***
Дин и Кас не уходят до позднего вечера. К тому времени, как они возвращаются домой, Дин начинает задаваться вопросом, не стоит ли ему просто забыть обо всей этой истории с «подарком». Кажется, что Кас тоже чувствует себя неловко. — Я, эм, обычно не покупаю подарки, — признаётся он. — Я тоже, — отвечает Дин. — Я не буду смеяться, если ты не будешь. — Сомневаюсь, что я стал бы смеяться, но ладно. Они всё ещё сидят в машине, внутренний свет мигает каждые пару секунд. Дин готов поклясться, что машина начала делать это нарочно. — Подарок дерьмовый, знаю, — говорит Дин, протягивая Касу пакет. Этот подарок он тоже не упаковывал, но чувствовал, что, по крайней мере, должен попытаться создать вокруг него некую праздничную атмосферу. — Глупо. Тебе не обязательно его оставлять, если ты не захочешь. Я… — Прекрати болтать, Дин. Дин бросает на него свирепый взгляд. — Ладно. Но когда ты его возненавидишь… Кас вытаскивает книгу и осторожно поворачивает её в руках, держа так, словно это произведение искусства из папиросной бумаги и хрусталя, а не старая потрёпанная книга в мягкой обложке. — Это моя любимая книга, — неловко говорит Дин. — Многие говорят, что «Времятресение» — не лучшая его работа, и да, возможно, в какой-то степени так и есть… но просто. Она что-то для меня значит, знаешь? И я подумал, что ты мог бы… да. — Это твой экземпляр? — спрашивает Кас, проводя пальцем по треснувшему корешку. — Был моим, — признаётся Дин. — Ничего, я читал её слишком много раз. Я хочу, чтобы книга была у тебя… ну, если ты хочешь. — Хочу, — твёрдо говорит Кас. Он убирает книгу обратно в пакет, аккуратно заворачивая. Он держит его так, словно не хочет отпускать, и на его лице такое выражение, которое Дин может описать только как благоговейный трепет. — Спасибо, Дин. Это… спасибо. — Эм, да, хорошо, — хрипло отвечает Дин. — Теперь мне жаль, что я не дарю тебе что-то более личное, — говорит Кас, протягивая руку за своё сиденье и ища там что-то. Он достаёт плоский свёрток, завёрнутый в тёмно-синюю бумагу. — Чувак, какая разница? Давай. Кас выглядит неуверенным, но отдаёт его. Дин разрывает бумагу и вытаскивает стопку автомобильных журналов — три или четыре штуки, толстые, дорогие. Поверх всего этого лежит информационное руководство по автомобилям с ручным управлением. — Ты как-то упоминал об этом, — говорит Кас, — давно. Я подумал, может ты всё ещё… — Честно говоря, я забыл, — признаётся Дин. Они с Чарли говорят больше о фильмах, чем об автомобилях, и, хотя эта мысль всегда вертится у него в голове во время болезненных сеансов физиотерапии, это скорее расплывчатая цель-«однодневка», чем то, к чему он на самом деле стремится. Он открывает руководство, и оттуда выскальзывает что-то ещё — длинная ламинированная карточка. Он смотрит на Каса, приподнимая бровь. — Увидел её в сувенирном магазине, — говорит Кас. — Она мне понравилась. Дин почти уверен, что это закладка. Она бледная и без рисунка, окрашена так, чтобы выглядеть как пергамент, и когда он переворачивает её, то видит слова: У тебя нет души. Ты — душа; у тебя есть тело. — После я поискал эту цитату. Часто её приписывают Льюису, но это неверно, — говорит Кас, дёргая свой рукав. — Я знаю, что в этом есть христианский подтекст, но, очевидно, есть и альтернативные… Дин наклоняется и целует его, прерывая взволнованное объяснение. — Спасибо, Кас, — тихо говорит он, пряча закладку в журнал. — Думаю, оказалось, что мы не так уж и ужасно разбираемся в подарках, да? — говорит он, и его слова окрашены счастьем. — Думаю, да, — говорит Кас и снова целует его. Время от времени, в течение следующих нескольких недель, когда Дин открывает или закрывает книгу, он замечает фразу на закладке, и ему трудно отвести взгляд. Он проводит большим пальцем по словам, позволяя им прилипнуть, как репейник, который они с Сэмом бросали друг в друга в детстве, надеясь, что другой не сможет его стряхнуть. Эти слова он стряхнуть не может.***
Новое инвалидное кресло Дина прибывает в первую неделю января, и это всё равно что пересесть с Робин Релиент на Феррари. Они с Чарли немного говорили о разных марках кресел, но сейчас их разговоры сосредоточены на автомобилях с ручным управлением. Она знает, на что обращать внимание и чего избегать, что хорошо, а что нет, и он прислушивается к её советам. Дин проводит много времени с Джо и более приятными сотрудниками, хотя по четвергам он всё ещё прячется в своей комнате или у Джо. Он разговаривает с Сэмом по телефону и видится с ним лично, когда они с Джесс навещают его. Кас приходит после работы, а Дин остаётся у него на выходные, и они выбираются в город несколько раз в неделю. В остальное время Дин читает, даёт советы или ведёт беседы на автомобильном форуме, ищет машины с ручным управлением для себя и с ножным для Каса, выполняет упражнения и разговаривает с Тессой, и просто в целом… что-то делает. В одно совершенно обычное утро, когда Дин сидит в комнате отдыха, читая и решительно игнорируя шоу про торты по телевизору, он понимает, что, возможно, он на самом деле счастлив. Осознание кажется опасным, как будто если он признает это, то всё развалится на части и растворится в его всё ещё дрожащих руках. В течение следующих нескольких дней каждое его действие осторожно; раньше ничего не выходило, когда Дин позволял себе надеяться. Но проходит время, небо не обрушается, лава не льётся из облаков, и в конце концов ощущение хрупкости всего, что у него есть, начинает исчезать. Однажды ранним утром в середине января Дин лежит, прижавшись спиной к груди Каса, солнечный свет льётся в окно, когда Кас бормочет: — Переезжай ко мне. Дин проснулся двадцать секунд назад и ещё не способен мыслить рационально. — Ладно, — бормочет он, прежде чем снова заснуть. По-настоящему он просыпается три часа спустя и заводит руку назад, чтобы прикоснуться к Касу. — Эй, ты не спишь? — Больше нет, — раздражённо говорит Кас. Они с Дином не жаворонки и знают, что не следует