***
Одно тело лежало в машине под двумя передними креслами. Его довольно нещадно засыпало осколками разбитого лобового стекла. А другое… — Вы не имеете права! Осаму уже давно очнулся. Того прижимали лицом к асфальту и скручивали за спиной руки. Удавалось это нелегко, так как боевые навыки у него были: всё-таки, полицейские связались с детективом. Тот вырывался, брыкался изо всех сил. Фёдор тоже не терял ни секунды зря. Он залез в машину и аккуратно, дабы случайно не задеть чужую тонкую кожу, разгребал осколки с бессознательного тела. На Чуе не было живого места: где-то были засосы и укусы, где-то царапины, на лице красовались следы от слёз, а по левой руке бежали дорожки крови. Ему можно было только искренне посочувствовать. Похлопав юношу по щекам и не получив никакой реакции, парень аккуратно потянул на себя исхудавшее тело, подхватил его на руки и вынес из транспорта как раз в тот момент, когда подъехала скорая помощь. По великой случайности трасса была совершенно пуста: лишь изредка проезжала одна-другая машина, но водители не останавливались и даже не рассматривали место происшествия. Уж слишком клишированы эти аварии. Однако никто не знал, что это — не простая транспортная катастрофа, а целый казус, в котором не так-то и просто разобраться. Да и к счастью. Вряд ли было бы хорошо, если подали огласке такую любопытную информацию: самого Накахару Чую насиловал в течение двух с половиной месяцев прилежный ученик с детективного курса! Похоже, он получит грязную славу, а прошлая, заработанная изнурительным трудом, угаснет. Когда Осаму увидел, что Фёдор держал тело его любовника, принялся кричать куда громче: — Чуя! Юноша еле-еле очнулся. Пришлось отходить несколько секунд от до сих пор стоящего в ушах звона и расплывчатости перед глазами. Потом тот словно инстинктивно обвил чужую шею, даже не подумав, на чьих руках он был. — Чуя, скажи им! Я не виноват! — в его глазах не было естественной жалости. Было лишь безумие, непринятие того, что всё закончится так. — Я же люблю тебя! И ты меня! Нам же было хорошо вдвоём! Накахара всё ещё не понимал, что происходит. На данный момент для него существовали только крики ненавистного человека и руки, аккуратно держащие ватное тело. Он молчал, не мог вытянуть из себя и слова, будто язык откусил. Взгляд Чуи всё-таки метнулся на лицо человека, который нёс его на руках к машине скорой помощи. Хотелось бы расплакаться, на каждом слове благодарить Фёдора, но рыжик не смог. Ему просто не хватило сил. Он слишком сильно перенервничал, слишком сильно устал. Вскоре полицейским всё-таки удалось заключить неугомонные руки в наручники. Стоило им потянуть парня наверх, заставляя того подняться, из кармашка брюк вывалился небольшой ключик. Этот звон не ускользнул от внимательного слуха Чуи. Тот, чтобы привлечь внимание Фёдора, слегка дёрнул его за воротник белоснежной рубашки, уже успевшей местами пропитаться алыми пятнами. В качестве ответа на вопрос: «Что такое?», Накахара молча посмотрел на асфальт. Брюнет сразу понял, в чём дело. — Я отнесу тебя в машину скорой помощи. Там тебе помогут. За это время схожу за ключом, хорошо? Чуя послушно кивнул. Всё его тело дрожало так, что Фёдор ощущал каждое чужое движение. Совсем скоро Достоевский усадил юношу на носилки и направился за ключом. На тот момент Дадзая пытались затолкать в полицейскую машину, но он так и продолжал вырываться до последнего. Когда взгляд Осаму метнулся на русского, студент истерически рассмеялся. — Ты понимаешь, что лишил Чую счастья? Я люблю его, а он — меня! Ему было хорошо со мной! Быстро наклонившись и подняв небольшой металлический предмет, Фёдор подошёл к детективу, проговорив спокойным голосом: — Нет. Я слышал, как он кричал, что ненавидит тебя. А потом ты дал ему пощёчину. Я всё видел и слышал. Он боится тебя, терпеть не может. — Тебе рассказать, как он стонал подо мной? — на лице Осаму была сумасшедшая улыбка. С губ сорвался новый смешок. — Ох, это надо было слышать! А как он умолял меня быть быстрее, жёстче… Просто рай для ушей! В