Сказки-бусины

Сегодня ветер особенно яростно стучит в окна, подгнившие деревянные ставни вздрагивают, тяжело хлопают. При каждом резком глухом стуке Айрис старательно выпрямляется на стуле, отводя лопатки. Дейдри и Эдит жмутся друг к дружке. Не по себе и Ричарду. Одна лишь матушка, как всегда, невозмутима. Убедившись, что все покончили с ужином, она коротким кивком приказывает убрать тарелки и медленно, торжественно поднимается, начинает произносить молитву Создателю Всего Сущего. В тусклом свете свечей Ричард видит, как шевелятся бледные губы сестёр. Он бормочет молитву, наклонив голову, и в эту секунду чувствует себя самым настоящим грешником, потому что не может сосредоточиться, всё время думает только о том, как поднимется к себе в спальню. Не потому ли матушка смотрит так сурово? Уж не узнала ли… Вдруг именно сегодня она пошлёт солдат следить, всё ли благополучно в покоях герцога Окделла? А если и так — пускай. В такую метель надо быть орлом или кэналлийским стрелком, чтобы заметить неладное, а солдаты, отогреваясь вином, вряд ли вообще поднимут головы вверх. Но ведь сейчас и впрямь лететь опасно, можно сбиться с дороги, не заметить каменных стен замка, погубить себя в темноте и холоде… Ричард накрепко сжимает пальцы в замок под столом, чувствуя, как оправа родового перстня врезается в кожу, горько коря себя за то, что, перед тем, как спуститься к ужину, вынул из-под подушки длинное иссиня-чёрное перо. «Возьми моё перо в руки, назови моё имя, — негромко говорил гость в их первую встречу, прощаясь, — и той же ночью я буду у тебя». Гость ни разу ещё не нарушил своего обещания, но сейчас Ричард готов упрашивать, умолять, чтобы он передумал и вернулся в свой далёкий южный замок над морем. «Создатель всеблагой и милостивый, — вышептывают губы, выстукивает сердце, — защити его, сохрани, не дай заблудиться, сделай так, чтобы он из-за меня не рисковал…» Острый взгляд матушки заставляет вздрогнуть, осечься: молитва окончена, он один ещё бормочет бестолковые просьбы. — Вы благополучны, Ричард? — сухо, негромко осведомляется матушка. — Мне кажется, ваши щёки слишком румяны. Вас не лихорадит? — Нет, матушка, — выдыхает он, — всё в порядке, благодарю вас. Она кивает. — В таком случае, доброй ночи, дети. Выслушав общее ответное пожелание, матушка направляется к двери, и Ричард успевает переглянуться с Айрис, разглядеть в серых глазах озорной огонёк. Сестра, как всегда, лишь делает вид, что идёт ложиться — на самом деле она опять будет в библиотеке жечь свечу до рассвета. Раньше Ричард иногда прокрадывался туда вместе с ней, и они шёпотом спорили о героях Дидериха, о древних эориях, о путешественниках, покорявших Седые и Багряные земли. Комнаты герцога Окделла на самом верху, в башне, и сегодня они совсем выстыли, Ричард с каждым вдохом чувствует снежную сырость. В горле першит, кончики пальцев неприятно покалывает — Ричард садится на край постели, вздрагивает, чувствуя холод покрывала, и протягивает ладони к огню камина. Язычки пламени слабо вздрагивают. От них мало толку, но всё же к ним хочется быть поближе — словно к бессильному, но верному другу. По ногам вдруг проползает сквозняк, пламя разгорается и опадает, вспыхивает вновь. Ричард привстаёт, вслушивается в гул ветра. В груди колотится радостно и тревожно. Да нет, это просто ком снега стукнул в ставню. Или налипшая, смёрзшаяся корка сорвалась с карниза. Стук повторяется громче, требовательнее. Ричард вскакивает, подбегает к окну и рывком распахивает его, впуская поток ледяного воздуха, влажных липких хлопьев. Ворон, почти белый от снега, тяжело взмахивает крыльями, опускаясь на ковёр посреди комнаты, и в