***
На публике оба подростка так и продолжали ссориться, обсыпать друг друга трёхэтажным матом, иногда и угрожали, и драки разводили. Но это было лишь маской, которую они снимали наедине друг с другом, ведь уж точно все заподозрят что-то неладное, когда поймут, что эти неугомонные шатен и рыжик успокоились по отношению друг к другу. Ну а Чуя так и продолжал устраивать бунты по поводу объединения двух семей в одну, так как всё-таки всё ещё недолюбливал Огая и до сих пор презирал поступок любимой матери. Он ведь столько раз упрашивал её не заводить дело так далеко, однако она повиновалась порыву чувств, подумав не только о себе, но и о благополучии своего сына, ведь так ему будет хватать денег на всякие нужды, а может, и на развлечения. Как-то раз разговор коснулся смены фамилии и Осаму. Почему же он так поступил? Он ведь вроде бы не был против Коё, а тут вдруг в его паспорте появляется другая фамилия. Хоть это уже и дела давно минувших дней, родители так и не узнали, в чём дело. Спросил об этом Огай во время «семейного» ужина, устав придумывать десятки оправданий такому действию: — Осаму, я уже не могу мучить себя догадками. Зачем ты сменил фамилию? Рыжик же, услышав это, подавился рисом. Он испугался, что Осаму, который, в свою очередь, инстинктивно похлопал по спине ровесника, не найдёт, что ответить, либо же случайно проболтается. Однако этого не случилось, он очень даже ловко выкрутился: — Я ведь летом поработал недолго с мелкими расследованиями, а для этого пришлось сменить фамилию, чтобы моей семье ничего не угрожало. В качестве мести кто-то может попытаться оставить увечия близким мне людям, чего я не хочу. Такая фраза действительно звучала уверенно и правдоподобно, из-за чего даже Чуя поверил. Ему и вовсе показалось, что тогда Осаму наврал ему, сказав, что это всё ради него. Когда родители ещё не вернулись с работы, а юноши были одни дома, на этой почве у них вспыхнул самый яркий, действительно серьёзный и тяжёлый для обоих конфликт за всю историю их знакомства. — Осаму, мне вот интересно… Ты когда-нибудь врал мне? — Только когда говорю в университете или при родителях, что ненавижу тебя. Что-то произошло? Бывшему Озаки показалось, что над ним просто издеваются, поэтому, не сумев сдержать яркую вспышку острых эмоций, хватается за воротник белоснежной рубашки, которую шатен не успел переодеть после учёбы, и тянет вниз на себя, оставив между их лицами считанные сантиметры, рявкнув рядом с его губами: — Врёшь мне прямо в лицо. После этих слов он отталкивает от себя парня, разжав пальцы, выставляет обе руки вперёд, своим выражением лица говоря: «Подойдёшь ближе хоть на сантиметр — задушу прямо на этом полу». — Чу-чи, почему ты так злишься? — Не смей называть меня так! Не смей! — Тюлька моя… — одним резким движением Осаму хватается за оба запястья рыжика, тянет его на диван, усаживаясь рядом. — А теперь объясни мне по-нормальному. Что произошло? Я правда не понимаю, как смог провиниться. Едко вырвав свои руки из чужой хватки, однако больше не двигаясь, Чуя собирает все мысли в кучу, позже чётко и уверенно проговаривает: — Ты солгал мне, когда сказал, что сменил фамилию чисто ради меня. Я не потерплю ложь от близких. Этого неугомонного бунтаря тяжело влюбить в себя. А если человек удостоится такой чести, то придётся ему несладко, ведь Накахара желает сто процентов времени партнёра, он слишком ревнив, очень остро реагирует, когда узнаёт о том, что близкий ему человек уделил время другому, а не ему. Когда-то и вовсе может подумать, что его всё время использовали, а сейчас предали, бросили, размазали. Дадзай выдыхает. Да, тут его раскрыли, хоть и