Give me your love

      Во время того выступления Накахара оторвался по полной, спустя долгое время наконец-то смог выплеснуть ту скопившуюся в нём в преддверии первого в его жизни и давно долгожданного дуэта положительную энергию, как это было когда-то раньше. Но только два человека — сам Чуя и его, как многие выяснили во время шоу, возлюбленный Фёдор — знали о том, что произошло потом. Долгие рыдания и истерика из-за воспоминаний о минувшем ужасном прошлом, лёгших уже никогда не затягивающимися шрамами на его теле.       Достоевский всеми силами пытался помочь юному певцу справиться с этим тяжёлым периодом. Он всё прекрасно понимает, так как уж очень подробно, как никто другой знает, что именно происходило с сиротой на протяжении всего лета. Отчаянные просьбы отпустить и забыть, болезненные и страдальческие крики, ограничение во всём подряд — всё это, конечно же, останется в его памяти навсегда. И всплыло в самый неподходящий момент — после первого совместного поцелуя.       Нет. Этот момент был давно желаемым, смог пробудить внутри юноши настоящую любовь, вырвавшуюся наружу. Появилось какое-то непонятное ощущение, а именно то, что он действительно нужен кому-то, и вслед за ним — эти жуткие воспоминания. Он едва сдержался, чтобы не заплакать на сцене. К счастью, на этом премьера первой совместной песни и закончилась, поэтому терпеть особо долго не пришлось. Едва Накахара оказался в гримёрке, как его прорвало. Юноша резко обессилел, из-за чего рухнул в ближайшее кресло на колёсиках и уже, согнувшись в три погибели, несдержанно зарыдал в свои ладони, прижатые тыльными сторонами к коленям. Он и не ждал поддержки со стороны близкого человека. Он даже забыл о том, что это такое — быть действительно дорогим и нужным для кого-то.       Фёдор правильно понял, что словами тут толком не поможешь. Он просто сел на корточки перед рыжиком, осторожно, заботливо опустил его ладони, как бы молча прося посмотреть на него, после чего потянул на себя, приподнял младшего, сам же сел в это кресло и наскоро расположил обмякшее тело на своих коленях, бережно прижимая к себе. Прохладные, но почему-то в этот момент обжигающие даже сквозь ткань майки руки медленно, как бы говоря, что в любой момент парень готов остановиться, если только попросят, скользят вверх по спине, залезая под кожанку, располагаются на лопатках, успокаивающе чуть сжимая и согревая. Искренний вой утих сразу же, сойдя на редкие всхлипывания в острые ключицы.       Достоевский кладёт подбородок на рыжую макушку, тяжело вздыхает. Да, масштаб урона психики огромен. Потребуется просто гигантский отрезок времени, чтобы утихомирить эту горечь. И он постарается помочь, дать ему нужную ласку, заботу, любовь и свободу, да и в целом быть рядом.       Оба опять поехали домой к русскому. Кое-как помог травяной чай и горячий душ, после чего Накахара уже во второй раз уснул в кровати у Фёдора, который, кстати, с позволения того улёгся рядом и обнял. Так, к слову, было спокойнее, оба спали достаточно долго, крепко и без ночных похождений.