следующую секунду перед Ричардом стоит худощавый черноволосый мужчина в тёмном плаще с меховой оторочкой. Ричард глухо охает, его ладони скользят по ткани, мокрой насквозь, ощупывая бока, плечи, затылок. Волосы тоже мокрые, капли поблескивают в них драгоценными камнями. — Вы не заснули, ожидая меня, юноша? — гость негромко смеётся, откидывая голову. В синих глазах искрится веселье. Ричард поспешно мотает головой, крепче обнимая, вжимаясь щекой в гладкую влажную щёку. — Рокэ, — бормочет, — вам не следовало прилетать сегодня. Я не подумал… Когда я звал вас, метель только начиналась, ветер не был так силён… Рокэ вновь усмехается, поглаживая макушку Ричарда, перебирая волосы, заставляя его вздрагивать от прикосновений холодных пальцев. — Обо мне вам стоит беспокоиться в последнюю очередь, Ричард. У Повелителей Ветра свои пути. Ричард не согласен. Ричарду кажется, что о Рокэ непременно нужно беспокоиться, иначе однажды Рокэ может улететь так далеко, что не найдёт дороги ни в Надор, ни к себе домой. Ричард об этом, конечно, не говорит, чтобы не быть жестоко высмеянным. Он просто прижимает к губам изящную кисть, целует костяшки пальцев, дышит на них, отогревая. — Вы замёрзли, Рокэ. Хотите вина? Он предлагает в который раз — и Рокэ в который раз насмешливо качает головой: — Увольте, я не стану оскорблять свой вкус вашей северной кислятиной. Впрочем, вам не помешает согреться хоть чем-нибудь, пока вы вновь не подхватили грудную хворь. Конечно, касера в таких делах помогает значительно лучше, нежели ваш перекисший виноградный сок. Ричард мог бы ответить, что матушка не велит держать в замке крепких напитков, но говорить об этом не хочется, и к щекам от досады приливает кровь. Не матушка, а именно он — владетель Надора, и ему уже семнадцать лет, и пускай после Лаик никто не пожелал взять его на службу — это ничего не значит, он умеет владеть шпагой. Не зря же, возвращаясь из Олларии домой, он отбил одинокого путника от разбойников на ночной дороге. Путник, молодой, изящно одетый, благодарил учтиво, как истинный эорий, и, сунув руку в складки плаща, протянул Ричарду на ладони воронье перо. Богатая вышивка на плаще и золотистые локоны бросились в глаза сразу, а вот то, что незнакомец держал шпагу в левой руке, вспомнилось Ричарду много позже, когда он уже свёл знакомство с Рокэ и показал перо ему… Предаваться беспокойным раздумьям нет никакой возможности — Рокэ утягивает его на кровать, сам поит подогретым вином из глиняной кружки, стаскивает с озябших ног Ричарда протёршиеся шерстяные чулки и по очереди зажимает его пятки между ладонями, растирая. Холод уходит, по телу растекается покалывающий жар, и у Рокэ пальцы такие тёплые, и щёки, и губы. Рокэ целует глубоко и неспешно, будто пробует изысканный напиток, и Ричард цепляется за его плечи, глуховато постанывая. Рокэ пахнет травой, и степью, и морской солью, и мускусом, и Ричард всё никак не может надышаться его ласковым теплом. Ладони Рокэ бережные, он держит Ричарда, будто трепещущую птицу, и, когда сухощавое сильное тело накрывает его, вжимая в постель, Ричард чувствует себя самым хрупким и самым могущественным, самым бесстрашным на свете. Потом, после всего, когда дыхание понемногу успокаивается, а во рту всё ещё сухо, Рокэ приподнимается, подтягивает тяжёлое шерстяное одеяло, набрасывая на обоих до подбородка. — Как ты раньше-то не замёрз в этом склепе, карьярра, — бормочет сквозь зубы. Ричард тихо смеётся. — Старая Нэн говорила, там, где будет холодно одному, отогреются двое. — Положим, поспорить с этим трудно, но топить жарче в герцогских комнатах всё же не помешало бы, — Рокэ прикрывает зевок ладонью, длинные чёрные