лёгкая, но ложь всплыла. Тот усаживается на пол, на колени, напротив подростка, берёт обе его ладони в свои, ловко стягивает зубами с его правой руки чёрную перчатку, позже виновато целует сначала кончик пальца, затем каждую фалангу, напоследок костяшку, и так с каждым пальцем, а к другой, которая так и была в перчатке, ластится левой щекой, в процессе проговаривая: — Чуя, я и вправду сменил фамилию, чтобы обезопасить родителей. Но в первую очередь я думал о тебе, о моей любимой маленькой тюльке. После этих слов Осаму, поднявшись, затащил Накахару в крепкие объятия, не давая ни единого шанса отстраниться, мёртвой хваткой держась за его талию, сжимая рубашку с жилеткой и слегка покачиваясь из стороны в сторону, будто убаюкивая. — Ну всё, милый, спокойно. Я люблю тебя сильнее всего и всех на свете. — проговаривает тот, слегка укусив рыжика за мочку уха. — Вечно ты выёбываешься, Дадзай. — Разве я сейчас что-то подобное сделал? — Да. Пользуешься своей возможностью трогать меня. Я ведь в любой момент ограничить тебя могу. — Ну-ну-ну, этого мне не надо. Такие медленные движения плавно перетекли в нежный, осторожный танец, но теперь без музыки. Чуя вновь кладёт руки на плечи Осаму, а тот всё ещё верно держит партнёра за талию, продолжая кружиться уже во втором совместном медляке. — До сих пор не забуду, как ты в баре положил руку на моё бедро. — Тебе понравилось? Если хочешь, облапать тебя могу. — Не загоняйся, Дадзай. Иначе не то чтобы без поцелуев останешься, я с тобой вообще разговаривать не буду. — А кто-то мне ещё говорит, что я до жути вредный. С этими словами детектив, улыбаясь, дёргает шляпу вниз, опуская её, тем самым чёрными полями загородив литератору обзор на что-либо. Тот выдаёт короткое «Эй!», однако тоже расплываясь в яркой ухмылке, поправляет излюбленный головной убор, теперь же сам ведёт возлюбленного в лёгком танце, сжимая его плечи сильнее и чуть надавливая на них. Поняв немой намёк, Осаму наклоняется, но только касается губами чужих и в то же время таких родных губ, дразня. Пару секунд потерпев и не выдержав, Чуя решает взять инициативу на себя, теперь же давя на затылок парня, впиваясь в эти слегка покусанные уста жёстким, немного даже грубым поцелуем, в этот раз никак не собираясь отдавать свой контроль сводному брату. Оба терзали губы достаточно долго — несколько минут, лишь изредка отстраняясь, чтобы сделать пару вдохов, и тут же вновь упивались этим сладким поцелуем, да и продолжали бы ещё, если бы не настойчивый стук в дверь. — Вечно мешают… Разочарованно и немного раздражённо шипит рыжик, нехотя отталкивает от себя кареглазого, ринувшись к двери, дабы открыть. А Осаму лишь, усмехнувшись и сложив руки на груди, наблюдал за тем и слушал, как обладатель голубых глаз опять жаловался матери, говорил, что никак не может простить ей этот поступок и что вообще хочет съехать, чтобы жить один. Даже несмотря на то, что это знакомство двух взрослых привело к тайным отношениям двух подростков, Чуя никак не может простить Коё её выбор. По его мнению, она растоптала гордость семьи — променяла приторные корни Накахары и Озаки на горькую фамилию Мори, да ещё и наплевала на мнение родного сына, ссылаясь на то, что так ему будет лучше. Поначалу всё было настолько отвратительно, что хоть волосы рви. Но со временем лучик даже некоторого счастья начал пробиваться сквозь тёмно-серые, почти чёрные тучи, заволокшие ранее ясное небо, что очень даже радует.***