принимать близко к сердцу всё, что говорит другой, до десяти утра. — Не хочешь приготовить завтрак? — Давай ты, — возмущается Кас, крепче обнимая Дина за грудь и утыкаясь носом в его шею. После того, как Дин начал оставаться на ночь, Кас перестал использовать верхние полки на кухне. Теперь Дин может дотянуться до большинства вещей там — и он определённо может приготовить тосты и не только. — Легче сказать, чем сделать, когда ты обвиваешь меня своими щупальцами, — замечает Дин. — Нннх, — единственное, что отвечает Кас, прижимая его к себе ещё крепче. Дин смеётся, но потом замолкает, когда в его голове всплывает размытое и нечёткое воспоминание. — Кас? — Ммм? — Ты предложил мне переехать к тебе? За этим следует несколько секунд тишины, а затем руки, обнимающие Дина, исчезают. Дин приподнимается, опираясь о спинку дивана-кровати. — Думаю, что, возможно, да, — говорит Кас, хмурясь, как будто он только что столкнулся с экзаменационным вопросом, который определённо не был рассмотрен на уроке. — И, эм, ты имел это в виду? — Да, — уверенно отвечает Кас. Дин смеётся, но Кас даже не двигается. — Это очень, очень плохая идея. — Неправда. — Хочешь сказать мне, почему? — Ты мне нравишься. Не видеть тебя мне не нравится. Это очень логичное решение. — Со мной сложно. — Я жил с сестрой почти три года, — замечает Кас, — и степень её паралича была намного выше твоей. Я знаю, чего ожидать. — Ты ведь правда серьёзно, да? — говорит Дин, поворачиваясь лицом к Касу. Кас кивает, его глаза серьёзны и… полны надежды. — Я мог бы переделать комнату на первом этаже в спальню, — говорит Кас, — или вообще продать дом и купить одноэтажный. Или купить подъёмник. Дин не собирался пользоваться подъёмником, пока ему не исполнится восемьдесят четыре, и он не сломает себе оба бедра, но он решает, что сейчас это не имеет значения. — Вау, — говорит он вместо этого. — Я… вау. Чёрт, чувак. Можно я подумаю? — Если хочешь, — говорит Кас, тон его голоса не меняется. Он слишком хорошо знает Дина, чтобы ожидать чего-то другого. И Дин правда думает об этом. Он много думает об этом, так чертовски много, что даже обсуждает это с Тессой. Она говорит то же самое, что и Кас, аргументы, в которые верит добрая половина разума Дина: что Кас знает, на что подписывается, что Дин уже какое-то время готов покинуть дом инвалидов, что потребуется приложить некоторые усилия, но этого требует большинство хороших вещей. Она даже замечает, что так он мог бы «положить конец некоторым неприятным отношениям», что является более вежливым способом сказать: «больше не пялиться на Лилит, надеясь, что она подавится». Мрачный шёпот в голове — тот, который говорит, что Кас заслуживает лучшего, что Дин — обуза, что для всех было бы лучше, если бы он просто исчез, — с ним уже долгое, долгое время. Столкновение с ним — это не столько ведение полномасштабной войны, сколько борьба с вредителями. За день до своего дня рождения он пишет Касу одно слово: Дин — 14:39 Да Его день рождения — очень хороший день.***
Проще говорить о переезде, чем на самом деле переехать. Дом Каса, возможно, и подходит Дину для ночёвок, но для постоянного проживания нет. Кас продолжает настаивать на том, что не прочь переехать, и он нашёл поблизости одноэтажный дом, который, по его словам, ему нравится, но Дин ненавидит даже саму мысль о том, чтобы заставить Каса сделать это. Сэм и Джесс были рады услышать эту новость (хотя Сэм и попытался провести серьёзный братский разговор на тему: «Дин, ты действительно уверен?»), и они предлагают отдать Касу кое-что из того, что они сохранили со времён, когда Дин всё ещё жил с ними — пандусы, доски для транспортировки и прочее дерьмо. У Каса тоже остались некоторые вещи от Анны, но ни он, ни Дин не хотят ими пользоваться. Кас и Сэм тратят много времени на обсуждение этого, и Дин просто позволяет им. Планы приходится отложить, когда босс Каса сообщает, что тому необходимо присутствовать на недельном обучении в Денвере, Колорадо. Он должен вылететь 15 февраля, что ему совсем не нравится. — Не люблю самолёты, — жалуется Кас за пять дней до этого. — Тогда езжай на машине. Кастиэль просто смотрит на него. — Прости, забыл, с кем говорю, — говорит Дин, прежде чем смех переходит в кашель. Глубоко вдыхая, он наклоняется вперёд, упираясь локтями в колени. Кашель всё ещё сплошное мучение, но он мало что может с этим поделать. Кас кладёт руку ему между лопаток, нежно потирая, и ждёт, когда приступ закончится. — Элегантно, да? — комментирует Дин, смаргивая выступившие слёзы. — У тебя много достоинств, Дин, но не думаю, что «элегантность» можно считать одним из них. Как ни досадно, Дин почти уверен, что простудился. Он не часто болеет — когда они были детьми, Сэм всегда был тем, кто болел, что сейчас кажется Дину довольно ироничным. Он не голоден, но Бекки начинает нервничать, когда он не хочет есть, поэтому он выбирает самую простую еду или давится дерьмовыми питательными коктейлями. Сэм и Джесс заезжают к нему за день до отъезда и с любовью суетятся вокруг него, как будто тренируясь, чтобы быть готовыми, когда их ребёнок в первый раз заболеет. — Чувак, просто простуда, — говорит Дин в четвёртый раз, когда Сэм спрашивает, уверен ли он, что чувствует себя хорошо. Он, вероятно, более резок, чем было бы справедливо, но его руки чертовски болят — и голова тоже, — и обезболивающие не помогают. — Я могу справиться с насморком. Наслаждайтесь Парижем и купите мне дерьмовый магнит на холодильник с Эйфелевой башней. Дин отвечает на их беспокойство, вслух рассуждая, может ли Джесс летать, потому что она начинает выглядеть так, как будто проглотила маленькую планету. Она несколько раз бьёт его по руке, а Сэм уверяет, что врач это одобрил. Они обещают вернуться с дерьмовым сувениром и уходят, чтобы начать собирать вещи. Кас навещает его в День Святого Валентина, но не остаётся надолго — Дин никогда не был фанатом сентиментального дерьма, и Касу рано вставать, чтобы успеть