***

      С момента начала довольно продолжительной «кульминации» в жизни юной звезды проходит около года, и довольно многое за это время успело поменяться. Те и правда вступили в отношения, которые уже ни от кого не скрывали, но интервью в этом плане предпочитали не давать. Разве что только пару раз они сделали исключение, и то когда Накахара был уж в слишком хорошем расположении духа. Об их совсем недавнем начале они не стали лгать, чем, конечно же, поразили многих. — То есть, ваш первый поцелуй произошёл на сцене? — Именно так. — Все считали, что тексты песен говорят об уже давнем начале вашей связи. А что насчёт укусов на шее? — Скажу честно, — Чуя кладёт пальцы на ладонь брюнета и чуть сжимает, любяще глядит на него и так же мягко улыбается, — их я писал в период утаиваемой влюблённости в Фёдора, и с каждым разом текст становился гораздо ярче, ибо чувства тоже не стояли на месте. А все эти следы я рисовал, так как они вполне вписывались в образ, однако со временем перестал. Мороки много, да и… как-то нагромождено выглядит, всё же. И цепь я снял, вместо этого, как многие заметили, я начал носить вот этот кулон.       Чуя касается тонкими пальцами аккуратной серебряной пластинки на цепочке, чуть вытягивает, как бы давая репортёру разглядеть украшение, да и от камеры он его не скрывал. Он помнит, как на следующий день после первого дуэта Достоевский, чтобы хоть как-то поднять настроение до сих пор пребывающему в шоке и отчаянии юноше, купил этот предмет роскоши. — Его мне подарил Фёдор сразу же после начала наших отношений, и именно поэтому я так сильно ценю данное украшение и ношу его почти всегда.       Накахара тянется к другому певцу, и тот это прекрасно понимает. Он и сам отталкивать его не хочет. Да и… ясно дело, теперь у него наверняка боязнь одиночества после постоянного контроля и иной неприятной дряни, поэтому Фёдор старался быть рядом всегда.       Всё дошло до того, что через пару-тройку недель Чуя начал открыто лезть к своему возлюбленному: то на колени усядется, но не дабы просто побыть в комфортном для обоих положении, то во время слушания чтения того вслух нагло отложит книгу и расположится на его торсе. Брюнет всё понимает и ни в чём не винит юношу. От него ведь всегда требовали такого, вот он и привык, даже себя не представлял без интимной связи, которая резко оборвалась. Фёдор и сам, признаться, горит желанием, но каждый раз вежливо отвергает эту идею. Он не хочет, чтобы из-за этого в процессе в памяти всплыли те ужасные моменты.       Спустя месяц и даже два он так и не сорвался, лишь терпел любую выходку, твёрдо, но в то же время каким-то ласковым тоном отказывая певцу в половой связи, ссылаясь на то, что это только ради его блага. Однако всё-таки смазка у них была наготове, что они обсудили заранее. Мало ли, вдруг Чуя будет слишком настойчив, и тут уже никак не сдержаться. Но контролировать себя старший всё-таки старался, что выходило у него мастерски.       И вот, теперь Чуе двадцать один год, Фёдору этой осенью исполнится двадцать шесть. Оба всё-таки распродали свои квартиры, однако несмотря на эту тяжело давшуюся младшему купля-продажу все родительские вещи он сохранил, юноши съехались в частный дом на берегу океана, о покупке которого мечтали уже приличное количество времени. Сеть, электричество и остальные нужды есть, как и кусочек своего собственного пляжа, где нет и не может быть никого. Разве не чудо для счастливой молодой пары?       С момента переезда проходят несколько дней, и те уже по установленной традиции устраивают себе ужин на пляже из рыбы со свежими овощами и красного сухого приличной давности, глядя вдаль, где вдалеке за горизонтом виднелся пылающий ярким огнём закат. Птицы вообще не шумят, ветер не бьёт в спину и не треплет мягкие волосы. Волны едва слышимо ударяются о берег, принося и тут же уволакивая обратно красивые ракушки. Этим же утром Чуя подарил своему партнёру из них ручной работы ожерелье, которое, конечно же, вызвало умиление и искреннюю радость, и в ответ на это Фёдор пообещал, что вскоре тоже сделает свой подарок.       