Чуя, стоя в уборной, уже по привычке выкуривал сигарету, глядя куда-то вдаль, где возвышалась светло-серая высотка. Тот настолько задумался о своём, что даже не услышал скрип двери и тихих шагов, после чего вздрогнул всем телом, так как объятия за талию со спины были неожиданными. — Чуя, ты опять за своё? — Уже не напугаешь, я привык. После этих слов он выдыхает дым, чувствуя, как на его плечо кладут подбородок, затем тонкие пальцы чуть сильнее сжимают стройную талию. Слышится то ли добрый, то ли разочарованный вздох, щекочущий ухо. — Эх, а жаль. Мне нравилось наблюдать за тем, как ты вздрагиваешь, а потом кричишь на меня. Когда ты злишься, ты такой милый, знаешь ли. Я прям не могу. — Прекрати нести чушь, Дадзай. — пару секунд подумав, тот спрашивает, — Тоже сейчас окно? — Не-а. Лектор дал тест, я быстро справился, и он меня отпустил. Говорю же, я всю теорию знаю, что от зубов отскакивает. Можно сразу на практику. — Терпение — залог успеха. Без него никуда ты не денешься, дурашка. Тебе в любом случае нужно отсидеть максимальное количество пар, получить достаточно для аттестации оценок, сдать экзамены и только потом о практике мечтать. Ещё успеешь стать вторым Шерлоком, у тебя вся жизнь впереди. Улыбнувшись, Осаму разворачивает Чую лицом к себе, вновь выхватив из его пальцев сигарету, потушив и выбросив, а разочарованный вздох звучит уже у тёплой груди. Пробубнив себе под нос слово «Опять», низкий всё-таки прижимается щекой к грудной клетке юноши, слушая его частое сердцебиение. Литератор уже давно подметил, что у обоих сердце колотится сильнее и чаще, когда они обнимаются или целуются. Хоть оно и грозится выскочить, но это до жути приятное чувство, которое временами даже отдаёт громкой пульсацией в висках. — До появления тебя мне казалось, что у меня не будет никакой жизни впереди. — В каком смысле? — В прямом. Я и жить не хотел. Спасибо судьбе, что послала мне такой маленький комочек счастья, ставший смыслом моей жизни. Такие слова поистине заставляли умиляться, сразу же поднимали настроение, а самое приятное — это то, что они действительно искренние. Чуя уже научился различать по интонации голоса, когда Осаму врёт на публике, а когда говорит правду сводному брату. Эти слова лились словно бальзамом на душу, поэтому, не сдержавшись, литератор хватается за воротник рубашки ровесника, тянет на себя, припадая к его губам мягким поцелуем, в ответ на что тот усмехнулся, но решил, что ему недостаточно этого, поэтому ловко подхватывает партнёра на руки, крепко сжав его бёдра, и быстрым шагом направился в кабинку, которая, похоже, уже во второй раз будет насыщенной пошлыми звуками и действиями. — Дадзай, ты чего творишь? Осаму не отвечает, а чтобы заткнуть неугомонного юношу, который начал хлопать по чужим плечам, сплетает их языки в требовательном танце. Слышится глухой, немного даже недовольный стон, однако бывшему Мори это не мешает. Тот усаживается на излюбленную крышку сортира, держа Чую на своих коленях, который, в свою очередь, уже успел сдаться, поэтому, не отрываясь от голодного поцелуя, смиренно тянется к ручке двери, закрывается, затем поворачивает замок, который тихо щёлкнул. Длинные пальцы уже по привычке сжимают талию сквозь жилетку и рубашку, залезая под чёрный плащ, затем и вовсе сбрасывают его на пол. Озаки цокает, стукнув того по плечам, мол, ты что творишь, что вызывает гордый смешок. Однако и здесь Чуя быстро подчинился, чуть раздвинув ноги, чтобы обоим было удобнее. Левая рука Осаму так и лежала на чужой талии, а правая расположилась на спине чуть выше поясницы, оглаживая эту зону, что отдалось волной мурашек даже через несколько слоёв одежды. Отстраняются они только когда в груди появляется режущее чувство из-за того, что кислород закончился. Несколько секунд те глядят друг другу строго в глаза, даже не думая отводить взгляд, а руки шатена