«В моей голове беспорядок, но я всё равно пытаюсь.
Тревожность - ещё та адская проблема.
Она удерживает меня, я не могу выбраться.
Это не правильно, это нечестно...»
Chase Atlantic feat GOON DES GARCONS – Consume
Тело болезненно ноет, и каждое движение словно миллиарды толстых игл в мышцах. Тэхён вытирает редкие капли, стекающие по груди, мягким махровым полотенцем и поднимает взгляд, встречаясь со своим отражением в запотевшем зеркале. Глаза красные, лицо опухшее, а губы предательски жжёт как после перца чили. Всё ещё хранят прикосновения чужих. И от этого так паршиво, что появляется желание утопиться, не выходя из ванной. Где-то там в гостиной на диване сопит Чонгук, пуская слюни на декоративную подушку, а он стоит напротив зеркала, смотрит в свои заплаканные глаза, в которых таится самый огромный страх быть униженным своими же глупыми чувствами, и сдерживается, чтобы не заплакать снова. Солёные слёзы всю ночь обжигали кожу щёк и душили, не позволяя сделать глубокий вдох вместе с громадным комом, и вся несправедливость в том, что Чонгук и не вспомнит о том, что творил ночью (Тэхён в этом уверен как никогда раньше), а ему придётся наигранно улыбаться и делать вид, что ничего и не было. Конечно, не было. Даже если Чон и вспомнит, что маловероятно, то спустит всё на самотёк и скажет банальное: «Прости, дружище, попутал немножко, с кем не бывает». Тэхён простит. Простит Чонгуку всё – всегда ведь прощал, – но только не своё разбитое сердце, от которого прошлой ночью не осталось ни черта. Там теперь лишь пепел покоится, и его нужно как можно скорее развеять по ветру, чтобы порошок этот не оседал в грудной клетке так, что отодрать его потом оттуда станет невозможным. Но, кажется, уже опоздал. Ким упирается руками в край раковины, сжимает челюсть, лишь бы в голос от этой чёртовой несправедливости не закричать, а затем всё-таки выходит из ванной, накинув на тело домашний халат. С кухни доносится звон посуды, и Тэхён, к своему сожалению, понимает, что Чонгук уже проснулся. Он делает глубокий вдох и идёт к своей личной Смерти в обворожительном облике, что стоит возле мойки и жадно хлещет воду из стакана, прикрыв глаза. Взгляд ненароком цепляется за расстёгнутую рубашку, являющую все прелести крепкого тела, дёргающийся при каждом глотке кадык, но Тэхён его тут же прячет в полупустой упаковке от печенья на столе, принимая привычный серьёзный облик. — Проснулся, алкаш несчастный? — хмыкает Ким и присаживается на табурет, стуча пальцами по столу. Чонгук с характерным стуком опускает пустой стакан на край мойки и смотрит на Тэхёна, облизывая губы. — Боже, я больше не буду пить, — стонет Чон, массируя виски. — Голова болит ужасно, твою мать. — Ты так каждый раз говоришь, — не удерживается от смешка. — В итоге, каждую пятницу я забираю твою пьяную тушу из клубов и тащу на своём горбу к себе домой, чтобы папочка тебе яйца не оторвал. Тебе ему ещё внуков дарить, — с горькой ухмылкой заканчивает. Чонгук морщится, сплёвывая слюну в раковину: — Обойдётся и без таких подарков. Я и так по его воле женюсь через две недели. Тэхён кусает щёку изнутри, ощущая привкус крови на языке. «Женюсь через две недели», — больнее чёртового поцелуя, о котором он старательно молчит. Потому что молчит и Чонгук. — Я бы не был так уверен, — Ким зачёсывает ещё влажные волосы назад и старается на Чона не смотреть. Тот даже с похмелья с опухшим лицом и следом рисунка от подушки на щеке кажется самым красивым мужчиной в жизни Тэхёна. Чёрт бы его подрал. — Ну уж нет, — усмехается Чонгук. — Отец и так меня затрахал похлеще, чем я всех своих пассий. Нет, становиться отцом в двадцать лет я не намерен. — Во-первых, тебе