Благодать

      План на сегодня — тайно проникнуть на фабрику и просмотреть планировку, чтобы понять, как будет лучше вести захват. Успели всё обсудить: сначала идём на фабрику, потом к дому Комчака. Сначала капиталисты, потом церковники, хотя на дальних полях, где наверняка бунтуют крепостные, всё наоборот. И здесь новый плащ от Натальи Прининой будет как раз к месту. Чёрный, широкий — просто великолепно! Манжеты от косоворотки перевернул чёрной стороной наружу и застегнул поверх рукавов. А если ещё и усилителем невидимости пользоваться, так вообще вся вылазка пройдёт прекрасно. Напоследок ещё раз погляделся в зеркало и ощутил странное чувство дежавю, преследовавшее уже несколько дней. И опять эта очень странная ассоциация: — Готтфрид, друг, да ты загорел за все эти годы... Прямо акробат! Быть может, это знакомый, с которым долго не виделся? Только от него рассудку всё хуже. Не терять равновесие. Держаться на плаву. Вчерашний денёк с Анастасией выдался так себе. А что делать? Пришлось вспоминать, как обходиться с женщиной. Очень эпатажной женщиной, которая до сих пор носит корсет, будто застряла в 1912-м. Но так даже более захватывает, а абсент только распалил их обоих. Особый сорт эмоциональной одержимости — после того случая она всё равно пригласила его к себе, даже не обмолвившись ни о чём. А его словно переклинило от абсента, и то, что она увидит шрамы, не пугало. Увидела один раз — увидит и в следующий. Даже ножом угрожала, а ему словно совсем страх отбило. На фабрику без труда удалось проникнуть, проглядеть нужные коридоры, держась невидимкой, засечь двери, которые легко взломать. Работа тут кипит, только на первом этаже носятся бюрократы с пачками бумаг, на нижних этажах оглушительно рычат конвейеры, механизмы, зловеще шипят паровые машины, наверняка разит дизелем... Очаровательно... Точно так же рычит весь Союз с огромными турбинами и реактивными двигателями, исторгающими из себя дизельное пламя. Как говорил знакомый химик, мешавший дизель, им заправлявший машину и попутно работавший разносичком напитков: «Изобретатель-варщик варит, всё, что варит, надо брать! А откажешься, наезжает: Ты не берёшь «Бензин», что ль?» Советские люди так полюбили двигатели внутреннего сгорания, что даже разработали напиток «Бензин» с характерным цветом и ароматом, но с крышесносящим вкусом. Вообще весь Союз теперь работал на дизеле, заводы даже достигли некоторой автоматизации в совсем простых задачах. Умеренная коллективизация и полная индустриализация делали своё дело: страна шла вперёд. Но если некоторые области ещё догоняли, то некоторые шли уже вровень с Америкой. Вся страна пропахла дизелем, техника была уже совсем немыслима без него. А уж всё остальное — общественный транспорт, военная техника — казалось совсем негармоничным и нелепым без вспомогательной силы в виде жидкого топлива, которую надо было где-то хранить. И в городах выросли огромные топливные хранилища, заполненные нефтяными фракциями: мазутом, дизелем, керосином и ещё многим чем. Вообще Союз охватил монументализм во всей его красе — если памятник, то до десяти метров, если дом, то в десять-пятнадцать этажей! Благо, ресурсов при НЭПе хватало. Однако индустриализации требовал не только государственный бизнес. Естественно, граждан надо чем-то кормить. Разумеется, всё делалось строго по законам малой дозы рыночной экономики — спрос рождает предложение. Что ж... Подобраться можно со стороны нижнего этажа, там располагается цех по производству усилителей. Перебить охрану, запастись сверхсилами и пойти с тыла. Есть ещё варианты: с цеха по производству оружия, цеха по производству