атаковать смачным электроразрядом. Ток Теслы. Чем не ход? У левого бедра ледяным отпечатком притаилась ярко-рыжая, откупоренная бутылка. Унесло с одного глотка. Надо взять её с собой. Уже подняться с пола стоило больших усилий. Удар током болезненно отзывался в каждой вене и каждом мускуле. Ментально его крутит. Холод в минус восемь градусов даже во снах появляется. Въедается под кожу, когда лежишь на полу спальни без рубашки. Холодно до одури в этой сталинке, куда ещё не провели отопление, и ждать его ещё хрен знает сколько. Май 1935-го — в календаре отметил. На живот приземляются ледяные капли воды с потолка. Похоже, соседи сверху устроили бассейн. Прямо в квартире. Какая ирония. И коммутатор молчит. Слишком громко понятно, почему. Не позвонишь, не нажалуешься, что кожу выжигает вода, заставляя сильнее прогибаться в спине. Решить это всё бы одним известным методом, которого все так боятся, только чёрта с два он потратит бумагу на какого-то неизвестного субъекта. — Вы в порядке? — Елизавета, взволнованная до одури, стояла поодаль, возле полок, неподалёку от обалдевшего Слуцкого. — Абсолютно, — слабость налицо, но лучше сохранить самоконтроль. — Знаешь, что? Пока мы здесь торчим, армия Комчака продолжит прибывать, и твои люди не выдержат натиска. Предлагаю сбежать, — Борис опёрся лопатками о полки, стараясь сохранить равновесие. — Позорно бежать, выставив себя трусом! — взвился Слуцкий, тряхнув густыми усами. — Никогда! — Если хочешь превратиться в решето из пуль, то оставайся, — Борис подошёл ближе костыльным шагом, наклонился к уху бывшего товарища и шепнул: — Только о тебе никто не вспомнит. Старого вояку как переклинило, будто кто-то щёлкнул пресловутый рубильник в его седой голове. Елизавета скорчила такое лицо, будто её распирало любопытство. Её это пока не касается. Надо было выдвигаться, попутно прихватив уже откупоренный усилитель.       Зал Героев в такое ясное утро был наполнен абсолютной тишиной, изредка нарушаемой громким храпом. Солдаты Слуцкого мирно дремали в разных углах, и на их пальцах искрились огоньки электричества. Смрад палёного, как после удара током, всё ещё слышался и будто бы исходил от рук. Борис был готов поклясться, что рука под перчаткой ещё и обуглена. Если содрать кожу, но вместе с ней сойдёт и уголь. Возник другой вопрос, который можно и вслух озвучить: — Я вот всё думаю: если эти ваши усилители в свободной продаже, тогда почему половина автоматов не изнасилована и все девушки не взломаны? Слуцкий тут же рассмеялся в кулак, и Борис понял: оговорился, что называется, по Фрейду. После чего он заметил, что старый товарищ сворачивает какой-то своей дорогой, и окликнул его. Слуцкий ответил, что скоро вернётся, вооружился крюком, влез в окно и соскочил на трассу. Пока что по ним лучше не кататься, а то рвотный позыв прилетит неминуемо.       Борис и Елизавета между тем решили на всякий случай заглянуть в жилые помещения Солдатского поля. Вдруг там сидит засада, которая внезапно соскочит с воздухотрассы и выпустит пару обойм по ним? Они прошли два этажа роскошного здания, предназначенного явно для высшего класса, особо не всматриваясь в интерьеры, прежде чем наткнулись на странные красные пятна на полу. Борис присмотрелся и понял: то были пятна крови. За последние дни её было так много, что он уже не удивлялся. Елизавета вскрыла шпилькой замок комнаты, откуда шли пятна, и кинулась её исследовать. Судя по гробовой тишине, засады нигде нет. Борис прошёл вслед за Елизаветой, осматриваясь. Здесь, судя по всему, произошёл погром. Кровью был заляпан паркетный пол, узорчатые стены. Мебель перевёрнута вверх дном. Краем глаза видно было в дверной проём, что роскошная двуспальная кровать в спальне выпотрошена