***
Чуя принял твёрдое решение — он будет считать дни, чтобы не потеряться во времени и не сойти с ума окончательно. В уме он это сделать не сможет, так как в любой момент может сбиться, и это его только сильнее добьёт. Разговаривать с рабочими запрещено. Когда потребуется, они сами дадут короткие и ясные, но строгие указания. И всё. Карандашей, кусков мела и даже угля не было. Выбора не оставалось. Приходилось с утра драть кожу до нескольких капелек крови и размазывать их по стене за кроватью. Правда, раскрыли его очень быстро. Через пару дней он был пойман с поличным, за что получил на первый и, как надеялись другие, последний раз наказание в виде всего лишь долгого отмывания всей стены до ослепляющего блеска. Многие заключённые знают о «совершённом студентом преступлении», что, разумеется, вызывает дичайшие отвращение и неприязнь, да и сам Накахара разговаривать с другими не хотел. Он вживую преступников толком не видел. Только Николая, и то не догадываясь об этом. Слуховые галлюцинации стали посещать его всё чаще. Голос до жути знаком, но, пусть и после того случая, из которого можно сделать очевидный вывод, до сих пор не верилось, что с ним разговаривает его покойный отец. Чуя помнит те самые слова, которые ему говорили в совсем юном возрасте, те самые мгновения, навеки въевшиеся в его память и оставившие за собой шрамы. И на душе, и на теле. — Пап, я больше не могу… Прошу, хва… — Как же ты не поймёшь. — горячая бумажная часть сигареты вновь касается измученной пятки, оставляя на ней очередной ожог. Следует новый болезненный визг, из глаз опять хлынули слёзы. — Ты накосячил, поэтому получаешь должное наказание. Сколько раз я тебе объяснял, что так делать нельзя? — Д-да я понял… — А я этого не вижу. Даже такой метод наказания не отталкивает тебя от желания ослушаться меня. Озаки Чуя, знаешь, что я хочу от тебя? В качестве ответа следует тихий скулёж в вопросительной интонации. — Чтобы ты был сильным, а не слабаком, которым сейчас являешься. Раздаётся отчаянный всхлип. Коленки давно дрожат, ступни раз за разом пронзает острая ноющая боль, смешивающаяся с распространяющейся жгучей. Мальчик уже неосознанно вжимается ладонями в стену, и это делает только хуже. Мужчина поднимается и хватает обе кисти сына, сжав запястья за его спиной и потянув чуть на себя, из-за чего невольно пришлось встать на пятки. Это резкое давление на ожоги вырывает новый стон агонии вместе с ручьём солёных капель, бегущих по щекам. — Не смей касаться стены. — Я… хватит, пожалуйста… — Терпи. Превозмогай боль и усталость. — Мам… Умоляющий взгляд сапфировых очей уставлен на женщину, стоящую в дверном проёме. На её лице так и читаются боль и страх, но в то же время и понимание. Её губы плавно шевелятся, едва издавая хоть какой-то звук, однако по ним можно понять, что именно она пыталась ему донести. «Терпи, Чуя. Терпи». Накахара мотает головой, выгоняя этот кошмар из своих мыслей. Теперь его глазам чётко предстал другой ужас. Поднос с многочисленными подставками под пирожные из фольги. Они были идеально выглажены, каждая из них была трепетно, но в то же время ненавистно выпрямлена вручную. Этот труд был настолько долгим и тяжёлым, что пальцы раскраснелись, дрожали на ровном месте, ныли и вообще каким-то боком в некоторых местах были исцарапаны чуть ли не до тёкшей крови. — Да блять… Однако после этого он облегчённо выдыхает. Наконец-то вся порученная в качестве очередного наказания работа была выполнена, причём ближе к свободному времени. Можно будет спокойно отдохнуть. Юноша несколько раз стукает кулаком в дверь, как бы оповещая тюремного работника о законченном задании. Мужчина