боеприпасов. Отлично, их и захватываем. Однако здесь по-прежнему трудятся прикованные к станкам рабочие. Борис краем уха слышал, что их здесь используют как рабов, а тех, кто не способен выполнить норму, сбрасывают вниз. Быть может, Чэнь Линя уже давно сбросили? Площадка совсем рядом, но они в наручниках, и охрана не особо старается их отконвоировать. Видимо, надеются, если что, успеть позвать на помощь, как только появится хоть какой-то шанс. Правда, пока что никакой надежды нет. Итак, главный вход для захвата — южное крыло. Вряд ли на его охране сидит такая же молодёжь, которую перебил в клубе, с этими придётся повозиться. В первый раз, что ли? Ничуть не бывало. И не таких на пол с прочими чекистами заламывал, виском о сырой камень, с хрустом коленей. К чёрту демократию. Теперь можно и уходить с разведки, только вот снаружи слышны звуки перестрелки. Борис добрался до выхода: невидимость уже отнимала силы, и он покрепче сжал винтовку. Проскользнул на улицу. Разило кровью и порохом, внезапно из-за стены выскочил человек в окровавленной красной накидке, напоминающей плащ фанатиков из Ордена Воронов, капюшоном скрывающей лицо, при этом он был вооружён винтовкой. Заметив Бориса, Ворон крикнул: — Её глаза открыты даже в могиле! Тебе не скрыться! Посмотри правде в глаза! — бросился прочь, в сторону ночлежки. Пришлось гнаться за этим чудаковатым, причём бежал он странно, вприпрыжку. Ясно, почему: одна нога деревянная. После очередного прыжка беглеца Борис выстрелил — пуля прошла под красной тканью. Видать, хитёр был, или скользнул в другой переулок. Тем лучше, тогда можно надеяться, что там. А что здесь делать — ясно. Загнать его в угол, а дальше — вопрос техники. Винтовка есть — можно отбиться… Борис побежал за ним — тот перешёл на размашистую, скользящую походку, гораздо опаснее, чем просто попытка смыться. — Стой, тебе говорят! — рявкнул Борис, на бегу убирая в ножны саблю. Ворон, на удивление, сделал то же самое. Деревянная правая нога так и стучала. Забившись в угол, Ворон скрутился в непонятную конфигурацию, и в его руках возникла винтовка Бердана, направленна на Бориса. Что ж... Стрелять вздумал. Сначала выясним, куда он там стремится удрать. Одним прыжком накинулся на Ворона и прижал к стене ночлежки, прижимая ствол винтовки, которую он держал обеими руками, к его горлу, в порыве удушья. Борис едва держится, что не разнести его тут же, выбив мозги выстрелом. Кажется, у него дёргается глаз. Теперь эту трусливую птицу видно прекрасно: ворон в человеческом обличье, худой, заросший, но молодой, лет двадцати пяти. Сальные длинные патлы. — Обделены вниманием врагов? — голос Ворона хриплый, подскакивает на пол-октавы. — Преследуют все, кому не лень... И те, и другие... Блаженны изгнанные за правду... Не в ступоре, пытается придумать, чтобы такого ядовитого выплюнуть, чтобы прожечь в нём дыру. В голосе проклятая насмешка. Убогий контраст. Наконец выдал нечто цианистое: — Что ты такого особенного знаешь, чудо в перьях? Говори! — Ты хочешь знать? — лицо Ворона вскрыла кровавая улыбка. — Тот, кому ты доверяешь, нагло использует тебя, прикидываясь другом. Когда придёт время, он тебя бросит на растерзание. — Конкретнее. — Сам всё увидишь, Лжепророк... Если ничего не может сказать, так пусть убирается отсюда! Так и с осуждёнными: если не могут сказать, их оставляют в покое до тех пор, пока не признаются. Но это только к жертвам относится. Преступники получают по полной. Борис развернулся и побежал в ту сторону, откуда ещё слышались выстрелы. Если бежать, не глядя на дорогу, в таком состоянии можно незаметно пролететь с полкилометра. Главное — не смотреть назад. Так, теперь к ночлежке. Осторожно, никого не задев, он протиснулся между домами. Двор ночлежки был залит кровью. Придворные стояли с оружием в руках. Сбросил невидимость и, как подкошенный, упал на матрас. Как понял, Придворные набрались смелости и в предчувствии скорой победы решили устроить налёт на фабрику. Пусть подождут, нужно ещё сообщить о разведке! Что и сделал, собрав их вокруг себя. Наскоро обсудили план операции. Осталось дождаться прибытия новых сил. Выступим завтра, надо сначала отдохнуть, даже таким крепким людям. Как говорится, выкован при Советском Союзе. А что там выковано — прочное и не ломается!       Лёг спать, и приснилось нечто дикое. Сцена театра. Играет трагично-минорный оркестр. На фонарный столб повязано скрученное льняное полотнище. На нём, неестественно склонив голову набок, висит фигура в чёрном широком плаще, который раздувает холодный ветер. Бледно-жёлтый свет фонаря падает на голову висельника, подчёркивая тонким контуром короткие каштановые волосы, скрытые, как и окрашенное смертельной бледностью лицо, чёрной вуалью. Вокруг снежная улица, завывает метель, треплет полы плаща. Борис чувствовал, как и его продувает снежный вихрь, а шею сдавливает импровизированная верёвка. На сцену выходит пара в похожей тёплой одежде. Замечает висельника и кричит единым голосом. Оркестр набирает мощь, в свои права вступает сильный женский вокализ. — Клаус, зовите помощь, скорее! — Что ты натворил, Мюльгаут? До чего тебя довели! Пара мгновенно удалилась. Борис доковылял до висельника и откинул чёрную сетку с лица. По спине пробежал мороз: его лицо смотрело пустыми мёртвыми глазами, густо подкрашенными сажей. Лихо загнутые вниз брови страдальчески вздёрнуты. Чувствовал, как петля стискивает горло. Сейчас задохнётся, и конец! Рванулся вверх и... Как вынырнул. Вот так кошмар... Голова нещадно раскалывалась, будто по ней били тяжеленной кувалдой, раскалывая зрение, превращая взор в скопище красно-белых пятен, а на воротнике — вот чёрт! — свежие пятна крови. Провёл рукой по лицу — та тоже в крови. Дойти до зеркала и раковины с такой головной болью не удастся, поэтому пришлось кубарем скатиться с кровати и медленно, ползком добраться до ванной. Едва видел, куда полз — в мозгах стучал отбойный марш. Уже при тусклом лунном свете разглядел, что лицо и воротник рубашки вымазаны в крови, текущей из носа. Чуть не захлебнулся кровью во сне. Нелепая смерть. Волосы теперь кроваво-каштановые, ещё и слиплись в осиновые колья. В резких изломах скул, прямых углах подбородка ясно угадывалась неизвестной силы твёрдость и закалка характера жизненными невзгодами. «Пытаясь что-то крикнуть и горло надрывая, вдруг я понимаю, что тень глухонемая!» Как прошило. Вспомнил, кем тогда назвал его Финягин. Готтфрид Мюльгаут. Имя немецкое до мозга костей, которое тут же сложилось с образом худощавого бледного человека в чёрном плаще, став неотделимой его частью, став живой ассоциацией к фатализму, гневу, отчаянию, падению в пропасть, бесконечной злобе и мрачной интуиции. Или наоборот, если уж совсем честно. Вот только вот к чему — к ясности или хаосу? Тому и другому сразу. Безумие, мрак, непереносимое бесконечное отчаяние, всё больше искажающее черты, порой до такой степени, что сам себя не узнаёт в зеркалах. Так и видел его сквозь вечную пелену — с мутным бессмысленным взглядом, среди мертвецов. И чем ближе подступало безумие, тем острее сознавал он, как ничтожен по сравнению с этим миром. И тем мрачнее становилось на душе, и тем реже виделись ему зеркала, размыкаемые бесстрастной рукой забвения. Это было страшно, но это