***
Отоспавшийся отец кипел жаждой деятельности: нашёл у сарая мощный спил, на котором рубили дрова, прикатил его к мангалу, водрузил на него самовар и теперь щедро «кормил» агрегат щепочками. — Бать, а поджигать как? — Я вначале угольков из мангала сыпанул, а потом дровишек подкинул. Не бзди, сынок, ща батя сделает! С этими словами отец нахлобучил на трубу сапог. Такой, знаете, как в сказках: крепкий, кирзовый, со складчатым голенищем — и начал нагнетать воздух в трубу. У меня челюсть отвисла, настолько лубочно всё это выглядело. Не хватало только гармошки на заднем фоне, на которой играет чернявый парень в плисовых штанах, сапогах, лихо заломленном картузе и с кудрявой чёлкой. — Древние, где ты его нашёл?! — У тебя в сарайке. Там чего только нет! Будет время — разберём! Я обречённо кивнул. Батя может! И меня рекрутировать на разбор завалов. И гейство сына принять, пережив и отпустив это внутри. И любимую женщину завоевать второй раз. И папашу беспутного простить. Когда лучина и щепочки занялись, отец откинул сапог и вытер пот. — Хорошо у тебя тут, сынок! Я тебя понимаю. И мальчишка у тебя хороший. — Спасибо, бать! «Хороший мальчишка» на веранде аккуратно резал торт. Рядом суетились мама и Ирка, расставляя пирожные, выкладывая печенье и варенье в вазочки. Я нахмурился. Варенье я не покупал… А, точно, в кладовке среди бастиона закруток стояло и варенье. «Спасибо, тётя Марина», — мысленно поблагодарил я тётю и за варенье, и за всё остальное. Не будь у меня дома, не было бы ни Мрака, ни Булки, ни Снитча, ни Арта. Ничего бы не было. — Мальчики, идите чай пить! — позвала с крыльца мама и обожгла батю горячим взглядом. Он крякнул. А самовар запыхтел, крышечка на нём начала дребезжать — вода закипела. Вовремя. Я видел, что на столе стоит чайник, но из самовара было вкуснее и символичнее. Батя «придушил» угли, нахлобучив на раструб специальную крышку с фигурной пипочкой, прихватил за ручки самовар и осторожно понёс его к столу, водрузив на почётном месте. Я даже не подозревал у отца таких талантов. Он делал всё так, словно это семейная традиция — пить чай из самовара по вечерам. — Красота! — захлопала ладонями Ирка, достала телефон и начала фотографировать стол. — В Инсте выложу, все обзавидуются! Не знаю в чём прикол, может, в материале, из которого сделан самовар, но чай вышел потрясающим! А может, я был просто счастлив!***
Тихонько подкрались сумерки. В дверь веранды потянуло сырой прохладой. Я пил уже третью чашку чая. Арт сидел, расслабленно привалившись ко мне. Он больше не переживал, что его осудят или посмотрят не так. Мама держала на руках Бублика, тихонько скармливая ему печенье. Ирка сидела на руках у Ярослава и болтала ногами, запустив ему пальцы в волосы и почёсывая. Ярослав прикрыл глаза от удовольствия. Отец влюблёнными глазами смотрел на маму. От струнного перебора все одинаково дёрнулись. На веранду выплыл дед с гитарой. Где он её взял?! — Спеть вам? — Батя? — мой отец был так обескуражен, что впервые назвал Меркурия не по имени. От чего дед улыбнулся широко, собирая морщинки-лучики вокруг глаз. — Я же настоящий цыган, сынок! Как же я вас без песни оставлю? — Ты, самое главное, коней не воруй! — буркнул смущённый батя. — Эй, касатик, зачем мне кони, когда тут такие девчонки?! Ирка засмеялась, а мама стрельнула глазами. Мар ударил по струнам, чуть запрокинул голову и запел. Живет моя отрада в высоком терему, А в терем тот высокий нет хода никому. Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца. Никто не загородит дорогу молодца. Войду я к милой в терем и брошусь в ноги к ней. Была бы только ночка, да ночка потемней. Была бы только ночка, да ночка потемней. Была бы только тройка, да тройка порезвей. Голос у деда оказался сильный, чистый, с переливами. Он притопывал ногой, играл плечами, глазами, всей мимикой лица. Синие глаза сверкали, он белозубо улыбался, и мне почудились за его спиной степь, костёр, кибитка и силуэт стреноженного коня. Сыграв последний аккорд, Меркурий тряхнул головой и выпрямился гордо. — Класс! — захлопала в ладоши Ирка. — Ещё! Воодушевлённый дед подтянул к себе стул, поставил на него ногу, опираясь. Некоторое время он пощипывал струны, словно настраивался. А потом преобразился из горячего цыгана в романтично настроенного исполнителя баллад: взор его расфокусировался, черты лица стали одухотворёнными, наполненными светлой тоской: Ваши пальцы пахнут ладаном, А в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо вам, Никого теперь не жаль. И когда Весенней Вестницей Вы