проводит ключ-картой по нужному аппарату. Раздаётся слышимый щелчок, и вскоре в комнате находятся уже двое. — Закончил? Чуя кивает, взволнованно глядя на собеседника, который склонился над объектами проделанного труда. Он рассматривал каждую фольгированную подставку, каждый миллиметр. Но они были действительно идеальны… кроме одной. Это, вопреки ожиданиям, не устроило работника, который, поднявшись, нагло подцепил носком одну из подставок и проехался по ней подошвой ботинка туда-сюда несколько раз, образовав из неё комок. То же самое он проделал с другой, с третьей и уже было принялся за четвёртую, как вдруг юноша с недовольным рычанием закрыл своими ладонями какую-то часть из подставок, которые действительно можно было назвать совершенством. — Не смейте! Я же отлично всё выполнил! — Во-первых, не рявкай. Во-вторых… — невысокий каблук грубо приземляется на тыльную сторону правой ладони студента и вдавливает в поднос и прочие пласты фольги, что вырывает из уст того болезненный стон, — одна из подставок была немного порезана. — Но она была такой до того, как я взялся за дело! Мне выдали её такой! — Тогда ты бы предупредил об этом и попросил заменить её на другую. — Да вы… — Молчи. — мужчина давит только сильнее, и это заставляет Накахару глухо вскрикнуть, отчаянно вжимая ладонь в твёрдую поверхность, будто это могло облегчить боль. — Я принесу новые. При мне ты проверишь каждую из них. Тебе ясно? — Ясно… — Вот и хорошо. — мужчина «отпускает» руку младшего, из-за чего тот облегчённо скулит и жмурится, уронив пару слезинок, встряхивает кистью, на которой сразу же появился заметный след. — Жди, скоро принесу. Его опять оставляют наедине. Чуя готов выть. Он, как это было в первый день пребывания в этом месте, укладывается на пол, утыкается лбом в прижатые к груди колени и всхлипывает в них. Ему ужасно одиноко. Он начинает терять рассудок. Он зол, но всё ещё скучает по Осаму. А также его грызёт изнутри чувство отстранённости, ненужности другим. Ему не поверили, сочли за предателя и бросили. «Почему, почему, почему?!». «Потому что ты виновен». «Замолчи! Заткнись!». «Даже если бы я и хотел, я не могу». «С какого перепугу?». «Потому что я — плод твоего воображения. Или же…» — Чуя поклясться готов, что он чувствует этот едкий смешок, — «галлюцинации, которые появляются всё чаще и чаще, так как ты с каждым днём сходишь с ума сильнее». «Пошёл нахуй». «Как грубо». «Мне плевать. Всё, что я хочу узнать, — это то, кем ты являешься и почему разговариваешь со мной». «Разве ты не ответил на этот вопрос сам же?». «Ты — не мой отец. Он бы не называл меня Накахарой. И…». — Я знаю, что ты боишься меня. — старший Озаки тяжело вздыхает. В этот вечер он решил собственноручно обработать все заполученные сыном новые ожоги, хотя всегда этим занималась Коё. — Я тебя не осуждаю за это. Но, понимаешь… Его сухие губы касаются лба мальчика, в ответ на что тот вздрагивает, мокрыми глазами недоумевающе глядя на отца, а тот лишь тепло, мягко улыбается. Его ладонь укладывается на рыжую макушку и нежно гладит. Чую опять передёрнуло, однако через несколько секунд он начал доверчиво поддаваться навстречу этой желанной ласке. — Я тебе желаю только добра, поэтому, если вдруг в твоей жизни происходит что-то неприятное или же на сердце есть какой-либо камень, не бойся рассказать мне. Я помогу тебе всем, чем смогу, и приложу к этому максимальные усилия. Договорились? — Да… хорошо… — Вот и славно. — на его лбе оставляют ещё один поцелуй, более заботливый и трепетный. — Надеюсь, потом ты всё поймёшь. «… он и правда желал мне только добра». «Ты прав, Накахара Чуя». «И кто же ты?». «Знаешь», — снова