Кусочек разноцветной мозаики.

времена сменяются. вы никогда не задумывались над свойством времени тянуться или стремительно заканчиваться? наверняка же слышали, как кто-то сетовал на то, что «год пролетел так незаметно» или «понедельник длился целую вечность» вы никогда не задумывались о времени в интерпретации ребёнка? что они понимают? эти люди? в концепции времени? это похоже на лоскутное одеяло — прерывистое, нелинейное, неразборчивое — и, вроде бы, ты уже всё знаешь, ты прожил много, а вроде бы… кто эти люди? я застегиваю чёрные туфельки на липучках и отдергиваю пастельно-желтое платьишко — слава богу, мои родители не обделены чувством вкуса и обделены желанием одеть девочку во всё розовое. отражение — как вылитая мать — вороньи темные волосы, заколотые белыми заклепками и пронзительные глаза ультрамарина, у которых взгляд слишком тяжёлый для ребёнка. меня зовут Джоан Отис. мне шесть лет. на самом деле двадцать. на самом деле четырнадцать. я не слишком уверена сколько лет я и вправду прожила морально. не больше года, наверное. я поправляю волосы ещё раз, воротник ещё раз, туфли оставляю. мне, на самом деле, немного плевать. внешность, полностью доставшаяся от матери, рост около ста восемнадцати сантиметров, лёгкий недобор в весе, серьёзное лицо — Джоанна Отис — немного консервативна. моим родителям, на самом деле, немного плевать. устоявшийся в этой семье график не мешает жизни, пока не приходится вставать слишком рано. подъем — в десять утра и завтрак — в одиннадцать, хозяйка на кухне — мабель, тарелки — за мной. идеально. этой семье явно не хватает принципов. мабель прикольно дышит. она спокойно ходит, левитирует предметы, работает, читает книжки и является декорацией к каждой комнате. у неё в глазах — лёд застывший, явная неспособность хоть что-то чувствовать и полное безразличие. лёгкая вина за отсутствие любви к своей же дочери. лёгкая вина за то, что её дочь такая же. как же до смешного обидно — она — точная копия меня. я никогда её не полюблю и она никогда меня не полюбит. как… до смешного обидно. иногда в голову приходит шутка, что это всё её гены. но нет, в прошлой жизни я была такой же. шутка про то, что она действительно моя мать, каждый раз заставляет меня зайтись в хохоте. истерически. нет, но на самом деле, я в полном порядке. конечно, смерть не приходит одна. смерть, на самом деле, никогда и не уходит. она остаётся, лежит на сердце чужим пигментом - смерть всегда оставляет за собой черные пятна. от них избавиться - невозможно, а вот простить - можно, почему нет. и я прощаю. правда, наверное, немного не до конца. у меня всё ещё есть работа. у меня всё ещё есть силы для работы. и, говоря от всего сердца - мне точно плевать на этих людей. будь мабель хоть в три раза черствее и холоднее - они не мои. и они никогда не будут моими. потеряв настоящих моих, я почувствовала, как свалился с плеч огромный камень, длинною в гроб. саднила горло горечь. это было огромное, желанное облегчение до бабочек в животе. и непреодолимая, тяжёлая тоска. эти люди меня крошили, день за днём, год за годом, разъедали кожу и вгрызались внутрь, сливались с внутренностями. они вершили мою мораль, они всуе короли моей чести, моих моральных правил. вместо моего примера, они стали мной. они сдавили меня. не было больше меня. были только они. только их мысли, слова, я состояла из тысячей тысячей камешков мыслей, осуждений. взглядов страха страха. и, самое глупое, самое обидное - это сотворила сама я. это я себя такой собрала, я решила выложить пазл из чужих мнений. это я создала границы бесконечной войны. и, потеряв их, потеряв мои рамки, тиски, я начала дышать. сдавливающе, сверлящее, ломающее, подавляющее чувство ломки и выцветающей параноидальной боли сменилась на непроглядную тишину. мою спокойную тишину. пустоты бесчинства - не было больше ничего, кроме меня. онемевшей, чуть живой, но дышащей. я наконец смогла заснуть, спокойно, потеряв своих родных. своих друзей. я в один миг лишилась всех, кто меня где-то ждал. когда-то любил. искренне, без зазоров. даже если я никого не любила, это саднит. это больно. я очень скучаю. я почему-то скучаю. мне, отнюдь, не выдалось ни шанса сказать им ни буквы напоследок. хотя, я точно не знаю, что это за буква была бы. скорее всего, я так и не придумала её. была бы тишина. мне нечего сказать. прошло лет шесть. я больше не скучаю. я все не смогла отпустить. пора двигаться. всё будет в порядке, но не сегодня, поэтому, к чёрту всех. я начинаю новую жизнь, начинаю новую, блядь, жизнь. мабель не плохая. с ней спокойно можно сосуществовать под одной крышей, только... привязываться я больше не собираюсь. эта аркадная игра ранее или позже приводит к смерти. это новое рождение... пусть будет независимое от всех рождение. до тех пор, конечно, пока не достигну тактильного голода. и мне никто не поможет. это будет потом. нет, но она неплохая женщина. смотрит понимающе, растирает мои плечи. готовит со мной пирог. мабель хорошо слушает всякий бред (я точно знаю — просто не слушает), покупает мне всё желаемые книги и отрывисто рассказывает о волшебстве. прикольно дышит. смотрит на меня пронизывающим взглядом. она знает, что дети в шесть лет так не разговаривают. она знает, что дети в шесть лет любят родителей. она знает. мы обе знаем. отводим глаза и передаем соль за завтраком. от тихих детей меньше проблем. у хитрых детей больше амбиций. да и ей, вобщем-то, плевать. да и мне, вобщем-то, плевать. мабель — неплохая женщина. плохая мать. и, в принципе, хорошая декорация.

