The Breath Of All Things

      — Дин Винчестер, прошла почти неделя с тех пор, как ты в последний раз удостаивал нас своим присутствием. Тащи свою задницу в столовую, или ты вообще не ешь сегодня.       — Это, — серьёзно сообщает ей Дин, — жесткое обращение и пренебрежение, и я подам на тебя жалобу, Эллен Харвелл.       — Как будто ты сможешь сохранять концентрацию так долго, — фыркает она. — Ладно, ты же знаешь, что я бы так не поступила. Но ты всё равно должен выйти. Нам нужна наша еженедельная доза раздражающего придурка.       — Разве Руби не работает на этой неделе?       — Почему же, Руби сегодня работает. Ей будет так приятно узнать, что ты о ней спрашиваешь.       — Ты плохой человек, — ворчит Дин, но когда она открывает дверь, он следует за ней. Она довольно кивает и идёт вместе с ним в столовую.       — Дин! — взволнованно говорит Джо, когда видит его.       — Боже, я не настолько впечатляющ, — отвечает Дин, занимая место за столом. — Не свались со своего кресла.       — По крайней мере, я смогла бы самостоятельно вернуться в него.       — Это было оскорбительно.       — Как и твоё лицо.       — Серьёзно? — осуждающе смотрит на них Эллен. Джо старается не хихикать.       — Ты не выходил целую вечность, — обвиняет она.       — Если это плохо скрытая гейская шутка, то я нахожу её крайне грубой.       — Ты гей? — с любопытством спрашивает она.       — Немного, — пожимает плечами Дин. Бекки резко поднимает глаза, и Дин почти уверен, что она отчаянно подавляет желание спросить, является ли гомосексуальность чем-то генетическим.       — Думаю, тогда бы его чувство стиля было лучше, — размышляет Руби, ставя перед ним тарелку. — Привет, Дин.       — Привет, сучка, — здоровается он.       — Прошу прощения, ещё раз, кто у нас заполняет отчёты? — говорит Эллен, поднимая бровь.       — Руби, — неохотно исправляется он.       — Спасибо, — мило говорит Руби и садится рядом с Эвой. Дин оглядывает стол. Сегодня здесь Эва, Джо, Говард, Мэгги и Ченнинг, а Руби, Эллен, Бекки и Мэг суетятся вокруг них.       — Вопрос в тему, как поживает высокий темноволосый красавчик? — спрашивает Мэг. Она помешивает суп в тарелке Эвы, пока Руби кормит Говарда, а Бекки помогает Ченнинг. Джо и Дин могут есть сами, а Мэгги — одна из постоялиц, которая, хотя и не может физически есть, просто наслаждается обществом других людей. Дин считает это крайне подозрительным.       — Я в порядке, спасибо, — легко отвечает Дин.       — Твои волосы даже не тёмные, — возмущённо говорит Джо.       — Я имела в виду Кастиэля, — ухмыляется Мэг, растягивая имя.       — Откуда мне знать?       — Потому что вы двое, типа, в шаге от того, чтобы съехаться? — фыркает Джо. — Дин, он практически единственный человек, с кем ты видишься.       — Я вижусь с Сэмом, — возражает Дин.       — Это не считается, — отмахивается Эллен. — Вы родственники.       — И что?       — Серьёзно, сколько времени он провёл у тебя в понедельник? Три часа? Четыре? — спрашивает Джо.       — Ну и что?       — То, что я даже подумать не могла, что ты можешь так долго терпеть присутствие других людей. Думала, что у тебя начинается аллергия или что-то в этом роде.       — Чем вы двое вообще занимаетесь? — с интересом спрашивает Руби, вытирая рот Говарда салфеткой.       — Прыгаем с парашютом, — невозмутимо отвечает Дин. — Ну, мы разговариваем, в основном, если ты правда хочешь знать. Иногда смотрим телевизор. Ничего близкого к неистовому сексу в ванной.       — Ну, не знаю, — хмыкает Джо. — Думаю, ванны здесь настолько большие, что это могло бы сработать.       — Этот разговор закончен, — заявляет Эллен. — Выберите новую тему. Любую тему. Мне всё равно.       — Твой брат всё ещё встречается с Джесс? — спрашивает Дина Руби.       — Кроме этой, — угрожающе говорит Эллен. Дин задаётся вопросом, почему каждая женщина в этом месте отчаянно хочет переспать с человеческим эквивалентом Медведя-Обнимашки.       — Вообще-то они помолвлены, —весело говорит он, всегда благодарный за любую возможность испортить демону день. Джо визжит от восторга, Эллен ухмыляется, и даже Ченнинг удаётся слабо улыбнуться. Бекки выглядит так, словно пытается не разрыдаться, но Руби просто пожимает плечами.       — Когда… он… сделал… предложение? — спрашивает Ченнинг.       — Во вторник. Все нервы мне вымотал.       Сэм пришёл снова первого июля и потратил добрых десять минут на сомнения относительно того, понравится ли Джесс кольцо, и действительно ли он готов к этому шагу, прежде чем Дин наконец смог убедить его собраться с духом и просто сделать это. На самом деле это было довольно приятно — даже Сэм выглядел странно довольным, как будто он скучал по наставлениям старшего брата. Он позвонил Дину во вторник вечером и сообщил с плохо скрываемым ликованием человека, который оказался неправ и не мог быть счастливее из-за этого, что сделал предложение, и Джесс без раздумий сказала «да».       Разговаривать с Сэмом, возможно, стало легче, но это всего лишь пластырь на гноящейся ране. Дин всё ещё испытывает те же чувства по поводу визитов Сэма, и единственная разница состоит в том, что теперь он лучше это скрывает. Совет Каса о стыде, жалости и всём остальном витает в голове Дина, но так и не пустил там корни. Порой, посреди ночи, Дин может приблизиться к признанию того, что, возможно, просто возможно, то, что он думает о себе, немного иррационально, но это не значит, что он перестал в это верить. Именно поэтому сейчас он ест картошку фри и время от времени бросает тоскливые взгляды на сэндвич на тарелке Джо.       — Вот молодец, — ухмыляется Эллен. — Полагаю, мы увидим тебя в роли шафера, да?       И, чёрт возьми, мысль об этом превращает маленькое счастливое облачко, парящее над Дином в связи со скорой женитьбой Сэма, в грозовые тучи.       — Как насчёт «нет»? — говорит Дин.       — Ты же знаешь, что он попросит тебя, верно? — спрашивает Руби. — Ты его брат.       — По крайней мере, он захочет, чтобы ты был там, — соглашается Бекки.       — Ну, на это он может даже не рассчитывать, — качает головой Дин. — Ни за что. Ни за что на свете.       — Успокойся, Винчестер, — говорит Мэг, явно забавляясь. — Никто не заставит тебя под дулом пистолета.       — Джесс могла бы, — мрачно отвечает он. Какой бы добросердечной ни была эта девушка, когда она вбивает себе что-то в голову, то всегда добивается своего.       — У тебя есть два варианта, Дин, — сказала она больше года назад, стоя в ногах его больничной койки. — Ты можешь вернуться домой с нами, и мы снова запишем тебя на терапию… не делай такое лицо, ладно? Если ты не хочешь возвращаться к той женщине, с которой перестал встречаться, — после всего одного сеанса, между прочим, — это ничего. Мы найдём кого-нибудь ещё, но нам придётся кого-то найти. Это первый вариант.       — Пожалуйста, пусть вторым вариантом будет алкоголизм, — пробормотал он.       — Второй вариант, — сказала она, игнорируя эти слова, — вот это. — Она протянула ему буклет, её строгий взгляд дрогнул, когда он поморщился, шевеля прочно перебинтованными руками. Он просмотрел брошюру и почувствовал, как его лицо застыло, превратившись в пустую маску — твёрдую защитную броню, которую он так часто и легко надевал на себя.       — Хотите подкинуть меня в приют? — спросил он.       — Всё не так, — ответила Джесс, её голос смягчился. — Обычно они имеют дело с более серьёзными случаями, чем твой, но, учитывая обстоятельства… тебе нужна помощь, Дин. Тебе нужен кто-то, кто позаботится о том, чтобы ты снова себе не навредил. Это могли бы быть мы с Сэмом… это можем быть мы. Я могу взять отпуск на работе, Сэм перерыв в учёбе, всё получится. Мы хотим, чтобы всё получилось. Но мне кажется неправильным не давать тебе права голоса в этом вопросе, поэтому я хотела, чтобы ты знал… об этом. Если тебя это больше устроит.       Он хотел возненавидеть её за это. Правда хотел. Всё его тело зудело от желания с сарказмом извиниться за то, что помешал ей и Сэму трахаться, как кроликам, когда им заблагорассудится, поклясться, что он сделает всё возможное, чтобы вернуть свои ноги к жизни, выплюнуть какой-нибудь горький комментарий о том, что он сразу понял, что не желанен в их доме. Он думает, что, вероятно, действительно сказал что-то из этого — он не помнит всего. Морфий был тем ещё опытом. Но что бы он ни говорил и что бы он ни думал, в итоге он выбрал второй вариант.       Единственная причина, по которой Дин вообще переехал к Сэму и Джесс, заключалась в том, что врач сказал им, что Дину понадобится время и помощь, чтобы адаптироваться к его «новым обстоятельствам». Что, ну, не сработало. Дин ни капельки не приспособился, и мысль о том, чтобы заставить Сэма и Джесс отложить свои жизни, чтобы заботиться о нём, заставляла его хотеть выть от отчаяния. Если бы переезд в какой-нибудь дерьмовый дом инвалидов (который, слава богу, в значительной степени покроет его страховка) позволил бы им жить своей жизнью — если бы это заставило Сэма волноваться хоть немного меньше — тогда это был единственный вариант, который мог выбрать Дин. Он съехал от них через неделю.       