ощущается этот смешок, заставивший заключённого опять передёрнуться от отвращения и испытываемого дискомфорта, — «то платье так очаровательно смотрелось на тебе. Жаль, что нам так и не удалось станцевать. Я наверняка был бы предельно рад, если бы ты мне подарил даже самый короткий вальс. Эти мгновения скрасили бы тот скучный вечер». Чуя прокручивает в голове каждую минуту, каждый миг своей жизни, но долго перебирать воспоминания, хвататься за нужные и отбрасывать лишние не пришлось. От шока его глаза были распахнуты. Пальцы неосознанно сжимают корни волос и тянут. Боль в голове ощущается, но она была мельчайшей. На него нахлынуло что-то неясное, будто в его тело вселилась какая-то дрянь и пожирала изнутри. Его руки дрожат настолько интенсивно, что удалось вырвать небольшой яркий комок волос, который тут же был небрежно отброшен куда-то в сторону. Сам юноша бился в неких конвульсиях, отказываясь воспринимать услышанное как правду. — Мать твою…***
— Этот человек сидит по моей вине. Он никак не замешан в данной теме, я точно знаю это. — И почему же так вышло? — Не важно. — эта фраза была чуть ли не рявкнута, что являлось неожиданностью. Разговорный тон у Осаму всегда был спокоен. А тут он вот как волнуется и порой даже огрызается. Значит, дело и правда серьёзное. — Акутагава-кун, повторюсь, рассказывай мне всё, что знаешь. Я просижу здесь столько, сколько потребуется для того, чтобы заполучить информацию, но в то же время каждая секунда на вес золота. — Знаете что, Дадзай-сан? Шатен молча, вопросительно выгибает бровь. Следующие мгновения — будто в тумане. Он толком даже вздрогнуть не успел. Вернее, он и не собирался. Кинжал с острым свистом пролетел прямо в нескольких миллиметрах от его виска и отсёк прядку тёмных волос, тут же упавших на плечо юноши. Это его только позабавило. Каждому члену Портовой Мафии просто должна быть присуща эта меткость. Знает это на собственном опыте. Когда-то он учил навыкам боя и выживания даже в самых ужасных условиях человека, нынче занимающего должность босса столь масштабной организации. Но Осаму ничуть не жалеет, что так получилось. Быть может, из Акутагавы всё-таки и правда вышел ответственный и сильный лидер. Если судить по тому, что знает детектив о Мафии, то босс был сменён не месяц и не два назад, а, так как никаких проблем с финансами и конфликтов с Правительством не было уже приличное время, то всё действительно идёт гладко. Можно гордиться. — Я не собираюсь ничего рассказывать. Ваше счастье, что кинжал полетел не на сантиметр левее. Прочь. — Как скажешь. Только учти, что в этом кабинете не мне одному хочется сохранить Йокогаму и её жителей в безопасности. Рюноске цокает. Чёрт. — Лишнее действие в сторону Портовой Мафии после этого разговора — и Вы сами на себе ощутите то, каким образом когда-то наказывали провинившихся. — Знаю я, знаю. Гарантирую будущую безопасность как всех членов организации, так и её самой, если она сама же не распространяла эту дрянь. — тот хихикает и небрежно стряхивает с плеча несколько коротких волос на пол, далее усаживается поудобнее и подпирает подбородок ладонью, а локоть располагается на столе. Такая позиция говорит о том, что он готов к серьёзному разговору. — Священник ждёт исповеди. — Понимаете… — Рюноске и сам чуть пододвигается и тяжело сглатывает, помолчав на несколько секунд. По нему видно, что он взвешивает все плюсы и минусы этого разговора, однако всё-таки выдаёт, — Мафия частично замешана в этом деле, но она невиновна. Я бы хотел кое-что добавить. Подождите немного. Брюнет поднимается из-за стола и проходит к шкафу, в котором лежали бесчисленные стопки и папки всяких