***

— …ты ведь меня поняла, да, Джоан? рука на голове нежно гладит волосы. быстро проскальзывает мысль о том, что за несколько секунд можно свернуть шею ребёнку. почти что сжимаю руки в кулаках и почти что хмыкаю. Аарон давит своим присутствием. его кабинет — сборище всяких новинок и странно выглядивших предметов. единственная пыльная и в тоже время чистая комната в доме. — да, пап. нельзя сжимать руки. не улыбаться, не вести себя по-детски и смотреть максимально спокойно, никакого страха. ровно так, словно ничего особенного не происходит и никогда не происходило. Аарон одобрительно улыбается и кивает. хочется очень сильно смеяться. я не знаю, почему мне смешно. его рука продолжает лежать на моей голове, и где-то внутри я чувствую громкий хруст позвонков шеи. обоюдный нейтралитет — это всё, что у нас есть с этим человеком. за завтраком мы собираемся только для вопросов о планах на день, за ужином за вопросами о том, как они прошли. отец постоянно улыбается и смотрит в душу, изучающе. ничего не находит. улыбается. из любви он выстраивает выгоду, и у него есть непонятные мне планы и амбиции. он доволен трезвой и серьёзной дочерью и вызывает её в кабинет поговорить. не смеяться. не смеяться. — …ты же сделаешь это, правда, Джоан? — …у меня есть предложение… — …посмотри-ка сюда. я смотрю в карие глаза неотрывно и не знаю, что он там видит. я всегда держу руки за спиной и стою чрезвычайно прямо. — да, пап. другого ответа просто не существует. выхожу из его кабинета и продолжаю жить. выполнять его желания — нетрудно, и я не знаю, в качестве чего он меня использует. мой отец — человек с постоянной улыбкой и просто металлическим тоном, который пригвоздит тебя к земле итолькопопробуйсделатьчтотонето. но он меня не пугает. нет. тихий смех не прорывается наружу никогда. за это я ему благодарна. Аарон смотрит, смотритсмотритсмотрит, давит своим присутствием. но не более. неа. не более.