постели он — душка! Поверь мне, его чудесные стоны зазвездились бы куда быстрее и сильнее, чем какие-то песни! Кстати, о песнях: он каждую из них посвятил мне! Он любит меня! Слушая это, Фёдор был на грани, а напоследок не выдержал и, замахнувшись, ударил парня кулаком по лицу. В тот момент, не растерявшись, полицейский всё-таки смог затолкать его на заднее сидение и захлопнуть дверь. Осаму ещё долго что-то кричал, но никто особо не вслушивался. — Умолчите об этом случае. Вряд ли Чуя хочет, чтобы публика узнала о том, что с ним произошло. Пускай он останется анонимной жертвой. Суд проводите без упоминания его имени. — Как скажете. Думаю, Вам виднее. — Спасибо за понимание и помощь. Когда полицейская машина тронулась с места, Фёдор направился в другой транспорт, где сидел Чуя. Он до сих пор трясся, будто оказался без одежды на улице во время лютого мороза. В тот момент, когда с его щёк вытирали размазанную подводку и немногочисленные капли крови, тёкшие из царапин, Достоевский сел на одну койку с пострадавшим и, повернув ошейник задней частью к себе, принялся возиться с маленьким, едва заметным замком. Он делал это аккуратно, стараясь не надавливать на укусы, покрывшие чуть ли не всю шею. Вскоре «украшение» упало на пол вместе с громким звоном цепочки. Чуя сделал глубокий вдох полной грудью, смотря куда-то вдаль, на ночное шоссе. Медсестра стала аккуратно стягивать влажную митенку с левой руки певца. Тот поморщился, прикусив нижнюю губу. Потом девушка принялась разматывать пропитавшиеся алым оттенком бинты. Вскоре взору представился вид, от которого тут же стало тошно — сквозная рана, только-только начавшая затягиваться, а вокруг неё был яркий синяк после давления невысоким каблуком. — Ох, здорово он тебя, конечно… Она взялась за чужую руку, но Фёдор остановил её со словами: — Давайте я подержу. А Вы пока обработайте. Чуя послушно протянул свою кисть певцу, который аккуратно, но крепко сжал чужие пальцы. Рыжик молча наблюдал за тем, как девушка открывала бутылёк с перекисью, которой принялась обрабатывать рану. Руку тут же сильно защипало, парень громко вздохнул, из его глаз вновь брызнули слёзы. Он задёргал рукой, но её верно держали. — Чуя, не смотри туда. Отвернись куда-нибудь. Накахара послушно поднял голову, глядя своими заплаканными глазами в чужие. Глубоко-фиолетовые… такой необычный цвет. Выделяет человека из толпы, подчёркивает его своеобразие. Этот взгляд цвета индиго… действительно затягивает, заставляет тонуть в нём. Солёные капли так и текли по опухшим щекам, но внимание было именно на чужих глазах. Вскоре измученную кисть обильно забинтовали, а Фёдор вытирал чужие слёзы. Его руки были приятно прохладными, а тело бледноватым. Факт того, что у него анемия, был известен ещё давно, однако она проходит в лёгкой форме, поэтому певец не придаёт этому какого-то особого значения и живёт так, как жил бы, если был здоров полностью. — Это чем же он тебя так? Чуя до сих пор не проронил ни одного слова. Ему всё ещё было страшно даже несмотря на то, что всё позади. Уж слишком резок и силён был выброс адреналина. — Ох, хорошо. Поедем в больницу? Полежишь там денёк-другой, придёшь в себя. Певец мотнул головой, глядя себе под ноги. Вздохнув, Фёдор аккуратно обнял юношу за плечи, заглядывая в его глаза. — Ты уже давно не был дома. Там надо убраться, это надолго. Поедем ко мне? Переночуешь там, отдохнёшь. А днём я отвезу тебя в твою квартиру. Накахара покорно кивнул. Его почти сразу подхватили на руки, вынося из машины и попутно благодаря медсестру за помощь. Чуя снова ухватился за чужую шею, будто боялся, что упадёт. Фёдор забрал из повреждённой машины чужой рюкзак, который положил на заднее сидение, а самого певца усадил слева от себя. Машина тронулась. Юноша потянулся за своей сумкой, порылся в кармашке, выудив оттуда зажигалку с пачкой сигарет. Поняв, в чём дело, водитель открыл окно у противоположной стороны. Он не стал упрекать его за то, что тот собирается курить прямо в его машине, так как понимал, что Чуе нужно успокоиться. Он