Restriction

— Накахара Чуя, Вы арестованы в качестве главного подозреваемого в деле по распространению наркотических веществ по всей Йокогаме, а также за их употребление. Вы приговариваетесь к скорейшему допросу, который не терпит отлагательств. А сейчас я попрошу Вас проехать со мной в участок.       Чуя аж поперхнулся морозным январским воздухом. Его глаза вспыхнули кобальтовым огнём непонимания. Тело онемело. Тот перестал брыкаться, лишь так и продолжал лежать грудью на холодном капоте полицейской машины, ожидая последующих действий младшего. Проходят несколько секунд нелепого молчания. Осаму и сам будто желал узнать, как же отреагирует его возлюбленный. Который, в свою очередь, не выдержав эту острую тишину, расхохотался, на выдохе вымолвив: — Какая правдоподобная шутка, Осаму. Но идиотская… Отпусти уже. Руки затекают. Поиграли в преступников, пошутили и хватит… — С чего Вы взяли, — одной рукой для полной уверенности в потере контроля любых действий своими руками сжимая чужие запястья, другой Дадзай давит между лопаток рыжика, сильнее вжимая его грудью, что раздаётся стон, проскользнувший между стиснутыми зубами, — что это шутка?       Накахару до жути пугает этот ледяной тон. Нет. Что за… реальный пиздец? Настолько, что задержанный даже сопротивляться не смог, когда его схватили за плечо, потянули на себя и начали толкать вперёд, заставив плюхнуться куда-то на задний ряд и захлопнув дверь полицейской машины. Прежде чем подозреваемый успел сообразить, транспорт резко тронулся и, довольно быстро набирая скорость, помчался по ночным йокогамским улицам.       Одна, две, десятки, сотни, тысячи мыслей мешались в голове. Как Осаму так подумал на него? Как он смог так поступить? Почему?       Огромная волна обиды нахлынула на юношу. Проходит около минуты в жутко конфузившем молчании, и с каждой секундой терпеть становится всё тяжелее. А Дадзай не то чтобы не обернётся. Даже отражение лица детектива в салонном зеркале показывает, что тот совершенно спокоен, холоден. Что ему даже плевать. — Осаму… — не выдержав, дрожащим голосом хрипит литератор, — что это было вообще? — Повторюсь, на данный момент Вы являетесь главным подозреваемым в названном мною деле, поэтому я вынужден увезти Вас на скорейший допрос, который проведу лично. — Осаму, скажи мне… ты совсем идиот? Мы же всё время были вместе! — Чуя уже даже перешёл на повышенный тон, так как правда ничего не понимал. — Я ведь помогал тебе с расследованием, а ты меня контролировал на постоянной основе! Не мог я это всё вытворить, тем более в таком масштабе! Да и к тому же…       Дадзай не выдерживает. Еле-еле контролируя себя, чтобы тоже не сорваться на крик, из-за чего голос становится металлически твёрдым и ледяным, а это ещё страшнее и больнее, выдаёт, так и не повернувшись к возлюбленному, а лишь вцепившись в руль и следя за дорогой: — Подозреваемый, закройте рот. Вы ведёте себя неподобающе. Также я имею полное право накинуть вам ещё сутки за оскорбление сотрудника полиции. В Ваших же интересах сейчас держать рот на замке. В комнате допроса наговоритесь на год вперёд.       Чуя распахнул глаза и тупо смотрел в свои дрожащие колени, не моргая. Как же так? Что с Осаму? Почему? Что произошло? Почему он так поступает?       Сдержать слезу, быстро скатившуюся с его щеки, было просто невозможно. Влажные ресницы часто хлопали, чтобы хоть как-то унять щипание глаз. Все силы мигом словно испарились, да и положение с заведёнными за спину руками было до жути неудобным, но никого, разумеется, это дело не волновало и волновать не могло. Пришлось согнуться чуть ли не в три погибели, чтобы хоть как-то унять ноющую боль в затёкших запястьях, локтях и плечах и дрожание коленок, на которые был сложен вскоре намокший от солёных хрустальных капель острый подбородок.       Его заставили? А как же счастливая совместная жизнь? Как же родители? А учёба? — Вылезай.       Чуя отвлёкся от своих мыслей и даже передёрнулся, когда неожиданно резко раздался голос шатена, выходящего из машины и открывающего заднюю дверь. Юноша ничего не отвечает и не выполняет указание, тупя в одну точку — то самое зеркало, из которого недавно можно было наблюдать равнодушный взгляд, уставленный чётко на дорогу. Только теперь в нём открывался вид на слегка покрасневшие от жгучих слёз глаза. — Повторюсь, выходи.       