Разобраться бы

— Ребят, кто-нибудь шарит: если встретить соулмейта в сети, это считается? — протянула Лина, качаясь на стуле. На её «зов» обернулись друзья и… Илья, сидящий слева, на соседнем ряду. Его руки потеплели лет десять тому назад, ещё в первом классе и холодеть обратно не спешили. Кто-то называл это удачей, ведь родственная душа где-то рядом все эти десять лет, а сам Муромов — бредятиной. Ибо даже на каникулах, когда он сидел либо в квартире взаперти, либо гулял в одиночестве, руки лишь чу-чуть переставали греть. Да и на протяжении учёбы он ни с кем не контактировал — его соулмейт, что, репетитор по немецкому Стефан девятнадцати лет от роду?.. — …у солнышка наконец-то потеплели ручки? Илья помотал головой: заниматься со Стефаном он начал в седьмом, а не в первом классе. Муромов обернулся на третий ряд, где уже и Вик за третьей партой, и Фил с Артом за четвёртой обернулись к пятой парте, откуда вещала Лина, покоясь на плече рисующей Киры. Фразу произнёс Фил, взмахнув руками и, кажется, попав по лбу Мещерякова, за что отхватил щелбан. — Ещё года полтора тому назад, Филь, — буркнула Лина, тыкнув его пальцем в лоб. Тот свёл глаза к этой точке, и вся компания засмеялась. Голос подал Вик: — Если руки все эти полтора года были тёплые, то да. — Он чуть-чуть скатился на стуле, положив голову на пару Артёма. Тот снял с него очки и примерил сам. — Но лучше спросить у Елены Викторовны… эй!.. Как в эстафете, но более аккуратно, надо отдать этим двум должное, очки передались Филу, который тут же наклонился назад, уворачиваясь от руки Вика, желающего вернуть «окуляры». — Фи-ил, — угрожающе протянула Кира, откладывая карандаш. — Отдай очки. — Тихо, мне тут целый новый мир открылся… — Черных поднялся, довольно неуклюже, со своего места и оглядываясь, как новорождённый головастик, побрёл к выходу из кабинета. — Черных, твою мать, стой! — вскинулась Сменкина, когда её брат стал несколько беспомощно озираться вокруг: ориентироваться в подобной какофонии звуков на слух бесполезно. — Лина! — А что я? — поставив ноги на стул и уперевшись коленками в парту, похлопала глазами Рождественская. Кира махнула в её сторону рукой и утянула с собой Мещерякова, который побежал останавливать увлёкшегося Филиппа всё-таки первым. — Вик, всё ок? — спросил Лина, оттолкнувшись и начав качаться с новой силой. Кира, на которую можно было бы опереться, убежала, оставалось только поддерживать такое вертикальное положение. — Лучше не бывает, — помахал рукой Виктор, медленно опускаясь на парту, наверное, в попытке подремать. И правда: с уходом всего лишь троих стало в разы тише. Илья взглянул на Рождественскую исподлобья. Она тоже прикрыла глаза, чу-чуть не доставая в своих качаниях головой шкафа позади. — Ты что-то хотел сказать? — она вдруг повернулась к нему и медленно открыла глаза. — Д-да. — вопрос вырвался сам; Муромов даже не осознавал, что ему нужно это спросить. Не осознавал до этого самого момента. — Ты-ы… случайно не знаешь: у Фила руки… тёплые? Некоторое время Лина безэмоционально разглядывала его лицо, выискивая, наверное, признаки влюблённости. Сам того не понимая, он выдавал себя же самого частыми гляделками на Фила, тем, что осекался, но просил помощи в игре сначала именно у него, сейчас, кажется, вообще покраснел под этим пристальным наблюдением. Рождественская отвела взгляд в сторону, оглядела место Черных перед собой. Осмотрела на наличие, будто бы, отпечатков с температурой владельца сумку, брошенную второпях на стул («…помешала пройти, какой ужас»). Театральное, которое посещала девушка, как было известно Илье, делало своё дело исправно: понять её эмоции и мысли — хотя бы угадать — было нельзя. Но тут же Лина взглянула снова на Илью, чуть опустила взгляд и поджала губы. — Сожалею… Илья выбежал из кабинета, кажется, с кем-то столкнувшись по пути по меньшей