О том, почему же у майар болят головы

— Ты сделал что? Гортхаур, решительный и несчастный, стоял перед чёрным троном и вала Мелькор взирал на него с этого возвышения так, что от взгляда становилось больно. И мало было того: отовсюду, из каждой щёлочки, из каждого уголочка следили за ним ещё десятки и сотни глаз. И эти взгляды срывали с него ткани, сцарапывали с него кожу, отрывали клоками мышцы и дробили в порошок кости. Его руки были скованы за спиной. Ну так, на всякий случай — по велению поймавшего его на деле Лангона. Вала же цепь снять не велел. То ли чтобы допрашиваемый теперь управитель дел крепости острее чувствовал беспомощность и унижение, то ли так, от безразличия. Майа глубоко вдохнул и поднял голову, стараясь как мог смелее глядеть на Мелькора. — Открыл темницы и вывел эрухини прочь из Утумно. Они не заслужили такой участи. Гнить в казематах — не то, ради чего Эру задумал детей своих. — Я говорил, кажется, во что тебе обойдётся твоя дерзость. — вала даже не старался уже придать голосу обманчивое спокойствие. Очевидно, выходка слуги его очень разозлила. — И это я говорил тебе о безмерно остром для раба языке. А то, что ты сделал сейчас, зовётся предательством, вшивая ты псина! Он поднялся с трона и одежда его казалась не тканями и кожей, но сгустившейся тьмой. И та же тьма плескалась в глазах его. Мелькор спускался по ступеням медленно и каждый шаг его будто бы был знаком незримому палачу опустить кнут на спину провинившегося Гортхаура. — Я не стану просить прощения или пощады. — майа попробовал сказать это спокойно. Кажется, даже получилось. — Ни того, ни другого ты не достоин. — вала посмотрел на него сверху вниз с расстояния едва ли в шаг. — Я приказываю вот что: плетями по крохотному кусочку спустят с тебя всю твою мерзкую шкуру, тварь. Если ты думаешь, что из-за Аулэ я спущу тебе с рук любую выходку, то что же, ты ошибся. Пускай снимают с тебя кожу. Медленно. Долго. И солёной воды нам есть у кого попросить… Лангон! — Владыка. — сероволосый герольд появился словно из воздуха и поклонился. На Гортхаура он подчёркнуто не глядел. — Среди бывших майар Ульмо найди тех, кто может океанской воды достать. Велишь передать палачам. — Ваша воля, владыка. — почти пропел Лангон и вот тогда посмотрел наконец на управляющего Утумно. Тот встретил взгляд оппонента и почувствовал, какой он пугающий и нездоровый. — О, я уже знаю, кого просить. Майа Оссэ был любимцем короля вод. Должен ли он знать, на что мне такие вещи? — Обойдётся поначалу. — Мелькор улыбнулся холодно и криво. — И пошли охотников за новыми детьми Эру. Если ты, Гортхаур, так их любишь, — вала совсем чуть-чуть склонился к тому, кого сейчас обрекал на мучения, — то ты будешь рад увидеть, что им палачи причинят мучения куда меньшие, чем ждут тебя. — Нет! — майа в ужасе дёрнул было руками, но цепь держала надёжно. — Нельзя эрухини мучить, это непорядочно, это… Это вне замысла, это неправильно! — Заткните его перед тем, как начинать наказание. — вала отвернулся, отошёл прочь. — Как повелите, мой господин. — Лангон дёрнул за цепь на руках Майрона. — Убедись, что он увидит эльдар прямо перед собой, когда вы их притащите. И достаточно близко, чтобы не пропустить ничего. — равнодушно добавил падший сын Илуватара, когда за майар уже начали закрываться двери тронного зала. — Почему ты меня ненавидишь? — Гортхаур спросил это без особого интереса. Лангон хмыкнул. — Не ненавижу. Просто достала твоя порядочность, и служишь вроде, а никак не заляпаешься. Хочется, чтобы уже треснул наконец и стал как все. — О, вот как… Кому ты служил раньше, Лангон? Сероволосый майа даже задумался, будто вспомнить давалось ему с трудом. Они шли в молчании почти минуту, прежде чем он заговорил. — Я помню глаза своей покровительницы. Светлые. Мне всегда было жутко, если она смотрела на меня, потому что я боялся, что сделаю что-то не