на рейс в Колорадо. Кас не суетится вокруг него, как Сэм, но заставляет Дина пообещать позвонить, если что-нибудь случится. — Можно подумать, я первый человек на Земле, у которого заболело горло, — ворчит Дин, но говорит «да», чтобы Кас перестал смотреть на него своими огромными обеспокоенными глазами. Несмотря на то, как отвратительно, по мнению Дина, он выглядит, Кас целует его на прощание. Нахождение в кровати в три часа дня вызывает всевозможные неприятные воспоминания, но, по крайней мере, сейчас шторы раздвинуты, и Дин сидит. В первый день он много времени проводит с ноутбуком, но потом от яркого света экрана у него начинают болеть глаза. Он переключается на чтение, но головные боли не прекращаются, и это мешает сосредоточиться. Персонал внимательно следит за ним, но Дин не совсем честен в ответах на вопросы о своём самочувствии. Он не врёт, он просто… формулирует всё так, чтобы избежать нежелательного беспокойства. В конце концов, кашель был с ним всегда, так зачем упоминать, что стало хуже? В конце концов всё снова наладится, а пока они мало чем могут ему помочь. Если его будут толкать, тыкать, раздевать и взвешивать, ему станет только хуже, поэтому он решает просто попытаться отоспаться. Дин так устал, что хочет лечь и отключиться на следующие два года, но легче сказать, чем сделать. Он спит и просыпается, неожиданно приходя в сознание от приступов кашля. Он пытается заглушить кашель подушкой, но всё его тело содрогается, пытаясь очистить лёгкие. Как будто он входит в озеро, как будто он наполовину погружён в воду, так что каждый вздох приносит ему равную смесь воздуха и жидкости. Он хочет спать, хочет, чтобы всё побыстрее прошло, но это не работает. Дин просыпается и обнаруживает, что не знает, какое сейчас время суток, не может вспомнить, какой сегодня день. Неожиданно он снова впадает в бессознательное состояние, а когда в следующий раз приходит в себя, то не может вспомнить, спал он или нет. Он не знает, как долго бодрствовал, и он даже не может с уверенностью сказать, что он бодрствует. Его дыхание звучит так, словно ветки цепляются за металлическую крышку водостока, в голове всё ещё стучит, а мысли с каждой минутой становятся всё более туманными. Если бы только он смог нормально поспать, то потом смог бы нормально мыслить. Ему просто нужно поспать. — Дин? — зовет кто-то. Дин не знает, спит он или нет, но всё равно пытается ответить, сказать, чтобы его оставили в покое. Слова обрываются, застревают в пузыре густого, липкого воздуха, который комом встаёт у него в горле и заставляет его попытаться откашляться. — Дин? — снова раздаётся голос, и кто-то включает свет. Дин мгновенно закрывает глаза, его тело сотрясается, пытаясь остановить кашель. Он утыкается лицом в подушку, но крепкие руки берут его голову и поворачивают обратно. — Чёрт, — шипит голос. — Чёрт возьми, Дин, грёбаный ты идиот. Резкий, болезненный шум раздаётся в голове Дина, и он морщится. Через несколько секунд он понимает, что тот, кто находится с ним в комнате, нажал кнопку экстренного вызова у его кровати. — Я в порядке, — говори Дин, открывая глаза, но его голос хриплый, а слова невнятные. — У тебя губы фиолетовые, — говорит человек — Руби. — Ты знаешь, что это значит, гений? Кислородное голодание. Чёрт, я же говорила Бекки, что у тебя что-то хуже, чем простуда. Какого чёрта ты скрывал это от нас? Слишком много вопросов. Дин снова закрывает глаза. — О, нет, ковбой, — говорит Руби, крепко сжимая его плечи. — Не спать. Дин слышит, как хлопает дверь. — Что случилось? — спрашивает кто-то. — Думаю, что это может быть пневмония, — отвечает Руби. — Я позвоню 911, — говорит другой голос, и рука прижимается к его лбу. — Ты весь горишь, чёртов идиот, — шипит Руби. — Как будто тебе не всё равно, — бормочет он. — Может и не всё равно, — говорит она. — Может, я хочу, чтобы ты открыл свои чёртовы глаза. Думаешь, ты можешь попробовать сделать это? — Сучка, — слабо отвечает он, но заставляет себя поднять веки. Он может видеть Руби всего в паре дюймов… она сидит рядом с Руби, ещё одна Руби стоит в другом конце комнаты, одна стоит у двери, другая поворачивается к нему лицом и улыбается, когда кровь начинает капать из её глазниц, и где-то вдалеке Дин слышит, как визжат тормоза… Дин издаёт низкий стон, который застревает в горле, и кто-то проводит рукой по его волосам. — Знаю, милый, — говорит голос Эллен. — Сейчас мы тебе поможем. Вокруг кровати Дина толпится слишком много людей. Ему это не нравится, он этого не хочет, ему нужно пространство. Его кожа такая горячая, как будто она в огне, как будто он горит изнутри, точно так же, как горела мама, точно так же, как теперь кто-то прижимает прохладный компресс к его голове и говорит, но он не может разобрать, что, потому что всё слишком громко, там слова, шум и сирены сирены, как тогда, когда огонь потрескивал вдалеке, сирены, как тогда, когда он вытаскивал своё тело из машины, и сирены сейчас услышь их почувствуй их почувствуй это кто-то скользит руками ему под спину (выведи своего брата на улицу), перемещая его на что-то другое (мама, пожалуйста, нет, боже, нет, мама, нет), что-то прохладное всё ещё прижимается к его лицу, не трогай мое лицо не трогай меня — Это всего лишь кислородная маска, Дин, — говорит мужской голос. — Это вам поможет, обещаю. Это не больно. не трогай меня Я СКАЗАЛ НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ люди держат его руки пластик прижимается к его щекам и кто-то проводит пальцами по его волосам и кто-то касается его шеи и не смей ублюдок только ему можно и ничего ничего крики яркие огни размытые движения ещё больше криков пластик давит держит а потом ничего теперь тише спокойнее пикает аппарат где-то рядом, почему они всегда пикают? разве медсестёр это не бесит это постоянное бип бип бип? он бы бесился да он бы бесился и маска всё ещё на его лице как демон прижавший грязные руки к губам чтобы держать его запертым в разбитой