мере дважды. Смотря под ноги и сквозь всё, он вылетел, тут же оказавшись в закутке третьего этажа. Как вбежал по лестнице, тоже не заметил. Из закутка медленно побрёл в туалет. С каждым шагом, кажется, образовывалась новая слеза, и каждые десять шагов взгляд застилала пелёнка, которую, добравшись до первой же кабинки, он ни сдерживать, ни убирать уже не мог. Щеколда не слушалась, как обычно, но сейчас это волновало Илью меньше всего. До него доносились лишь цветовые обрывки окружающего пространства: белые стены уборной кабинки, к одной из он прислонился, осев на пол. Руки подрагивали, и он с остервенеем прижал ими коленки к груди. Воздуха и без того не хватало, он задыхался, всё чаще и чаще вдыхая ртом, но отпустить не мог. Они вернулись в кабинет чуть позднее звонка, когда на месте была уже Галина Фёдоровна. Спокойно расселись, а Фил, проходя к своему месту, чуть поклонился и вернул Вику очки. Сменкин на это изобразил другу «фак». — Так, опоздали Мещеряков, Сменкина и Черных… отмечу, — проговорила Галина Фёдоровна, заглядывая в журнал. — Муромов? Она посмотрела в сторону пустующей парты Ильи с разложенными вещами. Лина, не только как временная староста, но и свидетель, подняла руку, когда вклинился Виктор: — Ему стало плохо, Галин Фёдоровна, он отошёл. — Да, может, в медкабинете сейчас, — кивнула Рождественская, переглянувшись с Виком. И перевела тяжёлый взгляд на Филиппа, который вместе с Артёмом глядел то на Сменкина, то на Лину. — Если ты, сука, пиздишь… — последняя, поймав наконец взгляд друга детства, характерно сильно сжала кулак. Но Филипп только закатил глаза и пробурчал: — Ты же знаешь, оно само! Тем более, мне это только на руку. Левая рука, лежащая поверх, ослабленно скатилась и упала на пол, когда Илья откинул гудящую голову на бетонную стену — чуть ослабил хватку. Зашипел тихо-тихо, когда удар десятикратно отдался в лоб. Глаза, расцарапанные и раздражённые слезами, жгло. Они превратились в два кратера с сотней мельчайших — от того не менее глубоких — порезов. Илья протёр их, и правда наткнувшись на будто бы выпуклости запёкшейся крови, шмыгнул заложенным носом и выдохнул через рот. В кабинку постучали, что-то характерно скользнуло по полу туалета, скрипнула дверь. Илья успел только моргнуть. Болезненно. Прислушался: в коридоре, даже, кажется, в ближайшей рекреации стояла хрупкая тишина, хоть и нарушенная и гостем, и «скок-кок» туфель, но быстро восстановившаяся. Сейчас он либо прогуливал седьмой урок — литературу, либо… Уже прогулял. Телефон — очень ярко, между прочим, и невыносимо больно — высвечивал 15:04 — урок закончился как раз четыре минуты назад. Илья ещё раз провёл рукой по лицу — срочно нужно было умыться. Пошатываясь, он встал, дёрнул дверь, но её словно подпёрли. Муромов, прикрыв глаза навалился на дверь. Она распахнулась, выпустила его, но тут же отскочила обратно, до стены не долетев. Навалился на ручку, выполз сквозь щёлку, и дверка тут же захлопнулась. За ней, около стены был покинут рюкзак и объёмный пакет — вещи Муромова, даже куртка. Удивлённый — всего чу-чуть, больше вымотанный, — он подошёл ближе, и скоро рухнул обратно на пол, совсем рядом с вещами. Ноги дрожали от напряжения, подкашивались и явно не вывозили. Внимание привлёк розовый самоклеящейся стикер на чёрном пакете.

«Они холодные сами по себе. Теплеют только при общении с тобой.

Прости, я не хоч боюсь»

Илья моргнул. Ещё раз оглядел записку. «не хоч» он разглядел с трудом. Оно было перечёркнуто торопливо, чуть смазано от неуспевших высохнуть чернил. Размашисто с наклоном влево Филипп Черных писал не имея строчек, а потому — уезжал чуть верх. Муромов осмотрел кой-где соединённые буквы и откинул записку. До впалых чёрно-синеватых следов закусил костяшку пальца. Раскрыл рот — воздуха перестало хватать даже на то, чтобы задыхаться, а глаза вновь защипало.