Кусочек разноцветной мозаики.

я буду в порядке, пока не придёт тактильный голод. ну, да. вы никогда не знали, как чувствуют себя люди, подверженные одиночеству и чувству полнейшего отрицания? это — жизнь без забот, но, глубоко внутри, на периферии, ты чувствуешь, что что-то не так. и это что-то не так преследует всегда, в независимости от ситуации, ходит туда-сюда за тобой, словно тень, возвышающаяся за спиной и дышащая тебе в затылок. момент, когда всё станет не шуткой и перейдёт в более острую фазу, ты, конечно же, благополучно упустишь. осознание придет слишком поздно, и бороться со всеми подавленными бедами выпадает на долю, конечно же, твою. одиночество сожрет тебя подчистую, до самого жалкого кусочка, и из этих обломков тебе придется придется собрать себя новую. одиночество — постоянное чувство, словно ты вообще никому не нужна никому не нужна никому не нужна никому не нужна никому в. этой. чертовой. жизни. не. нужна. к сожалению, психосоматика даёт отбой, умирает и не перерабатывает убеждения. вывод остаётся, прилипает, шепчет, вывод не уходит. и окружение, смеясь, подтверждает. шутка не залетает ни с первой, ни со второй попытки. на самом деле, это страшно. страшно находить себя в одиночестве, в округе людей, которым, по большей части, всё равно. конечно, у этого есть свои конкретные плюсы — никто не ограничивает тебя, не следит, ни в чем не выделяет, не давит и не винит. некоторые называют это своеобразной свободой. некоторые — однообразным существованием. никакой человек не проживёт без опоры, даже если он самый стойкий и самый сильный — никогда. самые великие кончают жизнь самоубийством, самые яркие — в выдуманных мирах. от книг меня скоро начинает тошнить, я теряюсь в фальшивом счастье. впервые краду что-то с материнской полки, что-то о разлагающихся трупах. это относительно интересно и не вызывает даже жалкого рвотного позыва. (что вообще не так со мной.) … нас трудно назвать плохой семьёй. Аарон — маковая росинка, когда всегда, только если он не в кабинете. он щебечет и говорит, и держит в руках, и смеется, и улыбается, пока он не в кабинете. его прикосновения ощущаются как полное ничто. в сердце чувства не переворачиваются, не отзываются. мертвы? иногда по вечерам в гостиной я вижу, как они сидят за чашкой чая и обнимают друг друга, расслабляются в кресле или бокале вина. я знаю, что они как-то по-своему смогли полюбить друг друга. смогли полюбить меня и окружающую их жизнь. мне честно всё равно. мне честно не завидно. но это не честно. они взрослые люди и я не знаю, правда ли с ними что-то не так. им, наверное, просто-напросто повезло встретиться, может быть, это было самое удивительное чудо в их жизни. я просто не могу чувствовать что-то похожее к ним. я просто не понимаю как. воспоминания о моих родителях всё ещё душат бессознание, царапают во снах до скрежетащих полос, я их сравниваю, и счёт: сто два — с натяжкой полтора. мои старые родители уже стали старыми. они — не лучший воспитатель. мне очень хочется, чтобы это были гены, и со временем у меня получится так же, как и у них. но это не их гены. это мои. я не вечна. мне до ломки хочется обратно к любви, ласке, которая умерла в этом доме. (хотя, конечно, кофликт — хочется нежности, а я ненавижу нежность за все её проявления) я не хочу удач на ебаное перерождение и бредни второго шанса с последующей радугой-хуядогой. второй шанс — это круто. пока ты знаешь, что делать со вторым шансом. пока ты знаешь что ты такое, и чего ты хочешь. жить одной в чужом теле без целей на спасение мира, как у самой обычной среднестатистической везучей попаданки, которая попала не во времена после истории, кажется трудновообразимым. да, цель всегда оправдывает средства. я бы постаралась спасти тех людей, что несправедливо умерли во время канона. я бы жила, пытаясь сделать мир лучше. ради чего-то более или менее хорошего. а у меня ни средств, ни цели. они все уже умерли. что дальше? мне со временем становится всё холоднее, и я даже не пытаюсь спастись. небо покрывает чёрная темень, и звёзд, как всегда, не видно. подоконники в моей комнате спасают от панических атак и удушающей жары. на них — подушки и редкие вырезки из непонятных газет. они большие и длинные. теплые. уютные. я сворачиваюсь с одеялом в комочек, и стараюсь тише дышать. тишина ухмыляется, и говорит, что не одна. хорошо. хорошо. с течением времени начинает немного тошнить. я собираю мозаику из предложений. смотрю по сторонам. в моей комнате тесно. я прекрасно знаю, что начинаю забывать своё прошлое. не отпускать, нет. забывать. возможно, это к лучшему, но черт. черт. чёртова память, которая стирает все события, происходившие более трёх лет назад. я, в рваном приступе, покупаю блокнот. начинаю записывать всё, что происходило со мной до перерождения. все воспоминания. подчистую. я не понимаю зачем. рука болит, голова болит, уголки глаз тоже болят, капилляры полопались, хочется рыдать от своей никчемности, биться в конвульсиях и срывать волосы в хлам. я очень не хочу забывать. я очень не хочу поминать себя в прошлом, нет. я очень хочу забыть, очень хочу, чтобы прошлое никогда и не случалось. нет. нет нет нет нет мои записи исписаны заковыристым текстом на русском, иногда сопровождаясь маленькими приписками к воспоминанию, и иногда я сочиняла простые письма маме, где просила о пустяковых вещах, иногда рассказывала о своей жизни в этом мире. это было так сжирающе и больно и облегчающе. я сжимала подушку крепче, когда засыпала на подоконнике. это моё. моё. позже воспоминания закончились, и я просто делала маленькие записки о происходивших вещах в новой жизни. это не успокаивало, но заставляло думать. думать — это неплохо. мой личный кладезь знаний почти всегда хранился в третьем ящичке стола. пусть это останется пылью на маленьком секрете. пусть портрет умершей прабабки и я заклянемся хранить эту тайну. я смотрю на прабабку. о ней никто не узнаёт больше? больше, я надеюсь, никто. … а потом, в один момент, где-то год-два спустя, я перечитываю записи. каждую, поочерёдно, вменяемо. и понимаю, что уже не забуду. за дверью комнаты я слышу чьи-то шаги. в груди щемит. холодно. наверное, всё же, я как-то любила. наверное, всё же, меня любили. наверное, всё же, счастливый конец. счастливый конец. счастливый конец. хорошее слово — счастливый конец. для всех в этой истории. да. наверное всё же пора бы давно принять. это, конечно же, всё ещё больно. но… к черту отмазки надо просто принять отсутствие чувства и перестать мчатся за возможностью выхватить себя. наверное, этого будет достаточно. достаточно. достаточно. достаточно. да, достаточно.