оболочке и — Вы знаете, где находитесь, сэр? нет Нет, не знает. — Вы в больнице, мистер Винчестер. Если вы меня слышите, то можете попытаться сжать мою руку? Мягкая плоть между его пальцами. Дин хватается за неё. — Хорошо, это хорошо. Вы знаете, почему вы здесь? Нет, не пытайтесь ответить… сожмите, если да, этого достаточно. Дин не сжимает. Всё зернистое, далёкое. Он не здесь, не совсем. Когда-то я был реален… — Хорошо, тогда я вам расскажу. Ваша сиделка заметила, что у вас очень низкий уровень кислорода, поэтому они позвонили нам и доставили вас сюда. У вас тяжёлая форма пневмонии, Дин, и мы пока не уверены, как ваш организм ответит на лечение. Я должен быть с вами честен… обстоятельства складываются не в вашу пользу. Но вы же борец, Дин? Вы же останетесь с нами? Он поцеловал меня, и я знал, что реален… Сжать. — Вот это по-нашему! Мы держим вас на кислороде и на множестве лекарств, и, надеюсь, это поможет. Во всяком случае, ваш уровень сатурации повысился, так что симптомы кислородного голодания скоро должны исчезнуть. Это означает, что если у вас были галлюцинации, или вы были сбиты с толку, или что-то в этом роде, то, надеюсь, вам станет лучше. Вы понимаете? Сжать. — Хорошо. Я скоро вернусь, чтобы проверить вас, ладно? Сжать. — Держитесь, Дин. Заставляйте свои лёгкие работать. Ясность возвращается постепенно. Галлюцинации рассеялись, но Дин всё ещё дрейфует где-то на грани сна, границы уже не такие чёткие, как раньше. Его мысли медленны и не желают всплывать на поверхность, дыхание такое, словно ему в грудь вонзают нож. У него на руке капельница — на самом деле не одна, — и хотя маска исчезла с его лица, пластиковые выступы царапают внутреннюю часть носа. Аппарат у кровати улавливает ровный стук его сердца. — Сэр… сэр, если вы не член семьи… — Я его семья. Пожалуйста, мне нужно… Дин заставляет свою голову повернуться к двери. Там медсестра — теперь уже две медсестры — пытается убедить кого-то уйти. Не преуспевают в этом. — Мне жаль, сэр, но мистер Винчестер очень болен. — Поэтому мне нужно его увидеть. — Мы не можем… Дин пытается заговорить, но всё, что выходит, — это тяжёлый, сдавленный кашель, царапающий его горло, как злобные когти. Медсестры поворачивают к нему головы, и он машет рукой, трубка в его руке звякает о кровать. — Кас, — удаётся выдавить ему, когда медсёстры бросаются к кровати. — Кас. Кас там, его рука находит руку Дина. — Дин, — говорит Кас, обхватывая голову Дина другой рукой. Дин расслабляется от прикосновения, усталая улыбка растягивает его потрескавшиеся губы. — Кас может остаться, — хрипит Дин. Медсёстры неуверенно переглядываются, но потом одна слегка пожимает плечами, а другая кивает. — Сообщите нам, если что-то случится, — твёрдо говорит одна из них Касу. — Аппарат начнёт пищать, его боль усилится, вы не будете в чём-то уверены — немедленно позовите нас. — Да, — говорит Кас через секунду, явно отвлёкшись. — Мистер Новак… — Да, я понял, — говорит Кас, и после ещё одного обмена неуверенными взглядами медсёстры оставляют их наедине. Кас подтаскивает стул для посетителей, чтобы сесть рядом с Дином, держа его руку в своих. Комната Дина тускло освещена, хотя в коридоре снаружи темно. — Сколько времени? — спрашивает он. Его голос звучит так, как будто не принадлежит ему. — Около трёх пятнадцати, — отвечает Кас. — День? — Пон… уже вторник. Девятнадцатое. Тебя привезли сюда около двенадцати часов назад. Дин обдумывает это, прежде чем осознаёт, что понятия не имеет, считал ли он, что прошло больше или меньше времени. Руки болели. Грудь болит. Думать трудно. — Сэму и Джесс сообщили, — говорит Кас, — но ближайший рейс только через девять часов. Они надеются добраться сюда к полуночи. Дин недовольно ворчит; нет смысла портить Сэму и Джесс поездку. — Кто им позвонил? — Дом инвалидов, Сэм указан как твоё контактное лицо. Он позвонил мне сразу же после этого. — Зачем? — возмущается Дин. — Потому что ему нужен был совет, и потому что он знал, что я захочу знать. — Ты должен быть в Колорадо. — Ты не должен быть в больнице. — Упс, — говорит Дин. Кас слегка улыбается, но не весело. — Ты вылетел пораньше? — неодобрительно говорит Дин. — Нет, я ехал на машине. От Денвера до Канзаса восемь часов езды, более пятисот миль. — Ты ехал? — Не было подходящих рейсов. — Ты ехал? — Не самая лучшая моя поездка, — признаётся Кас. — Что на это сказал твой босс? — Наверное, мне стоит сообщить, да. — Эм, да, — говорит Дин, прежде чем его прерывает ещё одна серия кашля. Злобного, разрывающего на части, звучащего грязно и мокро. Он отворачивается от Каса и ждёт, пока приступ пройдёт. На это требуется много, много времени. — Почему ты никому не сказал, Дин? — спрашивает Кас. Его слова тихие, они затерялись бы в фоновом шуме аппарата, если бы кто-то, кроме Дина, пытался услышать их. — Почему ты не сказал мне? Потому что его руки начали вести себя так, как должны, потому что Кас сказал «переезжай ко мне», и Дин сказал «да», потому что он может приготовить себе завтрак, и люди приходят к нему за помощью, и его младший брат собирается жениться, и он будет на свадьбе. Потому что он был так, так близко; потому что он кончиками пальцев касался нормальности и не хотел, чтобы кто-то сказал ему бросить, перестать тянуться. — Я слишком долго болел, — говорит Дин. — Я не хотел… Снова кашель, его дыхание прерывистое и хриплое. Всё его тело болит. «Анна умерла от пневмонии», — думает Дин. Острота осознания как-то притупляется, как будто его бьют сквозь слои толстой одежды. Он задаётся вопросом, на что похожа смерть, станет ли боль ещё сильнее. Дин может спросить, но знает, что Кас скажет правду, и он не уверен, что хочет её слышать. — Глупый человек, — говорит Кас, поднося руку Дина к губам, слова, как перья, скользят по коже. — Глупый, упрямый, самоотверженный человек. — Это я, — говорит Дин, и он, хотя и собирался ухмыльнуться, забывает об этом. Зрение снова начинает затуманиваться. — Думаю, сейчас мне