двадцать два... — Одна херня. — А во-вторых, — настойчиво продолжает он, — рано или поздно ты задумаешься о детях, Гук, — «и точно не со мной», – недосказанность, — так что не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Чонгук проводит кончиком языка по внутренней стороне щеки, оттягивая её, а затем переводит взгляд на Тэхёна, слабо усмехаясь: — Я вот смотрю на тебя и думаю: почему ты в свои двадцать один так логично рассуждаешь? Обычно, это же молодость, время безрассудства и безбашенности, а ты и на тусовки не ходишь, усердно тренируешься в зале, учишься и даже подрабатываешь, хотя твой отец может тебя обеспечить. Почему... — Чон вздыхает и прикрывает глаза, подбирая слова, — почему ты такой взрослый? Потому что ты погрязнешь во всём дерьме, если я не буду взрослым и отвечать за тебя. Потому что я терплю каждую твою выходку, чтобы быть рядом. Потому что, если бы я не рассуждал здраво и не держал бы свои чувства запертыми в титановой клетке, нашей дружбе пришёл бы конец ещё три года назад. — Потому что хоть кто-то из нас должен быть взрослым, Чонгук, — обобщение. — Ты давно не ребёнок, но, кажется, тебе на это наплевать. — Тэ, не преувеличивай, — смеётся тихо Гук. Он чешет затылок, подходит к Тэхёну, хлопая его по плечу, пока Ким сидит и молча пялится в стол, чтобы не встречаться с этим чёртовым поглощающим взглядом, и терпит чужие прикосновения, вспоминая то, как руки крепко сжимали талию прошлой ночью, не выпуская из плена, а затем, бросив короткое «я в душ», скрывается за дверью ванной. Тэхён роняет голову на руки, шепчет себе под нос тихое: «терпитерпитерпи» как мантру, встаёт, подавляя слабый приступ тревожности, и лезет в холодильник за яйцами и беконом. Отвлечение готовкой – залог успешно прерванного нервного срыва. Чонгук выходит из душа ровно через пятнадцать минут с одним полотенцем на бёдрах, и Тэхён всеми силами сдерживает себя от наглого разглядывания. Ещё пять лет назад, когда Ким признался лучшему другу, что больше предпочитает свой пол женскому, а тот всё равно не стеснялся ходить полуголым, изредка шутя: «Не трахай меня глазами, чувак», он лишь фыркал и бил Чонгука всем, что попадало под руку. Он ужасно стеснялся, боялся, что из-за сексуальных предпочтений от него отвернётся лучший друг, которым он на тот момент ужасно дорожил (и дорожит до сих пор), но услышав в ответ, что Чонгук тоже порой заглядывается на парней, успокоился. Шутки в таком стиле спустя время стали чем-то обыденным, но три года назад он попросту стал их бояться. Как дружеская любовь переросла в романтическую, не заметил, и теперь от каждого прикосновения чуть ли не вздрагивает, расценивая их уже не так как прежде. Он специально отворачивается, отпивая кофе из кружки, пока Чон хватает из одинокой пачки печенье, и скрывается за дверным проёмом. Отвлекается от мыслей, раскладывая завтрак по тарелкам, ставит на стол с двух сторон, и когда Чонгук выходит в шортах и футболке Кима, хмурится. — Я позаимствовал твои вещи, не против? — Разрешения спрашивать тебя не учили, — даже не вопрос. Чонгук усмехается: — Ты как-то взял мои трусы без спроса. — Боже мой, я перепутал их со своими на той тусовке, — мотает головой Тэхён, с ужасом вспоминая ту отвратительную ночь, когда они с Чонгуком пришли на какую-то школьную вечеринку, и всё закончилось спонтанным тэхёновым сексом с кем-то, кого он даже не помнит, но отчётливо вспоминает, что неизвестно откуда взял именно трусы Чона вместо своих. — Ну да, оправдывайся теперь. — Забудь, пожалуйста, я ничего не помню с той ночи, — Тэхён садится напротив. — Кстати, насчёт вчерашнего, — Чонгук ковыряет вилкой в тарелке и поднимает на Тэхёна взгляд. А Ким и