столько всего перетерпел. Простыми разговорами тут не поможешь. Хочет курить — пускай. — Только аккуратно. Ты до сих пор дрожишь, можешь подавиться. — Угу… Он впервые вытянул из себя хоть и звук, но обозначающий слово. Несколько секунд тот щёлкал колёсиком, но пальцы дёргались слишком сильно. Одной рукой держа руль, другой Фёдор потянулся за зажигалкой, которую Чуя вложил ему в пальцы, пару раз чиркнул. Показалось пламя, рыжик поднёс к нему нужную часть сигареты, и совсем скоро тот выдыхал в открытое окно дым, который развеивался на ветру из-за быстрой скорости автомобиля. Свежий воздух вперемешку с запахом никотина помогал расслабиться, успокоиться. Неужели всё и правда закончилось?.. По щеке Накахары вновь потекла слеза. Ему было больно вспоминать, что с ним происходило. Наконец-то хоть один человек, от внимательного взгляда которого даже сейчас не ускользнула солёная капля, понял смысл его песен и вызвал подмогу. Теперь всё точно будет хорошо…***
Тук-тук-тук. Удары каблуков гулким эхом отдаются по всему коридору. Холодно, влажно. Чуя, водя руками по своим плечам, пытался согреться. Он не помнил, как оказался в тёмном проходе, еле-еле освещённом тусклым светом маленькой лампочки голубого цвета, висящей где-то вдалеке. Страшно, не хватает воздуха. Кап-кап-кап. Медленно капает вода. Трубы протекли. Да и чёрт с ними. Пустая трата денег из казны на какую-то трубу в подвале, называемом «тюрьма». Кому это надо? Ни-ко-му. — Чуя… Чужой голос казался слишком громким на фоне этой гробовой тишины, изредка прерываемой вселяющими ужас звуками. Чуя обернулся на хриплый шёпот и оцепенел. Грязный, лохматый, весь в царапинах, вероятнее всего, нанесённых этим человеком самому себе при помощи какого-нибудь осколка, по счастливой случайности найденного в тёмном дальнем углу камеры. Глаза покраснели от бессонницы. Тело бледнее мела. Руки дрожат сильнее, чем у певца после аварии. — Д-Дадзай?.. — Чуя, подойди сюда, прошу… Накахара боится. Хочет убежать, но ноги непокорны, сами по себе ведут его к одной из камер, в которой находился ненавистный им человек. Юношу берут за щёки. Руки, расположившиеся между прутьями решётки, холоднее льда. Слабые, но вцепились мёртвой хваткой. Уже даже не карие, а чуть ли не чёрные глаза разглядывают излюбленное личико. — Всё такое же красивое… — с потрескавшихся или же искусанных в кровь губ срывается сумасшедший смешок. — Ты не достанешься Фёдору. Ты будешь только моим. Из кармана ранее белоснежной, теперь же серой из-за пыли одежды, Осаму достал перепачкавшийся гранатовыми пятнами осколок. Другая рука отпустила лицо, но ухватилась за хрупкое запястье, сжимая до заметных синяков. — Везде оставил свой след, однако… правая рука — единственное живое на тебе место. Надо и её приукрасить. Тот принялся подносить стекло к запястью. Чуя, запаниковав, начал вырываться, но тело не слушается. Он ослаб, его движения скованы. — Умрём вместе? — Дадзай, н-не надо! Голос дрожит. Перед глазами плывёт. Слышится чужой пугающий смех. Чувствуется холод у кожи, а затем горячие струйки, капающие на пол в такт грязной воде… Чуя в холодном поту подскочил на кровати, в панике оглядываясь. Всё хорошо, это просто сон, а сейчас он находится дома у Фёдора, который, в свою очередь, сидел на краю постели, положив руку на дрожащее плечо. — Чуя, спокойно. — Фёдор… Он впервые сказал что-то после аварии. Несколько секунд посмотрев на друга влажными глазами, Чуя, не сдержавшись, бросился в объятия, уткнувшись носом в чужое плечо, и разревелся. Да, за эти вечер и ночь он вылил слишком много слёз. Но просто не хватало сил сдерживаться. Певец слишком многое пережил, слишком долго терпел такое отношение к себе. Фёдор прекрасно понимал Чую. Он знал, что ему тяжело, что юноша нуждается в поддержке, поэтому не стал отталкивать чужое тело со своих колен, да и вряд ли хотел. Лишь обнял в ответ, успокаивающе гладя одной рукой между лопаток, а другой по голове, массажируя её. Раньше Накахаре было ужасно одиноко. Сидеть в ванной, без общения с дорогими ему людьми, но