и также залита содержимым сосудов. Елизавета, едва заглянув туда, закричала от страха. Борис заглянул в спальню. Всё вокруг было залито красным, кошмарные пятна повсюду. У стен лежали трупы. Пять трупов. В рабочей одежде, заляпанной вязко-противной грязью и артериально-алой кровью. Горло у всех было рассечено поперёк гортани, лицо дико искажено в агонично-предсмертном выражении. Дьявол, здесь устроили настоящую резню! Что возмущаться, если сам вчера устроил такую же, даже большего масштаба. Елизавета стояла в луже крови, зелёная от страха и кусающая губы. — Их всех перебили. Среди них, возможно, и хозяин. Всё понятно. Борис глянул на низкий резной гардероб: на нём лежал одинокий пожелтевший лист бумаги. Он подошёл к гардеробу, взял лист в руки и прочёл вслух: «Старина Протасий — человек благородный, mademoiselle Anastasia. Я не буду подкрадываться к вам во сне, как эти ребята с саблями... Так... еще одно вспоротое горло. Даже два. Так вот, когда получите это сообщение, советую написать завещание. Pardonne, mademoiselle» Написанные на французском фразы Борис произнёс с характерным прононсом, насколько мог. После этого он бросил взгляд на стену, к которой была прислонена кровать, и только сейчас заметил ужасающую надпись, крупную и написанную чем-то алым: «ХОРОШАЯ ПОПЫТКА, НАСТЯ» Точно кровь. Всё здесь ей пропахло. Ей, смрадом гнили и разложения. Елизавету какой уже раз за последние дни начало подташнивать. Борис знаком приказал ей уходить и сам вместе с ней покинул комнату. По дороге к выходу они вдвоём забежали на кухню. Они обшарили местное подобие холодильника — ящик со льдом, шкафчики, ящики в поисках провианта. Потолки в кухне были высокие, поэтому Борис сбросил мешок с плеч и проворно влез на табурет. — Пачка печенья, — неприметная вообще. Простая коричневая бумага. — Лиз? Бери, пока есть. — Прямо всю? — Бери, бери, здесь этого добра, я так понимаю, много. Борис помнил: купил как-то пачку да в шкаф положил. Назойливые мысли атаковали: будто тотчас же к кухне пробежит пара ножек и пару печений из пачки стащит, а он не заметит. Несколько дней так длилось, в итоге он психанул и отдал эту пачку соседке, у которой был маленький сын. Знаком с ней он был давно: она ему рассказывала, как случилась трагедия. Во время беременности что-то пошло не так с самого начала, и вместо младенца она родила неведомо что: красное, омерзительное, в пузырях. Сына соседка взяла из приюта, ведь детей-то хотелось. Борис помнил: они вдвоём, едва только разоткровенничавшись по этому поводу, пошли и вызвали у себя приступ рвоты, ведь такое зрелище, как пузырчатый кусок мяса из матки, запоминается надолго, и от него бы только хорошенько проблеваться. Сама соседка сказала потом, что из роддома вышла седая. В самом деле, она красилась. Причём даже давала прикурить раз в год. Всегда в июле. Борис слез с табурета и убрал печенье в мешок. Снаружи никаких признаков засады. Всё тихо. Слуцкого тоже не видно. Куда это старик запропастился? Если он ушёл за оружием и ещё чем-нибудь, то вполне логично.       Ясное солнечное небо над головой очень напоминало опрокинутый огромный стеклянный купол. Если взглянуть вверх, кружится голова. Но вся идиллия вмиг разрушилась диким шумом вдали, адским звоном колоколов и криками людей. Шум шёл откуда-то с востока. Борис развернулся на каблуках и увидел ужасающую картину: огромная колокольня неистово-бешено шаталась, будто пьяно-избитая, грозя вот-вот упасть и похоронить под собой всё. — Колокольня падает! — вскричала Елизавета, указывая пальцем на рушащееся здание. Ещё немного, и оно грохнется прямо сюда! — Сам вижу! Маркс вашу Энгельс... Что происходит? — вокруг творился форменный хаос, и с этим надо было что-то