нужно поспать. — Я останусь с тобой. — Обещаешь? — говорит Дин, и то, как его голос немного срывается на этом слове, никак не связано с кашлем. — Обещаю, — мягко отвечает Кас. — Мне страшно, Кас, — говорит Дин, не успевая остановить себя. В глазах нет слёз, они не угрожают пролиться по его щекам. Он так крепко сжимает руку Каса, потому что его собственные руки не спрашивают разрешения. — Я не хочу умирать. Не хочу уходить. — Я знаю, — говорит Кас. Он не обещает, что Дин не умрёт; Кас никогда не даёт обещаний, которых не сможет сдержать. Он внезапно встаёт, отпуская руку Дина. Он тянет простыни на кровати, и Дин понимает. Он пытается повернуться, но трубки связывают его, а кости устали удерживать мышцы. Кас обнимает его, как всегда, высоко и крепко — но осторожно, чтобы не перекрыть путь кислороду, поступающему в нос Дина, жидкостям, проникающим в его кожу. — Я останусь с тобой, — снова говорит Кас, его дыхание — поцелуй без губ, — поэтому и ты должен остаться со мной. Поговори со мной. Скажи, насколько плоха моя машина. Скажи, какую я должен купить вместо неё. Дину хотелось бы покачать головой, но это слишком сложная задача. Вместо этого он прислоняется лбом ко лбу Каса и закрывает глаза. — Оставь её, — бормочет он. — Ты можешь оставить её. Дин слышит звук, тихий, приглушённый, и он не открывает глаза, потому что не хочет видеть, как Кас плачет. — Я не хочу говорить, — медленно и с трудом произносит Дин. — Лучше ты говори. Мне нравится, когда ты говоришь. Его мысли скачут, лёгкие и способные исчезнуть в любой момент. Он пытается протянуть руку и схватить одну, но она выскальзывает и слетает с губ. — Ты заставляешь меня чувствовать себя реальным, Кас, — бормочет он. — Помоги мне остаться реальным. — Хорошо, — говорит Кас, и Дин слышит, как он тяжело сглатывает. — О чём ты хочешь, чтобы я поговорил? — О чём угодно. Останься со мной. О чём угодно. Через несколько секунд Кас начинает говорить. Он говорит не по-английски, и Дин рад — так ему не нужно пытаться уловить слова. Он может просто лежать в объятиях Каса и слушать звук его голоса, глубокий гул, похожий на дым, обволакивающий тело Дина, защищающий его, удерживающий его целым. Он думает, что это итальянский, но не знает наверняка. Он чувствует, что погружается в сон, но не так, как раньше, когда его без спроса или предупреждения выдёргивали из сознания. Это всё равно что залезть в тёплую ванну, войти в океан, раскинув руки. На мгновение он приходит в себя, когда слышит своё имя — полное имя, Дин Винчестер, выделяющееся среди путаницы изящных, незнакомых слов. Дин Винчестер. Дин знает, кто это. Кас тоже. Когда Кас произносит его имя, он проводит костяшками пальцев по затылку Дина, такое успокаивающее прикосновение. Когда Дин закрывает глаза, это становится признанием того, что, по крайней мере, у него есть глаза. Он здесь. Сейчас, что бы ни случилось дальше, он реален.***
Телевизор включен, но не показывает ничего, кроме дрожащей радуги статических помех. — Дин? — говорит голос. Дин стонет. — Я знаю, что телевизор не работает, — отвечает он. — Я не могу заставить его работать, ладно? Папа не заплатил. — Я знаю, что он не заплатил, — повторяет голос. Сэму только исполнилось пять, а Дин уже слышит так много своих собственных слов в его речи. Ему стоит меньше ругаться. — Я не об этом хотел спросить. — А о чём? — Почему папа злится? Дин сохраняет выражение лица невозмутимым. — Почему ты думаешь, что он злится? — Он накричал на тебя, а потом хлопнул дверью. — Ты всё слышал, да? — говорит Дин, проводя рукой по лицу. Он надеялся, что Сэм спал. — Он казался очень злым. — Это моя вина. Ты не сделал ничего плохого. — А что ты сделал? — Боже, Сэмми, просто забудь, ладно? — Он сказал, что ты бесполезен. — Я сказал, забудь! — огрызается Дин. Ему не нужно напоминать об этом. — Я просто хочу знать, что ты сделал, — тихо говорит Сэмми, его глаза широко раскрыты, а губы дрожат, и, чёрт возьми, Дин не может ему отказать. Он вздыхает и хлопает по дивану рядом с собой. Сэм подбегает и садится, выжидающе поднимая на него взгляд. — Помнишь то дерево снаружи? — Эм, угу. — Я пытался залезть на него, — признаётся Дин. — Ты же говорил, что мне нельзя на него лазать! — возмущается Сэм. — Тебе нельзя, — мгновенно отвечает Дин. Это высокое дерево, одно из самых высоких, что Дин когда-либо видел, и, хотя его многочисленные ветви кажутся соблазнительно удобными для рук и ног девятилетки, они тонкие и непредсказуемые. Дин знает это, потому что полтора часа назад он навалился на одну из них всем своим весом, и она сломалась. Он с глухим стуком ударился о землю, что выбило воздух из его лёгких, как будто кто-то наступил на упаковку сока. Высота была не большой, но всё-таки достаточной, чтобы было больно. Он неуклюже приземлился, сильно подвернув лодыжку и громко вскрикнув, совсем не по-мужски. Он поднялся так быстро, как только мог, но папа уже распахнул дверь мотеля. — Что, чёрт возьми, это было? — Ничего, — немедленно ответил Дин. — Не лги мне, Дин. Что это было? — Я упал, — признался он. — Откуда? С дерева? Ты в порядке? — папа произнёс это так, словно беспокойство было давно забытым языком, его глаза остекленели, когда он пытался вспомнить, какие слова использовать. Он выглядел плохо. Дин не знает, когда его отец в последний раз спал, принимал душ или брился. Вчера утром Дин приготовил ему тосты, и он сказал «спасибо», но они всё ещё были на столе, нетронутые, когда Дин ложился спать. — Лодыжка болит, но думаю, всё в порядке. — Можешь наступить на эту ногу? Дин наступил, поморщившись. — Да. — Тогда ты в порядке, — выдохнул папа с облегчением. Его глаза сузились. — Боже, Дин, о чём ты, чёрт возьми, думал? — Я… — Разве я не говорил тебе присматривать за Сэмми? Папа был очень занят последние несколько дней. Он охотился на плохого человека — очень плохого человека, убийцу. Он провёл на кухне весь день — на самом деле уже три дня — втыкая булавки в карты и