***

жизнь ребёнка довольно скучна и монотонна. в этом доме мне достаточно носить нормальную одежду, строгое ебало и не выёбываться. со всеми тремя пунктами я справляюсь на отлично. лежу на полу в своей комнате третий час. мабель смотрит на это с выражением тычесерьезносейчас и прилепляет руку к своему лицу «божезачтомнеэтовсе» достаёт карандаши и чистый лист. объясняет, как рисовать. я рисую. долго. стираю пальцы. процесс не оценëн. на листе — мои фирменные глаза, которые всегда получались реалистично, построенный человек, попытка нарисовать пейзаж из окна, ваза. всё валится из рук и выходит криво. рука не набита. три часа спустя стою в кабинете Аарона с незавидным ебалом. не оцениваю всего происходящего и явную неспособность шестилетнего ребёнка нарисовать человека по всем правилам анатомии и пропорций. бля-

***

отец слушает мой рассказ о рисунках, его взгляд донельзя тяжёлый. я уверена, что мой взгляд тяжёлый ровно на столько же. буквально за два дня в этой семье принимается решение, и в понедельник я иду в художественную школу. меня тошнит. бляблябляблядь. какая же я дура. руки в карманчиках сжаты, здесь куча детей, здесь просто куча детей, и я не должна была быть одной из них. нажимаю на карандаш так сильно, что дырявю бумагу. очень хочется закурить, хотя я никогда не курила. в сотый, наверное, раз поминаю своего деда за его талант к рисованию и чертовы гены. каждому в роду передались. сука. художка — одно из наипротивнейших мест из моей прошлой жизни. атмосфера безумия, злобы, ненужности давит похлеще главы семейства. запах растворителя и крики, крики. три часа рисования, из которых полезные — первые пять минут, пока голова не болит. здесь все такие учтиво-сладко-милые-милые, конечно же, пока ещё никто не знает, как нас будут ебать попозже. как же я зла. как же я, сука, зла. на эмоциях пиздошу акварель и гуашь тяп-ляп и вместе, разливаю воду из стаканчика. получается немыслимая хрень. учитель, проходящая мимо, ахает и хлопает в ладоши. от того, чтобы резко повернуться и въебать ей острой кисточкой в глазное яблоко меня останавливает просто чудо. да пошли вы все нахуй.

***

три недели. три недели я прилежно хожу на учёбу, трясу с матери деньги и покупаю булочку и чай в ларьке. папка с работами по размеру больше, чем я. на курсах нам рассказывают что такое тень, светотень, композиция и ебалаяэтоврот. ненависть вскипает. каждый чёртов день я намереваюсь сломать каждую ебаную кисточку напополам и порвать рисунки вдребезги сложить вместе и выкинуть в окно к чертям собачьим чтобы все тут знали как я отношусь к таким ахуительным решениям. но я откладываю подростковый бунт и поступаю логично, потому что ничего кроме логично в этом доме не работает. я прихожу в кабинет к аарону, опустошаю вазу с печеньем, смотрю очень серьёзно, разрабатываю примерный план на всякий опасный-безопасный, говорю чётко и быстро, объясняя суть проблемы. он сидит, кивает головой. записывает на подготовительные к школе, не спрашивая моего мнения, и мы оба согласны. нетронутые кисти и краски оказываются запертыми в стеклянном ящике около кровати. жизнь продолжается. курить не хочется. всë логично. фух.

***

приступы хорошего настроения порой происходят с каждым человеком. Джоан Отис — немного консервативна. я огибаю диван с левой стороны, бесшумно прыгаю в правую и, на корточках проползя до середины, вскакиваю, с размахом летя на замшевую спинку. в сотый раз улыбаюсь. диван на кухне старый, удобный, пыльный и уютный. он всегда прощает такие выходки, как приступы хорошего настроения. мабель вздыхает, поворачивается и смотрит очень строго. сдаётся. кладёт только что вымытую тарелку мне на голову. "успокойсяуспокойсяуспокойся …чтобы заполнить тишину начинает рассказывать про большие замки со шпилями, путаными коридорами, ведущими то ли в никуда, то ли куда-то. про большие лужайки, озеро и холодные подземелья, про зал с тысячью свечами, про холодные дни и тыквы. я не очень то и слушаю. (смеюсь, что хогвартс) ха. ха-ха. переспрашиваю ещё раз. киваю. многозначительно усердно киваю. ухожу в свою комнату. возвращаюсь. переспрашиваю ещё. и ещё. и ещё. и ещё. на шестой раз в меня летит тарелка. ха-ха- вынужденно ухожу в свою комнату еще раз. -ха-ха-ха- через минуту вынужденно возвращаюсь. -аха-ха-х- на мой вопрос мабель кривит ебало в приступе очень уставшего от всей жизни человека. — какой сейчас год? две тысячи первый.* -ха. бля-