делать. — А-а-а... Бежим отсюда! Со всех ног Борис с Елизаветой припустили прочь, подальше от падающей колокольни, как вдруг заметили, что параллельно им бешено летит канонёрка синего цвета. Та пришвартовалась около ограждения, тут же открылась дверь капитанской рубки и раздался крик: — Давай быстрее сюда, мать твою, хлопец! Снова этот одесский акцент. Слуцкий снова в деле! Борис с Елизаветой быстро добежали до ограждения, перепрыгнули и мигом очутились на борту. Из рубки высунулся Слуцкий в шлеме авиатора. Лицо у него было крайне раздражённое. — Залезайте уже, мать вашу, а то стекло в глаз попадёт! — в самом деле, от окон колокольни сыпался дождь из осколков. — Шевелите поршнями, бунтари хреновы! Борис и Елизавета забежали в капитанскую рубку и закрылись на засов. Канонёрка тем временем резко рванула, отчего их впечатало в стену, свернула на улицу, влетев в калитку, и понеслась вперёд, скользя днищем по мостовой! Как только у старика хватило мощи так нажать на педаль? — Летайте канонёрками «Аэрофлот»... — выдохнул Борис, пристраиваясь на полу. — Лиз, давай сюда... — он обхватил её поперёк рёбер и прижал к себе. Та только сильнее вцепилась в жилет. Впереди показались золотые ворота с крестами. Слуцкий между тем надел очки авиатора и скомандовал: — Пассажиры, держитесь, сейчас будет очень некомфортно! Ша-ля! — тут же рубка содрогнулась от ужасного удара, всё вокруг на миг потемнело, спину Бориса прошила адская боль. Он ушибся сильно, хорошо, что Лиза цела. Похоже, ворота в мясо. — Я же сказал: держитесь, чтоб вас! Сейчас вас по лицу золотой столб долбанёт, и ремень не спасёт! Они кое-как поднялись и прислонились к стеклу окна. Елизавета, судя по всему, лишилась дара речи от испуга. — Это же полицейская канонёрка?.. — Какая, нахер, полицейская? — отрезал Слуцкий, круто развернувшись спиной к лобовому стеклу. — Это хлебовозка моего друга, который пашет на трёх работах! — Лиза, держись! Это как в научной фантастике! Канонёрка крутанулась, свернув на другую улицу, и всех троих швырнуло на пол. Борис попытался упасть так, чтобы весь ущерб принять на себя. Елизавета, падая, уткнулась носом ему в грудь. Синяк на спине останется внушительный. — Какая к чёрту фантастика! — выпалил Слуцкий, с трудом вставая. — Жизнь твоя фантастика! — он снова взялся за управление, дёрнул за рычаг, и улицы резко приняли диагональное положение. Борис откатился к двери, держа Елизавету на себе. — Видел, какие у нас трассы хреновые! Всё по-русски! Посмотри, что творится! Последовал ещё один хлёсткий удар, прошивший рубку напополам, вперемешку с дробящим уши скрежетом металла о металл. Раз — и в бок будто вонзили саблю, по лопаткам проехался засов двери, а затылок встретился со стеклом. С такой силой встретился, что из глаз искры посыпались! Придя в себя, краем глаза Борис уловил длиннющий кусок золота, проехавшийся по лобовому стеклу. Внезапно он почувствовал привкус крови во рту. Так он славно долбанулся затылком, что даже язык прикусил. Великолепно! Слуцкий валялся на полу, держась за рычаг, но сохранял самообладание. — Пристегнитесь, мать вашу в ногу! Корнилий Слуцкий и канонёрка «Аэрофлот» снова в деле! — он опёрся руками на рычаг и раздражённо забормотал: — Российские трассы для него фантастика! Мать твоя фантастика! Борис закрыл Елизавете уши ладонями и выкрикнул: — Блять, Слуцкий, правило есть: не водить подшофе! — выругавшись, он убрал руки. — Лиз, держись! Впереди показалось стремительно движущееся справа налево здание бакалеи «Самоваръ». Слуцкий дёрнул рычаг на себя, и канонёрка, прежде летевшая прямо, снова полетела по диагонали. — Ой, чёрт... — протянул Борис, вжимаясь спиной в дверь. — Что «чёрт»? — здание было буквально в сантиметре от