Дин пытается представить, как идёт на свадьбу Сэма. Он представляет давних друзей семьи, которые присылали открытки с соболезнованиями (те, которые Дин использовал как салфетки), семью Джесс, которая почти ничего не знает о Сэме, и друзей Сэма по колледжу, которые годами слушали, как Сэм хвастается карьерой своего старшего брата, — все они собрались вместе в церкви. Он представляет, как они оборачиваются и смотрят, как распахивается дверь и вкатывается Дин. На этом он заканчивает представлять что-либо для своего же блага.       Беспокойство не покидает Дина до поздней ночи, и оно всё ещё гноится под его кожей, когда Кас появляется три дня спустя — и, к несчастью для Дина, у него такой взгляд, который говорит, что у него есть что-то на уме.       — Я был, — говорит Кас, — непростительно слаб.       — Хм? — отвечает Дин, красноречивый, как и всегда.       — Я хотел вовлечь тебя в происходящее вокруг, — говорит Кас. — Но, кажется, добился противоположного эффекта.       — Ты же не станешь выманивать меня отсюда хлебными крошками? — хмыкает Дин. — Я выходил из комнаты примерно три раза за прошедшую неделю. Вряд ли это тянет на статус отшельника.       — Это тебя не спасёт, Дин, — твёрдо говорит Кастиэль. — Снаружи прекрасный день.       — Снаружи?       — То есть за пределами здания.       — Этого не случится, — возражает Дин. Покинуть комнату — это одно, но покинуть здание? Чёрт, он выходил… Дин не может вспомнить, когда выходил в последний раз. Точно не в этом году.       — Ты постоянно делаешь то, на что, как ты когда-то утверждал, ты не способен.       — Например?       — Проводишь время с остальными, — говорит Кас. — Говоришь о том, о чём тебе было некомфортно говорить, ешь, когда твои руки плохи… ты прошёл немалый путь, Дин.       — Ты можешь прекратить? — раздражённо отвечает Дин. — Я не собака, которую ты дрессируешь, — он знает, что Кас не хотел быть грубым, но просто это звучит жалко. Он перечисляет всё это так, как будто это достижения, то, чем можно гордиться, когда это не что иное, как странные, бессмысленные особенности странной, бессмысленной жизни Дина.       — Я в курсе, — говорит Кас. — Но, Дин, есть столько всего, что ты ещё можешь делать. Там целый мир, и как бы ни было для меня заманчиво просто остаться здесь с тобой, мне это не кажется правильным.       Дин решает игнорировать скрытое значение этих слов, возвращаясь к горечи, как алкоголик к бутылке:       — Хочешь знать, что там снаружи? Ладно, я расскажу тебе. Во-первых, люди пялятся. Во-вторых, не проехать в дверные проёмы. В-третьих, люди пялятся. В-четвёртых…       — Ты сказал «люди пялятся» дважды.       — И я повторю это ещё много раз, если ты позволишь мне закончить список.       — Тогда я ставлю в нём точку сейчас, — говорит Кас. Он откидывается назад и смотрит на Дина, который скрещивает руки на груди.       — О нет, — отвечает Дин. — Сегодня ты не очаруешь меня своими голубыми глазками. Хочешь выйти и порезвиться среди цветов или что-то в этом роде? Вперёд, но без меня.       — Здесь есть сад?       — Да, но нет, — говорит Дин, понимая, к чему клонит Кас.       — Почему нет? Там тебя никто не увидит.       — Зачем? — Дин чертовски близок к тому, чтобы начать ныть.       — Витамин D?       — Для чего он вообще нужен?       — Не знаю, но уверен, что он важен.       Дин косится на Каса.       — Каков шанс, что ты откажешься от этой затеи?       — Думаю, ты и сам знаешь ответ.       — Ты хуже всех, ты в курсе? — жалуется Дин.       — У меня были некоторые подозрения, — соглашается Кас. — Тебе придётся показать мне путь.       — А если я заведу нас в какую-нибудь кладовку? — говорит Дин, проводя слегка дрожащей рукой по волосам. Он почти уверен, что выглядит дерьмово — он принял душ сегодня, но на нём то же самое, что и всегда, и, черт возьми, на нём только футболка, его руки не прикрыты…       — Я верю, что ты сдержишь слово, — отвечает Кас, когда Дин подкатывается к своему комоду и вытаскивает толстовку. Он натягивает её через голову, и на этот раз Кас никак это не комментирует. Дин предполагает, что он придерживается стратегии «одна проблема за раз». Кас открывает дверь и придерживает её, вопросительно смотря на Дина.       — Хорошо, — говорит Дин. — Идём.       Он ведёт Каса по коридору, затем поворачивает направо, подводя их к раздвижным стеклянным дверям. Дин нажимает на кнопку открывания двери и ждёт, настороженно оглядываясь по сторонам. Единственное, что могло бы ухудшить ситуацию, — это если бы рядом был кто-то, кто мог бы сделать из этого большое дело. Он мельком замечает проходящую мимо Лилит, но она не останавливается, чтобы завести разговор, и его это более чем устраивает.       Дин выкатывается на солнечный свет, почти ослепительно яркий. Кас следует за ним, дверь автоматически закрывается за их спинами, когда они направляются к углу сада. Это место окружено высоким забором, трава аккуратно подстрижена, видно, что за ней ухаживают с любовью, и хотя это не то чтобы экзотично, это определённо не неприятно. Обычно здесь больше народа, особенно в такую хорошую погоду, но сегодня персонал организовал какую-то большую поездку в городской парк, и многие постояльцы отправились на неё. Дин очень благодарен этому — это значит, что, по крайней мере, сейчас, у них с Касом есть возможность побыть здесь только вдвоём.       Кас где-то находит стул и подтаскивает его к Дину, который устраивается у забора.       — Итак, — спрашивает Дин, — как жизнь в стране Кастиэль? — он всё ещё думает, что это глупо, и продолжает ожидать, что кто-то покажется из-за забора и начнёт причитать или что-то такое, но солнце греет его лицо, а птицы щебечут на деревьях, и если все остальные будут просто держаться подальше, то, он думает, что, возможно, ему может это понравиться.       — Медленно, — говорит Кас. — Как и всегда. Работа… разрушает мою душу.       — Чувак, просто уволься, — отвечает Дин, откидывая голову назад и закрывая глаза. — Есть столько всего, чем ты мог бы заняться вместо этого.       — В идеальном мире да, — соглашается Кастиэль, — но мне нужны деньги. Я не особо заинтересован в работе переводчика, и большая часть того, что мне хочется делать, является либо волонтёрством, либо слишком плохо оплачивается, чтобы стать возможным вариантом карьеры.       — Мне казалось, ты говорил, что твои родители довольно богаты? — говорит Дин, пытаясь использовать то немногое, что он знает о семье Кастиэля.       — Да, мой отец. Он одолжил мне денег на покупку дома, но я бы предпочёл не просить его о большем.       — Как так?       — Мы почти не общаемся. Это было бы… Я бы предпочёл не делать этого.       — Имеет смысл, — кивает Дин, откладывая это в памяти с мысленной пометкой «Спросить ещё раз позже». Сейчас, когда они на улице, окружённые свежим воздухом и ярким солнечным светом, не время вникать в хитросплетения семейной ситуации Каса.       — Видимо, мне повезло, — говорит Дин. — Мне особо не на что тратить деньги. Конечно, нужно платить за пребывание здесь, но страховка покрывает большую часть расходов. Сэмми добавляет немного, и отец оставил мне наличные в своём завещании… пока хватает.       — Я зарабатываю достаточно, чтобы хватало на жизнь, — говорит Кас. — Но, увы, этого недостаточно, чтобы я мог позволить себе больше не зарабатывать так много.       — Да, я понимаю, — отвечает Дин. Чёрт, как же здесь жарко. — Паршиво увязнуть в чём-то, в чём ты не хочешь увязать.       — Совершенно верно.       Дин слегка закатывает рукава — недостаточно, чтобы были видны его шрамы, но достаточно, чтобы прохладный воздух коснулся его разгорячённой кожи.       — Когда ты снова увидишься с Сэмом? — спрашивает Кас.       — Эм, не раньше первого. Хотя он может позвонить до этого. Не знаю.       — Ты мог бы сам ему позвонить, — предлагает Кас.       — Наверное, — говорит Дин, и, чёрт возьми, это смешно. Он с трудом выпутывается из толстовки, складывая её на коленях. При солнечном свете его шрамы выглядят хуже, чем когда-либо, — сколько бы он ни поворачивал руки, он не может скрыть их полностью. Он вынужден просто надеяться, что никто не подойдёт поздороваться.       — Есть ещё кто-то, с кем ты обычно общаешься? — с любопытством спрашивает Кас.       — Например, кто?       — Члены семьи? Друзья? Партнёр?       Дин на самом деле фыркает от смеха, услышав это.       — Брось, Кас, думаю, я бы уже упомянул об этом.       — Никого?       — Неа. Сэм — единственная семья, что у меня осталась. Друзей у меня нет, и вряд ли кто-то захочет встречаться с этим, — говорит он, указывая на себя.       — Что ты имеешь в виду? — хмурится Кас.       — Эм, это называется багаж? И дело не столько в том, что у меня он есть, сколько в том, что я и есть он. Ты можешь представить себе, что кто-то захочет связаться со мной и разбираться со всем этим дерьмом? Я чертовски уверен, что не захотел бы.       — Я бы захотел, — говорит Кас, и Дин на секунду перестаёт дышать.       — Гипотетически, — продолжает Кас, пока Дин пытается не подавиться кислородом. — Меня бы не отпугнул, как ты говоришь, «багаж». Думаю, ты удивишься тому, как мало людей это отпугнуло бы.       — Может быть, — слабо говорит Дин. — Но у меня тут не то чтобы много возможностей ходить на свидания.       — Ещё одна причина выходить отсюда.       — Для протокола, Кас, — говорит Дин, немного придя в себя. — Что насчёт тебя? Есть девушка? Парень?       — Открыт и для того, и для другого. Сейчас никого нет, — отвечает Кас.       Дин кивает.       — То же самое. Типа, та же ситуация. Ну, ты понял.       Дин понятия не имеет, почему именно мужчины всегда заставляли его смущаться. Обычно ему нужно пять минут и два мартини, чтобы очаровать девушку, но с парнями? Горячие парни каким-то образом превращали его в мямлящего идиота — человека, неспособного просто закончить предложение, не говоря уж о том, чтобы использовать его для соблазнения. Серьёзно, это невероятно, что Кастиэль смог вытянуть из него больше двух слов.       — Эй, придурки, — звучит голос, Джо направляется к ним. Паника охватывает Дина, его желудок сжимается, как будто его окружают тиски. Успеет ли он снова надеть толстовку? Не покажется ли это ещё более странным? Чёрт, она увидит, она увидит, и она поймёт…       — Дыши, — шепчет Кастиэль сквозь зубы, улыбаясь и маша Джо.       — Что? — выдыхает Дин.       — Дыши, — повторяет Кастиэль, а потом Джо оказывается рядом с ними.       — Ты в порядке? — спрашивает она Дина, который крепче сжимает руки на колёсах своего кресла.       — В порядке, — говорит он, его голос напряжён. Чёрт, разве он не зарабатывал на жизнь, охотясь на опасных преступников? Дыши, придурок. Он тяжело сглатывает, а потом повторяет, — да, я в порядке. А ты?       — Скучаю, — пожимает плечами она.       — Ты не захотела ехать в парк с остальными?       — Неа, — говорит Джо. — Я никогда не была фанатом сидения и наблюдения за чем-то. Типа, ого, это дерево. Ладно. Могу ли я в него выстрелить? Нет? Тогда зачем я трачу на это своё время?       — Как будто ты умеешь стрелять, — усмехается Дин. Джо приподнимает бровь.       — Ты так говоришь, потому что я инвалид или потому что я девчонка?       — Или потому что ты весишь, ну, килограмм пятьдесят, — говорит он. Тревога всё ещё зудит под его кожей, прогрызая себе путь сквозь мышцы, но если Джо и заметила шрамы, то она ничего не говорит.       — Я имею в виду, сколько тебе лет? — продолжает Дин, непринуждённое поддразнивание помогает успокоиться. — Девятнадцать? Двадцать?       — Двадцать три, большое спасибо, — говорит она, сверкая глазами. — И я стреляю с четырёх лет. Ну, стреляла. В последнее время не особо. Ну, ты знаешь.       Конечно, Дин знает. Он знает, что Джо прописали новый противосудорожный препарат от боли в позвоночнике, и что она начала носить с собой блокнот, чтобы записывать всё, что может забыть. Он знает, что её диагноз был изменён с рецидивирующе-ремиттирующего рассеянного склероза на вторично-прогрессирующий; тот, при котором никогда не становится лучше. Он знает, что большинство двадцатитрехлетних девушек не попадают в дома инвалидов.       Но Джо очень ясно дала понять, что не хочет жалости, и это тот образ мысли, который полностью разделяет Дин. Они разговаривают ещё некоторое время, и постепенно напряжение начинает покидать его мышцы. К тому времени, как они с Касом возвращаются внутрь, он чувствует себя почти хорошо.       — Всё было не так плохо, как ты себе представлял? — спрашивает Кас, когда двери открываются перед ними. Джо осталась в саду, но Дин почувствовал необходимость вернуться в безопасность четырёх стен, знакомых ему от и до.       — Могло быть и хуже, — неохотно признаёт Дин, когда они останавливаются у гостевой книги, где Касу нужно отметиться. Кас смотрит на время и записывает его.       — Хочешь повторить на следующей неделе? — спрашивает Кас, откладывая ручку.       — Если ты хочешь, — отвечает Дин.       — Ловлю тебя на слове, — говорит Кас и слегка улыбается. — Хорошей недели, Дин.       — И тебе.       Кас кивает и уходит, а Дин смотрит ему вслед. Ему требуется несколько секунд, чтобы понять, что он всё ещё улыбается, и когда он понимает это, то хмурится, сердясь на себя, прежде чем повернуться, чтобы уйти. Однако что-то останавливает его, и по наитию он наклоняется и берёт гостевую книгу. Ему никогда раньше не приходило в голову полистать её, но сейчас вдруг стало любопытно.       Дин листает страницы, читая имена разных людей, которые приходили и уходили за последние несколько месяцев. Немного больно подмечать, как интервалы между «Сэм Винчестер» увеличиваются. «Сам виноват», — бормочет Дин себе под нос, продолжая переворачивать страницы.       Волонтёры должны отмечать время, когда приходят и уходят, — какая-то чушь, связанная с пожарной безопасностью, — но там есть ещё один столбец с надписью «причина визита». Некоторые из них конкретны — «посещение Ченнинг Нго» появляется каждые две недели, написанное мелким аккуратным почерком, и Сэм каждый раз пишет «посещение члена семьи», — но большинство их них просто нейтральное «волонтёр».       Дин пролистывает февраль и март и доходит до апреля, и именно тогда начинает появляться имя Кастиэля.       — Кастиэль Новак, — читает он вслух. Как, чёрт возьми, так вышло, что он не знал фамилию Каса до этого момента? «Всё плохо», — думает он, начиная считать записи «Кастиэль Новак — волонтёр». Он приходит уже три месяца, что немного удивляет — Дину кажется, что Кас приезжает гораздо дольше, но одновременно и то, что он появился только что. Он доходит до последней страницы и собирается положить книгу на место, когда что-то привлекает его внимание.       — Чтоб меня, — бормочет он, смотря на самую последнюю надпись.       Кастиэль Новак — понедельник, 9 июля, 14:45–17:05 — посещение Дина Винчестера.

***

      — Никто не смотрит на тебя.       — Разве я что-то сказал?       Кас одаривает Дина одним из своих фирменных взглядов «прекрати нести чушь». Дин дерзко смотрит в ответ.       — Они не подойдут к нам, — говорит Кас.       — А если подойдут?       — Я заставлю их уйти.       Дин усмехается.       — Ага, удачи тебе с тем, чтобы заставить Мэг что-нибудь сделать.       Сегодня тепло, хотя над ними сгущаются тучи, и Кас сумел победить в споре «выйти или не выйти». Сейчас около четырёх часов дня, и Мэг сидит на другой стороне сада с двумя другими постояльцами. То, что Дин здесь — без свитера или любой другой одежды с рукавами — это не что иное, как чудо.       — Я не смогу прийти на следующей неделе, — неожиданно говорит Кас. — Мне жаль.       — Чувак, ничего страшного, — говорит Дин. — Ты мне не принадлежишь. И тебе не нужно тратить своё свободное время, слоняясь здесь… Я имею в виду, что ты уже заработал себе достаточно очков кармы.       — Я совсем не ради этого здесь.       Дин собирается ответить, но что-то мокрое падает ему на нос. Он поднимает глаза только для того, чтобы ему в глаз попала ещё одна дождевая капля.       — И Бог услышал мои молитвы, — говорит он. Кас добродушно закатывает глаза и встаёт.       Они возвращаются в комнату Дина, и Дин старается не расстраиваться из-за того, что Кас кидает его на следующей неделе, потому что на самом деле это не то, что должно его беспокоить. У Каса есть жизнь, и он может тратить её на всё, что хочет, — если он нашёл что-то, что ему нравится делать больше, чем торчать здесь, то кто такой Дин, чтобы его винить? Кас больше не будет приходить каждую неделю, ну и что? Если его визиты станут случаться реже, а через какое-то время он вообще прекратит появляться, то ничего страшного. Совсем ничего.       Дин думает, что это очень плохо, раз уж он сам не может поверить в чушь, которую несёт.       К тому времени, как они возвращаются в комнату Дина, на улице уже идёт настоящий ливень. Он остаётся в инвалидном кресле, вместо того чтобы возиться с неудобными пересадками, и Кас пододвигает стул, чтобы сесть рядом с ним. Дин пытается придумать, что бы такое сказать, чтобы это не звучало совсем жалко.       — Так чем ты будешь занят на следующей неделе? — спрашивает он. — Горячее свидание?       Тупица.       — Совсем мимо, — говорит Кас. — Семья.       — Ох. Тогда, эм… удачи?       Кас улыбается, но это крошечная болезненная улыбка.       — Она мне не понадобится. Я просто встречаюсь со своим братом.       — С которым?       — Его зовут Иниас. Он на два года старше меня.       — Вы часто общаетесь?       — Увы, нет. Мы встречаемся только потому, что… — Кас внезапно замолкает, смотря на Дина так, словно не уверен, продолжать или нет.       — Что? — говорит Дин. Кас редко говорит о своей семье, и Дин солгал бы, если бы сказал, что не заинтригован.       — Это годовщина, — отвечает он, а затем добавляет, когда на лице Дина отражается то, что он понятия не имеет, о чём говорит Кас. — Смерти Анны. Прошёл целый год.       — Чёрт, — говорит Дин. — Мне жаль, чувак.       Кас слегка кивает, барабаня пальцами по ноге.       — Мы хотим навестить её могилу. Она похоронена в Колорадо, примерно в восьми часах езды отсюда, неподалёку от того места, где мы раньше жили.       — Родительский дом, да?       — Вообще-то, нет, я из Иллинойса. Анна поступила в колледж в Колорадо и осталась там после.       — И ты тоже туда ходил?       — Нет, я учился в Орегоне.       — Чёрт, — говорит Дин. — Это довольно далеко от дома, чувак. Ты не скучал по семье?       — С одиннадцати лет я учился в школе-интернате, — отвечает Кас. — Так что для меня это было не ново. Единственная причина, по которой я переехал в Колорадо, заключалась в том… ну, мне пришлось после того, что случилось.       — Кас? — говорит Дин. Кас кажется грустным, испуганным, как будто он попал в ловушку и не может найти выход. Он смотрит на Дина, и в этом взгляде есть что-то почти извиняющееся… тревога, чувство вины?       — Анна была инвалидом, Дин, — говорит он.       Дин сидит молча, пока Кас продолжает говорить:       — На неё напали, когда ей было тридцать. Ударили ножом… мы так и не поняли мотивов человека, который сделал это. Этот удар причинил необратимые повреждения её спинному мозгу, и она больше не смогла ходить. Она едва могла двигать руками. Ей была нужна сиделка, и я не хотел оставлять её в руках незнакомых людей, поэтому переехал, чтобы быть рядом. Я жил с ней, пока она не умерла три года спустя от пневмонии. Я думал, она просто сильно простудилась. Я не… я пропустил сигналы.       — Я уехал оттуда почти сразу же… мне было невыносимо находиться рядом с её вещами. Ткнул пальцем и выбрал Канзас. Я был… я не был в порядке, Дин. Я приехал в конце июля и не думаю, что выходил из дома больше чем на две минуты до ноября. В конце концов, горе начало утихать, и в декабре я нашёл работу. И я не знаю, как справляются остальные. Я не видел свою семью с похорон.       Кас всё ещё смотрит на Дина, отчаянно ища что-то в его глазах, но Дин не уверен, что именно и способен ли он вообще это дать. Чёрт, он не силён в такого рода вещах. Он едва может понять свои собственные эмоции, не говоря уже о чьих-то ещё. Он действительно не тот, к кому кто-то захочет обратиться за советом.       Тем не менее, слушать историю Каса — всё равно, что если бы кто-то сжал его сердце в тиски и медленно увеличивал хватку, потому что всё, о чём он может думать, это то, как стоял бы над парализованным телом Сэма, бросал бы землю на его гроб, и это причиняет Дину такую боль, какой он даже представить себе не мог. Он обнаруживает, что тянется вперёд, прежде чем успевает передумать, в попытке неловко схватить Каса за запястье, чтобы, как он надеется, успокаивающе похлопать; один из тех жестов для мужчин, которые не умеют подбирать слова.       Однако вместо этого его рука сжимается слишком рано, и он понимает, что обхватывает пальцами изгиб ладони Каса. Глаза Каса удивлённо опускаются на их руки, и, хотя первый инстинкт Дина — отшатнуться, как будто его ужалили, он заставляет себя оставить руку на месте; он почти уверен, что если отдёрнет руку, то только ухудшит ситуацию. Он наблюдает, как на губах Каса медленно появляется улыбка — маленькая и печальная, но она есть.       — Спасибо, — тихо говорит он, но этот странный взгляд никуда не исчезает, эта вина. Дин хочет спросить, но понятия не имеет, как сформулировать вопрос. Кроме того, внутри него есть нечто большее, чем сочувствие — что-то бурлящее, густое и чёрное, как смола, застывшее и тяжёлое.       — Так вот почему ты пришёл сюда, да? — говорит он, ненавидя себя, когда слова слетают с его губ. — Из-за неё?       «Это то, что ты видишь, когда смотришь на меня? — хочет сказать он, но сдерживается. — Я твой способ загладить вину перед сестрой, которая умерла, когда ты присматривал за ней? Я твоя благотворительность?»       Нечестно по отношению к Касу так думать, и Дин изо всех сил старается выжечь эту горечь из своего желудка, но она явно не хочет сдаваться без боя.       — Да, именно поэтому я стал волонтёром, — говорит Кас. — Видя, через что проходила Анна, насколько изолированной она себя чувствовала… Я хотел попытаться помочь людям, которые оказались в подобной ситуации.       — Да? — спрашивает Дин. Он не может поверить, что правда злится, слыша это, не может поверить, что у него действительно такие проблемы с головой, что он принимает всё на свой счёт. Он просто… он подумал, всего один раз, что кто-то смотрит на него и видит что-то ещё, кроме этого проклятого кресла. Что Кас приходил не для того, чтобы изгнать призрак своей сестры или попытаться унять чувство вины… что он был здесь, потому что хотел поговорить с Дином Винчестером, а не потому, что хотел посетить инвалида.       — Да, — говорит Кас. — Это то, что заставило меня прийти сюда в первый раз.       Это больше, чем Дин может вынести. Он пытается убрать руку, будучи не в силах продолжать притворяться, что всё в порядке, но Кас просто сжимает её крепче. Странная вина в его глазах сменилась спокойной решимостью, медленно разгорающимся огнем.       — Но не поэтому, — говорит он, — я вернулся.

***

      Позже тем же вечером Дин ужинает с остальными, не нуждаясь в том, чтобы его просили, а тем более принуждали. Он не уверен, почему, за исключением того, что осознание того, что он не увидит Каса какое-то время, заставило его почувствовать себя странно опустошённым. Он притворяется, что не замечает, как Бекки всё продолжает улыбаться ему, как гордый родитель, и старается не упоминать имя Кастиэля. Они уже ведут себя как придурки из-за всего этого, и Дин чертовски уверен, что никому не расскажет, что дал Касу свой номер телефона.       — Вот, — сказал он, протягивая свой мобильник Касу. — Контакт «я». Сохрани его в контактах телефона или как-нибудь ещё. Если всё полетит к чертям, и тебе понадобится поговорить… я здесь, ладно? Обычно я проверяю телефон примерно раз в месяц, и я не могу обещать, что от меня будет какая-то польза, но…       — Дин, — перебил его Кас. — Спасибо.       Дин просто заткнулся и подождал, пока Кас достанет свой телефон и сохранит номер. В старом телефоне он подписал свой номер как «Бэтмен», Сэма — «Сучка», а Джесс — «Хозяйка сучки». Его старый телефон был уничтожен во время аварии, и в новом, который купил ему Сэм, все записаны по именам и фамилиям — ни картинок, ни мелодий, ничего, кроме строк цифр. Ничего такого; просто он понял, что ему больше не хочется смеяться.       Кас протянул телефон обратно, на экране появился новый контакт.       — Мой номер, — объяснил Кас. — Для того же.       После того, как Кас ушёл, Дин снова достал свой телефон и сменил «Кастиэль Новак» на «Кас». Просто так.       Теперь Дин слушает гудки и гадает, возьмёт ли Сэм трубку. Он не уверен, что звонить — правильная идея, и начинает задаваться вопросом, хочет ли вообще, чтобы Сэм ответил, когда гудки прекращаются, линия щелкает, и Сэм отвечает.       — Алло? — говорит он. Дин слышит телевизор на заднем плане, понимает, что Джесс, вероятно, там, и всерьёз подумывает повесить трубку. Только знание того, что Сэм сразу же перезвонит, если он это сделает, заставляет его остаться на линии.       — Привет, — выдавливает из себя Дин. Молчание на другом конце длится немного дольше, чем обычно.       — Дин? — в конце концов говорит Сэм.       — Нет, королева Англии. Конечно, это я.       Сэм смеётся, и слышать его смех очень приятно.       — Всё в порядке?       — Нет, я не поджёг это место, если ты это имеешь в виду, — говорит Дин, проводя рукой по колесу своего кресла. — Не знаю, чувак. Просто решил спросить, как ты. Полагаю, что последние несколько недель ты провёл в размышлениях о том, какие розы будут в твоём букете?       — Разве вообще бывают разные виды роз?       — Конечно. Разные цвета, верно? Ты что, не читал «Алису в стране чудес»?       — Нет, вообще-то я закончил школу с уровнем чтения выше третьего класса.       — Прекращай сучиться и расскажи мне о свадьбе.       Разговор идёт на удивление легко. Неловкие паузы всё ещё есть, но случаются реже, и Сэм, похоже, не чувствует себя обязанным их заполнять — отчаяние, которое приходит, когда хватаешься за всё, что говорит Дин, как будто это может быть последней каплей дождя в период долгой, долгой засухи, исчезло. Это значительно облегчает жизнь им обоим.       — Так мы увидимся на следующей неделе? — говорит Сэм больше часа спустя.       — Как будто Бекки позволила бы тебе пропустить это, — отвечает Дин.       — Это та страшная дама, которая отпускает грязные шуточки каждый раз, когда я говорю «короче»?       — Нет, это Руби.       — Потрясающе, — сухо говорит Сэм. — Тогда до встречи, — Дин слышит, как он сглатывает, и когда Сэм снова говорит, он словно торопится озвучить свои слова. — Дин, я просто хотел сказать, как здорово…       — Сэм, — перебивает Дин. — Давай не будем?       Думай о том, как всё было раньше. Дин не хочет думать о причинах, по которым что-то должно отличаться; он боится, что они будут слишком убедительными.       — Конечно, — говорит Сэм. — Конечно, прости. Я просто… ты же знаешь, верно?       — Я знаю, — подтверждает Дин, и Сэм, кажется, счастлив слышать это. Они прощаются, и в кои-то веки Дин обнаруживает, что ложится спать с улыбкой на лице.