***

задорно смеюсь. потому что жизнь не может отобрать материальное, ха! мой отец — не просто маковая росинка, вечная глава семейства, пугающий и загадочный человек, он — владелец целой антикварной лавки. огромной лавки. успешной лавки. немагической лавки. (как ты вообще этого добился, Ар?) в первый раз меня привозят туда в шесть, надевают чопорную английскую шапочку и голубое пальто. при входе звучат колокольчики — классика — непроглядная пыльная стеклянная дверь поддаётся без скрипа. внутри происходит целый новый мир, и я останавливаюсь прямо на пороге, едва не роняя маленький чемоданчик в руках. затхлый воздух ударяет в нос, словно в помещении давно не открывали окна, золотая пыль отливает и кружится в глазах. лампы не работают. полутемень-полудрема осуждающе нависает над головой, с потолка смотрят хрустальные люстры, струятся старые ленты, бусы, бумажные гирлянды, запыленные плотные шторы, достающие, казалось, прямо до кончика носа, отделяет пространство от пространства. сама лавка — маленькое помещение, обставленное до предела коробочками, всевозможными ящиками, полками и резными стеллажами. а на них — сотни тысяч предметов. тысячи сотен. в полумраке магазина они играют бликами и отражаются в каждой поверхности. за весь день, проведённого в кучах пыльного хлама, осмотреть возможно примерно четыре сотых. я прохожу сквозь стенды, музыкальные шкатулки, зеркала, столовые приборы, перьевые ручки, старые дневники, тяжёлую завесу, ведущую в непонятную комнату обслуживания, старую винтажную лестницу наверх, скрытую в полумраке, и бьюсь в эстетическом припадке. это место оно оно скрывает многое. это место оно оно мне нравится. идея посмотреть всё вокруг кажется идеальной, а потом дело не доходит до пошевелиться. моя извечная любовь к прокрастинации очень настойчиво напоминает о себе, пока я двигаю коробки. пока я вглядываюсь в слова. пока я думаю брать или не брать, и может ли это рассыпаться. где-то на ящиках с комиксами из семидесятых силы предательски кончаются и тело рухает вниз. Аарон, глядя на маштабы, понимающе качает головой и говорит: «даже не пытайся». он говорит: «может быть в следующий раз». мы оба знаем — в ближайшие лет пять точно не следующий раз. мы не знаем, когда вернёмся, и так далеко загадывать просто не рабочий способ. после он смягчается, так уж и быть, обещает приблизить меня к делам лавки, как будущую хозяйку??? дочь??? экспонат??? крысу в углу помещения??? мне всё нравится. ура. ура-а-а-а хлам, разруха и ненужные вещи. что вообще в этой жизни может быть лучше и надежней?