них. — АЙ, ЧЁ-Ё-Ё-Ё-ЁРТ! Несколько мгновений жуткого грохота, и снова пейзаж города впереди. Мозг в чересчур стрессовой ситуации наполовину перестал соображать и концентрировался на целостности Елизаветы. — Я аж педаль сцепления раздавил от страха... — с неловкой улыбкой сквозь усы протянул Слуцкий, снова валяясь на полу. Борис почувствовал плечом странный холод, опустил голову: косоворотка разорвана по шву. Вот чёрт... Плечо слишком обнажено. Слишком много открытой кожи. Вот же... Он выдавил сквозь зубы: — Плечо порвалось... Борис помнил: ему когда-то запретили ловить стрекоз, ведь он ловил их за адски хрупкие крылья и обрывал их. Тонкий хрусталь крошился в пальцах, забивался под ногти и однажды порвался. Когда это впервые произошло, Борис закричал так, будто сердце лопнуло в клочья. Он испугался до полусмерти, на разбитых коленках забился под мраморно-холодные, цветочно-изящные качели, едва не провалившись под тернисто-колючий плющ. Он умолял об одном: «Прости меня, прости меня, я зашью тебя, слышишь?». Синяки под рубашкой точно отдавали чем-то космическим: переливы красного, синего и лилового, с каплями сукровицы в качестве звёзд. Теперь точно будет холодно. Не комильфо с голым плечом ходить в такой мороз. Зашивать надо, срочно! Елизавете повезло: у неё одежда многослойная. Не замёрзнет. На неё в заштопке не положишься, ведь её этому не учили. Придётся исколоть себе пальцы до крови, но достичь задуманного. — Ты для неё как ходячая бронежилетка? — ухмыльнулся Слуцкий. Понятно, почему он гнал как пьяный: видел одним глазом, ещё и в очках авиатора. Мог бы спросить: где болит? Ответ очевиден: везде, бл... Даже ругаться сил нет. — Сказано: доставить в Москву целой и невредимой! Вокруг территориальный беспредел из храмов, домов и облаков. Всё скрутилось в одном ощущении — грёбаной ипритно-едкой горечи на языке. Вырвет скоро.       Канонёрка после такого жёсткого столкновения с воротами, столбом и бакалеей теперь двигалась гораздо спокойнее. Слуцкий осторожно держал рычаг, корректируя курс. Очки он снял, чтобы лучше видеть пейзаж впереди. Повсюду всё то же небо, словно огромный стеклянный купол, но через несколько минут всё вокруг заплыло вязким белым туманом, оставлявшим сырые капли на окнах. Борис осмотрелся: Елизавета всё ещё лежала рядом, упрямо молчащая и смотрящая в одну точку. Похоже, оклемается она нескоро, ведь сложившаяся ситуация напрямую угрожала её жизни. Только как снимать стресс в таких условиях? Чёрт знает. Ушибы после такого жёсткого полёта по-прежнему болели. Затылок, спина, бедро. Во рту стоял стойкий привкус крови. Охота сплюнуть, но как-то не комильфо. Сглотнуть лучше. Слуцкий тяжело опёрся на рычаг управления, сгибая старческую спину. Борис уже плохо помнил, сколько ему лет. Больше пятидесяти, но меньше восьмидесяти, это ясно вполне. — Староват я стал для таких полётов... — прокряхтел Слуцкий, останавливая канонёрку в воздухе. Непонятно, где они сейчас находятся и куда держат курс. — Ты как-то говорил, что хочешь стать пилотом, — отрезал Борис, потирая наверняка синеющее ушибленное бедро. — Смотрю, ты им стал! — Мечты имеют сбываться, Борька... — усталым тоном. Слуцкий делал вид, что на его плечи свалилась вся тяжесть мира. Актёрище. — Мечты сбываются... А ты мечтаешь за что-нибудь? — Нет, — бросил Борис, как если бы бросал окурок в урну. — Тьфу на тебя, Борька! Сухой, как щепка, я тебя умоляю... — Слуцкий с каждым словом всё сильнее раздражался. Пришла очередь Бориса психовать без причины, но он промолчал. Он сразу понял, что Евграфыч псих, а теперь понятно, что он чокнулся на пару с Комчаком. Два старика в маразме по разные стороны баррикад. Потрясающе. Елизавета сидела рядом, почти спала. Действительно, ей лучше передохнуть