Их взгляды пересекаются. Один — потемневший, чуть ли не чёрный. Другой — мокрый и напуганный. Резкий переход обратно на ты хоть немного смягчает обстановку, голос шатена сейчас звучал, будто гипноз, так что юноша повинуется, в то время как ему помогают, чуть таща на себя под локоть. Веки зажмурены в надежде на то, что это — ужасный сон, а если и реальность, то всё-таки отвратительная шутка. Те оказались у входа в их уже давно ставший родным подъезд, Осаму будто по щелчку пальцев снимает наручники и с глупой улыбкой распахивает руки, говоря о том, что пошутил, за что конечно же получит удар в грудь, но после этого — поцелуй вперемешку с шёпотом упрёков и матов.       Но этого не произошло. Перед глазами предстал вход в полицейский участок. Ноги подкосились, а за счёт того, что на улице и лёд был, а руки — скованы за спиной, удар был бы наверняка болезненным, но его подхватывают под локоть, крепко сжимают, пару секунд ждут, пока Накахара всё-таки сможет восстановить равновесие, после чего как-то даже грубо тащат к крыльцу. — Нет, подожди! — тот уже не на шутку запаниковал. Настолько, что покалывающий ком вместе с тошнотой подобрались к горлу, а безуспешные попытки вырваться только усиливали это неприятное чувство. — Прошу, пусти! Ты же всё знаешь! Это не смешно! — Я же сказал, замолчи. Просто иди.       Эти слова бьют ещё сильнее, студент пытается вытянуть ещё хоть слово, но не удаётся издать даже мычание. Он лишь просто немо открывал и закрывал рот, словно рыба. Тот будто потерял способность говорить. Нет. Он ничего не скажет Дадзаю. Совсем ничего. По крайней мере, сейчас. Да, так и будет. Если он и правда окажется в комнате для допроса, вот тогда он всё выплеснет. Накричит, обматерит и пошлёт куда только можно и нельзя, после хоть как-то успокоится и выставит себя с литературной стороны, при помощи ярких метафор, эпитетов, иронии и прочих средств выразительности выскажет всё, что думает.       Было невозможно сдержать всхлип и новый «поток» слезинок, обдуваемых ледяным ветром, из-за чего кожу колко зажгло. Ноги едва держат, опорой являлся только что так нагло предавший по непонятной причине человек. Когда-то он был фундаментом, на котором мог держаться Чуя, но сейчас — просто неживая палка, помогающая еле-еле идти на так сильно дрожащих коленках. Горло сдавливает с каждой секундой сильнее, и кажется, что юноша вот-вот захлебнётся этими горькими чувствами, жуткими мыслями, сильной обидой и нехваткой кислорода.       Оба оказываются внутри. На улице, конечно, уже давно было темно, а в полицейском участке так и кишат и жизнь, и бурная работа, и свет, но в глазах Накахары здесь всё было мертвее и мрачнее, чем на кладбище. Увешанная яркими, тут же бросающимися в глаза объявлениями пробковая доска не привлекала к себе никакого внимания любопытного юноши. Он не разглядывал ничьи лица и глаза, изучая человека. Книгу, конечно, не судят по обложке, а вот человека порой можно, особенно если смотреть на происходящее вокруг глазами литературоведа.       Чуя был равнодушен ко всему. Ему плевать на происходящее даже в мельчайшем радиусе. На первом месте сейчас стоит внутренний шторм, перекрикивающий, перебивающий абсолютно всё, даже злость и обиду на партнёра.       Чуя пытается его оправдать. Быть может, с расследованием всё плохо, уже появилась новая угроза, а Осаму, испугавшись за здоровье и жизнь своего ровесника, ведёт его в безопасное место, чтобы укрыть, уберечь? Но тогда он бы сказал об этом напрямую, а не устраивал весь этот спектакль. Осаму просто ошибся? Тогда почему он так холоден? Ни единого признака не то чтобы любви, а даже самого мелкого знакомства. К тому же, Дадзай всегда был рядом и, следовательно, просто обязан знать, что Чуя здесь никак не замешан, если не считать вынужденное употребление наркотика, о чём он даже не догадывался сам.       На каждое оправдание был свой контраргумент. Ничего не сходится. Совсем ничего. Неужели и правда… — Проходи и садись на стул. — Я с наручниками за спиной это никаким образом не сделаю.       