Dominus Tenebris

— Думаю, лучше, если ты будешь сверху, — сказал я, глядя на дорогу. Рука Арта, лежащая на моём бедре, дрогнула. — Почему? — хрипловато спросил он, и я ощутил шевеление в штанах. Не сейчас, приятель! — У тебя есть опыт, ты знаешь как. Я… слишком теряю голову. Боюсь тебе навредить. — А ты не боишься, что голову потеряю я? — Нет. — Спасибо! — За что? — За доверие.

***

Вся наша троица встретила нас на крыльце. Мрак грел худые пыльные бока под солнцем, Булка вылизывала Снитча. Я вдруг осознал, что за неполные два месяца обрёл собственную семью, дом и своё предназначение. До этого момента, я понимал, что моя жизнь изменилась, но не понимал, насколько круто в прямом и переносном смысле. Мне пришлось повзрослеть, что невозможно было сделать рядом с родителями. Я научился брать ответственность не только за себя, но и за других. Я почти каждый день сталкиваюсь с людскими горестями и пороками, учась смирению, радости бытия, осознавая ценность жизни, любви, здоровья. На миг у меня даже закружилась голова, и твёрдая рука придержала меня за локоть. Арт, хоть внешне и хрупкий, при этом сильный. — Ты чего? Перегрелся? — Нет. Просто накатило. Ты голоден? — Да. От мороженого уже ничего не осталось. У нас есть суп в холодильнике. Давай его. После обеда я сидел на диване в гостиной, поглаживая Арта по тонким, словно льняным волосам и лениво думал, что пора потренироваться. Я со всеми событиями только постельной гимнастикой занимался, да то в разминочном темпе. Арт с кем-то переписывался, я же поймал себя на том, что у меня слипаются глаза. Кофе выпить или поспать? Но у Провидения на меня были свои планы. Загудел клаксон, и я дёрнулся, видимо, всё же перед этим провалившись в сон. — Часто у тебя так? — По-разному, — склонившись, я поцеловал Арта в висок, вдыхая запах цитруса и свежести, аккуратно переложил его голову на сложенный плед и пошёл встречать очередных гостей. За калиткой стоял молодой парень. Я уже даже не пытался предугадать, кто же за ним будет. Просто махнул ему рукой, давая разрешение зайти. Он остановился у крыльца. — Добрый день. — Добрый. — Можно пройти? — Да. Но вначале правила: вы поднимаетесь и останавливаетесь у порога. Я смотрю. После рассказываю, что вижу. Вы принимаете решение, хотите идти дальше или нет. Если да — то слушаетесь меня беспрекословно, ничего не боитесь, ничему не удивляетесь. Подходит? — Да. — Поднимайтесь. Я отступил за порог, в утешительную прохладу и полумрак дома. За парнем, стоящим у порога, маячила графитово-серая Тень самоубийц. Она склонилась к парню, положив руки на плечи, и шептала, шептала в ухо. Рядом маялась лавандовая Тень вины. — Что она шепчет тебе? — Кто? — Тень самоубийцы? Парень сглотнул, повёл шеей, сбрасывая ладони личного ада с плеч. — Давай присядем, поговорим. Я указал на верхнюю ступеньку крыльца, и парень сел. Тень нависла над своим человеком. Они как паразиты: размножаются, ширятся и растут до тех пор, пока не уничтожат свой мир, уходя вместе с ним в небытие. Политика самодеструкции. Мне она никогда не была понятна. Это как глисты, забивающие кишечник хозяина, что в итоге вызывает его смерть, гибнущие вместе с ним. — Я Игорь, — представился я, разбивая гнетущую тишину. — Илья. Что вы увидели? — За тобой стоят две Тени: тень самоубийцы и тень вины. Вторая вырастила первую, я так предполагаю. — Да. — Расскажешь? — Я… я нежеланный ребёнок. Когда мама забеременела мной, отец поставил ей условие: или я, или он. Как понимаете, мама выбрала меня. Я пока не понимал, как из такого простого выбора можно вырастить такие Тени. Впрочем, слова «я нежеланный ребёнок» и пострашнее Тени могут вырастить. Интересно, о чём думают родители, сообщая такую информацию собственным чадам? Что те скажут «сорри», соберут личные вещи и уйдут в детдом? Родители для ребёнка — единственная точка опоры, весь мир. И