беспорядочно бегали по телу литератора. В какой-то момент тот решает усесться на чужих коленях поудобнее, а вот зря или нет — не поймёшь, ведь он случайно задел своим пахом чужой, что вызвало у обоих лёгкий стон неожиданности, а Дадзай и вовсе чуть задрал голову так, что кадык заметно выпирал. — Чуя, ты специально? — Да я сам сначала даже не понял, что произошло! Как бы эти слова не звучали правдиво и убедительно, Мори не поверил. Он лишь сжимает бёдра партнёра, из-за чего тот несдержанно скулит, так же отбросив голову назад и закатив глаза. Насладившись такой картиной, он оставляет на чужой шее один поцелуй за другим, с каждым опускаясь всё ниже и ниже. В какой-то момент его пальцы и вовсе расстёгивают пряжку ремня чокера, откладывая в сторону, чтобы не загораживал ни единого участка бледноватой кожи. Осаму тут же кусает того в ту зону, где ранее был чокер, значит, даже если этот незаметный след превратится в яркий засос, никто его не увидит. К щекам рыжика резко приливается кровь, так как происходящее хоть и было до жути приятным, но слишком смущающим. — Дадзай, прекращай, пока не поздно. На эту фразу Осаму лишь хихикает, берётся за левое запястье Чуи, ведёт его ладонью от своей груди вниз, в ответ на что тот специально дразняще затрагивает пальцами застёгнутые пуговицы на рубашке шатена. Он, наоборот, не желает поддаваться Накахаре и продолжает медленный, плавный путь чужой рукой, пока не кладёт её между своих ног, где чувствовалась выпирающая область. — Злиться или нет — тебе решать. Но уже поздно. — Дадзай! — Чуя выкрикивает буквально истерически, стукнув парня по плечу кулаком, сразу же после чего тот айкнул, — Придурок! Ты и так уж слишком торопишься с нашими отношениями, так ещё и в университете умудрился возбудиться! Литератор уже собирается подняться с чужих колен, но его удерживают за бёдра, чуть ли не впиваясь в них сквозь ткань брюк, сладко прошептав тому на ушко: — Чуя, мы наоборот слишком долго тянули с этой ссорой, а я лишь хочу наверстать упущенное. — Выкручивайся сам. Сам ведь начал, расхлёбывай без меня. — Чу-чи, — теперь же тон плавно перетекает в жалобный, а сам парень и вовсе кусает тайного возлюбленного за мочку уха, — прошу, помоги мне. Ну пожалуйста. Накахара раскраснелся окончательно. Шумно выдохнув и закатив глаза, тот думает: соглашаться или нет. Можно было бы и согласиться — он вряд ли будет против, просто хочет до последнего отстаивать свою гордость, которой и так выше крыши —, выдвинув ультиматум, что он и решил попробовать. — Сейчас ты, можно сказать, в моих руках. Возбуждённым по универу ходить ты явно не будешь, да и тебе хочется, чтобы именно я удовлетворил тебя. Так ведь? — в качестве ответа следует кивок. — Тогда сегодня ты спишь на диване, а я у тебя в комнате. Давно я не спал в закрытой спальне. Но такой вариант явно не устроил парня. — Почему я на диване? Я с тобой хочу! — Твоя кровать одноместная, а родители могут ночью пойти на кухню за водой, увидят нас в таком положении. Детективом зовёшься, а на деле даже до этого додуматься не можешь. — Ладно, так уж и быть! Просто сделай это уже быстрее. Довольно усмехнувшись, Чуя всё-таки слезает с партнёра, усаживается перед ним на колени, быстро и ловко расстёгивает ширинку того, чуть стягивает брюки вниз. И только в тот момент его сердце дико забилось, а кровь в висках пульсировала так громко и часто, что заглушала все звуки вокруг. Прикрыв глаза, он трёт эту зону, пытаясь успокоиться. Признаться, он не столько волновался, сколько боялся. Размер у Осаму довольно внушителен, а опыта в подобном у Накахары нет от слова совсем. Вряд ли он хочет позориться в таком