Детективу повторять не нужно. Он притягивает рыжика спиной к себе поближе, наклоняется. В этот раз прикосновения к его коже резко становятся нежными и осторожными, что окончательно сбивает его дыхание. Тёплые губы невольно касаются кистей, ладоней, пальцев. Эти один за другим мимолётные, но жаркие поцелуи отдаются тёплым стуком сердца и начавшей резко бурлить кровью в висках. Амплитуда между осуществляемыми по отношению к юноше действиям слишком огромна. Настолько, что Чуя в эти мгновения и правда забыл обо всём, даже о том, где он находится. Ему слишком хорошо от простых поцелуев вперемешку с щекочущем чувствительную кожу горячим дыханием. Разум затуманен у обоих, однако, наконец-то отдав отчёт своим действиям, Осаму берёт себя в руки, и вскоре наручники мгновенно с отрезвляющим звоном ударяются о пол, что даже заставляет вздрогнуть, распахнув ранее прикрытые от лёгкого, но сладкого блаженства и прилива нежности веки. Дыхание на какое-то время полностью остановилось. Повисла гнетущая тишина, так и кричащая, что вот-вот случится что-то страшное.       Чуя это прекрасно понимает и чувствует. Иначе никак не объяснить причину, по которой тот, повернув голову назад и опустив взгляд, как-то боязливо, умоляюще смотрит на шатена. А тот не проявляет ни единого признака привязанности, будто бы он не целовал с таким трепетом его кожу какие-то пару мгновений назад. Детектив выпрямляется, резко разворачивает юношу лицом к себе и вновь сковывает его руки между собой, только теперь спереди, затем давит на его плечо, подталкивая к стулу и усаживая. — Что ты от меня хочешь? — Я тебе уже говорил. Сейчас допрос проводить будем, Накахара Чуя. — Да ты спятил?! — Чуя подскакивает со своего стула, попутно сжав обе ладони в кулаки и ударив ими об стол, что он аж задрожал, отозвавшись характерным звуком, смахивающим на глухое эхо. — Осаму, ты случайно не пьян? — Подозреваемый, успокойтесь и сядьте. — Осаму переходит на Вы вновь, и это является новым позывом для слёз горечи. Детектив же так и дышал размеренно, его действия не были резки. Тот плавно приземляется на предназначенное для детектива чёрное кожаное кресло, снимает со своего плеча борсетку и как-то небрежно ставит на пол, перед этим достав из неё папку с материалами, касающимися расследования, и выложив их на стол. — Что ж, приступим… — Дадзай, ты совсем ебанулся? — Гражданин Накахара, Вы — несовершеннолетний, поэтому сейчас совершили административное правонарушение. Помните, что всё, что Вы скажете, может пойти против Вас же.       Чуя закатывает глаза и цокает, уже не зная, что и предпринять, опять стукает по столу, только теперь обессилено разложив на нём свои локти, сам же склоняется над ними, громко и раздражённо вздыхает. Ему до сих пор не понятно ничего. Почему он оказался тут? Как до такого дошло? На каком основании Осаму обвиняет ни в чём не виноватого человека? Каким образом расследование вышло в такое русло? Это же сон? Глупый сон, из-за которого тот подскочит на постели и тут же окажется обнят своим возлюбленным, сразу начавшем его успокаивать, нежно гладить по плечу, нашёптывать ласковые слова?       Накахара вспоминает тот самый приём, при помощи которого можно выбраться из любого сна. Поднимает взгляд, уставившись чётко в карие глаза, и с некой надеждой и подготовкой к не самым приятным ощущениям и зрелищу проговаривает: — Осаму, я знаю, что мы с тобой находимся во сне.       Происходит то, что было ожидаемо. И без того тёмная радужка визави резко полностью поглощается чёрным оттенком, взгляд его становится каким-то… не объяснимым словами. То ли устрашающим, то ли злобным, то ли насмехающимся. Тусклый свет, которого всё-таки было достаточно несмотря на скудную яркость, начал мигать и совсем скоро, почти сразу же продолжил полноценно выполнять свою работу. Младший медленно поднимается, угрожающе надвигается, будто хищник загоняет напуганную жертву в угол. Чуя уже облегчённо улыбается, с радостным смешком выдаёт: — Вот сейчас я проснусь, и ты меня обнимешь, видишь?       