листов. Строй и, возможно, правила новые, но кабинет босса так и не поменялся. Перед Осаму оказываются несколько листов, скреплённых степлером и сложенных в файл. Не успел тот прочитать несколько строчек, как его ровесник продолжает: — Официальное разрешение Правительства на закупку и употребление хиропона членами Портовой Мафии только в экстренных случаях. — Экстренные случаи — это когда нужно обезболивающее, дающее огромное количество адреналина во время боя, а также обостряющее зрение? — Именно так. — Бред. — Дадзай морщится, однако подробно изучает документ. Всё-таки Рюноске, кажись, не врёт. Только вот подписи Анго нет. Заявление проскочило мимо него, и именно поэтому такую ценную информацию, которая может вывести расследование в нужное русло, удалось заполучить только сейчас. — Или Мафия лишилась высококвалифицированного доктора? Не поверю. — Поверите. — Акутагава на тяжёлом выдохе садится в своё кресло и смотрит на юношу, пока тот внимательным взглядом скользит по листу. — Флаги были убиты ещё несколько месяцев назад. Полностью. Взгляд Осаму вспыхнул. Тот оторвался от чтения документа, непонимающе и шокировано уставившись на визави. Он помнит этих пятерых членов Портовой Мафии. Каждый из них, конечно, со своими тараканами в голове, но… невозможно. Они слишком натренированы и сильны, особенно в группе. — Да быть такого не может… — Увы, может. Я скажу больше, их убили не по одному. Всех разом. — Каким же образом такое произошло? Взрыв? Перестрелка? — Ближний бой. Выстрел в лоб, смертельный флотирующий перелом рёбер, вырванный кадык со вскрытой сонной артерией… и так далее. Всех по-разному. Осаму оцепенел. Его ресницы хлопали, что показывало то, что он едва верит в услышанное. Его голос даже был сдавленным, что происходило очень редко. Пожалуй, в Портовой Мафии с момента его ухода и правда поменялось многое. — Убийца известен? — Нет. Его так и не нашли. Он наверняка скрылся за границей. Уж не знаю, как и кому Флаги насолили… — следует тихий, но явно разочарованный вздох. — но их потеря и правда заметно ударила по Портовой Мафии. Пусть их и было пятеро, но значили они для организации действительно многое. Сейчас у нас имеется новый доктор, однако всё не то. — Как всё интересно… — Осаму задумчиво стучит подушечками пальцев по столу, тупо глядя в документ, но уже не вчитываясь в него. — У кого Мафия заказывала хиропон? — Производитель предпочёл остаться анонимным. — И это тебя не смутило? — А кто будет производить наркотики, открыто заявляя о своём имени? — Возможно, ты прав… Совсем ничего не известно? — Только то, что вроде как за рубежом производили, но я бы не был так уверен в этом утверждении. Пятьдесят на пятьдесят. — Больше нечего сказать? — Да. Могу сказать только то, что Мафия действительно не распространяла хиропон и использовала его только в нужных целях, и то редко, имея на это разрешение на законодательном уровне. Никакой другой информацией организация не обладает. Осаму грустно, разочарованно выдыхает. Неужели это и правда тупик? В самом деле больше ничего не остаётся? Лучик надежды прервался кромешной мглой разочарования? Он медленно поднимается из-за стола, поправляет подол своего плаща, после чего вежливо и благодарно кланяется, положив ладонь на свою грудь. И опять издаёт тяжёлый вздох, затем разворачивается и скорым шагом направляется к двери. Лезвие прилетело прямо в неё и прочно застряло в деревянной поверхности, что пришлось немного даже поднапрячься, чтобы достать кинжал. — Куда мне положить его? — Забирайте в качестве памяти о времени, проведённом в рядах Портовой Мафии. — Как великодушно с твоей стороны, Акутагава-кун. — тот задумчиво