было правильно. Хаос необходим для созидания порядка, а порядку необходим хаос для разрушения. Остаток ночи прошёл без происшествий. Утром Борису казалось, что он помнит в подробностях происходящее с ним и вокруг в последние часы, но это было обманом, сном. Вот уже и седьмой день в этом проклятом городе прошёл, а ничего будто бы не изменилось. Кровавые подвалы, мечущиеся по ним фигуры, мелькающие в окнах силуэты, стрельба, стоны… Иногда раздавался грохот совсем рядом, Борис вздрагивал, с досадой отмахивался от танцующих перед глазами кровавых пятен и думал, вспоминал, перебирал в уме события минувших дней.       Как говорится, дай малейший повод. Забастовка продолжается, филиалы фабрики Финягина встали, и, причём с лёгкой руки Елизаветы, как выяснилось, всё перешло в вооружённое столкновение. Можно уже начинать наступление. Но сначала не помешает речь, ведь все обитатели Рабочего района собрались в ночлежке и на угнанных пиратами канонёрках и дирижабликах. Какие-то энтузиасты даже собрали красные дельтапланы, чтобы атаковать с воздуха. Всё! Терпение лопнуло! По такому случаю Борис решил вначале сам выдать речь на эшафоте, а потом предоставить слово княжне. — Товарищи! Я знаю, сколько ужаса вам пришлось перенести, сколько вам пришлось страдать под тяжестью креста! Вы не хуже меня знаете, кто все эти угнетатели! Вы без меня знаете, что они загрызут любого, кто не соответствует их убеждениям! Но я скажу вам больше: их стремление уничтожать неугодных относится не только к вам! — Как так? — раздался женский голос из толпы. — А вот так! — гаркнул Борис. — Агнец, спасение наше, скажи им! На эшафоте появилась Елизавета, вымазанная красным боевым раскрасом и тёмными оттенками коричневой и фиолетовой одежды. — Отец Комчак хочет использовать меня, чтобы уничтожить мир под нами! Сжечь мир до основания! Я гарант этого плана и я не хочу, чтобы это произошло! Я иду против отца и заявляю это всем вам! — а у неё хорошо получается. Кто-то всё-таки учил её ораторскому искусству. Борис подхватил: — Агнец говорит правду. Не знаю, известно ли вам, как называют таких людей. Я скажу: это фашисты! — Фашисты? — переспросила находившаяся в толпе Наталья Принина. — Абсолютно так! Их идея в том, что они превосходят других, а другие недостойны вообще жить на этом свете! Они хотят построить на обломках погибшего мира свою империю и превратить в рабов всех остальных. Мы должны уничтожить их, иначе они уничтожат нас! — последние слова потонули в громких возгласах: — Смерть врагам нашим! Ура! — И пусть они сдохнут! Ур-ра! Победа будет за нами! — Пусть щит и меч противятся врагу и соединятся на горе его! Да здравствует Победа! — Вывешивайте экран! — скомандовал Борис и вместе с Елизаветой спустился вниз. Перед толпой вывесили огромное красное полотно, на котором появилось красивое худое лицо княжны. Говорила она чрезвычайно эмоционально, с надрывом, вкладывая в слова всё, что у неё ещё оставалось от души: — Ложный Пастырь говорит правду! Мы поведём вас к свободе! Но сначала нам нужно добраться до капиталистов-эксплуататоров, главный из которых — Финягин! И теперь он падёт! Мы не просто пойдём на фабрику, мы захватим её! Толпа взорвалась гневными криками, точно дикое многоголовое чудовище, полной безграничной ярости: — Да заклеймить их, как они клеймят нас! — Ну и как? — На лбу! — Не так радикально, — вмешался Борис. — Надо действовать тоньше. Они сами себя подставляют. Они говорят, что являются псами господними, и это действительно так. Бешеные собаки, рвущие глотку любому инакомыслящему. Хуже нацистов, хуже стократ! За все эти дни, с самого его появления среди