после всего этого стресса. Совсем уснула. Ретроградка всё сидит в глубине мозга. Старый город в серо-коричневых тонах. Несколько пожухлая Москва, залитая апельсиново-ярким солнцем, которое нисколько не прибавляет тона. С другой стороны — Борис не знал, где ещё может быть такая особенная весна. Ещё одна фраза, всплывшая, будто поплавок: «Мюльгаут обнулился до заводских настроек». Шифр какой-то. Это может быть что угодно — человек, прибор. Что-то сброшено. Обрыв. Забытье. Нет-нет, надо прекращать этот поток сознания, ведь это вещь настолько неконтролируемая, что начало цепи за пару секунд будет за тысячи километров от конца. Мысль — тоже вещь диковатая. Разум только-только успевает наметить её, как она тут же, несбыточная, едва очерченная, улетает в никуда. Наивно-иллюзорная, словно мечта. Глупости. Мечтают только не искушённые опытом, летающие в своих грёзах. Им делать нечего. Есть ещё более глупый вид мечты — ностальгия. Мечта о прошлом. Совсем дико. «Это был 1922 год. Уже начался ход большевизма по России, но Советский Союз ещё не образовался. Это было время, когда я обходился без телефона и велосипеда. В Москве тогда не было автомобилей, хвалёный доллар стоил аж две тысячи рублей, а ключи от квартиры я носил на шее. Это было время моей молодости, мои двадцатые...» Года три назад на Патриарших человека трамваем переехало. Поскользнулся и упал. Раз — и головы нет. После того она вообще исчезла из морга. Дело признали холодным и закрыли. Борис вытащил из поклажи бутылку с усилителем, каким-то чудом живую, и протянул её Слуцкому. — У них хотя бы срок годности есть? Старик пригляделся к наклейке и вскричал: — Этому экземпляру Шок-Янтаря уже два года! Как я мог это упустить! — Слуцкий, не смеши. У меня сыр в столовой в два раза старше, чем я! — А это что было в погребе? — То был буржуйский сыр. С плесенью! — А мой подорожал уже в погребе... Сначала мы хронически отставали, теперь мы хронически обгоняем... В самом деле, только непонятно, в каких аспектах. Нет, в технологиях явно обгоняют, такую систему наладить не каждый сумеет. А вот в моральном плане они отстали лет на триста. И всё-таки дико, что о нём узнали. Узнали в лицо, как Ложного Пастыря, и теперь при каждой удобной возможности открывают огонь. Комчак следил за ним? Видел его без перчаток? Бывший агент иностранной разведки, выискивающий компромат на сотрудников спецслужб? Слишком много вопросов, на которые наверняка нет ответа. Как говорится, успех — это когда тебя ещё не знают в лицо, но уже ненавидят! Наверняка Слуцкий был уверен, что старый боевой товарищ послан Комчаком и собирается убить его. Борис явно придумал это на почве паранойи и осмелился выразить свои догадки вслух. — Да, я действительно так думал, но в глубине души думал: не-е-ет, у Борьки рука не поднимется на друга. Глянул на тебя спустя столько лет и понял: ты в самом деле изменился. Возмужал, опять же. Я, наоборот, одряхлел... — Всё верно. Жизнь за жизнь. Я возвращаю долг. — Э, дружок, да у тебя давление скачет! — насмешливо проговорил Слуцкий, и Борис почувствовал текущую из носа кровь. Он поспешно приложил к лицу руку. На пальцах остался красный мокрый отпечаток, при этом в голове разлилась неприятная пульсация. Пролетела мысль: «Здесь кончается, здесь кончается, здесь кончается синее море!» Борис припомнил: — Я тебе письмо посылал... Из Москвы в Одессу... Я буквально кричал тебе, что её больше нет... — нос у него закровил сильнее. Губы его предательски дрожали. — Неужели? Я не понимаю, о чём ты. Кто «она»? Не дошло, видать... Борька, ну ты что... Нервы шалят... — Слуцкий взял его за руки. Оба сели на пол канонёрки. Грудь стискивали уже знакомые тиски от нехватки кислорода и ещё что-то непонятное. Что-то