положении. — Дадзай, я не обещаю, что у меня получится. — Я уверен, что твой язык ловок не только в красноречивых выражениях. Шумно вздохнув и помедлив пару секунд, Чуя всё-таки наклоняется вниз, попутно стягивая со своих кистей чёрные перчатки, проводит языком по чужой вставшей плоти. В такой момент любое прикосновение к и без того чувствительной зоне было словно вспышкой. Осаму тут же инстинктивно берётся за огненные волосы, чуть сжав их у затылка и надавливая. — Не дави. Я сам разберусь. Или просто встану и уйду. — Ладно, прости. Делай всё в своём темпе. Чуя усмехается. С одной стороны власть была на его стороне. Что захочет — то и сделает. Оставить Осаму возбуждённым, а самому уйти, играться с ним, дразня, или же всё-таки сжалиться и удовлетворить — он может сделать что угодно, сейчас всё зависит от его желаний. И эта распоясность подбадривала, в то же время уговаривая заставить того стонать, шептать всякие мольбы, а затем и вовсе довести до оргазма. Однако, всё же, сейчас здесь главным был никто другой, как Дадзай, а Чуя — его пёсик на поводке, ведь сейчас он вынужден распинаться перед ним, выполнять его просьбы. Одно противоречит другому. Ничего не понятно. Теперь же Накахара целует головку парня, почти сразу же, прикрыв глаза, припадает к ней губами вновь, теперь же посасывая, для удобств одной рукой держа ствол органа около середины. Эти лёгкие, простые действия уже казались непомерным наслаждением. А что же будет, когда Чуя начнёт брать всё глубже и глубже?.. Ух. Всё же, Осаму не выдерживает, поэтому надавливает на рыжую макушку. Чуя шипит что-то невнятное, однако послушно начинает плавно заглатывать орган парня, пытаясь с каждым разом заходить совсем немного глубже, дабы случайно не вызвать рвотный рефлекс. Шатен же закатывает глаза, откинувшись назад, ноги подрагивали, а сам он срывается на то ли жаркий шёпот, то ли тихие стоны. Со временем литератор, наполовину прикрыв глаза, доходит до середины, но больше взять не может, так как головка упиралась в горло. Ещё немного — и тот точно закашляет. Поэтому он начал осторожно набирать темп, иногда пытаясь водить языком по пульсирующим венкам, в ответ на что получает несдержанное мычание, а тонкие пальцы сжимают корни волос чуть сильнее. — Помню, ты сказал, что чуть что — и заткнёшь меня таким же образом. Кажется, времена меняются. — Заткнись. — недовольно бубнит тот, совсем ненадолго отстранившись от чужого паха. Чуя бы явно возбудился от этих стонов, вздрагиваний партнёра, да и впрочем такой ситуации, но он запрещал себе заводиться. Нельзя. Быстренько закончит минет — и упорхнёт в кафетерий за стаканчиком крепкого кофе, дабы не уснуть на какой-нибудь из пар. Ему на данный момент не хотелось чего-то ещё. Студенты хотели надеяться, что этого не произойдёт, но всё-таки дверь в уборную оглушительно скрипнула, послышались чьи-то шаги. Чуя тут же останавливается, немного даже умоляюще смотря на партнёра снизу вверх, мол, только в этот раз не вытвори что-нибудь, в ответ на что тот аккуратно кивает. Оба буквально затаили дыхание, так как боялись даже хоть как-то шелохнуться. На их счастье, тот человек долго не задерживался: лишь вымыл руки и ушёл. Когда дверь скрипнула вновь, с Осаму будто цепи сорвали. Он сжимает волосы парня до ноющей боли, начиная резко и максимально быстро двигать его головой. Рыжик жалобно мычит что-то похожее на «Дадзай», начинает кашлять, даже немного задыхаться от резкой и неожиданной смены темпа, однако буквально через пару-тройку секунд уже входит во вкус, теперь охотно поддерживая заданный подростком темп, в то же время правой рукой упираясь в пол, а левой водя по области, которую