Вместо пробуждения следует жгучая боль в щеке. Дыхание останавливается уже не на пару мгновений, а на несколько секунд. В ушах застрял звон из-за хлёсткого удара ладонью о чувствительную кожу. С каждой секундой сильнее намокающий взгляд уставлен в пол, а именно — в носки туфлей шатена. Совсем скоро слеза падает, разбиваясь о чёрную кожу обуви. — Смотрите на происходящее вокруг адекватно, иначе мне сначала придётся бросить Вас в отрезвитель. — Мгх… — кое-как найдя в себе силы, юноша поднимает уже выглядящий заплаканным взгляд, как-то умоляюще смотрит в потемневшие глаза. — Осаму… это не ты… — Уж кому решать.       Осаму вновь плюхнулся в своё кресло, тянется к блокноту, который лежал на папке, открывает нужную страницу, попутно откинувшись на спинку кресла. Похоже, там был какой-то план. И не удивительно. Такое запутанное дело требует трепетного подхода, даже чёткого расписания на допрос главного подозреваемого. Только вот… откуда вообще взята причина, по которой детектив подозревает своего же возлюбленного, с которым сидит всё время?       Чуя молчит и ждёт. Проходят пять секунд. Десять. Тридцать. Шестьдесят. Эта тишина с каждым мигом давит на плечи всё сильнее и больнее. Хочется кричать от обиды и отчаяния. Накахара пытается хоть как-то докопаться до истины, но без толку. Ни единой зацепки. Если бы люди умели читать чужие мысли. Или хотя бы видеть, когда те говорят правду, а когда лгут. Хотя… Осаму всё знает. Наверняка знает. Просто обязан знать. Другого выхода нет.       «Почему?».       Каждый кусок любых раздумий обрывался этим вопросом, и с каждым разом юноша только отдалялся от подачи ответа на него. — Гражданин Накахара, я хотел бы начать со следующего. — наконец, шатен прерывает колкое молчание, положив блокнот обратно на папку, располагает свои локти на столе, пальцы цепляет в замок и на них укладывает свой подбородок, сдержанно устало зевнув, — Незаконное распространение наркотика, запрещённого ещё больше чем полвека назад, массовая торговля им, огромное количество косвенных убийств данным «медикаментом», угроза родной матери с приставленным к её шее ножом, тайная слежка за деятельностью детектива и его ведением почти полностью засекреченного дела… не мучают Вас? Вы готовы сознаться в этом самовольно? Или мне придётся выбить чистосердечное признание? — Ч-чего?.. — потемневшие до оттенка глубокого аквамарина глаза распахнуты, из-за чего по щекам уже свободно бегут дорожки слёз, скатываются к подбородку, там собираются в каплю, с тихим ударом падающую на ткань брюк. — Я этого не делал… ты… Вы же знаете… — Мне предъявить доказательства? — Да какие, чёрт возьми, доказательства…       Дадзай цокает, однако спокойно лезет в папку, достаёт оттуда листы бумаги. Первые несколько — снимки с камер у входа в магазинчик, расположенный в переулке. В голове мелькают воспоминания. После очередной ссоры с шатеном литератор упорхнул в бар. Именно там он засёк следящую за ним Коё. Но он не знал о произошедшем с ней. Даже не догадывался. — Что там случилось? — Странно, что Вы не помните, как подкрались к своей же матери и приставили лезвие ножа к её горлу, начиная угрожать. Или она передаёт мне Ваше послание о том, что мне следует незамедлительно прекратить данное расследование, или её глотка будет вскрыта на месте. — Д-да не было такого… — юноша уже начал заикаться, порой теряя на пару мгновений способность к дыханию. — Я… даже не знал об этом… — Прекратите уже лгать. — терпение не безгранично. Та фраза была процежена сквозь зубы. Подушечка указательного пальца стукает по одной из фотографий, указывая на затемнённый силуэт, стоящий спиной к камере. Разглядеть его было просто невозможно, но можно было заметить, что одежда очень даже схожа с тем, что надел литератор в ту ночь. — Взгляните на это. — Да это не я, я гораздо ниже… — Я помню, что Вы тогда обули ботинки на высокой подошве.       И правда. Однако ноги были уже полностью затемнены, так что различить обувь тоже не удалось. — Помимо этого, я бы тогда уж хотел предоставить список мест, где были обнаружены все скрытые камеры и прослушивающие устройства.       