раскладывая перед собой письма, фотографии и заметки. Люди в опасности, и папе нужно сосредоточиться на поиске убийцы, чтобы все они были в порядке, поэтому ему нужно, чтобы Дин вел себя тихо и не путался под ногами, а также присматривал за Сэмми. — Я присматривал, — настаивает Дин. — Я готовил ему еду и следил, чтобы он чистил зубы, и я… — А если бы ты сломал ногу? Тогда что? Дин опускает взгляд и медлит с ответом. — Я не знаю. — Ты бы смог готовить Сэму, если бы не мог стоять? — Нет. — Что, если бы кто-то вломился и попытался причинить ему боль? Как бы ты защитил его, если бы даже ходить не мог? — Я не смог бы. Не смог бы защитить его. — Значит, ты был бы бесполезен, верно? — Я… — Ответ «да», Дин. Если ты вот так покалечишься, то будешь ни на что не годен, понимаешь? С таким же успехом тебя вообще могло бы здесь не быть, — выплюнул папа. — Я знаю. Прости. — Ты должен быть осторожнее, Дин. — Да, сэр. Простите. — Тогда возвращайся внутрь и присматривай за братом. Дин поспешил внутрь так быстро, как только мог, и папа захлопнул дверь с такой силой, что стены задрожали. — Я упал, — говорит Дин теперь. Сэм широко открывает глаза и хватает Дина за рукав. — Ты в порядке? Ты не ударился? — Я в норме, — отмахивается Дин. — Это был тупой поступок. — Я не понимаю, почему папа разозлился. — Потому что, если бы я пострадал, то не смог бы заботиться о тебе, идиот. Сэм не отвечает. Он морщится, щурит глаза, как обычно, когда Дин говорит, что хлопья закончились, и он пытается вспомнить, сколько тарелок съел, чтобы понять, правда это или нет. — Это было бы не так уж и плохо, — в конце концов решает Сэм. — Я бы мог присмотреть за тобой. — Заткнись, ты не смог бы. — А вот и смог бы, — настаивает Сэм. — Я делаю очень вкусные сэндвичи. Сэм кладёт кубики сахара между кусочками хлеба и стучит по ним кулаками. — Тебя не волнует, что я не смогу встречать тебя? — спрашивает Дин, позабавленный этой мыслью. — Что я не смогу готовить тебе еду? — Неа, — отвечает Сэм, — я же не поэтому тебя люблю. — Нет? — Нет. Я люблю тебя, потому что ты рассказываешь мне истории, и потому что ты смешной и смелый, и ты не говоришь папе, когда я говорю плохие слова или делаю что-то глупое. И ты бы всё равно делал всё это, так что всё было бы в порядке. — Да, конечно. — Я серьёзно! — возмущается Сэм с такой яростью, которая присуща только пятилетним детям. — Получается, мне не нужно готовить тебе жареный сыр? Глаза Сэма становятся ещё шире. — У нас есть жареный сыр? Дин усмехается и взъерошивает волосы Сэма. — Я посмотрю, — ему кажется, что он видел кусочек сыра в пакете, задвинутый в заднюю часть холодильника. Он вскакивает с дивана, и ни с того ни с сего агония пронзает его, как раскалённая кочерга. Он вскрикивает, и когда опускает взгляд, не понимает, что видит. Мультяшно-яркая белая кость пробила кожу на левой ноге, на добрых три дюйма чуть выше колена, алая кровь пропитала джинсы. Он пытается дотронуться до раны рукой, но руки дрожат, дрожат так сильно, что он даже не может коснуться собственной кожи, и воздух отражает зловещий треск, и он знает, что вторая его нога тоже сломана, но ничего не чувствует. Боль прошла, и он не чувствует ничего. Воздух наполнен запахом горящей резины, и он слышит сирены где-то далеко, сирены или аварийные сигналы, он не может сказать. Он ждёт боли, ждёт чего-то, ждёт, когда металл коснётся его кожи, а стеклянные снежинки откажутся таять в его волосах, и когда его левая нога пошевелится, нужно найти Сэма, Сэм рядом, тянет его дрожащими руками, но где Сэм? Найти Сэма найти Сэма найти Сэма… — Не уходи, — говорит кто-то, и губы Сэма не двигаются. — Придурок, чёртов мудак, я бы тебя не бросил. Не бросай меня, не смей. С таким же успехом тебя вообще могло бы не быть. Ты бесполезен. Левая нога, двигайся. — Прости. Прости. Думай о том, как всё было раньше. Производители машин оглядываются в прошлое, чтобы двигаться в будущее. Это не значит, что они копируют оригинальную гайку за гайкой и болт за болтом; это не значит, что они не могут учиться, не могут расти. Дин смотрит на девятилетнего мальчика и думает: «Худшее ещё впереди». Призраки шёлка скользят по его лицу, губы прижимаются к его шее, и женщина смеётся, чуть не сжигая рождественский ужин, и он исправляется: «Впереди ещё столько всего». — Дин? Дин, ты меня слышишь? Дин смотрит на себя, но своё неуклюжее девятилетнее тело, зародыш, зажатый в семени, которому дали лейку и велели разобраться во всём самому. Кровь пульсирует то больше, то меньше, как будто вы переворачиваете голографическую линейку туда-сюда, но это не имеет значения. Это не имеет значения, потому что форма временна. То, кем он является здесь и сейчас, — вот что важно. Он — дух, он — душа, его нельзя уничтожить, повредить или даже тронуть. Он недостижим, но в то же время способен протянуть руку; он незыблем, но вездесущ. Он реален. Этого нельзя отменить. — Проснись, Дин, — и теперь это голос Сэма, но всё ещё не этого Сэма. — Пришло время проснуться. Пожалуйста, Дин, просто проснись. Дин закрывает глаза, намереваясь открыть их в другом месте. Последнее, что он видит, — пятилетний мальчик рядом с девятилетним, который берёт его за руку и обещает, что всё будет хорошо. Всё будет хорошо.***