покрутил холодное оружие в руке, разглядывая его изящную серебряную рукоять с замысловатыми узорами. — Это правда очень мило. Я рад удостоиться чести заполучить такой подарок из рук босса, которому мог подчиняться, если бы остался в Мафии. — Не думаю. Если бы Вы остались, Вы бы и стали её боссом, однако Вы покинули её, когда занимали место в Исполнительном Комитете. Вы же были так близки… — Акутагава поднимается с кресла, плавно проходит к шатену. — Скажите мне, почему Вы ушли? Почему Вы сменили фамилию? Зачем это всё? В карих глазах мелькает огонёк тепла, на лице расплывается мягкая улыбка. Правая кисть тянется к тёмным волосам, в ответ на что Рюноске дёргается. Всё ещё боится. Вот как. Но у Осаму были совсем другие намерения. Его ладонь укладывается на макушке юноши и нежно, будто по-отечески гладит. Акутагава вздрагивает, не ожидая такого, но явно охотно поддаётся навстречу и вопросительно смотрит в глаза того, выжидая ответа. — Я не хотел, чтобы кто-то, когда я совершу что-либо плохое в чужую сторону, в качестве мести вредил моей семье и близкому мне человеку. — Дадзай-сан, я, конечно, всё понимаю, но… — его лицо выражает некое беспокойство и даже надежду. — у меня такое ощущение, что Ваш покойный коллега обладал какой-то информацией. Он ведь, насколько я знаю, употреблял хиропон. — Я проводил обыск его квартиры. Ничего полезного не было найдено. — Проведите его ещё раз. Вы могли упустить что-то. Это последний шанс сохранить Йокогаму…***
Осаму совершенно спокоен. Его руки даже не дрожат. Ключ с первой попытки вставляется точно в замочную скважину. Три быстрых, скорых поворота — и дверь в давно пустующую и, как и ожидалось, неубранную квартиру распахнута. На протяжении нескольких секунд приходится, тут же закашляв, отмахиваться от густой пыли, даже зажмурившись. Свет не работает из-за такого слоя давно не убираемой грязи и просроченных по оплате счетов. Остаётся пользоваться только телефоном. Осаму достаёт гаджет из кармана светлого плаща и включает на нём фонарик, настроив его на максимальную яркость, принимается освещать себе путь. В первую очередь он направится в кабинет, пусть он и был переворошен вдоль и поперёк. Мало ли, вдруг и правда что-то было утеряно. Каждая комната выглядит как-то мутно из-за скопившейся в ней пыли, и это мешает обзору. Однако Дадзай не уйдёт, пока не найдёт хоть что-то, способное натолкнуть его на верный путь. Он поверил в ощущение Рюноске. Самовнушение было настолько сильным, что юноша был уверен на все сто, что он что-то упустил. Он проверяет каждую половицу, чем занимался несколько месяцев назад, но никакого изменения в звучании не обнаружилось. Значит, он ищет не там. Все запертые ящики стола были взломаны ещё давно, но и там ничего не было обнаружено. Даже между какой-либо фотографией и рамой никакого листочка. Отчаянно вздохнув, он уже поднимается с корточек и думает направиться в спальню, как вдруг ударяется макушкой об угол стола, из-за чего ноги подкашиваются, телефон выпадает из рук, с характерным звуком упав прямо на пол, сам же юноша инстинктивно хватается правой рукой за пострадавшее место, а левой пытается нащупать, за что можно было бы зацепиться, но этого не оказалось. Всё произошло за доли секунды. В ушах стоял звон от такого удара, а также в голове отпечатался звук разорванных обоев, так как пальцы и ногти проехались по стене в попытках найти опору. Юноша едва не расшиб подбородок, всё-таки убрав кисть от головы и уперевшись в пол локтем, из-за чего этот участок тела отозвался зудящей болью. Тот шипит что-то неявное и раздражённое, переводя дыхание, пытается подняться, отыскивает свой телефон. По