когда эта опора начинает проваливаться под ногами, дети лишь хватаются за неё сильнее. Древние… Самые любящие дети вырастают из детей отверженных. Хотите раба — отвергайте своего ребёнка, не любите его, пренебрегайте им. Свободные дети растут там, где их любят. Да, они неудобные, непослушные, свободолюбивые, дерзкие, смелые. Но какова ваша цель? Воспитать личность или воспитать прислугу? — Я всё детство и юность слушал, что из-за меня она одинока, что именно из-за меня она потеряла человека, которого любила. — Прости, что перебиваю, но уточни, решение было принято ДО твоего рождения? — Да. — А причём тут ты? — В смысле? — То есть ты на полном серьёзе думаешь, что ты, будучи невнятным набором клеток внутри матки, не обладающим собственным сознанием, мог заставить взрослого человека, коим являлась твоя мать, принять решение? Илья застыл, чуть приоткрыв рот. На грани слышимости завизжал лавандовый, и я негромко послал его нахуй, пока Илья дрейфовал среди обломков той штуки, что называется ограничивающее убеждение. Лавандовая Тень истаяла, а графитовый просел к размерах. Сука. Какая же сука его мамаша! Она так хотела, чтобы сын исчез, что ребёнок и это готов был исполнить. А потом бы таскалась на могилку за пределами кладбища и рассказывала, как любила его. Тьфу! — Игорь, за что она так со мной? — сипло спросил Илья. — Люди не знают или не понимают, что приняв решение, можно ошибиться. И это нормально. Что приняв решение, можно о нём пожалеть или разочароваться. Они не хотят это признавать, перекладывая вину на других. Только вот нет ничего плохого или страшного, если ты передумал в процессе или после достижения результата. Нет ничего ужасного, если ты совершил ошибку. Это обычная жизнь, где мы растём и взрослеем не от того, что делаем правильно, а именно от того, что ошибаемся.        Твоя мама оказалась из тех, кто, не простив себя, наказывает самых близких. Но ты не несёшь ни вины, ни ответственности за то, что она делает. Как бы она ни навязывала тебе это. А вот она несёт ответственность и за себя, и за тебя в полной мере. Это ей должна принадлежать Тень вины, что стоит за твоим плечом и давит.       Отвечая на твой вопрос, за что она так с тобой, я скажу только одно — потому что может. Не ищи в этом смысла, тайных мотивов, оправданий. Это просто примитивное поведение, откатывающее нас к приматам. Хотя приматы никогда не будут бить своего ребёнка за то, что он не отвечает надеждам или нормам. Я даже не знаю, с кем сравнить родителей, уничтожающих своих детей.       Ты вправе не прощать свою мать. Ты вправе не любить её. Ты вправе вычеркнуть её из своей жизни. И если она скажет, что подарила тебе жизнь — напомни, что это было её решение, а не твоё. Это был её выбор.       И ещё: не другие люди определяют твою ценность, только ты сам. Цени себя. Ты есть. Ты — целый мир. И только от тебя зависит, будет он процветать или будет разрушен. Илья поражённо молчал, впитывая прописные истины. — Да, и ещё один момент. Даже если бы твоя мать сделала аборт, твой отец всё равно бы её оставил. — Почему? — Он просто использовал ситуацию, как способ уйти. Ни один ребёнок не оттолкнул любящего мужчину, и ни один не удержал рядом того, кто разлюбил. Поверь. Илья опустил лицо в лодочки ладоней и протяжно застонал. По крыльцу раздался топот босых ног, Арт сел с другой стороны от Ильи. Я взглянул на него. Он держал в руках кружку с водой. Я мотнул головой в сторону дома, прося уйти. Арт замотал головой. Потом тронул Илью за предплечье, и когда тот с изумлением посмотрел на неожиданно появившегося рядом человека, сунул ему в руку кружку. — Попей! Илья приложил сосуд к губам, и я услышал, как по краю стучат зубы. Парень шумно и неаккуратно пил, а после кружка выпала из его руки, поскакав по ступеням вниз, а он уткнулся Арту в плечо и зарыдал так, что мне стало страшно. Артём