революционеров, настроения в городе многократно ухудшились. Елизавета, часто делавшая вылазки, говорила, что на красных объявили охоту и теперь в симпатии «Гласу Царевны» подозревают каждого, особенно супругов Мосальских, но они успели сбежать в Замогилье и их объявили в розыск. Борис по себе знал, каково это: когда повсюду враг, над обществом нависает паранойя. И эту паранойю он видел изнутри, поэтому запросто разгадал замысел Основателей: перебить всех неугодных, тайком пожечь на кострах, тайком перевешать. Всё как всегда. Пристроил ноющие ноги у огня, горевшего рядом с матрасом. С ними всегда так. Если долго стоишь на морозе, они начинают болеть. Уже немного легче, когда тепло рядом. Елизавета села возле импровизированного костра: — Что случилось? — Ноги болят, — хмуро отозвался Борис, устраиваясь так, чтобы ноги от сидения не затекли. — Если их погреть, боль проходит. — У отца тоже ноют ноги, — села рядом. — Когда он приходил ко мне, всё время грел их у камина. Если честно, скорее бы всё случилось. Не хочу сидеть в подполье. — Я тоже, поверь. Пираты вон, пошли поджигать гондольную станцию возле Зала Героев. Поражаюсь их стойкости: сколько дней гарнизон Слуцкого стоит... Уважаю... Кто знает эту девчонку, быть может, она для внешней мишуры приняла идею революции. Ведь ей наверняка пообещали Париж, и она готова сделать всё ради своей мечты. А ещё «Отверженных» тайком читала... Диагноз неутешительный. Равно как и у него. Кто-то сказал ему когда-то: «Только занимаешь время у врача!». Подобная реакция проехалась серпом по сердцу, и Борис грубо парировал: «Я заслужил эти горькие слёзы. Попробуешь?». Целый год прошёл как в наркотическом дурмане. Другие, кого уже не вспомнить, к нему относились с пренебрежением, будто презирая его за страдания и пуская ядовитые шепотки. Порою он ощущал себя простым именем в списке мёртвых и пропавших без вести, возведённых в ранг ветеранов, принёсших себя в жертву, отдавшихся на милость рубцов и крови, только вне списка он значился живым. И порою смотрел на детей, презирая их за то, что они живы, что они радуются жизни, но постепенно свыкся с этой точащей душу злобой, совершенно беспричинной.       Вечером, после поджога станции осталось лежать немало тел, истекающих кровью. Некоторые пираты принесли целые вёдра крови, чтобы ими покрасить простыни в случае, если не хватит красной ткани для знамён. Борис одобрил эту идею, ведь знал, что много красной ткани уходит на облачения для священников, парадные сарафаны, косоворотки и прочее. Самый лучший способ устрашить врага прямо на поверхности. Макнул в кровь пальцы и наискосок провёл ими по лицу, расцвечивая, добавляя контраста и жути. Подчеркнул не до конца заживший шрам на шее. Миска с водой отразила поистине дьявольский образ — полыхающий огонь зелёных глаз, кровь невинных жителей Благодати, изорванные перчатки, что так норовят сползти и открыть роковое клеймо, знак едва ли не Люцифера. Скрываться и прятаться в тени нет смысла. Взять новые перчатки и обрезать пальцы — и уже выглядишь куда увереннее и мужественнее. Скорчил устрашающее выражение лица и сам отпрянул, но собственная боязнь только распаляла. Если сам пришёл в дрожь, то и другие тоже ощутят это. Плащ смят и выляпан кровью. Красное на чёрном. Слово к слову, пуля к пуле, так и идут навылет. Словно пробивают туннели в горах — сразу, целыми стахановски-могучими шахтами, за несколько секунд. Идти в атаку, с разбегу настегивая ходячие мишени кулаками, оскалив зубы, задыхаясь от счастья, безумно глядя на скользящие мимо лбы. Пусть сожмётся их дряблая кожа от страха — так проходит боль, отступает