***

солнечные дни в престоне по дороге в коттом занимают ровно тридцать минут по ощущениям. лучи мерзотно бьют в лицо, и где-то на периферии слышится въедающийся стук дождя, весна приходит и не уходит, заменяя грязью весь апрель. ненавижу весну. ненавижу весну. шины под ногами жужжат, а мир где-то под боком. этого не то чтобы достаточно. я еду на встречу к деловым партнёрам, потому что — ну ты же сама так хотела — и потому что — там будут дети твоего возраста. — и потому что — милая, это мой хороший друг. семья встречает нас ну очень радушно, с улыбками и прочим, они накрывают на стол, становится как-то даже неловко от какого-то очень знакомого духа в этой квартирке. меня похвалили за красоту и обаяние, и все смеялись, пока его жена с душой рассказывала историю, произошедшую на тех выходных, со звоном выставляя тарелки на трапезу, и очень мягко, с удвоенной вежливостью выставляя нас за дверь, потому что — милая, это взрослые разговоры, мы закончим и поужинаем, поиграйте пока в соседней комнате, пожалуйста-спасибо-удачи! я не до конца понимаю, что происходит, под моими ногами — пол, под боком — где-то мир, сзади — Аарон. передо мной — россыпь веснушек на мягком румянце, запеченная (как яблоко в меду) кожа, черти-где уже содранные коленки, шлейф полевых цветов, пара пластырей и детство. их сын — обладатель мягких золотом облитых кудрей, широченной улыбки, спокойствия, наивности и мальчишечьей безмятежности. усмехаюсь от мысли, что как-то даже ослепило. таких созданий — неопороченных — ещё и поискать надо. соседский ребенок тот-самый-который-моего-возраста. какое чудо. милый мальчик — яркий божий одуванчик. он… …пиздит ключи от гаража прямо внаглую из-под носа взрослых и бежит показывать мне мотоцикл? ладно, что за. — эй-эй, ты не слышал, что говорили родители про комнату, малый? — слышал, да, взрослые иногда говорят ту ещё ерунду! а мне, кстати, на два месяца больше, чем тебе, я не малый. ну давай, идём уже, идём, идём, этот новый, ты такого больше никогда не увидишь! где твоя наивность и святая вера в родителей, зло? тебе шесть лет. …дети так обманчивы. мальчишка с золотыми кудрями оказался ребенком, который тащит за собой людей просто так, если они не сопротивляются, и который не затыкается ни на секунду. давай будем честны, ребёнок, тебе просто было скучно ходить одному, и поэтому я здесь. хватит так демонстративно прилипать к каждой стене на своём пути. черт бы тебя побрал. — о, вот-вот-вот! это харли дэвидсон девяностого, очень известная модель, с узкими колёсами, или что-то вроде… тебе нравится, нравится! слушай, а вроде бы, за поворотом, если ещё и побежать, то можно… в гараже было много пыли, поэтому на ладонях и носках ботинков уже собралась серая плотная въедающаяся грязь. на руках она ощущалась, как некоторый защитный слой. хотелось бы мне знать, как мы будем оттираться. хотелось бы мне знать, как отсюда выбраться. — …ну так вот, слушай, а как тебя зовут? — джоанна. — быстренько! а меня зовут Алекс! — Алекс? ммм… лекс? аллей? — не-а, всмысле, Саша. вроде бы… вроде бы… вроде бы вроде бы вроде бы… о! вот! исконно-народно-русско-э- имя. — русское? родители увлекаются? — мы с семьёй эмигранты, но можно сказать и так, наверное! о. вот это поворот. шуты ударили в гонг три раза, труп в могилке перевернулся и ожил. по иронии судьбы и с лёгким паром, что-ли? если хорошие друзья отца — то обязательно русские. да пошла ты с этим нахуй, вселенная. — так, значит, саня? — саша. — саня? — саша! —  санни? — э? дэйс тудей ин ландан? * — оф корс, май деар чилдрен. посмеялась. оттирая рукой подол платья и пачкая его в грязи, я подумала, что смысл жизни где-то не в этом, я в какой-то пизде и на грани. заносчивые мальчишки со словарным запасом на уровне эвереста в шесть чёртовых лет добавляли ситуации еще большей иронии, которая принималась исключительно по-филосовски. — …ух-ты, о-о-о, а здесь отцовские три литра водки! хочешь попробовать? миленько. хорошо, что мы больше никогда не встретимся. эх. — нет. ужин кажется пластиковым. запах мотоциклов не смывается уже три дня.

***

возвращаясь домой, меня преследует чувство тревожности. руки трясутся. обычная дверь в мою комнату выглядит обычно, но всё естество яро кричит не заходи туда не заходи. я захожу. уже почти время сна. не время пугаться или баловаться или путаться в своих мыслях, отказывая в ощущениях. но тесная комната пугает своим молчанием, ранее успокаивавшим меня, и я не понимаю, что не так. пока мозг не включается, и взор тысячи ярких звёзд не устремляется прямо на меня, загорождая комнату. не погружают все, что я знала, в мрак. призраки.