И в этот раз произошло то, что было не свойственно ему — он полностью лишился терпения. Тот горел ярким желанием сделать то, о чём думал ещё до переезда. — Чуя. — бледные пальцы касаются тёплых костяшек, и вскоре их перста сплетаются в любящий замок. Сами же парни смотрят друг другу в глаза. Так нежно. Так искренне, что даже казалось, будто они — герои какого-нибудь сентиментального романа. — Ты — единственный дорогой мне человек, и ближе тебя мне никто уже никогда не будет. Я очень ценю твою взаимную любовь ко мне. Также я непомерно рад, что тогда, на сцене, ты меня не оттолкнул, а только ответил на тот внутренний порыв. Я горжусь тем, что смог завоевать твоё сердце, мне очень хорошо с тобой. Сегодня, кстати, ровно год с нашей первой встречи вживую…       Другая рука же находилась в кармане его брюк, чуть сжимая небольшую коробочку. Конечно же, он немного даже нервничает. Настолько много Чуя внёс красок в его жизнь, что Достоевскому даже удалось испытать столько эмоций, про которые он, можно смело заявить, уже давным-давно позабыл.       Его лицо сейчас выглядело сосредоточенным. Фёдору есть что сказать, эта речь была заведена явно неспроста. Вдохнув немного больше воздуха, он всё-таки легко раскрывает коробочку, так и не вынимая её из кармана, правой рукой берёт ладонь рыжика и после этого под его удивлённый взгляд с какой-то детской, но поистине счастливой улыбкой медленно натягивает изящное серебряное кольцо с сапфиром на безымянный палец его левой руки. — Так прошу же, будь моим всегда.       Дыхание мгновенно сбивается в край, руки начинают чуточку дрожать, зрачки заметно расширяются. Чуя, хлопая ресницами, смотрит на возлюбленного, будто бы не веря в происходящее. Тем временем Достоевский подносит левую ладонь юноши к своим устам, оставляет на месте затянувшейся раны, ставшей заметным шрамом, нежный поцелуй. — Мне очень жаль, что, как и всё твоё тело, эта кисть навеки изуродована таким ужасным способом, но я принимаю тебя таким, какой ты мне достался. Я сожалею, что не сделал этого раньше. Быть может, такой кошмар не случился бы. Так что я надеюсь, что красота и изящность этого кольца хоть как-то затмит все оставленные на твоём теле увечия. — Фёдор… — Чуя даже заикаться начал. Такие слова были действительно неожиданны. Теперь ясно, почему старший в этот раз решил надеть официальный костюм. Юноша и сам по-глупому улыбается, — я обещаю быть твоим всегда. Только твоим.       Не проходит и секунды после этих слов, как он довольно быстро припадает к обкусанным губам нежным поцелуем, правую ладонь кладёт на бледную щёку, левую — располагает на худом плече. Драгоценный камень сверкает на свете заходящего за не имеющий конца горизонт солнца. Слышится короткий, едва раздавшийся смешок, тонкие пальцы оказываются на пояснице, чуть сжимают талию, к которой проскользнули довольно ловко и быстро, но нежно.       Они уже не в первый раз целуются в этой атмосфере, и каждый раз был заботливым, нежным. Так и сейчас, но только поначалу. Чуя сам же приоткрывает свои уста, прижимается животом к животу своего уже жениха, и тот, решив не упускать лишнюю возможность, проскальзывает языком между влажных губ, начиная интенсивно будто бы изучать то, что ему было предоставлено.       Прикрытые глаза такого же цвета, как и камень на кольце, сделавшем обоих поистине счастливыми, намокают, по правой щеке течёт слезинка, оставляя за собой хрустальную приятно горячую дорожку. И Фёдор всё-таки не выдерживает.       Он валит юношу на плед и из-за их раннего положения автоматически оказывается между стройных ног, которые нарочно оглаживает, но только мимолётно. Казавшиеся слишком нежными в эти мгновения ладони поднимаются, лезут под свободную футболку, чуть сжимают талию, в то время как поцелуй не был разорван, а только становился страстнее и жаднее. Воздух начинает заканчиваться, но им обоим плевать, они тянут до последнего, и только когда Чуя уже инстинктивно пихает брюнета в плечи, тот безоговорочно отстраняется, давая отдышаться. Во время громкого, жадного глотания кислорода со стороны младшего он чуть наклоняется, прошептав с ярко выраженной нежностью и любовью: — Чуя, скажи мне, только честно. Ты точно готов и хочешь? — Я уверен.       Достоевский облегчённо выдыхает. Как же хорошо, что он всё-таки решил перестраховаться, сунув в корзину помимо ужина и тюбик лубриканта, пусть и не надеясь всё-таки использовать его. Дойти до дома, а там и желательно до спальни, они уже не смогут. Нет сил терпеть. Да и эта атмосфера их ещё как устраивает, так что было принято немое решение, что их первый совместный раз случится именно здесь, около океана, на мягком пледе.       