неловко обхватил вцепившегося в него человека, содрогающегося от рыданий, и испуганно посмотрел на меня из-за его плеча. Я придвинулся ближе, обнимая и Илью, и Арта. Я ощущал себя высоковольтным проводом, через который пропускают не предназначенные для него потоки напряжения. Я не готов был к такой боли. Постепенно Илья затих, я увидел, как разжались его пальцы на футболке Арта. Он дёрнулся, и мы выпустили его из двойных объятий. — П… Простите! — прогнусавил Илья. — Твоему внутреннему ребёнку надо было излить своё горе, — ответил я. — Да. Мне стало легче. Спасибо! — Ты даёшь мне разрешение на убийство Тени? — Да. — Арт, в дом! Артёма ветром снесло с крыльца. — Илья, становись перед порогом и ничего не бойся! Парень поднялся, слегка пошатываясь и пряча опухшие от слёз глаза. Я не видел ничего постыдного в слезах. Меня больше пугали люди, разучившиеся плакать. Тень металась за спиной, ощущая близкий конец. Я, стоя на пороге, провёл левой рукой по внутренней части наличника. Там торчал нож. — Падай! Илья упал как подкошенный, я же метнул нож чётко в Тень. Она взвыла, распадаясь клоками. Нож воткнулся в траву, завибрировав от силы. — Встать можешь или мне помочь? — Могу. — Сейчас пройдёшь сквозь дом, выйдешь с другой стороны и возвращайся к крыльцу. Буду тебя чаем поить. — Нормально, что меня трясёт? — Нормально. Я бы тебя проводил, но пройти ты должен сам. Хоть на карачках, хоть ползком. Понял? — Да. Илья неловко встал, пошатнулся, вцепившись в дверной косяк, и пошёл неуверенно вглубь дома. — Арт, поставишь чайник? — спросил я у притаившегося на кухне парня. — Да. — И сладкое достань из ящика над мойкой. — Хорошо! Сам я сполз по стене и вытянул ноги. Руки противно дрожали, и я потянул с банкетки пакет с конфетами. Когда в дом зашёл Илья, бледный, но собранный, я сунул ему одну, и он жадно сжевал её. — Помоги встать, — попросил я и взялся за протянутую руку. Илья вздёрнул меня вверх, и мы, как два пьяницы, поплелись на кухню. После чая и сладкого нам полегчало. Артём жался ко мне. Его ситуация испугала. — Ты живёшь отдельно? — спросил я у Ильи. — Да. — Это облегчает ситуацию. Хорошо, что ты сепарирован. — Что мне делать? — Жить без оглядки на прошлое. Пройти психотерапию у хорошего специалиста. Купировать общение с матерью. Контакт с отцом есть? — Да вот неожиданно появился недавно… Я скривился. На вид Илье под тридцать. Соответственно — папаше минимум под пятьдесят. Значит, почуяв, что сдаёт, мужик решил сделать «задел» на старость. — Мой тебе совет: послать отца и мать в пеший эротический тур на Колыму и больше не общаться. Вплоть до блокировки. — Я… я попробую. — Действуй по внутренним ощущениями. Научись слушать себя. Запиши номер. Я продиктовал номер психотерапевта Олега Петровича. — Твоё восстановление займёт не один год. И это нормально. Если всю жизнь тебе вдалбливали одно, ты не можешь поменяться в один миг по щелчку пальцев. Даже прозрев истину. Но это не значит, что ты не можешь поменяться в принципе. Это как если в тебе лишних пятьдесят кило, которые ты набирал годами, скинуть их за месяц невозможно. Путь обратный таков же, как и путь туда. — Согласен. — Поэтому не отчаивайся. Верь в себя. Люби себя. Прими себя. Ты — самый близкий для самого себя человек. Никто не будет тебя любить больше, чем ты сам. Илья поджал губы скептически. — Да, я понимаю, что ты себя не любишь. Придётся научиться это делать. И нет, это не эгоизм. Выкинь эту отрыжку советского прошлого. Любить себя — это нормально! Полюбишь себя — полюбишь весь мир. — Да кому я нахрен нужен?! — Сейчас — действительно никому. Как может тебя любить кто-то, если ты не любишь себя сам? Люди это чувствуют. — Ты себя любишь? — Конечно. Я себя с детства знаю. Илья захлопал глазами, а потом расхохотался искренне и от души. Я чувствовал, как рвутся последние нити ограничений, что сковывали его.