ресницы опускаются. Ричард легонько трогает разметавшиеся угольно-чёрные волосы, вслушивается в ровное дыхание. Ему бы тоже засыпать, но уже не в первый раз под рёбра будто забирается холодная липкая рука, сжимает внутренности. — Рокэ, — Ричард едва разжимает губы, но тот слышит, недовольно морщится, не открывая глаз. — В чём дело? На нас движутся полчища ызаргов? У тебя в спальне невепрь? Ричард дёргает плечом. Хочется огрызнуться, потребовать, чтобы Рокэ не поминал языческих демонов, но — не связал ли Ричард себя уже давно с демоном куда более страшным? — Я не знаю, что дальше, — глухо произносит Ричард. — Когда-нибудь тебя могут заметить, и… если о нас узнают, что мы станем делать? — Дикон, — Рокэ сонно мотает головой, — можно подумать, эта твоя нянюшка не рассказывала тебе сказок. Конечно, о нас узнают, — вновь зевок, — и однажды, прилетев к тебе, я грудью напорюсь на выставленные в окне ножи и кинжалы… Ричард вздрагивает, садится в постели, подтягивая колени к груди. Верно ведь, была такая сказка, там злые сёстры завидовали доброй, но… — Они никогда так со мной не поступят, — выпаливает Дик, — Айрис добрая, а Дейдри и Эдит к тому же совсем маленькие… — Глупости это, Дикон, — Рокэ открывает глаза, острый синий взгляд сталкивается со взглядом Ричарда. — На то и сказки, чтобы отделять главное от наносного. Сёстры ни при чём — ножи и кинжалы воткнёшь, конечно, ты. Ричарду кажется, будто его самого ткнули под рёбра — пускай не ножом, но выставленным локтем. — Рокэ, — через силу произносит он, — зачем ты… я же никогда, я… Разрубленный Змей, если ты думаешь, что я предам — что ты делаешь в моей постели? — Что делаю? — Рокэ прищуривается, сильная рука обхватывает плечи Ричарда, притягивая ближе. — Развлекаюсь, очевидно — и развлекаю тебя. — Я не позволю, чтобы меня считали… — Дикон, — Рокэ проводит костяшками пальцев по векам, точёное лицо сейчас кажется особенно бледным, усталым, — если захочешь, я могу показать тебе пару приёмов владения шпагой — по-приятельски, в качестве тренировки. А вызывать меня не нужно, я драться не стану. У нас слишком мало времени, чтобы тратить его ещё и на дуэли. — Рокэ, — Ричард сглатывает, — я не понимаю. Если ты считаешь, что я способен на предательство… — Один Леворукий знает, на что мы все способны, — Рокэ криво усмехается. — Не стоит зарекаться. Пальцы легонько поддевают подбородок Ричарда, побуждая приподнять голову, скользят, очерчивая линию скулы. — Возможно, ты сочтёшь, что от меня надо защищаться. Духовник твоей матушки объяснит тебе, что я порождение Тьмы. Или ты захочешь добыть победу и славу, пленив Ворона, когда-то причинившего зло твоей семье. — Но, Рокэ, я не хочу зла тебе. Клянусь! — Чшш, — пальцы прижимаются к губам, — не клянись. Не хочешь — я тебе верю. Может, и не захочешь никогда. Ричард глубоко вдыхает. Хочется спорить до крика, до хрипоты, доказывать, но где-то глубоко внутри покалывают холодные иголочки. Он ведь не раз уже сомневался, в чём природа его странной, быть может, противоестественной тяги к Рокэ: телесное влечение, восхищение умом и волей — или, быть может, ловушка, искушение, подстроенное Врагом? Что, если однажды он, Ричард, и впрямь решится… Он не хочет додумывать страшную мысль, он переворачивается набок, обнимая Рокэ поверх рёбер, вжимаясь лбом в его плечо. Рокэ тихо вздыхает, тёплые губы касаются макушки Ричарда. — Ты только помни, — голос сонный, тягучий, — нет таких ножей… нет такой вины, чтобы я от тебя… Слова сливаются в неразборчивое бормотание — Рокэ засыпает спокойным, глубоким сном, чтобы на рассвете вновь превратиться в ворона и вылететь из башенного окна. Спит и Ричард, пригревшись.