Сухие губы примыкают к тонкой коже бледной шеи, оставляя мягкие мокрые поцелуи то около подбородка, то у кадыка, то у отчётливо пульсирующей из-за уж слишком быстро колотящегося сердца сонной артерии. Затем кончик языка скользит по первому попавшемуся едва заметному следу от давних укусов, будто это заботливое вылизывание было способно исцелить когда-то пострадавший всеми обозримый участок тела.       У уха русского раздаётся скулёж, пусть и тихий, но явно ласкающий его слух. Хотелось бы побольше таких звуков, поэтому теперь же Фёдор нарочно медленно проводит языком по двигающемуся по причине тяжёлых сглатываний кадыку, и раздаётся чуточку более громкий, но всё ещё сдержанный выдох. — Чуя, мне бы очень хотелось, чтобы ты не сдерживался. В плане и замечательных звуков, которые даже гораздо лучше твоего бесценного пения, и твоих желаний. Помимо этого я попрошу тебя не скрывать, если я что-то делаю не так. Чуть что — сразу говори. Даже если ты передумаешь почти в самом начале процесса, я тебя послушаюсь и прекращу. — Фёдор… — он кладёт ладонь на его щёку, как бы показывая, что он действительно готов к интимной связи, — но почему? — Понимаешь, я не хочу, чтобы этот раз напомнил тебе о прошлом лете. Я хочу, чтобы ты забыл о том кошмаре, не мучился из-за него. — Всё в порядке. Честно.       Прохрипев скорое «как знаешь», Достоевский прикрывает глаза, уже позволяя себе прикусить нежную кожу и чуть оттянуть её, из-за чего вскоре на этом месте явно образуется красноватый след. Первый, оставленный на его теле этим певцом.       Фёдор никак не планировал останавливаться на этой точке. Он зайдёт ещё дальше, что уже долгое время хотели оба. Поэтому тот сжимает низ верхней одежды, Накахара безоговорочно выгибается, и с него стягивают ненужную ткань, чуть ли не отбрасывая её в сторону и тут же прижимаясь устами к одному из набухших сосков, попутно то невесомо оглаживая, то чуть сжимая талию парня, который инстинктивно прикусывает губу. Зрачки у обоих заметно расширяются. Чуя уже в какой раз тяжело сглатывает, опускает свой взгляд вниз. Сейчас очень сильно хотелось пересечься взглядом с партнёром, что через несколько секунд непрерывных ласк одной из эрогенных зон того удаётся. — Как же я люблю твои глубокие глаза… Да и тебя всего в целом… — старший немного даже дразняще усмехается, — Достоевский Чуя…       И они целуются вновь, с каждым разом пьянея от разделяемого губами и языками друг друга привкуса дорогого вина, жара, исходящего от обоих тел, а также и от мысли о том, что вот-вот произойдёт то, что было так давно желанно и ожидаемо. Этот поцелуй продлился, всё же, не так долго, как прошлый. Уж слишком невтерпёж.       Неугомонные пальцы проникают под резинку ярких шорт, намереваясь снять с юноши и этот элемент одежды, но слышится какой-то жалобный вой, лазурные глаза мгновенно намокают, как и ресницы на зажмуренных веках, ноги переплетаются друг с другом, а пальцы сжимают тонкие запястья. Фёдор мог ожидать такую реакцию вследствие воспоминаний о каждом прошлом разе. Этого он и боялся. — Чуя, — он не двигает свои руки, оставляет их в том же положении, но дальше всё-таки послушно не заходит. — если ты боишься, то так и скажи. Я не буду поступать против твоей воли. Но если ты и правда готов, то обещаю, я тебя не обижу. — Фёдор, прошу, не обращай внимания. Это просто привычка. Давай… — Хорошо. Но чуть что — дай мне знать.       Накахара послушно кивает, и брюнет, чтобы хоть как-то успокоить возлюбленного, начинает оставлять мягкие поцелуи у парня на алых щеках, носе, лбе. Целует и в губы, только теперь осторожно, нежно, едва касаясь, в то же время начиная приспускать с покорно расслабившегося парня шорты, откладывая их туда же, где лежала футболка. Подушечки бледных пальцев касаются видневшегося бугорка, чуть надавливают, и сразу же после этого раздаётся приглушённый поджатыми губами стон. — Нечестно… — Ты о чём?       Не говоря ни слова, Чуя дрожащими из-за волнения и возбуждения пальцами касается верхней пуговицы и ткани на рубашке того, начинает расстёгивать. Улыбка становится чуточку шире, но Фёдор будто бы нарочно не позволяет ему расправиться хотя бы с этим элементом его одежды. В ответ на удивлённый взгляд он лишь наклоняется к его уху и сладко шепчет: — Ты можешь сделать это, только подожди немного. — Почему?       