пойдете в синий край, Сам Господь по белой лестнице Поведет Вас в светлый рай. Тихо шепчет дьякон седенький, За поклоном бьет поклон И метет бородкой реденькой Вековую пыль с икон. Ваши пальцы пахнут ладаном, А в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо вам, Никого теперь не жаль. — Это так красиво и так печально, — негромко сказал Артём, разбивая повисшую тишину. А я почему-то вспомнил Васечку-скрипача. Наверно потому, что этот романс дед спел, как спела бы скрипка: надрывно, выспренно. — А кто это написал? — Вертинский в 1916 году, — неожиданно сказал Ярослав, и я посмотрел на него с изумлением. Вот уж от кого я не ожидал знания поэтов серебряного века. — Вау, Яр! — Ира повернулась к парню и обняла его. Зашептала что-то на ухо. Ярослав покраснел. Диван у нас в гостиной не скрипит, но дверь к этим двоим на ночь надо прикрыть плотнее. — Да, вы совершенно правы, Ярослав, — подтвердил дед. И вечер, наполненный романсами, медленно и томно покатился в ночь. Давно уже остыл самовар, забыты были пирожные и варенья, стихли разговоры. Мы, закутанные в пледы, которые всем раздал Арт, внимали Меркурию, сидевшему сейчас на стуле, прикрывшему глаза и поющему не голосом, сердцем. Вертинский, Малинин, стихи Есенина, романсы из кинофильмов, цыганские песни. — Ещё, ещё! — хлопали в ладоши Ирка, мама и Арт. И дед, улыбаясь, пел вновь и вновь, уже чуть хрипловатым голосом. Очнулись мы тогда, когда задребезжала дверь, ведущая в дом, и на пороге возник Мрак, заблаживший утробным басом. Так, наверное, гудит пароход на Волге. Я вспомнил, что мне необходимо расположить на ночь деда, Ирку и Ярослава; мама и папа — что им пора уезжать, а на носу ночь; Арт — что у нас скотина не кормлена. Волшебство разрушилось, хоть его отголоски ещё висели в воздухе. Дед словно вдохнул в дом недостающую ноту. Здесь уже были умиротворение, любовь, уют, тепло, сострадание, но не хватало романтизма. Этот вечер, да и вообще весь день, стали последним стежком, сшивающим ткань моего бытия. Идеального для меня до последней нитки. Мама, Ирка, Арт, Ярослав начали спешно убирать со стола. Батя потащил самовар во двор, из него надо было вытряхнуть угли в мангал. Мы остались с дедом одни. — Спасибо! — Считай, что я как настройщик пианино. Инструмент чудесный, но струны надо было подтянуть. Провисли. — Откуда гитара, Мар? — На стене в гостиной висела. Не висело там никакой гитары, это я точно помню! Но спорить я не стал. — Гош, я тут, на диванчике прикорну, — решил нерешаемую проблему дед одним махом. — Неудобно, ноги не поместятся, — засомневался я. — Так это ж на одну ночь. Тем более я на рассвете в лес ваш местный хочу наведаться. Пару часов перекемарю. — Хорошо. Прости, что так вышло. Я куплю надувной матрас и раскладушку на такой случай. — Где я только не спал, Ингвар, — усмехнулся дед, и от него пахнуло ветром дальних странствий. — И в степи под огромными августовскими звёздами, что тонут во Млечном пути, и в лесу в развилке большого дуба, и в пещере… Веранда твоего дома — отличное местечко. Хлопнула дверь, и на пороге встал Арт. — Гош, а у нас больше постельного белья нет для Меркурия… Диван я застелил для Иры и Яра. Но… — Не переживай, Арт, — подмигнул ему дед. — Тут пледы есть, я ими и укроюсь, и под голову положу. — Гошик! Артюшка! — позвала из коридора мама. — Провожайте нас! Мама уже держала на руках сонного Бублика и сумку. — Вова, за мной! Батя вывернул из кухни, вытирая руки полотенцем. Кажется, он там посуду мыл. Чёрт, забыл сказать ему, что у меня есть посудомойка. — Вы ничего не забыли, мам? Мама похлопала Бублика по голому боку, намекая, что всё самое ценное собрала. Мы спустились в ночной двор, во влажную от росы траву, большой толпой, дошли до калитки, где все перецеловались. Батя даже обнял Арта, выдернув из-за моей спины, за которой он неловко перетаптывался. Мама тоже моего парня смачно расцеловала, после уселась за руль, сунув собаку отцу, гуднула нам и лихо газанула, отчего машина прыгнула вперёд, поднимая столб пыли. Некоторое время мы стояли с Артом обнявшись и смотрели на удаляющийся автомобиль, что разрезал светом фар ленту грунтовки. Ирка с Яром ушли в гостиную, дед на веранду, а мы с Артом поднялись наверх, в спальню. Быстро раздевшись, улеглись, прижавшись друг к другу, как будто делали так вечность, не меньше. Арт лежал ко мне спиной, поджав колени, я повторил его позу. Как ложечки. — Как ты? — спросил я тихо. — Волшебно. Всё волшебно! Мне тоже было очень хорошо. Словно всё теперь на своих местах. И я на своём месте.