внутри, душащее до истерики. Правый глаз старика горел искренним сочувствием. Ох, вояка, не залезать тебе в чужую душу. Незачем тебе знать. Известно: когда выговариваешься, становится легче. Только тебе. Другим негатив не нужен, у них его и так полно. Борис пытался успокоиться, размеренно и тяжело дыша, пока Слуцкий по-прежнему держал его за руки. — У нас не осталось причин доверять друг другу... — пылко заговорил старик, глядя в глаза. — Но кому ещё мы можем довериться? Кто ещё знает нас так, как мы знаем друг друга? В самом деле. Придётся морально объединяться. Предоставить союзников — дело нехитрое, моральный же союз гораздо сложнее. Придётся буквально сносить ледяной барьер между собой. — Смотрю я на тебя вблизи, Борька, и вижу: красота-то с тебя совсем соскочила... И голова с проседью... Сколько Борис себя помнил, в зеркало даже во время бритья не смотрел, поэтому комплименты насчёт внешности он не воспринимал совершенно. В башне, подумав о том, что всегда был достаточно привлекательным, он очень польстил себе. Тот самый редкий момент лести, когда надо срочно прибавить уверенности в себе перед незнакомым человеком. Он уже не надеялся, что Слуцкий его запомнил таким, каким он был тогда: молодым и красивым. Нет, пора перестать думать о прошлом. Пора собраться с силами и наконец-то сбежать отсюда с новыми союзниками. Борис выпустил руки из хватки друга, поднялся с пола и взялся за рычаг управления. Оттого, что канонёрка всё это время находилась внутри облака, обеспечилась прекрасная маскировка. А то, что стёкла мокрые и усеяны крупными каплями дождевой воды, это уже мелочи. Но только летать сквозь облака опасно, ведь можно врезаться в какое-нибудь здание, и тогда всё, конец. — Ну так что? — Борис медленно крутанул рычаг влево, и канонёрка тихонько вылезла из облака. — Ты уходишь вместе с нами? Слуцкий, продолжая сидеть на полу, гордо и пылко крикнул: — Будь, что будет! Что было — есть! — Приму это за согласие. Вопрос: от кого ты так мчался? — совершенно неясно было, куда их занесло после такой погони. — От тех, у кого я угнал эту канонёрку. Я от них отстреливался так, что будь здоров, пока вы там по квартирам шастали! — У тебя паранойя. Я никого позади не слышал. — Я их перебил, вот поэтому погони и не было. А та колокольня всё-таки навернулась! Хорошо, что никого там не было! Почему-то дико захотелось покурить. Невыносимое ощущение, когда куришь раз в год и тупо не успеваешь подхватить зависимость и испортить свой баритон. Вряд ли здесь можно раздобыть сигареты, поэтому это просто надо пережить. Совсем нервы полетели. Нет, конечно по возвращению в Москву он обязательно попросит прикурить у соседки. Она не откажет. Обязательно с мундштука. Потому что надо как-то выделиться. Все зажигают как обычно, а ты с мундштуком. Не зазорно. Хотя бы сам табак раздобыть. Затянуться, чтобы крошки попадали на воротник. Ещё и виски начали побаливать. Грёбаная мигрень. Или как это называется в зоне висков? Они подлетели к какому-то зданию, но чуть позже разглядели. Цирюльная «Локонъ». Около неё парила такая же полицейская канонёрка. Может быть, не заметят. Борис прибавил ходу. Самое главное сейчас — аккуратно проскользнуть мимо. Так. На борту несколько белых солдат. Все вооружены до зубов. За спиной, совсем рядом, какой-то шорох. Обернулся: Елизавета, бледнющая, с широко раскрытыми глазами, безмолвная, поднималась с пола. — Ты как? — Всё уже закончилось?.. — еле выговорила она. До сих пор страшно. Бедняжка. — Да. Нам ничего не угрожает. А за стресс поблагодари нашего воздушного пирата, — Борис зло зыркнул на Слуцкого. Тот запустил руку в лысеющую седую голову: — Простите меня грешного, милсдарыня... Больше такого не повторится, — Слуцкий