У медицинского персонала входит в привычку прогонять Кастиэля с постели Дина. Когда Дин открывает глаза, он видит Каса, свернувшегося в кресле, его рука покоится на кровати. Доля секунда спокойствия, которую чувствует Дин, смотря на него, разбивается вдребезги, когда он понимает, что что-то запихнули ему в горло, что-то слишком большое и неумолимое, способное задушить его, отправить обратно под воду. Он задыхается, руки царапают лицо, и тревожные сигналы вспыхивают в безумной жизни. Множество людей произносит имя Дина, множество людей толпится вокруг него, они трогают его. Кто-то держит его руки, и он отчаянно бьётся, но они держат его. — Дин, остановитесь, — говорит кто-то, твёрдо и властно. — Вам нужно успокоиться. Он не узнаёт этот голос, но узнаёт другие — Каса, Сэма, Джесс. Их руки тоже на нём, успокаивают его, как животное, попавшее в ловушку, и он позволяет своему телу откинуться назад, расслабиться на кровати. — Хорошо, — одобрительно говорит медсестра. Дин не помнит, чтобы видел её раньше, и когда он оглядывает комнату, то понимает, что заснул не здесь. Он вопросительно смотрит на медсестру, и она отступает, отпуская его руки. — Здравствуйте, Дин, — говорит она с улыбкой. — Мы не ожидали увидеть вас снова. Дин пристально смотрит на неё. Я так легко не сдаюсь. — Сейчас вы находитесь в отделении интенсивной терапии, — продолжает медсестра. — Вас перевели сюда пять дней назад. Как, чёрт возьми, могло пройти пять дней? Он пытается возразить, на секунду забывая, что в его горле трубка. Медсестра слышит тихие, задыхающиеся звуки, которые он издаёт, и торопливо объясняет. — Причина, по которой вы не можете говорить, заключается в том, что нам пришлось вас интубировать — вашим лёгким стало хуже, и нам пришлось подключить вас к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Мне жаль, я знаю, что это неприятно. Хорошая новость состоит в том, что худшее позади. Битва ещё не выиграна, но пробуждение — это три четверти успеха. Мы понаблюдаем за вами, и если всё будет хорошо, отключим вас от аппарата уже сегодня. Хорошо? Дин не знает, как, по её мнению, он должен ответить, поэтому он просто продолжает смотреть на неё. Она усмехается и похлопывает его по руке. — Я скоро вернусь, — говорит она. — Оставлю вас с семьёй. Они были здесь почти всё время. Дин видит. На лице Каса по меньшей мере трёхдневная щетина, и Сэм, кажется, очень долго носит одну и ту же рубашку. Только Джесс выглядит нормально, что объясняется, когда она говорит Дину, что она единственная, кто проводил значительную часть времени вне больницы. — Я бы осталась, — извиняющимся тоном говорит она, — но эти двое и медсёстры мне не позволили. Очевидно, беременным не следует спать на больничных стульях. Дин определённо согласен с этим; и так ужасно, что Сэм и Кас провели здесь последние пять дней. Следующие несколько часов проходят странно, медленно, он спит, просыпается и кашляет. Сэм уходит за кофе, когда появляется медсестра, чтобы снять Дина с аппарата, но Дин машет ей, прося сделать это. Испытывать это не особо приятно; и он сильно сомневается, что смотреть приятнее. Медсестра даёт ему стакан воды, чтобы он смочил горло, и Дин безумно благодарен ей, он пьёт, борясь с искушением проглотить воду залпом. Кас остаётся рядом с ним, положив одну руку на кровать, как тогда, когда Дин только открыл глаза. Он почти не отводит взгляда от Дина, как будто тот может исчезнуть, если он отвлечётся на секунду. Дин допивает воду и смотрит на Каса. — Последний раз тебе говорю, — хрипит он, — найди себе хобби. После этого различать день и ночь становится намного проще. Его сны перестают перетекать в бодрствующие мысли, и хотя он всё ещё кашляет, как будто от этого зависит его жизнь (потому что на самом деле так оно и есть), медсёстры довольны его прогрессом. После того, как его переводят из отделения интенсивной терапии, у него образуется нескончаемый поток посетителей. Заходит Бенни и говорит, что гордится им; Руби приводит Аву, затем заходят Пэм с Ченнинг, Джоди с Джо. Эллен и Чак приходят отдельно, и хотя Чак остаётся всего на пару минут, Эллен приносит ему сумку, набитую книгами, которые она взяла из его комнаты. Появляется Бобби, который в течение десяти минут обзывает его балбесом, а потом очень неожиданно обнимает. Однажды утром Дин просыпается и слышит, как кто-то приглушенно разговаривает по телефону. — …ещё несколько дней, — говорит Кас, — но теперь они говорят «когда», а не «если». Знаю. Спасибо. Да, он такой. Мы… — Кас замечает, что Дин смотрит на него. — Он только что проснулся. Да, хорошо. Пока, Иниас. — Иниас? — недоверчиво спрашивает Дин, как только Кас вешает трубку. — Когда, чёрт возьми, это случилось? — Через несколько часов после того, как тебя доставили в больницу, — признаётся Кас. — Я ехал сюда и позвонил ему из машины. Мне нужно было с кем-то поговорить, но я не хотел беспокоить Сэма и Джесс ещё больше. — Готов поспорить, это был весёлый звонок, — говорит Дин. Давно потерянный брат звонит тебе посреди ночи, чтобы сообщить, что его любовник-гей-инвалид (о котором ты не знал) скорее всего умирает от болезни, которая убила вашу сестру (приятное напоминание). Есть минутка? — Он очень добрый человек, — говорит Кас, и, чёрт, Дин, должно быть, болен, если Кас говорит что-то хорошее о своей семье. — Он очень помог. Мы разговариваем несколько раз в день. Он был в восторге, когда услышал, что ты очнулся. — И когда ты собирался мне об этом рассказать? — Когда это стало бы уместным, — говорит Кас. — Тебе через многое пришлось пройти, Дин. Справедливое замечание. Кас звонит Иниасу каждый день, и пару раз он передаёт трубку Дину, чтобы тот поздоровался. Любые опасения, которые у него были по поводу того, что Кас снова свяжется со своей семьей, быстро рассеиваются; Иниас кажется таким же опасным, как садовая улитка. Ходят даже разговоры о том, что в какой-то момент он приедет, чтобы встретиться с ними, и это звучит хорошо для Дина. Через две недели Дину разрешают вернуться в дом инвалидов. Через два месяца он переезжает к Кастиэлю. В каком-то смысле это немного печально. Джо действительно плачет, хотя всё равно умудряется стукнуть Дина, когда тот дразнит её за это. Эллен, Пэм и Джоди заставляют его пообещать заезжать в гости, Эш заставляет его поклясться заботиться о ноутбуке, а Руби вручает красочный свёрток. — Что это за хрень? — хмурится он. — Это от Авы. Я брала её в магазин, и мы выбрали это для тебя. Дин разрывает упаковку и видит небольшую книгу в твёрдом переплёте — «101 способ приготовить торт». — Ты ужасна, знаешь? — говорит он Аве. — Просто ужасна. В глазах Авы отражается то, что можно описать только как