так. Врачевать тела и души мне не сильно хорошо удавалось. И эта её извечная мягкая улыбка… — Валиэ Эсте, значит? Верно, ты был не лучшим учеником, хоть тут не лжёшь. Лангон рассмеялся. — С чего тебе знать, что я не вру теперь? — Ты и собственную душу залечить не в силах. — безразлично отозвался бывший подопечный Аулэ. — Она расколота на больше частей, чем хрустальный кубок, брошенный с силой на пол. — Ты жалок с твоими потугами всё привести в порядок. — почему-то глашатай сошёл на шёпот. — Никому он, твой порядок, не нужен. Будь теперь бессилен до конца, Гортхаур. Своя боль его не смущала. Кожу с него снимали действительно лоскут за лоскутом, не щадя, не торопясь. Мучения были такими огромными, что голос он сорвал. К тому же выкручивало руки, поднятые назад и вверх и прикованные. Куда больше переживал майа за эрухини, которых, как и велел вала, пытали так, чтобы видел он. И когда эльдар только привели — о, он увидел, как испуганно разглядывали они его, всего в крови, без кожи кусками на спине, груди и шее. Гортхаур мог молиться и взывать к милости Эру. Умело ли племя звёзд так — он не знал и жалел их и жалел о том, какую им причиняли боль. Когда его, уже забитого до того, что он и вздрагивать перестал, впервые окатили солёным кипятком, майа смог только хрипло закашляться, подавившись криком. Горячая вода обожгла обнажённые мышцы, а соль тут же въелась в раны. Он смотрел, как на пол у него изо рта капает окрашенная кровью слюна и думал, знает ли мастер Аулэ о случившемся… Хотя как же ему было знать, если говорил он с Мелькором как раз через открытый разум ученика? Эру Предвечный, все валар, силы вселенной — умолял он бесконечно: пускай Оссэ-то хотя бы не навредят, не узнают, что из-за него Гортхаур открывал темницы и для него эльфов выводил прочь из Утумно. Водяной его, конечно, никогда не простил бы, ведь Майрон не смог уберечь эрухини и вот их всё равно пытают, но и пускай не прощает! Лишь бы в безопасности был. Лишь бы… Да лучше бы Оссэ прочь из крепости пропал — хоть бы даже и в объятья майэ Уинен! А если бы он знал, как забавлялся Лангон, уже велев греть солёную воду и после нести её в темницу, рассказывая Оссэ о том, на что вода пойдёт! И если бы знал, что тот даже не стал тратить времени на то, чтобы приложить мерзкого типа лицом в пол, а сразу кинулся искать его — ему бы, верно, сделалось ещё хуже от волнения. Хотя куда уж может быть больше плохо? А Оссэ нашёл его. Нашёл, правда, слишком поздно, чтобы не допустить причинять Майрону боль. И в этот раз, рыкнув на стражу и на палачей и нетерпеливо срывая с друга цепи, даже не взглянул на эрухини, о которых так болело его сердце не столь давно. Не заметил их просто, поглощённый ужасной картиной. Ученик Аулэ лежал на полу обнажённый, но не лишь из-за снятой одежды, а потому, что, как и велел Мелькор, с него сняли всю кожу. Буквально всю: на теле управителя Утумно не было ни одного кусочка её. Оссэ, не зная, как взять друга так, чтобы не причинить ему слишком много боли, в конце концов сдёрнул с себя мягкий и тонкий шёлковый плащ и кое-как завернул тело Майрона в ткань, мгновенно пропитавшуюся кровью. Потом подхватил на руки, крепко прижал к себе и немедленно унёс прочь, в комнату, что была в крепости его. Помешать ему никто не посмел, ибо в гневе, который владел им, майа морского буйства был так же грозен и страшен, как и штормы, которые он насылал. Виновато было ему и он боялся: вдруг не очнётся Майрон вовсе? Ведь куда больше тела повредили мучения его дух и разум. А всё это он виноват. Если бы только Оссэ не накричал на друга, не заставил помочь детям Эру! Лучше бы он сам был так прикован. Илуватар! — молился теперь уже водяной. — Пожалуйста, пускай Майрон придёт в себя, ведь он такой хороший, так им майа океанский дорожит! Пускай не умирает. Он будет с ним рядом неотрывно хоть вечность, только пусть кузнец живёт.