***

      Неделя… проходит. Дин дважды звонит Сэму и трижды выходит из комнаты, что, по его мнению, довольно неплохо. Он начинает понимать, что, когда он никого не видит, он на самом деле чувствует себя скорее хуже, чем лучше, и он действительно не знает, что делать с этой информацией. В пятницу утром его вызывают на приём к Бобби, и он почти рад этому отвлечению.       После того, как Бобби заканчивает тыкать и проверять, Дин снова натягивает на себя толстовку.       — Тебе не жарко? — спрашивает Бобби. Дин пожимает плечами.       — Немного.       — Тогда сними её, балбес.       Дин уже готов послать Бобби к чёрту, но в последнюю секунду останавливается.       — Раз ты так отчаянно хочешь раздеть меня, — ворчит он и комкает толстовку у себя на коленях. Он думает, что когда вернётся в свою комнату, то, вероятно, забросит ее в дальний угол шкафа и оставит там на некоторое время. Это ничего не значит, но, с другой стороны, вроде как и значит.       — Ну, как ты? — говорит Бобби, не обращая внимания на незначительную веху, свидетелем которой он только что стал. — Только честно.       — Я в порядке.       — Дин.       — Ладно, может не в порядке, — признаётся Дин. — Но я… ближе к этому, чем когда-либо. Мне кажется.       — Правда? — с интересом спрашивает Бобби. — Рад это слышать, парень. Чертовски рад. Я могу что-нибудь сделать, чтобы помочь тебе добраться до туда?       — Пересадка ног.       — Ха, ха, — сухо говорит Бобби, и Дин очаровательно улыбается ему. — А если серьёзно?       — Спасибо, но нет, спасибо.       — Ты не думал о том, чтобы вернуться к физиотерапии?       — Да уж, потому что в ней было столько смысла, — Дин бросил физиотерапию, как только стало очевидно, что ходить он никогда не сможет. У него были сотни споров с Сэмом и персоналом по этому поводу, но они не могут заставить его что-то делать; урок, который Сэм усвоил на собственном горьком опыте.       — Ты знаешь, как важна физиотерапия, — говорит Бобби. — Особенно для твоих рук. Ты мог бы извлечь из них гораздо больше пользы, чем сейчас.       — Я слышал от этого волосы растут на ладошках.       Лицо Бобби морщится, как будто он сдерживает смех.       — По крайней мере, скажи мне, что подумаешь об этом?       — Я не вернусь к тому врачу, — предупреждает Дин. Его последний физиотерапевт была той ещё вечно опекающей сукой, с которой он когда-либо имел неудовольствие столкнуться, и он не побоялся сказать ей это прямо в лицо.       — Забавно, что ты заговорил об этом, — говорит Бобби. — Пару недель назад я начал работать с новым парнем. Он хорош, и я чертовски уверен, что он не будет донимать тебя. Позволь мне сказать ему о тебе.       — Ладно, — стонет Дин. — Если это будет значить, что ты от меня отстанешь. Так, мы закончили?       Бобби неловко ёрзает, и Дин приподнимает бровь.       — Хочешь чем-то поделиться с группой?       — Ты не захочешь это слышать, — начинает Бобби.       — Это не то, что вселяет в меня уверенность, Бобби.       — Доктор Сингер, — поправляет Бобби, на секунду отвлекаясь. — Но заткнись и послушай минутку. Я знаю, что ты уже отказывался, но здесь есть чертовски хороший консультант, и я хочу познакомить тебя с ней. У тебя есть кто-то для рук, и это хорошо, но тебе нужен и кто-то для головы.       — Что не так с моей головой? — насмешливо спрашивает Дин, защищаясь.       — Думаю, что иногда она бывает довольно мрачным местом, — отвечает Бобби. — Было бы неплохо позволить кому-нибудь с фонариком и картой взглянуть на него.       Дин собирается что-то сказать, но понимает, что не знает, что ответить.       — Ну? — говорит Бобби.       — Я думаю, ладно? — инстинктивный, очевидный ответ: «Ты, чёрт возьми, издеваешься надо мной?» В конце концов, работа в ФБР была намного более напряжённой, чем сидеть весь день на заднице, и тогда Дин прекрасно справлялся; виски — чертовски эффективное лекарство для самолечения. Он даже не хочет думать о том, что сказал бы отец, если бы услышал, что его старший сын подумывает о том, чтобы «поговорить с кем-нибудь». Консультации — для жалких и грустных, терапия — для тех, кто совсем съехал с катушек, а все остальные просто улыбаются и продолжают жить.       Только вот это что-то не работает.       Если бы Дин мог пить, водить машину и трахаться, чтобы заглушить чувства, это не было бы проблемой, но сидение в комнате в одиночестве двадцать четыре часа в сутки определённым образом заставляет вас взглянуть фактам в лицо. Кас хороший слушатель — Сэм тоже, — но они могут сделать не так уж много, и только столько, сколько Дин готов позволить им попробовать. Он не может не чувствовать, что и так достаточно обременяет Каса, и есть целая куча дерьма, которое он отказывается обсуждать с Сэмом. Он считает, что ему самое время научиться некоторым лучшим стратегиям преодоления трудностей, хотя бы ради них.       — Я скажу ей о тебе, — говорит Бобби, но это звучит осторожно, вопросительно, словно он даёт Дину шанс отказаться.       — Ты правда думаешь, что я могу что-то изменить? — выпаливает Дин, и, чёрт возьми, из всего, что он мог сказать, почему он выбрал это? Бобби, однако, не смеётся; он смотрит на него отчаянным взглядом, который просто кричит: «Серьёзно?»       — Дин, — говорит Бобби, — то, что ты задаёшь этот вопрос, говорит о том, что ты уже меняешь.

***

      Когда наступает понедельник, Дин старается занять себя чем-то. Он провёл полтора года, сходя с ума от скуки, но только в последнее время это действительно начинает его беспокоить. Вместо того чтобы погрузить его в апатию, скука дёргается у него под кожей, как зуд, который он не может почесать, побуждая его встать с постели и сделать что-нибудь. Проблема в том, что он не так уж много может сделать.       Эш сегодня работает и проводит несколько часов в комнате Дина, разговаривая с ним о машинах и классическом роке. Как бы это ни было жалко, Дин ловит себя на том, что каждые несколько часов поглядывает на свой телефон, но ничего. «Хорошо», — думает он, когда наступает вечер, а от Каса всё ещё нет вестей. Это значит, что всё идет хорошо. Хотя было бы неплохо, если бы Кас просто сообщил ему о том, что всё хорошо.       В среду идёт дождь — сильный, свирепый ливень, подкреплённый басовой партией тяжёлых раскатов грома. Дин открывает окно, чтобы посмотреть, хотя отстойность его тела в регулировании температуры заставляет его накинуть одеяло. Он высовывает руки из окна, позволяя воде барабанить по коже, наслаждаясь импульсами, которые проходят через него каждый раз, когда небо вспыхивает белым, или воздух наполняется шумом. Ураганы заставляют Дина чувствовать себя живым.       Когда его телефон пиликает, сначала он думает, что ему померещилось. Он решает проигнорировать это и держится целых пять минут, прежде чем любопытство берёт верх, и он закрывает окно. Дин подкатывается к столу, где он оставил свой мобильный, и видит «Одно новое сообщение», вероятно, впервые за… эээ, никогда.       Кас — 19:01:       Могу я зайти, чтобы повидаться с тобой?       Дин приподнимает бровь, смотря на телефон. Снаружи дует штормовой ветер, а солнце село рано, погрузив мир во тьму. Неужели Кас серьёзно имеет в виду сейчас?       Если 10 — это «почти нормально», а 1 — «пожалуйста, просто, блядь, ампутируйте их», руки Дина сегодня, вероятно… на 4? Может быть, 5? Он концентрируется и, благодаря про себя чудесное творение — автозамену, умудряется отправить ответ.       Дин — 19:07:       Сейчас?       Дин ждёт нового сообщения, барабаня пальцами по креслу.       Кас — 19:08:       Если ты не против       — Конечно, я не против, тупица, — говорит Дин телефону. Как будто он смог бы отказать в этом Касу через два дня после годовщины смерти его сестры. Хотя бы это он должен Кастиэлю.       Кроме того, Дин скучает по этому дураку.       Он пытается вложить как можно больше в сообщение, но думает, что 5, возможно, было чересчур щедро. На самом деле, всё, вероятно, ближе к 3. Он пытается тыкать в кнопки вытянутым пальцем, но его пальцы продолжают сжиматься или соскальзывать, поэтому он нажимает не на те клавиши. В третий раз, когда ему приходится удалять слово «Анна», он едва удерживается от того, чтобы швырнуть телефон в стену, и решает, что ему, вероятно, нужно поумерить свои ожидания.       Дин — 19:14:       Конечно       Это звучит не очень приветливо, но, как уверен Дин, достаточно ясно. Несмотря на то, что в доме есть «предпочтительные» часы посещений, их главная философия заключается в том, что посетителям рады в любое время, если они не мешают другим постояльцам. Хотя, наверное, ему следует кому-то об этом сообщить. Дин выезжает в коридор и сталкивается лицом к лицу с Руби. Не идеально, но сойдёт.       — Кое-кто зайдёт, — говорит он, прежде чем она успевает открыть рот. — Это нормально, верно?       — К тебе кто-то зайдёт? — спрашивает Руби, явно разрываясь между удивлением и недоверием.       — Тебе нужно, чтобы я повторил это ещё раз помедленнее?       — Ты когда-нибудь думал о том, чтобы стать комиком? — говорит она. — Но да, конечно, это нормально. Сэм, полагаю?       — Вообще-то, Кастиэль, — отвечает Дин нарочито равнодушным тоном, чтобы не дать ей повода раздуть из этого что-то.       — Ха, — говорит Руби после слишком долгого молчания. — Что ж, повеселитесь.       Это не такая уж и большая победа, но Дин готов её принять.       Дин возвращается в свою комнату и ждёт, снова отвлекаясь на шторм. Большинству людей и в голову бы не пришло выходить из дома в такую погоду — что, чёрт возьми, устраивает Кас?       Двадцать минут спустя Дин слышит знакомый стук в дверь.       — Входи, — кричит он, и, чёрт, Кас бывало выглядел и лучше. Под его глазами залегли тёмные круги, а волосы липнут к лицу, хотя его одежда не выглядит мокрой, что Дин объясняет плотным коричневым плащом, свёрнутым в его руках. Он улыбается, когда видит Дина, но улыбка крошечная и очень, очень усталая.       — Брось свой плащ куда-нибудь, — предлагает Дин, а затем, кивнув на стул, приказывает, — садись.       Кас оставляет свой плащ у двери и без комментариев повинуется, опускаясь напротив Дина.       — Здравствуй, — в конце концов произносит Кас. Его голос ещё более хриплый, чем обычно, как будто он не спал уже пару лет.       — Так плохо? — спрашивает Дин, сочувственно морщась. Кас задумывается.       — Хуже, — говорит он, но, похоже, не спешит вдаваться в подробности. Он смотрит вниз на свои руки, водя ногтем взад и вперёд по ткани брюк. Дин чувствует, что должен что-то спросить, но понятия не имеет, что.       — Прости, — внезапно говорит Кас. — Было эгоистично приходить сюда.       — Что? Нет! Я же сказал тебе, что я здесь, если тебе нужно поговорить об этом дерьме, и я имел это в виду.       — Но мне не нужно говорить об этом, — говорит Кас. — Я абсолютно этого не хочу. Я просто… Я вернулся сегодня днём и… — он замолкает и переводит дыхание. — Все эти призраки преследуют меня. Я не хотел оставаться с ними наедине.       — Я понимаю, — кивает Дин. — Тебе всегда здесь рады, Кас. Ты же знаешь.       Удивление в глазах Каса, когда он поднимает взгляд, заставляет Дина понять, что, чёрт возьми, нет, на самом деле он не знал. Что ж, что-то новенькое для них обоих.       — Было бы ужасно попросить тебя отвлечь меня? — спрашивает Кас, и мысленные образы, возникающие в голове Дина, на самом деле не подходят для семейного просмотра.       — Как, например?       — Поговори со мной. Расскажи мне, чем ты занимался. Как у тебя дела.       — Ты правда хочешь послушать, как я жалуюсь на свою жизнь?       — Да, мне нравится с тобой разговаривать.       — Заблудший, ты, человек, — говорит Дин, но он никогда не видел Каса таким пустым, таким разбитым и понимает, что ему это совсем не нравится. — Я не знаю, всё было… обычно? Звонил Сэму пару раз.       — Серьёзно?       — Да, мы говорили о свадьбе. Он позволил Джесс взять на себя большую часть подготовки. Она из тех людей, кто получает всё, что хочет, если ты понимаешь, о чём я. И она супер организованная и точно со всем справится.       — Они уже назначали дату?       — Они думают о конце лета, не будут ждать год. Хотя сложно сказать, что сейчас июль, — говорит Дин, кивая в сторону окна.       — Похоже, становится всё хуже, — соглашается Кас. Почти по сигналу молния раскалывает небо. Несколько секунд спустя комнату сотрясает раскат грома, и Кас слегка подпрыгивает.       — Ты боишься грома?       — Я к нему безразличен, — пожимает плечами Кас. — А ты?       — Люблю, — говорит Дин. — Всегда любил, но в эти дни ещё сильнее.       — Как с музыкой?       — Что? — спрашивает Дин.       — Громкость.       Только тогда Дин вспоминает разговор о наушниках, который у него был с Касом. Боже, почему Кас помнит всё это? Это обезоруживает. Дин не привык, чтобы люди относились к нему так, как будто он действительно здесь, а тем более так, как будто он имеет значение.       — Да, — говорит он. — Да, то же самое.       Кас молча кивает, и Дин думает, что бы ещё сказать. Он проводит так много времени, запертый в своей голове, что пытаться помочь кому-то с его — тяжёлая работа. Есть только одна вещь, о которой он может думать, которая может сработать, и это не совсем солнышко и радуга, но это всё, что у него есть.       — Я виделся с Бобби, — говорит он.       — С кем?       — С доктором Сингером. Он, эм, доктор.       — Всё в порядке? — мгновенно спрашивает Кас, и по позвоночнику Дина пробегает волна какого-то виноватого удовольствия от беспокойства в его голосе.       — Обычная проверка. Они — та ещё заноза в моей заднице, обычно просто пустая трата времени.       — Но не всегда?       Проходит приличный промежуток времени, прежде чем Дин заговаривает снова.       — Он думает, что я должен вернуться к физиотерапии. И что мне стоит с кем-нибудь поговорить — например, с консультантом или что-то в этом роде. И он был на удивление убедителен.       — Ох? — говорит Кас. Дин клянётся, что если слова «и как ты чувствовал себя из-за этого?» слетят с губ Каса, он не будет нести ответственности за свои действия. — И что ты сказал?       — Сказал, что попробую и то, и другое, — отвечает Дин, и лицо Каса озаряется, как самая яркая витрина магазина на Рождество, его губы изгибаются в мягкой улыбке. — Моё безумие действительно делает твой день лучше, да? — усмехается Дин.       — Редко можно услышать, что ты заботишься о себе, — объясняет Кас, всё ещё улыбаясь.       — А как насчёт тебя? — спрашивает Дин, кивая на Каса. — С тобой всё будет в порядке?       — Да, — говорит Кас. — Мне нужно было немного передохнуть, вот и всё. И от своей семьи, и от самого себя.       — Слишком много времени на мысли?       — Что-то в этом роде, — отвечает Кас, внезапно замкнувшись. — Когда ты встречаешься с консультантом?       Чертовски очевидная попытка сменить тему, но Дин готов позволить ему.       — Думаю, на следующей неделе, — говорит Дин, морщась. — Бобби ещё предложил лекарства для, эм, психов, но я отказался. Кроме этого, он сказал просто… продолжать делать то, что я делаю. Шаг за шагом и всё такое. Что, кстати, я счел оскорбительным, — добавляет Дин, кивая на свои ноги. Лицо Каса расплывается в улыбке, когда он пытается не рассмеяться.       — Звучит так, словно у тебя есть план, — говорит Кас. — Если ты позволишь мне, то я хотел бы помочь.       — Тебе, наверное, придётся, — говорит Дин, — учитывая, что в любом случае это все твоя вина. Я бы никогда даже не отошёл от телевизора, если бы ты не совал свой нос повсюду и не беспокоил меня.       — Возможно, мне стоит беспокоить тебя почаще.       — Когда угодно, — пожимает плечами Дин. — У меня не так уж много хобби.       — Тогда я вернусь завтра после работы. Если дождь прекратится, мы можем посидеть на улице, и ты сможешь ругать меня за то, что я не понимаю твоих отсылок к поп-культуре.       — Только если ты будешь оскорблять меня на китайском.       Кас говорит что-то, и Дин искренне надеется, что это: «выкуси».

***

      Сначала Дин встречается с физиотерапевтом, — мужчина огромен, как чёртов медведь, — который однажды рано утром появляется в его комнате.       — Ты собираешься вставать, или мне придётся вытаскивать тебя? — видимо, так парень решает представиться.       — Звучит не очень поддерживающе, — жалуется Дин в подушку.       — Напротив, я очень хорошо поддерживаю. Но только не людей, валяющихся в постели. Если тебе нужно что-то такое, то придётся нанять кого-то намного симпатичнее меня.       — Дразни-дразни, — жалуется Дин, но всё равно подтягивается, поворачиваясь так, чтобы прислониться спиной к стене. На нём только футболка и боксеры, поэтому он следит за тем, чтобы одеяло оставалось натянутым до бёдер. — Ладно, я встал. Ты новый физиотерапевт?       — Меня зовут Бенни, — говорит терапевт. — Насколько я понимаю, мы будем работать в основном с твоими руками. Это верно?       — Если только у тебя нет волшебного лекарства для ног.       — Если я найду волшебное лекарство, брат, ты будешь первым, кто об этом узнает, — говорит Бенни, придвигая стул. — Почему бы нам не обсудить варианты?       Бенни кажется хорошим парнем — у него есть жена и ребенок, и, несмотря на то, что он ведёт себя как супер брутальный крутой парень, он явно без ума от своей семьи. К тому времени, как Бенни уходит, Дин начинает думать, что ему действительно может понравиться работать с этим парнем.       Его психотерапевт (термин, о котором Дин старается не думать слишком много) появляется несколько дней спустя. К счастью, на этот раз Дин одет — сейчас середина дня, через пару часов должен прийти Кас.       — Меня зовут Тесса, — говорит она, садясь напротив его кресла. Она одета в чёрное с головы до ног, что кажется немного неподходящим для психотерапевта, но её улыбка достаточно яркая, чтобы компенсировать это. — Рада с тобой познакомиться. Я правда надеюсь, что это может стать началом чего-то очень хорошего для нас обоих.       — Как-то непрофессионально встречаться с пациентами.       Тесса смеётся.       — Ладно, терапия может быть интимной, но не так. Я здесь просто для того, чтобы поговорить.       — О чём?       — О чём хочешь, — пожимает плечами она. — Обо всём, что может быть полезным.       — Откуда мне знать? — жалуется он. — Ты психотерапевт, а не я.       — Ты пациент, а не я, — бросает вызов она, повышая уважение Дина к ней на ещё одну ступеньку.       — Ты здесь не работаешь, да? — спрашивает он, и она качает головой.       — Нет, у меня своя практика. Я познакомилась с доктором Сингером через общего друга. Он провёл расследование и решил, что я достаточна хороша для его пациентов, поэтому каждые пару месяцев он выдаёт мне направление сюда.       — Как тут не почувствовать себя особенным?       — Он явно очень хорошо к тебе относится, — говорит Тесса. — Он сам так сказал.       — Он правда так сказал?       Тесса колеблется.       — Скорее… подразумевал.       — Да, это больше похоже на правду, — усмехается Дин. В тот день, когда Бобби сделает простой, незамысловатый комплимент, Дин, чёрт возьми, станцует чечётку.       На самом деле они не говорят ни о чём особо подробно — по её просьбе Дин описывает, чем он занимается большую часть времени, затем немного рассказывает об аварии и своём состоянии. Он очень краток в своём объяснении весёлого рефрена «история суицидального поведения — одна попытка, требующая краткосрочной госпитализации», записанного в его личном деле. Он видит, что её это интересует, но когда она пытается надавить, и он замолкает, то она мгновенно отступает. Тесса говорит, что вернётся в то же время на следующей неделе, и хотя Дин остаётся с чувством лёгкой неловкости, — как будто кто-то вскрыл его и попытался составить карту, просунув пальцы в череп, чтобы добраться до приза, и не совсем вернул всё на места, — определённо могло быть намного хуже.       Июль подходит к концу, и его место занимает август. Когда Сэм приходит первого, Дин уже ждёт его в коридоре.       — Мы идём на улицу, — говорит он в качестве приветствия, — потому что Кас надерёт мне зад, если мы этого не сделаем.       Замешательство на лице Сэма прекрасно, но он всё равно следует за Дином.       О Кастиэле можно говорить что угодно, но как только он зацикливается на чём-то, то идёт до конца. Кас принял свою миссию близко к сердцу, и с ним и Бенни, похоже, дни, когда люди терпели чушь Дина, прошли. Может показаться, что это плохо, но, вероятно, на самом деле очень даже хорошо. Как только они устраиваются снаружи — и Дин должен признать, что ему начинает нравиться ощущение солнца на лице, — Сэм сразу же начинает расспросы.       — Кас — этот тот волонтёр, да?       — Ага, — осторожно говорит Дин.       — Почему он так заинтересован в том, чтобы вытащить тебя на улицу?       — Он пытается вернуть меня в общество.       — И как у него успехи? — спрашивает Сэм, поднимая бровь.       — Наверное, он стал пить больше, чем раньше.       Сэм смеётся.       — Серьёзно, зачем ему это?       Дин замирает. Он не собирается обсуждать свой личный вид сумасшествия с ребёнком, который всё ещё смотрит на разбитую, мерцающую лампочку души Дина и видит солнце.       — А тебе-то какое дело?       — Он тебе нравится?       — Конечно, он мой друг.       — Нет… он тебе нравится?       — Серьёзно? — говорит Дин, стараясь не показать своего облегчения от того, какое направление мысли выбрал Сэм. — В самом деле? Ты так пытаешься побаловать своего внутреннего подростка, Сэмми? Хочешь покрасить мне ногти на ногах и пожаловаться на то, что спортивный лифчик тебе натирает?       — Просто говорю, — отвечает Сэм, поднимая руки вверх, но у него на лице эта дерьмовая ухмылка, говорящая: «О, да ты запал на него». Дин хмурится, но это только заставляет Сэма улыбаться ещё сильнее.