встал и даже поклон отвесил. Медленно надо проползти на этой колымаге. Аккуратно, с сантиметровой точностью. Действительно проползти, отлететь на десяток метров подальше, а потом как дёрнуть рычаг на себя! Двигатель загудел, нестерпимо запахло дизелем, и канонёрка рванула вперёд. Да, рискованный манёвр, но что делать? Гвардейцы вмиг среагировали, судя по шуму сзади. Теперь и их машина загудела. Возможная первая в мире погоня на летающих транспортных средствах объявляется открытой! Пейзаж открытого неба быстро пролетел за окнами. Краем глаза Борис заметил, как Елизавета прижалась спиной к двери и, судя по шёпоту, начала молиться. Слуцкий же усмехнулся и парой ласковых оскорбил преследователей. А теперь встала задача: сбить эту канонёрку к чёртовой матери! Борис удобства ради сбросил с плеч походный мешок с вещами, вытащил оттуда винтовку и удостоверился, что Елизавета достаточно оправилась перед предстоящей схваткой. Действительно: она готова. Она проверила шприц с остатками того лекарства, саблю, свой магнитный крюк. Бориса же терзали смутные сомнения. — Не волнуешься? — спросил Борис, поглядывая на Елизавету. Она всё ещё была очень бледна, зрачки сужены, на лбу испарина. — Никак нет... — Если вдруг станет плохо, прячься в рубку. Выходим, — скомандовал он и открыл дверь. Слуцкий тем временем взялся за рычаг, затормозил и начал медленно разворачивать канонёрку. Сразу вспомнился забавный напев. «Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо!» Идеальная песня под ситуацию. Всё хуже некуда, но равнодушные люди скрывают это маской благополучия. Бедная маркиза... Борис взвёл курок винтовки и навёл прицел. Нужно сосредоточиться. Вдалеке враг, которого смертельно необходимо уничтожить. Нет. Этот бой может закончиться, даже не начавшись, если пальнуть по одному из солдат «Внушителем», и он сам перебьёт всех. Не тот случай. Снова зажглась та вспышка ярости, заставившая изрубить на куски несколько человек. Обычно её зовут классовой ненавистью, но ощущается она как-то иначе. Ещё хуже приходится тем, кто относится к двум враждующим классам сразу. Они чужие везде, как бы не пытались прибиться. Если уж так хочется сойти за своего, можно всегда сделать пару кровопусканий, вызвав из душно-тернистого плена алый артериально-альвеолярный поток. Всю ненужную кровь наружу. Ага. На вражеском средстве автоматическая турель. Надо бы её применить по назначению. Как вдруг послышался шорох крыльев и крик Елизаветы: — Налетают справа! Они еле увернулись от снопа воронов, пущенных со стороны белогвардейцев, и спрятались за рубкой. Из такого укрытия самое то пальнуть усилителем как следует. Зелёный поток стремглав вырвался из руки и за секунду достиг цели. — У него «Внушитель»! — заорал один из солдат. — Стреляйте! Вызывайте подкрепление! — тут же его застрелил загипнотизированный сослуживец, после чего закололся сам. Так им и надо! Ничего не стоило также пальнуть по прибывшему подкреплению огнём. До хрустящей корочки! — Поджарил! — закричали с прилетевшей канонёрки. — Говорил же, не доведут до добра ваши усилители... Огонь! Гвардейцы тут же открыли огонь по капитанской рубке. Слуцкий чётко делает своё дело: медленно разворачивается, после чего резко жмёт на газ! Бориса и Елизавету чуть не снесло с борта, но удержаться они сумели. Слуцкий в рубке пробубнил что-то похожее на «Тысяча чертей...», и канонёрка залетела в ближайшее облако, рядом с цирюльней. Оттуда уже вполне можно запрыгнуть на трассу. Борис подпрыгнул, вооружаясь крюком на ходу, вмиг очутился на рельсе и с саблей и дробовиком наперевес устремился в сторону врагов. Пока он летел, за спиной услышал тот же скрип крюка. Ох, Лиза, Лиза, её тоже тянет в бой! Вот так помощник со стрессом!