с насилием… ужасно, страшно, выбивает из колеи. А тут… человек, с которым раньше он виделся только один раз, да и вёл живой диалог буквально несколько минут, но переписывался и разговаривал по звонку днями и ночами… Вызвал полицию и скорую помощь, достал из кучи осколков, а сейчас вообще привёз к себе домой, освободил для него кровать, успокаивает… слишком непривычно. Слишком резкая смена обстановки, из-за чего Чуя не может прекратить плакать. Он не привык к таким ласкам. Вернее, отвык от них. Два человека, от которых он мог получить всё это, давно мертвы, из-за чего очень-очень больно. Ему надо выговориться. Устав держать всё в себе, рыжик рассказал всё, что происходило с ним. Как так получилось, как Осаму насиловал его, как нанёс ему ножевое ранение, закрыл в ванной, ударил лицом о батарею… Чуя рассказал ему обо всём без утайки. Да, ему было стыдно за то, что он настолько слаб, позволил себе оказаться в такой ужасной ситуации, боялся Осаму, а когда-то даже отдавался ему. Но Фёдор сказал, что это вовсе не так. Он назвал его умным, сильным. Даже несмотря на всё, что с ним делали, Накахара не останавливался, а шёл вперёд. Он всеми силами добивался своей цели — свободы. Не каждый так сможет. Многие просто смирятся и будут вести себя, как белые и пушистые, лишь бы не получить боль. А Чуя рисковал, причём очень сильно. Хоть и боялся, но не противился этой игры не на жизнь, а на смерть. По чужим рекомендациям юноша выпил стакан прохладной воды и снова улёгся боком на кровать, зарывшись в одеяло чуть ли не с головой. Бледные пальцы так и продолжали перебирать рыжие волосы, иногда накручивая их. Чуя боялся, что Фёдор в любой момент уберёт руку, поэтому, запаниковав, ухватился за чужое запястье, прижав прохладные пальцы к своей щеке, словно греясь о них. Тонкие губы расплылись в мягкой улыбке, русский закинул явно мешающуюся парню яркую прядь волос за ухо, а затем принялся едва ли ощутимо гладить по щеке. Накахара, словно маленький ребёнок, наслаждался чужими прикосновениями, пока не погрузился в сон. Сам Фёдор ещё долго наблюдал за такой чудесной картиной, пока его не начало клонить в сон, что произошло уже ближе к утру. Тот уселся в кресло, которое стояло в дальнем углу комнаты, и в скором времени задремал, однако буквально через час раздался звонок, разбудивший Достоевского. Раздражительно вздохнув, тот потянулся за телефоном и снял трубку. — Да? — Доброе утро. Прошу прощения за лишнюю тревогу, но это касается суда. Накахара должен присутствовать. — Я же просил провести суд без его участия и упоминания имени жертвы! Чуя никуда не поедет. Он только недавно успокоился, а Вы предлагаете его на суд тащить. Обойдётесь. Честно сказать, оператор был поражён такой грубости иностранца, но всё-таки смирился и вымолвил: — Если Вы так желаете, имя жертвы останется в тайне. Нам нужно знать всё, что с ним происходило, чтобы оценить степень серьёзности преступления. — Похищение, многочисленные изнасилования, вымогательство денег, неоднократное применение психологического и физического насилия, а также попытка убийства. Этого достаточно? — Да, спасибо. Ещё раз прошу прощения за беспокойство. Фёдор отложил телефон, устало глядя на Чую. Тот сонно приоткрыл глаза, смотря на певца. — Это… насчёт суда? — Да, не переживай. Всё хорошо. Спи. Послушно кивнув, Чуя снова прикрыл глаза, мягко улыбнувшись и выдавив из себя шёпот, звучащий как «спасибо».***
Свет прожекторов направлен на двух совершенно разных парней, стоящих по разные стороны крупной сцены: высокого и низкого, брюнета и рыжеволосого, обладателя затягивающих туманно-фиолетовых глаз и глубоко-голубых. Чуя так и не изменил свой стиль: на нём были всё тот же ошейник с болтающейся цепью, майка, чёрные кожаные брюки, туфли на тяжёлых каблуках, лёгкая распахнутая куртка, красные митенки и чёрная шляпа. Он всё ещё красил ногти чёрным лаком и рисовал стрелки, только теперь делал это по своему же желанию, с любовью, но засосов на шее уже не было. Остались лишь едва заметные шрамы после сильных укусов. Фёдор