***

      Они с Касом чуть ли не каждый его визит проводят в саду, и теперь Кас приходит почти три-четыре раза в неделю. К концу второй недели Дин почти перестаёт замечать других людей, приходящих в сад или уходящих обратно внутрь. Он предполагает, что это можно считать прогрессом. Где-то в первую неделю августа Кас придумывает кое-что новое.       — Неа, — говорит Дин, как только слышит это.       — Сейчас воскресенье, — настаивает Кас. — В городе мало народу.       Дин не отвечает.       — Что тебя останавливает? — спрашивает Кас.       — Ничего меня не останавливает…       — Хорошо, — мягко перебивает Кас. — Тогда вперёд.       Дин свирепо смотрит на него, Кас спокойно встречает его взгляд.       — На сколько ты хочешь пойти? — осторожно спрашивает Дин.       — Десять минут? — предлагает Кас. — Пятнадцать?       — Я теряю счёт тому, сколько раз говорил тебе это, — говорит Дин, поворачиваясь к двери. — Хобби. Найди себе парочку.       Кас следует за ним, останавливаясь у двери офиса.       — У меня есть хобби, — рассеянно отвечает он, всматриваясь в стекло.       — Явно недостаточно, — отвечает Дин, когда Памела открывает дверь.       — Он согласился? — с недоверием спрашивает она.       — Тоже тебя люблю, — бормочет Дин.       — Мы вернёмся меньше чем через двадцать минут, — обещает Кас.       — Будьте осторожны, — предупреждает Пэм. — У вас же есть мой номер, да?       — Ты серьёзно? — возмущается Дин. — Это чёртова прогулка, а не подъём на чёртов Ородруин.       — Просто делаю свою работу, — пожимает плечами Пэм.       — Я понимаю, — говорит Кас. — У меня есть твой номер, да, а мой указан в волонтёрской анкете.       — Отлично, — говорит Пэм. — Позаботься о нём, ладно? Он, конечно, тот ещё ворчун, но нам будет его не хватать, если ты где-нибудь его потеряешь.       — Он как кот с ужасным характером, которого все почему-то любят, — встревает Руби со своего места, где она занимается бумажной работой.       — Я прямо здесь, знаете ли, — раздражённо говорит Дин.       — Ты что-то слышала, Руби?       — Ведёте себя как дети, — бормочет Дин. — Забота обо мне в руках детей.       Он смотрит на Каса, который выглядит совершенно сбитым с толку таким поворотом событий. Дин редко видит Каса стоящим, и то, как Дину приходится запрокидывать голову, чтобы попытаться поймать взгляд Каса, только усиливает тяжесть в животе. Вместо этого он толкает Каса в бедро рукой и разводит руки в жесте «почему мы всё ещё здесь?», когда Кас опускает на него взгляд.       — Мы скоро вернёмся, — говорит Кас персоналу, а затем нажимает кнопку, и двери открываются. Дин наблюдает за ними, его глаза на секунду теряют фокус, когда механическое жужжание наполняет его уши. На улице солнечно, звуки машин вдалеке и птиц ближе, и когда Кас делает шаг вперёд, Дину требуется мгновение, чтобы последовать за ним. Он останавливается, как только они достигают конца подъездной дорожки, поворачивает голову и оглядывается назад. Название дома написано на табличке над дверью — табличке, которую Дин не видел уже восемнадцать месяцев.       — Дин?       — Секунду, — говорит Дин. Его руки дрожат. Его руки болят. Они ощущаются так, как будто кто-то схватил их и сжимает, впивается в плоть, стремясь размельчить её, и он совсем не уверен, что ему следует продолжать всё это. В конце концов, если у него всё плохо с руками, значит и со здоровьем тоже, а выходить на улицу, когда у тебя плохо со здоровьем, не очень хорошая идея, верно? Кас поймёт.       — Я не понимаю, почему ты настаиваешь на том, что у меня нет хобби, — говорит Кас, прежде чем Дин успевает озвучить ему свои мысли.       — Потому что ты проводишь своё свободное время, общаясь с калекой?       — Не называй себя так, — говорит Кас незамедлительно и резко, как палец на спусковом крючке мертвеца. Неужели Анну называли калекой? Дин не знает… и решает, что лучше не спрашивать. Вместо этого он пожимает плечами и пытается игнорировать тяжесть взгляда Каса на своём лице.       — Знаешь ли, языки нельзя считать хобби, — говорит Дин, а затем, когда Кас начинает идти, он обнаруживает, что его руки тянутся вперёд, не позволяя ему отстать.       — Почему нет?       — Это учёба.       — Изучение.       — То же самое.       — Изучение чего-то может быть очень приятным.       Дин заливается смехом.       — Тебе определённо нужно познакомиться с Сэмом. Держу пари, ты был из тех детей, которые приносили яблоки учителю.       — Зачем мне приносить фрукты учителю?       — Я… на самом деле понятия не имею. Но хобби должно быть весёлым. Изучение списков глаголов или чего-то в этом роде не может быть весёлым.       — Чем ты занимаешься ради веселья?       — Это вопрос с подвохом?       — Нет. Мне искренне любопытно, — немного неловко, что Дину приходится так сильно задумываться об этом. Ему никогда не нравилось заполнять раздел анкет «Хобби», потому что, кроме «сидеть с ребёнком» и «стрельба», он не мог ничего придумать. «Жду, когда отец вернётся домой» не очень хорошо смотрится в резюме.       — Наверное, смотреть телевизор, — говорит Дин.       — И это… весело? — Кас звучит так, как будто Дин пытается говорить по-французски.       — Успокойся, Спок, — отвечает Дин. — Не то чтобы я могу пойти поиграть в теннис.       — Ты делал это до аварии?       Теперь они уже почти на полпути вниз по дороге. Дом находится всего в пяти минутах ходьбы от местного городка, небольшого, но с достаточным количеством людей, чтобы точно быть замеченным. Но здесь, на дороге нет машин, и никто не услышит скрип колёс кресла или звук шагов Каса. Дин не сводит глаз с тротуара перед собой, его мысли сосредоточены на разговоре.       — Бегать по корту за мячом? Я не лабрадор, Кас. Единственные физические упражнения, которыми я занимался, были только для работы.       — В ФБР?       — Честно говоря, бумажной работы там было больше, чем драк, — признаётся Дин. — Ну, до тех пор, пока я не начал работать с отцом.       Дин никогда по-настоящему не рассказывал Касу о своей работе в деталях, но он считает, что это так же хорошо отвлекает, как и всё остальное. Кас, похоже, не против послушать.       — Я не знал, что твой отец был агентом ФБР, — говорит он.       — Почти всю его жизнь. Однако только после смерти мамы он по-настоящему погрузился во всё это. Он всегда говорил, что если бы они просто поймали парня, который устроил поджог раньше… Ну, ты знаешь, — говорит он. Кас знает, что Дин сирота; нет необходимости останавливаться на этом. — Он, чёрт возьми, был лучшим агентом.       — Значит, ты пошёл по его стопам?       — Чёрт возьми, да, — говорит Дин. — Когда мы с Сэмом были ещё детьми, он следил за тем, чтобы мы знали, что он делает. Он брал нас с собой на слежку, или рассказывал нам что-нибудь о подозреваемых, или забирал нас из школы на несколько недель, если работал над каким-нибудь крупным делом вдали от дома. Не совсем стандартно, я знаю, но ему нравилось всё контролировать.       — Не могу представить, чтобы ФБР одобряло это.       — Чёрт, нет. К счастью для нас, они так и не узнали и половины. Он хорошо умел заметать следы, делая вид, что всё было сделано по правилам, — я даже не знаю, как он устроил всё так, чтобы в итоге мы работали вместе. Понимаешь, он хотел работать с Сэмми, но тот предпочёл более ортодоксальный вид права. После того, как Сэм сообщил ему, что не собирается заниматься «семейным делом», отец нашёл меня, и мы стали напарниками. Говорю тебе, мы вляпались в такое безумное дерьмо.       — Продолжай, — говорит Кас, когда Дин не вдаётся в подробности. Разговоры о вещах, которые, как он знает, он не сможет испытать снова, пронзают сердце Дина ледяными шипами, и когда он думает об историях, которые он когда-то рассказывал на вечеринках, они больше похожи на строки из надгробной речи.       — Авария не была несчастным случаем, — говорит он, потому что, по крайней мере, это не принесло ничего, кроме боли; нет никаких следов лучших дней, чтобы насмехаться над ним, никаких цветов, превратившихся в гниль. Горе чисто. — Мы выслеживали подозреваемого, которого не должны были выслеживать, супер плохого парня. Отец был готов отправиться в эту большую засаду в одиночку — «предоставь это мне, Дин-о. Я могу с этим справиться». И ты знаешь, что меня это не могло устроить, но потом он не вернулся. Он не отвечал на звонки, а я, должно быть, звонил раз двадцать. В день.       — Поэтому я пошёл к Сэмми, — говорит Дин. Они дошли до конца дороги и направляются к низкому углублению в бордюре, где Дин может проехать. Дорога ровная, с тёмным асфальтом, и Дин изучает его так, словно на нём нацарапан секрет жизни. Здесь есть люди, пара, идущая рука об руку, и несколько детей на велосипедах. — ФБР не знало, чем мы занимались, и мне больше не у кого было попросить помощи. Так что я взял Сэма, и мы отправились на поиски отца, и мы всё испортили. Парень понял, что происходит, испугался и сбежал. Отец был в ярости — хотел знать, кем, чёрт возьми, я себя возомнил, почему я предложил такую глупость, почему я подверг Сэма опасности. Мы всё ещё ссорились в машине на обратном пути. Я даже не видел, что этот парень ехал на нас. Он вёл чёртов грузовик, а я даже не увидел, как он приближался.       — Подозреваемый, которого выслеживал твой отец?       — Тот, кому я позволил уйти, да, — натянуто говорит Дин. Дети смотрят на него.       — Что с ним случилось?       — Погиб в аварии. Не могу сказать, что меня это особо волновало.       Один из детей указывает на Дина — бормочет что-то своему другу, который разражается смехом. Руки Дина белеют на колёсах кресла, и он обнаруживает, что не может заставить себя отпустить, чтобы продолжить движение. Кас понимает это почти мгновенно, и вместо того, чтобы пройти мимо Дина, ждёт рядом с ним.       — Можешь не торопиться, — говорит он, в то время как Дин пытается заставить куски мяса на запястьях двигаться, что-то делать. Несмотря на боль в его руках, сегодня они работали до сих пор, так почему же они не работают сейчас? Ребёнку, должно быть, меньше десяти — восемь, может, девять, — и дети делают глупости, говорят глупости, подлые вещи, это ничего не значит…       — Я не могу, — говорит он, задыхающиеся, сломленные слова. Всего слишком много, мир слишком велик, когда он простирается вокруг него, негде спрятаться, и он больше не может бежать. Он точно рассекречен, разоблачён, и его дыхание становится всё быстрее и быстрее, пока не перехватывает горло, достаточно резко, чтобы вызвать кашель, а затем ещё и ещё, и он не может остановиться, и он не может дышать, и…       Внезапно в нескольких дюймах от него появляются глаза, широкие и голубые, пристально смотрящие ему в лицо. Затем тёплая тяжесть руки ложится ему на затылок, другая — на спину, и Кас тянет. Он тянет Дина вперёд, пока его голова не упирается в плечо Каса, его лоб прижат к материалу рубашки Каса, но нижняя челюсть свободна.       — Выдохни, — говорит Кас, его дыхание касается волос Дина.       — Какого хрена ты… — пытается вырваться из Дина, но это просто сменяется ещё более сильным кашлем.       — Наклониться вперёд и выдохнуть — лучший способ справиться с этим, что, как я уверен, ты знаешь.       — Люди будут… — снова кашель.       — Мне всё равно, что думают люди или что они говорят. Я забочусь о тебе, нелепом, приводящем меня в бешенство мужчине. А теперь, пожалуйста, выдохни, пока ты не задохнулся, чтобы мне не пришлось объяснять Памеле, почему я позволил тебе умереть.       Дин тяжело выдыхает, кашель подступает к горлу и прерывает выдох. Он пробует снова и снова, кашляя и кашляя, пока глотку воздуха не удаётся вырваться без перерыва. Слизь пузырится у него во рту, вязкое, отвратительное месиво, которое он заставляет себя проглотить. Медленное, контролируемое дыхание помогает успокоить отчаянное биение его сердца, вернуть его тело к чему-то вроде нормальности, и к тому времени, когда Дин понимает, что Кас нежно потирает большим пальцем его затылок, ему достаточно стыдно, чтобы съежиться от этого.       Кас мгновенно отпускает его, отстраняясь, но оставаясь на корточках.       — Ты в порядке?       Стыд сгущается в венах Дина, ненависть к себе такая знакомая и тяжёлая, как изношенное шерстяное одеяло.       — Просто отвези меня домой, — устало говорит он.       Кас кивает и выпрямляется.       — Мы можем вернуться.       Они разворачиваются и отправляются обратно тем же путем, каким пришли. Время для разговоров явно подошло к концу, но Кас, похоже, этого не понимает.       — Чем ещё тебе нравилось заниматься до аварии?       Это всё равно, что получить сильный удар в грудь.       — Ты серьёзно хочешь это делать?       — Делать что?       — Говорить о жизни до кресла, как будто вот этого сейчас просто не случилось? — Дин даже не знает, что это было. Приступ кашля? Приступ паники? В любом случае, идея лечь и больше не вставать внезапно кажется очень, очень привлекательной. Он жаждет тёмных комнат, тихого и бесшумного воздуха, штор, которые скрывают обожжённых и сломленных существ от внешнего мира.       — Я хочу узнать, чем тебе раньше нравилось заниматься. А что касается этого…       — Не надо, — резко говорит Дин. — Я не хочу это слышать, хорошо? Я не хочу ничего слышать о том, как я уже был напряжен из-за того, о чём мы говорили, или о том, что это мой первый выход на улицу за целую вечность, так что вполне естественно, что я испугался, или о том, что я не виноват в том, что не могу откашляться. Я не хочу слышать оправданий. Не говори мне, что всё в порядке, Кас, потому что это не так.       Ответа нет. Когда Дин бросает взгляд на Каса, тот выглядит так, словно впитывает информацию.       — Ладно, — говорит Кас через несколько секунд. — Нет. То, что случилось, не было нормальным. Да, это было объяснимо, но это не значит, что в следующий раз ты не сможешь справиться с этим лучше.       Дин издаёт горький смешок, но Кас кажется искренним.       — А что, если ты ошибаешься? — говорит Дин.       — Что ты имеешь в виду?       — Что, если ты ошибаешься, Кас? Возможно, я действительно слишком чертовски жалок, чтобы просто пройтись по улице… что тогда? Что, если я не могу справиться лучше?       — Ты можешь, — спокойно говорит Кас, — и ты сделаешь это.       С внезапной ясностью Дин видит перед собой выбор, своего рода перекрёсток, где он и Кастиэль стоят на распутье.       Дин может вернуться в дом инвалидов и запереться в своей комнате. Он может отказаться от встреч с Касом и Сэмом, отменить занятия с Бенни и Тессой, позволить миру заниматься своими делами где-нибудь далеко от него и ждать, пока ощущение солнечного света на коже померкнет в памяти. Когда все знают, что ты зол и ожесточён, и что ты не заинтересован в том, чтобы сделать что-то лучше для себя, они оставляют тебя в покое — и если ты никогда не попробуешь, ты ни за что не сможешь разочаровать. Легко спрятаться в своей неудаче и позволить печали и страданиям стать всем, чем ты являешься; заманчиво носить свои недостатки как ярлык, потому что таким образом ты не удивишься, когда их соберётся слишком много, чтобы устроить шоу. Это, конечно, проще, чем пытаться преодолеть их, потому что, если ты хочешь научиться плавать, тебе сначала нужно смириться с тем, что ты не умеешь это делать.       С другой стороны, никто никогда не покидал остров, просто смотря на воду и надеясь, что она уберётся с пути.       Это всё та же чушь снова и снова, превращающая то, что остальные делают бездумно, в проблемы, за решение которых с тем же успехом можно выдавать стикеры. Другому человеку это могло бы показаться легким, но Дин — не другой человек. Если он скажет «да» на это, если он согласится попытаться поговорить и научиться улыбаться, значит, он выберет. Это значит осмелиться поверить, что он чего-то стоит, стремиться к лучшей жизни, потому что он, возможно, просто заслуживает этого.       Было бы проще сделать это для Каса или для Сэма, но Дин не может продолжать так поступать, не вечно. Он не может продолжать делать это, потому что этого хочет Кас, или потому, что это облегчает беспокойство Сэма, потому что такое мышление — это уловка или прикрытие, которое только и ждёт, чтобы выдать его. В какой-то момент Дин должен выбрать путь, по которому он хочет идти, — и хотя он может заставить любого, кого захочет, подбадривать его на пути к цели, он не может позволить им подтолкнуть его туда.       Думай о том, как всё было раньше.       Когда-то давно, в эпохе ДО, начальник Дина сказал ему — когда они болтали за кружками пива в дерьмовом баре, где всегда пахло мочой, независимо от того, как далеко вы сидите от туалетов, — что их отделу завидовали из-за того, что у него был один из лучших агентов во всех чёртовых Соединенных Штатах. Дин начал с энтузиазмом рассказывать о своём отце, но мужчина прервал его.       — Я имею в виду не Джона Винчестера, — сказал он, — а тебя.       Дин хотел хорошо выполнять свою работу, и поэтому он делал это. Он был хорош в том, что делал, чёрт возьми, и даже если он больше не сможет этого делать, ничто не сможет отнять у него эти достижения. Он видел, чего хотел, он работал ради этого, и он получил это, потому что это было тем, кем он был и что он делал. Дин Винчестер никогда не говорил «нет», потому что что-то было трудно; Дин Винчестер откинулся бы назад, ухмыльнулся и сказал: «Люблю сложные дела».       Они уже почти у дверей. Дин видит Памелу через стекло, слышит, как сзади подъезжает другая машина, но игнорирует и то, и другое. Он игнорирует всё, кроме одной фразы, от которой, кажется, не может избавиться, той, которая всегда вертится у него в голове, когда он один и ему хочется чего-то большего.       — Дин? — говорит Кас.       Думай о том, как всё было раньше.       — Возвращайся завтра, — отвечает Дин, — и мы попробуем ещё раз.