ужас, поднимается дерзкий дух, и железо вскипает кровью… Все почти собрались. С лёгкой руки Елизаветы вооружены, как следует, и есть даже то оружие, о котором Борис и не помышлял, которое прозвали автоматом Калашникова. Эта девчонка, в красно-чёрные обрезы выряженная, красно-чёрным раскрашенная, вдохновляет не хуже плаката — яркого и безжалостного, какими почему-то всюду извешены эти непрочные стены. От неё, без сомнения, ожидали совсем другого, а случилось вот что — её избрали живой цитаделью этого дивного нового мира. Многие не любят её. Но восхищаются все. Её принимают, однако же не прощают. Впрочем, скоро от этого избавимся. Не любит её никто. И опять она неуловима. Пора выходить, нужен кто-то, кто скажет, объявит старт лихим выстрелом: — Выступаем сейчас же! Будущее республики Небоград в наших руках! Борис был уверен, что сейчас с него точно впору писать плакат — рукой указывал на выход из ночлежки, держа в другой саблю, лицо искажено боевой судорогой, из открытого рта рвётся крик, слово вылетает вперёд — и лицо получается очень страшным, внушающим ужас. Как никто другой знал, как управлять собственной мимикой, чутко чувствовал каждую линию, каждое движение мышц лица, — поэтому его устрашающая гримаса вполне подходила для плакатов. В любой подобной такой ситуации выдал бы речь на самый изысканный вкус.       Битва началась вполне хорошо: Борис и Елизавета во главе толпы революционеров просочились из ночлежки на площадь Тщания, причём воздушные пираты побежали в им одним известную сторону. Ни капельки не задерживаясь, Борис с Елизаветой бросились за ними вдогонку, но им преградила путь внезапная бричка, которую вела пьяная золотозубая проститутка, пафосно представившаяся как «Глафира, дочь лучшего извозчика в этой дыре», и вырвалась на простор площади Тщания. Борис и Елизавета запрыгнули в подъехавшую повозку, сидевшая на козлах Глаша открыла дверь и с громкими криками и хохотом погнала лошадей в сторону моста, ведущего в жилой квартал. Навстречу по улице двигалась телега с лошадиным черепом, привязанным к рулю, за ней бежал широкоплечий, бородатый, в красном картузе прохожий. Глашу это не смутило, она погналась за ним и пронеслась на красный свет, где как раз собирался народ. Борис обернулся, посмотрел назад и жестом показал Елизавете, чтобы та сидела тихо, но она спросила: — Борис, куда побежали пираты? — Захватывать радио. Так быстрее всего донести весть о наступлении. Революционеры разделились на несколько групп: кто-то шёл захватывать средства массовой информации, кто-то шёл на Зал Героев, а кто-то оставался расчищать путь для других групп. Во всех этих действиях чувствовалась железная рука княжны Анастасии, которая как бы управляла событиями, не произнося ни слова и ни делая никаких видимых знаков. Но Борис знал — в ней была неугасимая энергия и сила. Только вот незадача: на горизонте уже показались гвардейцы, вооружённые до зубов. Неужели у этих придурков нет даже танков? Кошмар, ужас и бардак! — Куда гоним-то? — спросила Глаша. — Где народу побольше! Гони, Глафира! — Чо ты гонишь? — Глаша огляделась, глянула на Бориса, особенно на его синие с красным кантом штаны, и гаркнула, сверкнув золотым частоколом: — Чо пугаешь, падла, бабу Колымой? Встаёт вопрос: из каких лагерей сама эта леди? А впрочем, неважно. Попросили Глашу остановить бричку. Такого размаха репрессий не видел ещё никогда, и это жгло кровь. Внезапно выскочил Ибиценко, грохнувшийся с монорельса: — ХЛО-О-ПЦИ! — Что? — нетерпеливо спросил Борис, заряжая винтовку и свешиваясь с брички. — Селяни повстали! Попов ріжуть! Поміщиків ріжуть! — Замечательно! Глаша, гони к радиостанции! Ибиценко взяли с собой и помчались туда, где, по идее, должны орудовать воздушные пираты. А из Глафиры вышла отличная возница: гнала она так люто, что Елизавета едва свой красный шарф не теряла, а от страха она бормотала: — Лучше б я пешком пошла! — Поспешим, красавчики! — гаркнула Глафира. Едва доехали до радиостанции, охваченной взрывами, электрошоком, криками и матами, то услышали голос Слуцкого через громкоговоритель: — ОБА-НА! ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Борис понял, что передача сведений в прямой эфир началась ещё давно. Значит, здесь и расположен этот ликёро-водочный завод по промывке мозгов, и защищают его нешуточно куча гвардейцев. Придётся драться по-крупному, и патронов потратить, и бинтов, и в Елизаветиной помощи понуждаться. А она хватку не растеряла: сказала, что готова помочь. А она хватку не растеряла: сказала, что готова помочь. Об этом говорили её грязные бинты и кровавые ссадины на щеках. Ждёт не дождётся девка драки. Только вот как за ней поспеть? Выскочили из брички и сломя голову понеслись внутрь радиостанции. Попутно из громкоговорителя донеслось: — Внимание-внимание, на нас напали! Кто спит — тот митрополит! Борис ворвался в коридор, где вовсю кипела схватка пиратов и гвардейцев, и с оглушительным воплем взялся за саблю. Ага, здесь ещё и тот самый красный Ворон, выступающий на стороне врагов! Как он только умудряется драться с деревянной ногой? Елизавета шепнула: «Предупреждаю: вас могут... Уделать...». Борис согласился с её предупреждением и накинулся на Ворона, набираясь чистой ярости: — Я МАШИНА НАХРЕН! Схватка разгорелась дикая: пираты рубили в капусту гвардейцев, а Борис взялся конкретно за Ворона. Его яростный удар саблей наткнулся на клинок Ворона с такой силой, что аж искры полетели. Удары сыпались так часто и так быстро, что Борис едва чувствовал, как брызжет кровь. Сказали бы ему: «Полегче», он бы не подчинился. Впрочем, оба уже понимали, насколько убийственна будет рукопашная, поэтому дрались так, словно умирали завтра, и током били, и огнём. Вдруг резким взмахом руки Ворон отшвырнул Бориса в стену, так что от неожиданности тот выпустил саблю из рук, с криком врезался головой в стену и сполз по ней на пол. — Просто потрясающе! — послышался насмешливый хрип Ворона, применившего усилитель и обложившего себя стаей чёрных птиц. — Такова мощь усилителей! Это всё, что ты способен с ней сделать, Лжепророк? — Что? — Борис едва успел увернуться от очередного нападения Ворона, отчего тот едва не встретился лицом с плиткой пола. Слова он всё ещё пытался вымолвить, но они уже теряли осмысленность, а совсем рядом, из конца коридора, донеслись крики и грохот железа. Битва идёт полным ходом, Елизавета активно помогает пиратам, — эти мысли, перескакивая одна за другую, пронеслись в сознании Бориса. Он привстал на колени и, когда Ворон в очередной раз развернулся к нему, сделал финт и со всей силы ударил его ногой по деревянной щиколотке. Ворон взвыл и растянулся на полу. — Если так, то ты не более, чем жалкий кусок плоти, накачанный ИКАРом! — А ты тогда кто? — презрительно фыркнул Борис, вскидывая клинок. — Не сравнивай меня с собой! Я уже овладел своим усилителем — Убийственным Вороньём! — вскричал Ворон, бросаясь в атаку. Битва перешла на лестницу, ведущую наверх, и пришлось в блокировании ударов отпрыгивать от стен, и в этом Борис видел явную адскую акробатику, в которой силён не был, хоть и прошёл необходимую подготовку. К счастью, врагов оставалось немного, а лестница узкая, так что, прыгая по ступенькам, он, пусть и несколько неуклюже, успевал уворачиваться от