решил, что стоит хоть немного соответствовать внешнему виду Накахары: идеальную талию и стройные ноги подчёркивали обтягивающие джинсы, в которые была небрежно заправлена белоснежная рубашка, несколько верхних пуговиц коей были расстёгнуты, и вставленный в шлёвки чёрный ремень с болтающейся серебряной цепью. Никто не мог ожидать такого поворота, о котором певцы заранее не предупредили: уж очень сильно им хотелось добавить в эту премьеру новой песни щепотку неожиданности. — Эту песню ещё никто не слышал, поэтому ловите каждый миг, наслаждаясь им! Чуя был прав, ведь первый раз прослушивания является самым ярким, а со временем это чувство потухает. Шум в зале утих, на сцене заиграла электрогитара, а вслед за ней и ударные инструменты. Выжидая момент, оба наворачивали круги по сцене, внимательно следя за каждым движением друг друга, а потом Чуя запел, держа микрофон у губ: — It’s bugging me, grating me and twisting me around. — Yeah, I’m endlessly caving in… — голос Достоевского всегда был прекрасен, но сейчас в нём было нечто новое, что только больше завораживало, — and turning inside out… Шум барабанов был громким и частым перед припевом, западавшим в душу. Это и было «Накахарским» стилем — не подводящим слух, а наоборот, только подбадривающим, имеющим свою особенность. Пение обоих парней слилось в единый привлекательный голос, но в то же время, если вслушаться, можно было их отделить: один натренирован для рока, а другой — бархатный, с лёгкой хрипотцой: — Cause I want it now, I want it now! Give me your heart and your soul… Оба вкладывали душу в своё пение, смотря друг другу в глаза. Их руки медленно тянулись, словно пытались соприкоснуться, хотя парни находились аж в паре десятках метров друг от друга. — And I’m breaking out, I’m breaking out! Last chance to lose control… Эти текст и музыку они сочиняли вместе, даже не задумываясь о том, что между ними ничего не было, но обязательно должны исполнить это вместе: так лучше звучит, хочется сделать что-то неожиданное, да и певцы давно горели желанием спеть что-то в дуэте. Пока шёл длинный проигрыш, оба продолжали ходить по кругу, постепенно сокращая радиус, тем самым приближаясь, а в какой-то момент Фёдор, резко схватив сверкающую на голубом свете цепь от ошейника, потянул на себя так, чтобы Чуя приблизился к нему максимально близко, из-за чего чёрная шляпа, перевязанная красной лентой, упала на пол, неслышимо звякнув тонкой цепочкой. Толпа поклонников резко взвизгнула, не ожидая такого поворота событий, а люди, отвечающие за свет, не растерявшись, переключили его на красный. На лицах звёзд была искренняя улыбка. Достоевский отключил свой микрофон, и удар от падения нужной на выступлении вещи был заглушён громкой музыкой. После этого парень, всё ещё держа намотанную на кулак цепь, другой рукой взялся за микрофон вместе с иным исполнителем, чтобы тот немного поднял голову, и в нужный момент, держа свои лица слишком близко друг к другу, оба запели: — And I want you now, I want you now! I’ll feel my heart implode… And I’m breaking out, escaping now! Feeling my faith erode… Стоило обоим допеть последние слова — и Фёдор затянул Чую в страстный поцелуй, из-за чего тот сразу же обвил его шею обеими руками, отключив микрофон. Публика завизжала, кто-то кричал слова восторга, но певцы особо не вслушивались. Им было сейчас не до этого. Они даже не задумывались о том, что вскоре окажутся на обложках газет и журналов, про них будут писать целые статьи в новостях… и кадры с тем самым поцелуем зазвездятся даже сильнее и быстрее, чем когда-то это сделал новый образ Накахары. Между тем они мягко кусали губы друг друга, а потом и вовсе безо всякого отвращения соприкоснулись языками. В тот момент многие думали, что и прошлые песни были посвящены тайному роману известных певцов, продолжавшемуся немалое количество времени. Они словно читали мысли своих фанатов, но тут же отогнали их прочь. Их первый поцелуй произошёл во время совместного выступления, а то, что было между Чуей и Осаму — в прошлом.