победа. Он обещает написать (ну, заставить Каса написать), а потом снова сталкивается с Руби. — Постарайся не умереть, — советует она. — Я не всегда буду рядом, чтобы спасти твою жалкую задницу. — Как бы мне ни было больно, уверен, что найду способ пережить это. — Придурок. — Сучка. — Береги себя, ладно? — неловко говорит она, хватая его за плечо и слегка улыбаясь. Он улыбается в ответ. — Ты тоже. Странный момент разрушается, когда Руби добавляет: — И, знаешь, если брак твоего брата не сложится… — Прощай, Руби, — громко говорит он. Перед отъездом он находит Эша, Ченнинг, Чака и ещё нескольких людей. Ни Мэг, ни Лилит не появляются, чтобы попрощаться, но Дин переживёт. Кас в итоге купил одноэтажный дом, на который изначально положил глаз, и действительно заработал на этом деньги — его старый дом, который был по-настоящему красивым местом, удалось продать почти мгновенно. Кас настаивает на том, что не будет скучать. Он сказал, что приятно иметь место, которое он выбрал сам — на самом деле они выбрали его вместе, так как Дин несколько раз посещал его перед покупкой. Кас живёт там уже три недели, и, похоже, он не страшится возвращаться домой так сильно, как раньше. Дин вложил немного денег в дом и планирует в конце концов погасить значительную часть ипотеки, но почти вся их мебель принадлежит Касу. У Дина не так много вещей — ноутбук, книги и кое-что личное, вроде фотографий и закладки Каса, — и требуется всего одна поездка, чтобы перевезти всё это в новый дом. Сэм и Джесс заходят днём, чтобы осмотреться. Джесс глубоко беременна; она должна родить со дня на день и очень надеется, что этот день наступит раньше срока, а не позже. Сэм… ну, он справляется. Дин использовал бы термин «под дулом пистолета», но он достаточно благоразумен, чтобы не говорить этого в присутствии счастливой пары. Перед входной дверью есть несколько ступенек, но над ними установлен пандус, а кровать достаточно низкая, чтобы Дин мог легко пересесть на неё. Потому что, понимаете ли, у него новая кровать. Двуспальная. Которая принадлежит им с Касом, и его не выгонят на диван утром, и он не должен никуда возвращаться из этого дома. Это что-то постоянное. Мысль об этом пугает — до аварии Дин никогда не проводил в одном месте больше пары месяцев, — но это приятное волнение. В ту ночь, когда Дин дёргает за шнур у кровати и выключает свет, есть кое-что, что не перестаёт его беспокоить. Он лежит, обхватив руками шею Каса, положив голову ему на грудь, когда решает просто собраться с духом и спросить. — Эй, Кас? — Да? — Знаешь, когда я был в больнице… Он чувствует, как Кас напрягается. — Что? — спрашивает Кас, слегка взволнованно. Они не любят говорить об этом. — Что ты тогда сказал? — Что ты имеешь в виду? — Когда говорил на испанском или каком-то… — Это был итальянский. — Ладно, итальянский. Что ты сказал? Ну, если перевести на английский. Кас молчит. — Это было очень давно, Дин. — Хочешь сказать, что не помнишь? — Помню, — говорит Кас. — Но не расскажешь мне? — Нет. — Почему нет? Кас не отвечает. Дин чувствует, что начинает злиться, а он не хочет портить хороший день, выходя из себя. — Знаешь что? Забудь. Спокойной ночи, Кас. Он не получает ответа. Со вздохом он закрывает глаза и пробует заснуть. Однако прежде чем он успевает погрузиться в сон, Кас начинает говорить. — Будь я эгоистом, — говорит он, его голос низкий, но звучит громко в тишине комнаты, — я бы сказал тебе не сдаваться. Я бы умолял тебя остаться со мной… Я бы приказал тебе бороться. Но ты и так слишком сильно винишь себя за то, что не можешь контролировать, поэтому вместо этого я просто скажу: я люблю тебя, — у Дина перехватывает дыхание, и это никак не связано с состоянием его лёгких. Кас сглатывает, слегка ёрзает и продолжает говорить. — Я бы любил тебя, если бы ты мог стоять и ходить, и я бы любил тебя, если бы ты едва мог моргать. Твоё тело — не более чем сосуд для твоей души, и я никогда не видел такой яркой души, как твоя. Я люблю её так же, как люблю тебя… с тех пор, как впервые увидел, и я буду любить тебя, когда мы станем не более чем пеплом на ветру или воспоминаниями в умах призраков. Я не буду говорить тебе не уходить. Я не буду говорить, что ты не можешь уйти. Я могу сказать только то, что я люблю тебя, Дин Винчестер, — и тут он проводит кончиками пальцев по затылку Дина, безмолвная связь с той тесной, потусторонней больничной кроватью. — …и что я никогда тебя не забуду. Для меня ты всегда будешь существовать. Это то, что я могу пообещать, и я обещаю. Снова наступает тишина. — Наверное, на итальянском звучало лучше, — смущённо говорит Кас. — Ты помнишь всё это? — тихо говорит Дин. Он не знает, чего ожидал, но точно не этого. — Не представляю, как я мог бы забыть ту ночь, — отвечает Кас. — Хотя должен признать, что в последующие дни я стал несколько менее разумным. Это звучит так, как будто ему стыдно. Дин вспоминает слова, просачивающиеся в сцену из его прошлого, туда, где им было не место: придурок, чёртов мудак, я бы не оставил тебя. Кастиэль уже доказывал, что он может так долго откладывать в сторону свои собственные чувства, только когда дело касается людей, которых он любит. — Спасибо, что рассказал, — в конце концов говорит Дин. — Ты заслуживал знать. Дин собирается кивнуть, но понимает, что это бессмысленно, и вместо этого прижимает голову немного ближе к груди Каса. — Спокойной ночи, Кас, — снова говорит он. — Спокойной ночи, Дин. Ещё четыре минуты они лежат в темноте, прежде чем он заставляет себя просто сказать это наконец. — Я тоже тебя люблю. Очевидно. — Очевидно? — Очевидно, — подтверждает Дин. — То есть, ты себя видел? В тебя довольно трудно не влюбиться. — В таком случае, мне лучше держаться подальше от твоего брата, — невозмутимо произносит Кас. Дин добродушно шлёпает его. — Спи уже, Кастиэль. Кас притягивает Дина ближе к себе. — Увидимся утром, — бормочет он. И Дин думает, что это очень приятно — с нетерпением ждать пробуждения.