Осаму пододвигает иной листок бумаги, который Накахара изучает очень внимательно. Чуть ли не в каждой комнате можно было найти минимум одну камеру или прослушивающее устройство, а особо нагромождена ими была комната детектива. Даже в родительской комнате имелись таковые. Они были просто везде, кроме… — Их не было только в ванной комнате и в зале, где спал я, вернее, около моей постели… — Именно. — один локоть так и лежит на столе, опирается юноша теперь же только о правую кисть, — Зачем же преступнику следить за собой? А в ноутбуке, который Вы так любезно захлопывали при мне, были скрыты некоторые данные о преступлении. Причём данные, которые очень даже помогли.       Глаза Накахары выражают считанное количество эмоций. Испуг, обида, злость, шок, и так по кругу. Сейчас он опять распахнул веки, расширенными глазами глядя на парня. Он же ничего такого не мог писать. Совсем ничего. Чуя никакие подробности о расследовании не знал, разве только то, что Николай являлся одним из дилеров, которого арестовали. Он написал об этом пару слов в своём романе, но ничего иного, даже нового или хоть каким-то боком полезного. Тот и правда ничего не знает о расследовании. — Да это ложь, не может такого быть… Кто рылся в моём ноутбуке?       Осаму всё ещё терпит, но старший отчётливо слышит, как утяжеляется дыхание собеседника, показывая, что он с трудом себя сдерживает, чтобы не сорваться. Но почему? Куда делось его терпение? А любовь или хотя бы, чёрт возьми, чувство справедливости?       Чуя не понимает, что движет этим парнем, которого даже Дадзаем назвать нельзя. Порой ему и вовсе казалось, что студента подменили, но тот мотал головой, отгоняя эти идиотские мысли прочь. Та же причёска. Та же знакомая ему улыбка, когда ему был протянут пакет с виски. Те же черты лица. Те же едва виднеющиеся шрамы на шее из-под чуть потрепавшихся бинтов.       Та же строгость, читающаяся по губам и глазам.       На столе оказывается знакомый ноутбук, который парень выудил из своей борсетки. Детектив безошибочно ввёл пароль, порыскал в нём буквально пару-тройку секунд и развернул гаджет экраном к рыжику, пододвигает его. Тот чуть наклоняется, вчитываясь в строки документа. Его однозначно не было и не могло быть в компьютере Накахары, тем более на рабочем столе. Никто ему не отправлял. Ничего такого Чуя не скачивал. — Это… какой-то список? — Список имён, а рядом с каждым — номер человека и определённая координата. Как оказалось, Николай торговал не только напрямую, а вдобавок и закладчиком являлся. В его компьютере имелся такой же документ.       Взору юноши было предоставлено огромное множество незнакомых ему имён, из которых он узнал только Юан. Она, выходит, тоже была ввязана в это дело? А вдруг встреча в баре с ней была не случайна? Следующие мысли вырываются наружу сами по себе. — Это… подстава… Это не я, клянусь… — То есть, Вы хотите опровергнуть все эти улики, указывающие на Вас? — Да. Я не мог сделать это… Я даже о распространении хиропона узнал только после начала невольного употребления его в качестве лекарства от болезни… — Тогда у меня есть финальный аргумент.       Осаму открывает на своём телефоне фотографию. Можно было сразу же понять, что сделана она была именно в комнате Накахары, где тот спал в одиночку до первого переезда. Шкафы были переворошены вдоль и поперёк, полки опустели, ведь все до единой книги лежали на полу в странном беспорядке, некоторые из них даже были открыты на первой попавшейся странице. Матрас небрежно брошен неподалёку от кровати, и в открывшемся месте находилось огромное множество идентичных таблеток в блистерных упаковках, шприцов и ампул с прозрачным содержимым. Замешанность литератора в этом деле налицо. Это конец. — Вам есть, что сказать в своё оправдание, гражданин Накахара? Признаете свою вину или будете продолжать брыкаться? — Дадзай… это не я, п-поймите уже… — Значит, это всё. — слышится некий облегчённый вздох. Осаму как-то даже неряшливо запихивает все вещи в борсетку. — Допрос прошёл довольно быстро, что не может не радовать. Здесь нет ничего до жути страшного, как Вы видите, не стоило так нервничать и пререкаться. — И что теперь? — Накахара с нескрываемой надеждой смотрит в глаза парня. — Меня отпустят? — С чего бы? — его голос так и сохраняет железный тон. — Не знаю, хорошо это или нет, но дело просто не требует отлагательств, поэтому этот суд состоится завтра же.       