О том, почему же у майар болят головы

Первое время Майрон не отзывался на новое имя, которым одарил его Лангон. Отказывался не только из гордости, но и потому, что был убеждён: может, он и жестковат иногда из стремления к порядку и удобству для всех, но ни в коем случае не жесток. А если нет, то и имя подобное ему было ни к чему. А потом… Потом смирился. Валинорским именем его упорно не звал вообще никто, кроме Оссэ. Тем более, что ему пришлось уступить и ещё кое в чём. К бесконечному недовольству майа, его огненная сущность и привычка выражать эмоции огнём раньше, чем словами, оказались неуместны. После того, как пару раз в Утумно по его вине пришлось тушить пожары, Майрон осознал: придётся ему, хочет он или нет, менять хроа. Он запомнил, как это было. Прежнее тело майа просто уничтожил, отпустил за ненадобностью и оно распалось золотыми искрами, которые потухли на холодном каменном полу. А потом стало появляться новое. Сначала появились голые кости, среди которых, в клетке рёбер, горел и переливался свет, сжавшийся в шар. Душа его, сердце — оставшееся неизменным. Дух повернулся, глядя, как лентами обвивают снизу вверх эти кости мышцы и сосуды. Посмотрел появившимися глазами (тоже жёлтыми, прежними) на свои руки. Голые мышцы в тёмном отражении из того самого кристалла, что создан был Мелькором и его учителем вместе, смотрелись ещё более жутко. Гортхаур вздохнул. Тело стало покрываться кожей, мягкой и бледной, вовсе не похожей на ту тёмно-серую пористую породу, которая настоящей бронёй заковывала его прежнее воплощение. Появились веки, губы, уши, кожей покрылись пальцы с заострившимися даже когтями, а не ногтями, потом чёрные брови и ресницы и волосы. Последние майа долго не устраивали: он то позволял им стать намного ниже пояса, то смотрел на совсем короткие и не понимал решительно, почему подобное может быть удобно и красиво по мнению окружающих. Неужели естественная форма, по наитию души получаемая айнур, хуже намеренных изменений? Он печально улыбнулся отражению себя и перестал думать о волосах. Те остались чуть-чуть короче, чем по плечи. Ему предлагали гору одежды, когда он только получил полномочия… Да все, считай. Мелькор, совершенно наплевав на то, чем вроде его, а вроде чужой майа будет занят, действительно позволил ему заниматься всем, а значит наделил таким образом статусом весьма высоким. Кроме того, Майрон был сильнее почти всех майар крепости и его боялись за одно это. Да и история с разбитым носом Лангона… И тот факт, что герольд ни закрыться не успел, ни отвечать не стал — их, разумеется, увидели и разнесли рассказ в самые дальние уголки Утумно. Репутация у служителя Аулэ получилась как у злого, жёсткого, нетерпеливого и крайне дотошного типа, который никому ничего не прощал. Сначала он пытался разубеждать кого-то. А потом тоже примирился. Опять же не от покладистости: он увидел, что те, кто его боятся, быстро и беспрекословно исполняют его указания. Он понял, что страх вполне может поддерживать порядок — а он того лишь и желал. Но всё это было ему чуждо и неприятно. Он исполнял то, что сам взял на себя, а по временам Мелькор звал его в тронный зал, заставлял сесть прямо на ледяной пол и сам садился напротив. Потом брал лицо майа в обе ладони и долго смотрел в его глаза, пока Гортхаур буквально отсутствовал в своём теле. Он знал, что таким образом падший вала и мастер Аулэ поддерживают какую-то связь, но ни единый отголосок их бесед в его разуме, само собой, не оставался. Мелькор отсылал его тут же, как кончался разговор. Майа поднимался, заученно кланялся и уходил. Это всё повторялось с той или иной периодичностью и дни он уже не считал. Тем более, что тут, неимоверно далеко от света Древ, о котором так он скучал под пеленой мрака, не было разницы между днём и ночью. Всякое время было одинаково тёмным и лишь искусственное освещение хоть малость рассеивало мрак. Единственным, кто был вне этой стабильности, оставался Оссэ. Он всё звал его Майроном и по-прежнему они дружили и говорили бы, как раньше, часами, если бы не вал работы. Водяной под таким грузом не находился, а потому изредка сопровождал друга. Но чаще всё сидел у какого-нибудь из немногих ручьёв Утумно или у колодца. Там, он знал, ценой великих усилий говорил Оссэ с майэ Уинен и та, вспоминая их любовь и коралловые чертоги Ульмо на дне океана, умоляла владыку штормов вернуться. А… А он не возвращался. И признался Майрону, что причина — он. — Мне не хочется тебя оставлять. Ты уже стал… Странным. — сказал он. — Твоё новое хроа мне нравится намного меньше первого, но внутри-то ты тот же, что был, я это чувствую. И всё ещё согреваюсь рядом с тобой, хотя уже привык к тому, как леденею. — Погоди. — уточнил Майрон. — Тебе всё ещё больно из-за льда? Да что же ты… — Чуть-чуть! — скорее уверил его Оссэ. — Красоты и восторга он дарит больше. Не только узоры, я теперь могу создать его достаточно быстро, чтобы сковать волны в шторм… Или гладь озера. Мне кажется, что на ней можно устроить какие-то игры. Уверен, эрухини, когда придут в мир, придумают… — Эрухини?.. — Гортхаур примолк ненадолго. — Я видел их уже. Их приводили. — Детей Эру? — удивлённо уставился на него Оссэ. — Пожалуйста, покажи! Я и не слышал! — Я просто уже знаю в крепости всё. — неловко улыбнулся Гортхаур. — Идём, конечно, я знаю, куда их… Садят. И он сразу понял, что это было ошибкой, когда увидел, как изменилось лицо Оссэ при виде тех существ, которых лазутчики и шпионы выловили где-то в Средиземье и доставили в Утумно. Гортхаур уже почти выучил их язык, простенький и примитивный, а по сравнению с валарином и языком-то не вполне имевший право называться. И звали себя существа эти эльдар, народом звёзд. Он бы тоже хотел увидеть звёзды. Но тучи были слишком тяжелы. А служитель Ульмо испуганно разглядывал увиденное и не двигался с места. Майрон опустил взгляд и увидел, что тот стремительно покрывается корочкой льда… А потом Оссэ гневно сдвинул брови. — Как так можно обращаться с эрухини! Это же… Я не знаю, что это! Тюрьма, темница? Майрон! Если уж ты так всевластен, так сделай что-нибудь с этим, почему ты допускаешь подобное?! — Оссэ, это же не я их привё… — Да мне всё равно, Майрон! Сделай что-то, иначе я видеть тебя больше не хочу! — крикнул ему друг. Потом оттолкнул ученика Аулэ в сторону и ушёл прочь, забыв и про холод, и про эрухини даже. Гортхаур посмотрел вслед другу. Потом повернулся к эльдар. Те, запуганные и измученные, жались от него к дальним стенам темницы и вдруг майа заметил, как черна его тень теперь. Он списал это на слабое освещение.