Вместо ответа русский тянется к корзине, в которую были аккуратно убраны тарелки с бутылкой вина, вынимает оттуда заветный тюбик. Чуя неловко улыбается, краснея уже до такой степени, что чтобы разглядеть веснушки на его щеках и носе, надо было постараться. В то время как старший выдавливал приятно прохладную полувязкую жидкость на пальцы своей правой ладони, японец, отведя сконфуженный взгляд в сторону, на сверкающий яркими бликами океан, приспускает с себя последний элемент одежды, в чём ему всё-таки помогают свободной рукой. — Чуя, если хочешь, можешь посмотреть на меня?       И он, поборов сильное смущение, повинуется, только сейчас понимая, насколько тяжело и часто вздымается и опускается его грудь при каждом судорожном вздохе. Тот встречается с аметистовым взглядом. Прямо так же, как в ту самую ночь, в которую удалось убежать из горького плена. Он даже вновь касается ладонью тёплой щеки и чуть раздвигает согнутые в коленях ноги, ставя ступни на шерстяной плед, в то время как брюнет располагается в открывшемся ему месте, уже по привычке обхватывает сухой рукой стройную талию. Прохрипев короткое «расслабься», он плавно проникает средним пальцем внутрь, сохраняя зрительный контакт, чтобы уже в край не смущать юношу. Он и раньше не смотрел на его обнажённое тело, никогда не позволял себе подобного, так как боялся как-то напугать его. Всё способно вызвать некие флешбеки с периода, оставившего за собой кучу шрамов и единую, но огромную психологическую травму.       Когда появляется возможность, Фёдор осторожно добавляет и безымянный палец, заходя ими чуть дальше. Раздаётся тяжёлый глубокий вдох, юное тело чуть прогибается, принявшись за пуговицы на чужой рубашке. Долгая минута — и наконец-то удаётся дойти до последней, Чуя уже облегчённо хихикает, однако партнёр решает над ним немножко поиздеваться. Ему запросто удаётся ввести ещё один палец и резко затронуть комок нервов. Реакция на это неожиданное действие последовала незамедлительно. Стон был слишком громким, пальцы уже ухватились за ткань рубашки, сжимая до побелевших костяшек, глаза были зажмурены, уголки бровей — сдвинуты. Теперь понятно, почему Дадзай никак не хотел отпускать местную звезду. Он настолько очарователен в таком положении, что просто грех не разглядеть в его блаженном личике каждую деталь.       Достоевский пристально смотрит на соблазнительно приоткрытые уста юноши, понимая, что очень сильно хочет опять впиться в них голодным поцелуем, однако желание смотреть на эту довольно милую картину было куда выше, да и заглушать чудный голосок не хотелось. Старший лишь с немного наглой улыбкой нарочно трёт чувствительную точку внутри тела парня, нашёптывая ему слова любви и комплименты. Именно об этом Чуя мечтал. Тогда, когда он долгое время находился в чужой квартире. Ему хотелось этой настоящей взаимной любви, романтической атмосферы, заботы, готовности быть вместе всегда.       Тёплые мысли мешались, превращаясь в приятный беспорядок в его кипящей голове, в то время как наружу вырывались один за другими звуки, похожие на наслажденный вой. Чуя не замечает, когда же ему всё-таки удалось распахнуть белую рубашку, располагая ладони на голых лопатках. Следует лёгкое вздрагивание из-за горячих прикосновений, но они были даже приятными, так что, даже не думая, Фёдор поддаётся им, ускоряя темп рукой и тихо выстанывая что-то неясное, но явно нетерпеливое. Да, пожалуй, довольно тяжело терпеть сильное давление в такой момент.       Ещё долгие мгновения — и Достоевский для полной уверенности в хорошем качестве растяжки делает ещё несколько толчков, после резко вытаскивает пальцы, встряхивает затёкшей кистью. — Фёдор… ещё… — Нет, Чуя. — с явной заботой проговаривает тот, попутно вытирая свою ладонь салфеткой, — Потерпи немного. Я не хочу доводить тебя сразу до нескольких оргазмов, а то сам не свой будешь. — У меня было такое… — Это было давно, сейчас всё по-другому, понимаешь?       