Слёзы брызнули на стол. Пустой взгляд тупо уставлен в поверхность этого предмета скудного интерьера. Чуя молчит, не двигается и даже не дышит на протяжении нескольких секунд. Потом обессилено стукает кулаками о стол. Затем ещё раз, ещё и ещё, с каждым новым ударом всё громче мыча что-то обидчивое и отчаянное. После этого смотрит на покрасневшую кожу своих ладоней, которые жгло всё сильнее и сильнее. Поднимает разгневанный взгляд на шатена, медленно встаёт со своего стула.       Он не знает, что двигало им в те мгновения. Наверное, дело в огромном разочаровании. Но Чуя этого уже никогда не узнает, ведь этот коротенький отрывок был размыт.       Накахара ударил скованными между собой руками юношу по лицу, однако это можно было сравнить с грустным стуком ребёнка о кисть матери, когда та отказалась покупать ему какую-либо игрушку или сладость. Осаму же ответил на это агрессией, превосходящей в разы. Он подскакивает со своего кресла и мечется кулаком прямо рядом с носом. Накахара издаёт болезненный вздох и дёргает головой по инерции. Брызнули капли крови, удар подогнал новую порцию инстинктивных слёз. Осаму не прекращает. Он ударяет того коленом прямо в живот, из-за чего дыхание спёрло на несколько секунд. Прежде чем Чуя успел хоть что-то понять, его грубо вжали лопатками в ближайшую стену.       Они могли чувствовать, как вздымаются их груди, могли отчётливо слышать каждый тяжёлый вздох. Они были слишком близко друг к другу. До интимности близко. — Подозреваемый, повторюсь, вы ведёте себя отвратительно. Успокойтесь, если не хотите оказаться в изоляторе.       Чуей двигал звериный страх, но его отрицательной чертой было то, что он не умел заткнуться в такие моменты и говорил даже большее, чем мог в обычный день. Студент плюнул тому прямо в лицо, прошипев сквозь зубы: — Пошёл нахуй.       Раздаётся раздражённый даже не выдох, а рык. Чуя никогда не слышал подобного. Похоже, дело не плохо, а просто ужасно. — Не умеете Вы себя вести прилично, гражданин Накахара… — Осаму с выдавленным отвращением вытирает тыльной стороной ладони своё лицо, проговаривая угрожающе тихо и медленно, — Я бы хотел поговорить с Вами ещё немного, но уже не здесь. — Я не буду разговаривать! — Вашего мнения никто не спрашивал.       Осаму грубо хватает юношу за запястье и вытаскивает из комнаты, в которой совсем недавно проводился допрос. Чуя начинает брыкаться, вырываться и кричать все фразы подряд, которые только придут на ум. Но это никого особо не волнует, даже его возлюбленного.       Эти крики привлекли хоть чьё-то внимание, раз уж к ним совсем скоро подбежал незнакомый брюнет в очках и с заметной родинкой около губы. — Осаму, что тут происходит? — Анго, — Дадзай уже явно устало вжимает рыжика лбом и грудью в ближайшую стену. Руки юноши сцеплены наручниками пусть и спереди, но в таком положении это сыграет не особо большую роль. — Помоги мне. С ним очень тяжело… — Что именно ты хочешь? — Поговорить с ним по душам. — Я понял.       Следующий временной отрезок — как в тумане. Чуя помнит только то, как он из последних сил вырывался и поливал обоих какими только можно и нельзя матами с головы до ног. Как он кричал и повсюду глазел действительно напуганным и ничего не понимающим взглядом. Как он, даже не вытерев дорожку крови под носом, был готов реветь от этого унижения и предательства по непонятным причинам.       Яркий свет слепит глаза. Руки, ноги и само тело стянуты плотными кожаными ремнями, накрепко привязанными к стулу, из-за чего любое движение в лучшем случае просто не удавалось, а в худшем вызывало жуткую ноющую боль, влекло за собой синяки и царапины.       Студент находится в просторной комнате без мебели, если не считать стул, на котором он был так грубо расположен. Прямо напротив себя Накахара видит стекло, а за ним — темноту. Две комнаты были соединены между собой этим стеклом, и за счёт того, что в одной из них был включён свет, а в другой — нет, обзор на происходящее в ином помещении открывался людям, находящимся во втором кабинете.       