не мог заглатывать. В таком положении Чуя действительно похож на собачку: стоит на четвереньках, немного прогибается, послушно выполняет каждое указание. И выглядит чертовски сексуально, что, казалось, детектив, будучи спокойным, посмотрит на фотографию его парня в таком положении — и он возбудится вновь, даже если это произойдёт сразу после минета. Ещё около полминуты такого быстрого, резкого, грубого темпа — и Осаму, даже не предупредив, изливается прямо глубоко в рот юноши, простонав громче прежнего и не позволив ему отстраниться. Когда рыжую макушку всё-таки отпускают, тот резко отпрянул назад, схватившись за рулон туалетной бумаги, отрывает себе несколько квадратиков, быстро складывает их в толстую стопку, начиная в неё выхаркивать немного противную на вкус жидкость. — Чуя, тебе не нравится? Накахара раздражённо закатывает глаза, из-за чего Дадзай понял, что его сейчас будут отчитывать. Ещё немного — и полость рта более-менее была очищена от чужого семени. Тяжело вздохнув, он выкидывает кипу влажных салфеток в мусорное ведро, надевает чокер и плащ, подхватывает с пола чёрные перчатки, кладёт их в карман, попутно поднимаясь, затем отряхивает свои брюки. — Дурак, я разве разрешал тебе это делать? Если бы ты предупредил, я бы подготовился и, может, смог бы принять хоть что-то. Но ты этого не сделал. — Чу-чи, ну не злись! — эмоционально воскликнув, тот тоже отрывает себе немного салфеток, протирает ими свой орган от вязких капель, — Но мне очень понравилось! Надеюсь, мы это повторим. — И не мечтай. Хитро улыбнувшись, Чуя открывает дверь, выходит из кабинки, включает воду из-под крана, набирает столько, сколько может, в ладони, прополаскивает рот, сплёвывает. Это действие он повторял несколько раз, а перед последним проговаривает с некой усмешкой: — Взамен на то, что я всё-таки согласился, сейчас пойдёшь и купишь мне кофе в кафетерии. — Но мы ведь договорились, что ты спишь в моей спальне! — Мне этого недостаточно. Шлюхам за минет платят несколько тысяч, а мне ты всего лишь покупаешь кофе стоимостью меньше двухсот йен и на ночь уступаешь кровать. Не считаешь, что ты наоборот должен мне ещё что-то дать взамен? Такие слова показались шатену забавными. Он ловко и быстро натягивает брюки обратно, застёгивает их ширинку, затем и пряжку ремня, после чего обнимает рыжика за талию со спины, положив голову на его плечо, а через пару секунд коротко целует в шею. — То есть, ты считаешь себя моей шлюшкой? — Дадзай!***
Вскоре парни действительно спустились на первый этаж. Осаму взял кофе за двоих, те уселись за столик в самую глубь пустующей столовой, у самого окна. Парни любовались яркими, огненными, как волосы старшего, кленовыми листьями, пролетающими недалеко от университета. Всё вроде бы было хорошо. Их ссоры сошлись на ноль, единственное, что от них осталось — это мелкие, шуточные споры. Сейчас этот холод сменился на тёплые чувства. Эта любовь у обоих, хоть и не безо всяких причуд, впервые была настолько яркой, искренной. Жаль, что им приходилось при ком угодно надевать маску, обзывать друг друга, но где-то внутри себя надеяться на то, что ничего из этих слов они не восприняли всерьёз. Было довольно мило то, как по вечерам Осаму лезет к Чуе с поцелуями, иногда может и вовсе разлечься на его кровати, притянуть к себе и обнять, облизывать тонкую шейку и шептать слова самой настоящей любви, от чего рыжик отказывался, шепча: — Родители дома. Отвянь. Потом. Их обоих очень огорчала редкая возможность побыть действительно вместе, но что поделать. Зато их каждый поцелуй ощущается как что-то новое. Но, признаться, рыжика напрягало то, что всё идёт уж слишком хорошо.