Накахара выдавливает из себя хриплое «понимаю», приоткрывая глаза и видя, как возлюбленный наконец-то принимается за ремень на своих брюках, с которым расправляется довольно быстро. Так же мгновенно была приспущена вся ненужная ткань, пальцы тянутся к тюбику лубриканта вновь, который был в щедром количестве равномерно распределён на давно вставшей плоти, Достоевский касается опять же сухими руками бёдер парня, но, передумав, нарочно медленно скользит фалангами пальцев вниз, сжимает зону подколенного сгиба и проделывает осторожную махинацию, вследствие которой согнутые колени расположились над телом рыжика по бокам. — Я знаю, что, наверное, уже поздно, но ты точно хочешь? — Войди уже, пожалуйста…       Фёдор безоговорочно выполняет эту мольбу, начиная плавно проталкиваться в излюбленное тело. Наконец-то. Неужели… они теперь настолько близки, что ближе уже некуда?       Русский старается сделать всё максимально аккуратно. Немного терпения — и ему удаётся войти полностью, причём абсолютно безболезненно для партнёра, который, в свою очередь, от того, что по его простате проехались вновь, только теперь это было куда ярче, чуть сжимает лопатки старшего, едва находя в себе силы держать глаза открытыми. — Я могу двигаться, или подождать? — Давай.       Каждое движение было поначалу робким, но через десяток секунд Фёдор решает немного набрать темп, и это решение было безошибочным. Чуя даже немного шире раздвигает свои ноги, заёрзав на пледе и застонав уже чуть ли не во весь голос из-за трения о слегка пульсирующую от такого блаженства внутри него точку, да и в целом от этой пьянящей обстановки. Кружит голову. Разум отключается, остаются только инстинкты. Хочется, чтобы это никогда не прекращалось.       Достоевский старался сдерживать свои звуки, чтобы не пугать ими любовника, да и слышать его хотелось уж слишком сильно, так что даже на подсознательном уровне он терпел, давая излюбленному голосу перекрикивать всё: тихий шум волн, совсем редко слышимое дальнее пение птиц, раздающиеся при каждом толчке шлепки тела о тело.       В такой жаркий момент сверкающие светом всё никак не желающего окончательно уходить за горизонт солнца капельки пота приятно охлаждают кожу, сбегая по лбу, плечам и пояснице немного вниз. С каждым толчком ощущения всё ярче и ярче. — Фёдор, ещё немного! — Я тоже близко. — тот наклоняется к его уху, чуть прикусив за мочку и сразу же отстранившись. — Мне выйти? — Н-нет… я хочу тебя полностью…       Слышится счастливый облегчённый вздох, и Фёдор ускоряется на максимум, уже, можно сказать, втрахивая юношу в плед, так и ёрзавшего, что некоторые рыжие пряди уже в беспорядке валялись в песке. Но с этими мельчайшими кристалликами они разберутся потом. После долгожданного занятия.       Немного времени — и Чую передёрнуло. Он мгновенно выгибается навстречу, опять жмурится и держит рот открытым, будто глотая воздух, хотя он только резко выдыхался, и проезжается правой рукой по зоне между лопаток брюнета так резко, что в качестве следа осталась яркая красная полоса, после чего застывает на несколько секунд, тихо проскулив что-то невнятное. Фёдор, в свою очередь, не ожидая того, что партнёр так резко сожмётся, и сам не выдерживает, изливаясь внутрь вместе с несдержанным стоном, и когда Накахара хоть как-то расслабляется, выходит из него, рухнув рядом. Ещё никогда в процессе Чуя так не кричал. Дело не столько в опытности Достоевского — хотя это тоже дало свои плоды, — сколько в том, что его партнёром был именно он. Никто другой.       Проходит небольшой отрезок времени, который был уделён на хоть какое-то восстановление дыхания, сразу после чего бледные пальцы зарываются в свободные от песка яркие пряди волос, накручивая мягкие кудри. — Где ты хочешь свадьбу, счастье моё? — Я… я не знаю… — такой вопрос смущает не хуже самого секса, от которого японец пока что даже отойти не успел. Он лишь, устало подхватив первую попавшуюся салфетку и вытерев ей семя только со своего органа, утыкается носом в тёплую грудь и устало прикрывает глаза. — Главное, чтобы нам понравилось и было хорошо… Может, во Франции? Там красиво, называется страной любви, да и по закону как раз удастся… — Как только ты пожелаешь. И свадьба во Франции, и круассаны с утренним кофе в постель, и любовь — всё будет.       Чуя изнурённо, но действительно счастливо улыбается, кладя щёку на вздымающуюся грудь Достоевского, и сдержанно зевает. Его балуют, его действительно ценят, каждый его интерес ставят на первое место.       Его любят по-настоящему.       Неужели, чтобы заполучить всё это, стоило пройти через такой ужасный этап? В любом случае, такое счастье и правда стоит того.