На рыжую макушку раз в несколько секунд падает холодная капля. Так же по неизвестному наверняка металлическому предмету барабанит вода где-то в уголке. Так можно и с ума сойти. — Гражданин Накахара, раз уж Вы настолько неугомонны, я бы хотел продолжить допрос. — В-выпусти меня! Я не хочу находиться здесь! Мне больно! Я не виноват!       Голос шатена раздаётся в громкоговорителе, расположенном где-то в углу этой комнаты. Его тон железен и спокоен, что только сильнее режет. — Все улики идут против Вас, гражданин Накахара. Теперь я бы хотел обсудить с Вами мотив данного преступления. Вы согласитесь поведать мне об этом, или же мне применить грубую силу? Помните, что я официально имею право применять насилие по отношению к подозреваемому во время допроса. Мне не составит труда пройти в иную комнату. И уж поверьте, я не буду просить своего коллегу помочь мне в этом. Я сделаю всё собственноручно. — Д-да я правда ничего не делал… Совсем ничего… — взгляд Чуи потерян, мечется из одного угла в другой. Длинные давно промокшие ресницы часто хлопают, позволяя новым слезам показываться на его щеках. — Я вообще не понимаю, что происходит… И… Осаму, ты же… не сделаешь этого… — Желаете проверить?       Чуя застыл. Он даже не дышал и не моргал. Время в освещённой комнате будто остановилось. Лишь вода так и продолжала гулко капать в заданном такте. Рыжие волосы на макушке уже немного слиплись между собой из-за скопившейся в них неприятно холодной влаги. Юноша готов кричать и рвать на себе волосы. Но он сдержится. Он не будет опускаться до такого. И так уже достаточно. — Я… — он старается сохранять спокойный тон и сдерживать слёзы. Стянутые ремнями руки за спинкой стула уже затекли, возникло болезненно тянущее ощущение. — Я могу поговорить с родителями? — Вы уверены, что они захотят этого? — Уверен! — тот дёргает плечами и сразу же принимает исходное положение, которое почти не поменялось. — Прошу… дайте мне поговорить с ними… Хотя бы немного… — Ну хорошо.       Несколько секунд разрывающего молчания. Только крупные капли. Они раздражают. Они бьют слишком громко и звонко. Так и правда можно рассудок потерять.       Но Накахара будет держаться из последних сил. Он сильный. Он сможет и докажет, что невиновен.       По громкоговорителю раздаются гудки. Их прозвучало совсем немного, но они казались до жути долгими и тянущими. Чуя мог ощущать, как во время этого ожидания его коленка дёргалась. Если бы ремни не стягивали и ноги, то стуки ступни о пол наверняка бы перекрыли выводящий из себя звук размеренного падения капель где-то в глубине комнаты. — Алло? — Мам… мама, я прошу тебя… — по его хриплому голосу можно понять степень изнурённости и глубокого отчаяния, — Забери меня отсюда… — Чуя, — также раздаётся голос и Огая. Только звучит он как-то необычайно холодно. — мы уже знаем о произошедшем. Понимаешь… мы сильно разочарованы в тебе, Накахара. — Н-нет, послушайте! Это не я! Прошу, подо…       Поздно. Трубку уже сбросили. Взгляд его давно опустел, но сейчас выглядел полностью разбитым. Дыхание даётся очень тяжело, и каждый вдох и выдох сопровождаются острой болью в груди. — Чтоб ты сдох, сволочь… — Что, простите? — Предатель! Скотина! Урод!       Неожиданно для себя Накахара сдался очень скоро. Он не смог сдержать все эмоции, уже приличное время рвущиеся наружу.       Осаму тяжело выдыхает, и это только сильнее пугает. Анго уже поднимается со своего стула, как вдруг его останавливает друг сжатием руки под локоть. — Что такое? — Не надо. Я сам.       Чуя не дышит вновь. Неужели это — и правда тот Осаму, которого литератор знает? Это же он так пёкся по состоянию старшего, всегда был рядом, помогал в любой момент, не спал чуть ли не целыми ночами напролёт. Он отдавал всего себя ради Чуи. И что теперь?       Ему не верят. Да, студент согласен, что тут все указывающие на него улики налицо. Но Осаму ведь знает всю правду. Вернее, знает, что вины его сводного брата здесь быть не может. Тогда почему он так поступает?       Единственное, что вертелось на уме — Дадзая подкупили. Или… нашёл кого-то нового, поэтому ищет любые пути избавиться от него, не осмелившись сказать всю правду в лицо? А может, всё вместе?       