ударов. В какой-то момент, поднявшись на площадку, Борис едва успел увернуться от удара кривым ножом — пролетев мимо его головы, нож вонзился в перила. Тут он заметил краем глаза сгустившийся в углу за колонной силуэт Ворона и направил туда саблю. Тот внезапно оказался рядом, ударил огненным вихрем — и Борис полетел в стену, выбив собой стекло в большом окне. Успел почувствовать только жуткую боль от падения со второго этажа. Придя в себя, увидел, что лежит на спине и глядит в потолок, а опершись на руки, под ним стоит надменно ухмыляющийся Ворон. Лезвие его сабли всё в крови. — Проклятье... — израненный Борис едва нашёл в себе силы перевернуться на спину и тут же ощутил боль от железной хватки Ворона, за волосы поднявшего его на ноги. — Жалкое зрелище. Не дал себе вырубиться из-за потери крови? При спящих усилителях ты такой же слабый? — На себя бы посмотрел, урод... — кровь во рту ощущалась желчью. Ворон ослабил хватку, и Борис упал на пол. — Урод?! Бред какой! — Ворон говорил уверенно, будто каждое слово придавало ему всё больше сил, и с каждым словом он всё сильнее распалялся. — Эта форма позволяет усилителям раскрыть всю свою мощь! Тот факт, что ты боишься показаться в ней чудовищем, только доказывает твою ничтожность! И если это поможет добиться желаемого, Филипп Фролов не остановится ни перед чем! Ворон занёс над головой клинок, как вдруг послышался звук удара, и он упал, перемежаемый бегущими по телу зелёными разрядами гипноза. За его спиной Борис увидел Елизавету, и на её руках горели зелёные искры. Взмахом ладошки она заставила его убраться вон, а сама подошла с аптечкой, присела, достала йод и бинты. Плащ пришлось снять, и Борис еле-еле переборол желание отказать ей в том, чтобы она перевязала раны на груди. Принял бинты из её рук и сам управился с перевязкой, а она помогала смазывать пусть и мелкие, но глубокие царапины от сабельного клинка. Немного легче стало. Борис сухо отблагодарил Елизавету, и та бросилась наверх — помогать пиратам. Едва только она скрылась, как из-за угла выбежал вполне очухавшийся Ворон с саблей наготове, с занесённым клинком. Борис мгновенно блокировал удар. — Шустрый какой! — гаркнул Ворон. Дрались с силой, ничуть не меньшей прежней, сталь так и звенела. Теперь Борис был твёрдо уверен, что одержит победу. — даром что Ворон так же опытен в фехтовании, да и опыт подсказывал, где у него уязвимые точки. В какой-то момент Борис почувствовал, на что его тело способно, — и перехватил саблю двумя руками, выбросил вбок и обрушил её сверху на вражеский клинок. С глухим стуком лезвие упало на клинок врага. Но Борис не мог отпустить рукоять — схватка грозила принять затяжной характер. Наконец так скрестили сабли, что едва ли не искры летели, а от напряжения шумела кровь в висках. — Ты явно что-то знаешь, чудо в перьях... Я от тебя не отстану, поверь... — прошипел Борис, глядя Ворону в глаза. — И что же ты сделаешь? — лицо того буквально перекосило. — Пока не знаю, — на одном выдохе. — Но огребёте вы по первое число! — Хочешь навалять моим людям? — бритвенная усмешка. Ворон опустил клинок и гордо выпрямился, заканчивая битву. Вид его напоминал прожжённого декадента, что мечется между истовой религиозностью и бурей революции, если, конечно, красный цвет одежды к этому причастен. — Забавненько. Я принимаю твой вызов. С завтрашнего дня на тебя будет вестись охота со стороны Ордена, и от нас ты уже не отвертишься. — Ведёшь свою игру, пернатый... — Борис убрал саблю в ножны. — Тот, кто участвует в интригах, должен вовремя переметнуться в стан врагов, — в тот же миг Ворон обернулся стаей чёрных птиц и исчез.