вздохнуть не может. Молится в мыслях. — Я, надеюсь, ничего такого не делал? Не помню ни черта. По кухне разносится удовлетворённый выдох. Тэхён старается свою заминку спрятать за слабой улыбкой, в то время как бедное сердце отбивает немыслимый ритм. Конечно, Чонгук ничего не помнит. Только Тэхён помнит всё, и замирает весь мир, потому что обидно. Несправедливо, нечестно... — Н-нет, нет, расслабься, — голос от напряжения хрипит. — Ты как всегда приполз на мой диван и завалился спать. — Слава Богу, — смеётся расслабленно Гук. «Бога нет», — хочется вновь впасть в истерику. — «Иначе как объяснить эту блядскую несправедливость?». — Рин не звонила? — меняет тему Тэхён, наконец-то принимаясь за завтрак, чтобы скрыть всю свою нервозность, образовавшуюся одним простым вопросом. Слышать о будущей жене своей главной влюблённости чертовски болезненно, но Тэхён уже давно считает себя мазохистом. — К счастью, нет, — пробуя на вкус яичницу, хмыкает Чон. — Или, к сожалению. — Почему «к сожалению»? — Потому что она может нажаловаться отцу, что я опять не ночевал дома, а это очередной скандал. Мне этот его бизнес не сдался, я хотел спокойной жизни, но нет же, всё решили за меня, лишив права выбора и всучив какую-то совершенно не знакомую мне девушку, на два года старше, что каждый раз закатывает истерики, что я изменяю с какими-то шлюхами... А я, блять, даже в верности ей не клялся! — вскипает он, кулаком стуча по столу. — Это сраный брак по расчёту, я увидел её два месяца назад и ничего, кроме отвращения я не испытываю! Так какого хрена я должен как собачонка облизывать ей пятки и бегать как за хозяйкой? Я не собираюсь с ней спать, а сексуальное напряжение я должен как-то снимать. «Ты его чуть со мной вчера не снял», — горько усмехается в мыслях Тэхён. — И переспал вчера с кем-то в клубе, да? — произносит вслух. Тэхёну даже думать об этом неприятно, не то, что говорить, но с Мин Рин – невестой Чонгука, – он хотя бы знаком (виделся пару раз), и думать, что его лучший друг спит с ней не так болезненно, как о том, что кто-то совершенно другой касался его тела и целовал губы, о которых он сам мечтает так долго. Мечтал до вчерашней ночи. — Не знаю, не помню, — раздражённо вздыхает Чонгук. — Губа нижняя болит, значит, целовался точно, — сменяется на усмешку. А Тэхён поджимает свои губы, вспоминая, как зубами терзал чоновы, пока не осознал, что он творит. — Ты себе не изменяешь, — хмыкает Ким. Кухня погружается в неловкое молчание. Чонгук больше тему этого разговора не продолжает, принимаясь молча завтракать, да и Тэхён тоже. Только еда в горло отказывается лезть. Вновь возвращается мерзкий ночной ком, стоит только подсознанию подкинуть картины сначала прошлой ночи, горячих поцелуев и той еле заметной вспышки страсти, что проскользнула на долю секунды, а затем Чона с кем-то другим. Гложет, мучает, не даёт дышать, но Тэхён терпит все эти муки, потому что любит. Просто любит всем своим сердцем, а хоть что-то предъявить не может. Как лучший друг, он множество раз втирал, что пора завязывать, пора взяться за ум, прекратить еженедельные попойки, бесчисленные связи, о которых Чон чаще всего и не помнит, но кто его послушает? Чонгук своевольный, а обвинять его в том, что он всеми этими рассказами бессовестно разрушает, нельзя. Для него Тэхён – единственный человек, с которым он может поделиться всем дерьмом, происходящим в жизни, или какими-то достижениями в постели, или ещё чёрт его знает чем. А большего Чонгуку знать и не нужно. Не нужно знать того, что прямо сейчас он сдерживает очередной поток слёз, пока Чонгук рассматривает через потухший дисплей свою искусанную губу, думая лишь о новом достижении.