Именно поэтому Чуя реагирует так остро, резко и вообще гадко. Он бы ни за что такого при ясном рассудке не сказал. — Гражданин Накахара.       Чуя послушно поднимает свой заплаканный взгляд, когда холодные, немного даже вспотевшие пальцы нежно касаются его подбородка и приподнимают, заставляя смотреть строго в тёмные глаза. Юноша повинуется, тянется к этой нежности, которая оказалась фальшива и обманчива.       Его ударяют по лицу. Потом ещё раз, ещё и ещё. Одна за другой на него градом сыпались болезненные вспышки, которые потом перешли на живот. Чуя не мог даже согнуться. Всё, что было в его силах — это только выдыхать скудные остатки того, чем едва мог дышать, мычать и с чуть ли не каждым новым ударом выплёвывать очередную дозу бордовых сгустков. Сакагучи смотрел на это, даже не шелохнувшись. Его лицо не дрогнуло. Как и лицо Дадзая.       Удары всё продолжали сыпаться, куда только попадёт. Перед зажмуренными глазами бегали сотни, тысячи, миллионы ярких точек. В ушах стоял звон. Юноше казалось, что от него ускользает сознание очень быстро. Ему хотелось уже поскорее отключиться, будучи связанным на этом стуле, лишь бы не ощущать эту яркую боль чуть ли не повсюду, тошноту из-за неё и стекающую с его губ и подбородка кровь.       Его отпускают. И ничего не говорят. Единственный, кто хоть немного двигался и издавал любой звук в этой комнате, кроме так и продолжающих падать капель воды — это Накахара, который судорожно пытался вдохнуть хоть немного воздуха, дрожал и ронял бесчисленное количество слёз. Это бездействие окончательно добивает.       Дальше он и правда совсем ничего не помнит. Только то, что под давлением боли и сложившейся ситуации невольно сознался во всём, беря каждый из поступков чёрт знает откуда и даже не запомнив, что именно он рассказал.

***

      Пальцы скованных между собой рук сплетены в крепкий замок. Они нервно перебираются, порой щёлкают что-то, ковыряют кожу под ногтями. Коленки дрожат, как никогда прежде. Во время приступов зависимости такого не было.       Даже несмотря на слова судьи о том, что приговор будет несколько смягчён, если подсудимый сознается во всём, тот отрицал всё. Всё до единого. И это, разумеется, вызывало бурное недовольство у всех. Никого не тронул этот потерянный, искренне напуганный взгляд и поджатые губы, так и кричащие, что юноша и правда ничего не знает.       Всё, что он говорил — это фраза: «Отрицаю, Ваша честь». Эти слова он повторял в качестве ответа на каждый заданный ему вопрос и в какой-то момент выдавал её уже даже инстинктивно. Чуя ничего не слушал. Ни всё, в чём его обвиняли, ни перешёптывания наблюдающих. Ему даже казалось, что он говорит те слова невпопад. Как бы оно ни было… — Я твёрдо отрицаю свою вину в этом деле, Ваша честь. Меня подставили. Я не знаю, кому насолил и каким боком у человека вышло провернуть такое… Но это не я… Осаму, прошу, скажи же…       Но он молчит. Накахаре вообще казалось, что этим острым, прожигающим взглядом его режут без ножа. Оставалось только тяжело сглатывать, из-за чего застрявший в горле ком только сильнее и болезненнее впивался иглами в глотку.       Проходит совещание. В это время Чуе под строгим контролем Сакагучи позволили отойти, умыться и выпить воды, чтобы хоть как-то утихомирить яркое негодование внутри себя. Юноша смотрит на Анго, опирающегося плечом о стену около кулера и сложившего руки на груди. Их взгляды пересекаются. — Сакагучи-сан, хоть Вы… пожалуйста, прошу… — Мне не дозволено разговаривать с подсудимым. В мои задачи входит только его контроль во время перерыва. — Сакагучи-сан, Вы же знаете Осаму… Молю, объясните, почему он так поступает… Вы наверняка осведомлены… — Время на перерыв закончено. Нам пора возвращаться в зал, чтобы узнать выдвинутый судьёй приговор.       Его, несмотря на вчерашнее произошедшее, аккуратно и даже как-то успокаивающе берут за локоть и ведут обратно. В место, в котором он не хочет появляться в своей жизни больше никогда. В место, где решится его дальнейшая судьба. В место, пропахшее несправедливостью, кровожадностью и жестокостью. Накахара готов выть.