О том, почему же у майар болят головы

Майрон ошибался, полагая, что учитель его с Мелькором общается лишь через него. Верно, чаще всего так и было, но изредка двое валар виделись в Средиземье. Да, у всех аратар иногда появлялись дела в этом мире. Аулэ, например, творил новые горы и долины, украшал их, менял и дополнял. Работы было много… Но было время и на отдых. И случалось так, что приходил к нему, облачившись в тёмные прекрасные одежды, Мелькор. Тогда труды Аулэ прекращались и раз за разом его огонь сливался с чёрным блеском величия сотворителя Искажения и с каждым слиянием всё темнее и опаснее становилось это пламя. Только вала-кузнец того не замечал и замечать не хотел, потому что совершенно искренне не интересовался подобным. Его занимали не только ласки мятежного айну, само собой — они всё так же творили вместе. И вместе с Мелькором показывать свет новым задумкам было для Аулэ даже большим интересом, чем тело отступника. Раз вот получились у них странные создания: сотворённые из камня, огня, лавы и мрака подземных пещер, были они огромными и устрашающими. И Мелько дал первому из них свою волю и назвал его величайшим из валараукар, господином их, и дал ему имя Готмог. Так явились в Эа демоны, которых после назвали балрогами. Новая встреча их не началась хорошо. Мелькор пребывал в самом премерзком настроении и сначала, одаривая любовника поцелуем, больно укусил его, а после вообще принялся метаться по скальному отрогу, едва ли обращая на Аулэ хоть толику внимания. Мастер наблюдал это, не вполне понимая причины происходящего, но и не стремясь взять да полезть к тёмному в самую душу, справедливо рассудив: если захочет, то сам расскажет, если нет — то и нечего требовать. Не мальчишки. — Забери к херам этого мерзкого таракана! — наконец взорвался Мелько. — Он смел предать меня. — Ты о ком же это? — Аулэ равнодушно приподнял бровь, глядя на собеседника. — Твой придурошный майа, кто ещё?! — властелин мрака зыркнул на кузнеца так, что у кого-то менее устойчивого ушло бы сердце в пятки. — Знаешь, что он вытворил? Решил выпустить эрухини, не зная моего замысла о них! Я велел спустить с него кожу. — Майрон? Эрухини? Где-то в глубине уже глубоко заражённой мраком души Аулэ шевельнулась совесть. Он нахмурился и переспросил: — Ты с моего ученика, говоришь, кожу велел снимать? — С кого ещё? — Мелькор злобно пнул какой-то камень. — Я задумал великое! Творения Эру я могу переделать так, как захочу сам и создать себе слуг вернее и покорнее, чем любые другие… — Ты намерен извратить детей Илуватара, причём скрыл тот факт, что уже видел их, пробудившихся в мире. — медленно сделал вывод Аулэ. — Дальше: ты пытал моего майа. — Много чести. Пытали палачи, я лишь велел не давать пощады. — безразлично пожал плечами мятежник, потом уже привычно и почти обыденно для обоих уселся сверху на собиравшегося что-то ему выговорить любовника. — Если хочешь меня отчитывать, то пошёл ты нахер, ясно? Не смей. — и склонился к полюбившимся ему рунам, одна из полос которых спускалась по торсу Аулэ вниз. Мастер действительно выкинул прочь из мыслей переживания о детях Творца и даже о некогда любимом ученике. Он когда-то давно (или это было недавно?) сказал ведь Мелькору, что тот мало волнует его. Тогда ещё полуправда теперь, думал он, превратилась в ложь: не испытывать одновременно злого, низменного и восхищённо-глубокого волнения при виде тёмного вала он не мог. Тот всем своим видом внушал и грязные мысли о физической любви, и иные — о единении душ, которого определённо достигали они, когда сплетались их мелодии творения и сливались голоса. Что из этого нравилось ему больше, Аулэ уверен не был. В этот раз, когда он вернулся в Валинор, был час слияния света Древ. И едва сделав шаг в ту сторону, где были его чертоги, Аулэ услышал совершенно незнакомый голос: — Не спеши, мастер мастеров. Он обернулся. За его спиной, в смиренном с виду жесте пряча руки в рукава мантии, стоял Намо Мандос. Только в тот момент понял кузнец из сонма аратар, что до того момента ни разу не слышал, как говорит Владыка Судеб. — Чего ты хочешь, Намо? — он чуть-чуть поморщился. В этот раз Мелькор не оставил ему следов ни на спине, ни на груди, но Аулэ бы не удивился, будь взор старшего из фэантури способен увидеть те, что бывали прежде. — Не злись на меня, Аулэ. — туманно улыбнулся Мандос, медленно обходя встреченного по кругу. — Я ждал тебя тут нарочно много времени. — Так чего же ради? — Не так должно было пойти всё, мастер мастеров. — Намо выпустил руки из рукавов, поправил мышино-русоватые волосы, что почти наполовину завесили его лицо. — Раньше видел я одно будущее Арды, ныне прозреваю другое и виной тому ты. Я помню, как знал, что должно тебе пройти все пути рука об руку с Кементари, владычицей лесов и полей. Теперь то ускользнуло и не вернуть более, теперь я смотрю на иное: двух отступников из аратар вижу, что поделят чёрную власть. Только не даёт мне Эру права знать конец их пути, прячет всё в лучах и в тенях. Неясно мне, что в конце уготовано им: гибель в забвении или спокойная жизнь. И так же неведомо мне, чем обернётся то или иное для мира. И мне жаль их и жаль Эа. Но я много сказал, владыка творцов. — Спасибо. — не совсем уверенно ответил Аулэ и увидел, как слабая и неживая улыбка Мандоса стала более реальной. — Но что ты хочешь за все те предвидения, что поведал мне? Ведь ты никогда не говорил столь много даже в Круге Судеб… — О, мне не нужно ничего, довольно и удела смотреть. — ответил фэантури. — Я блюститель Эа и я палач, ибо вижу я топор, что грозит миру, но не могу ни удержать его, ни спасти приговорённого. — Только знай, Аулэ, что на этом новом пути много тьмы. Справится ли свет, что ты несёшь, если во тьме окажется одиноким? — Во мне довольно сил, Намо. — Хочу тебе верить и закрыть глаза на то, что доступно мне. — произнёс тот и вдруг, как туман, истаял в воздухе. И так же, как в тумане, отчего-то с трудом дышал Аулэ.