счастливой случайности, не разбился. Затем оглядывает то, что же он вытворил… На месте содранных обоев было что-то наподобие закрытого деревянного люка. Так вот, почему не удалось обнаружить такое чудо. Оно было идеально точно совмещено со стеной, и именно поэтому стуки по стене не помогли догадаться о наличии этого тайника. Глаза парня распахнуты в непонимании, и он даже не обращает внимания на жгучую боль в макушке. Тот надавливает на люк, но он не открывается. Ручки нет, замка — тоже. Остаётся только одно. Осаму пододвигает стол, чуть ли не уронив все принадлежности на нём, взбирается на этот предмет интерьера, затем, набрав побольше воздуха в лёгкие, ударяет каблуком туфли этот люк. Тут же раздаётся тихий треск, но этого мало. Надо ещё. Пара пинков изо всей силы — и люк буквально почти разлетается в щепки. Дадзай тут же светит фонариком в открывшееся ему место, и ему взору предстаёт что-то, схожее на записную книжку. С вопросительным выдохом тот тянется вперёд, вынимает этот предмет, слезает со стола и мигом стряхивает слой пыли с этого блокнота, что делает и с частью стола, на который вскоре была положена эта обнаруженная и теперь же раскрытая книжка. Приходится некоторое время листать страницы, внимательно изучая их занудное и ненужное содержание. Повседневные заметки, список планируемых покупок, распорядок на выходные, черновики некоторых отчётов. Всё подряд. Но ничего нужного. Находясь на грани «нервного срыва», тот продолжает терпеливо читать каждое слово, слепо надеясь отыскать что-то, что должно помочь ему. Так и пришлось листать чуть ли не до середины, что заняло приличное количество времени. Дыхание сбивается, когда взгляд останавливается на имени шатена. Из выделенных маркером или подчёркнутых карандашом тезисов и списков написанное превратилось в сплошной текст, выведенный явно на скорую руку. Осаму тяжело дышит пыльным воздухом на протяжении нескольких секунд, после чего всё-таки принимается за прочтение. «Осаму, я очень рад, что тебе удалось найти эту нить Ариадны. Наверняка остальные подсказки были уничтожены, так что я не удивлюсь, если данный дневник был найден не с первой попытки». Приходится тяжело сглотнуть, чтобы набраться сил и смелости за продолжение начатого. Глаза постепенно начинало щипать из-за осознания, сколько же времени было потеряно. А также… кто был потерян. «Знаешь, я всегда верил в тебя. Верил в то, что тебя ждёт светлое будущее, в то, что у тебя получится достичь высот, и сейчас ты делаешь пусть и один, но огромный шаг к этой цели. Ты умён, и это не может не радовать, а также ты силён, если не сложил руки и не бросил это дело. Это греет мою уже наверняка покойную душу». — Одасаку… — тот уже даже проговаривает это вслух, пусть и едва слышимым, шепчущим, сильно дрожащим голосом, едва сдерживая слёзы. — то есть, ты знал… «Довольно прелюдий. Они здесь ни к чему. Я бы давно рассказал тебе о происходящем, о котором ты узнал слишком поздно. Всё это началось давно, задолго до дня, когда я это написал. Вообще, я думал, что мне удастся преподнести полный компромат директору, но решил перестраховаться. Кто знает, как судьба обернётся. Я ничего не мог тебе рассказать. За мной следили, и следили тщательно. Прослушки, скрытые камеры, отслеживание истории активности в гаджетах — я избавлялся от всего, даже частые переезды на съёмные квартиры не помогали «уединиться», поэтому пришлось вернуться сюда. Уж очень надеюсь, что этот блокнот сейчас именно в твоих руках, а не в руках того, к кому это попасть никаким боком не должно. Рассказал бы тебе напрямую — наверняка ты был бы убит в тот же день. Знай, что ты на верном пути, Осаму».