Неосторожные миры

– Юль, – лениво поинтересовался Никита, лежа рядом с молодой женой и гладя её по спине, – я не ревную, так, для информации: кто такой Рене Мартель и когда он успел в тебя влюбиться? Когда мать тебя за границу таскала? – Никит, ты не поверишь. Рене Мартель вообще литературный персонаж. И наша дорогая Кристина на нём слегка помешана. На нём и на Риваресе, про которого она столько лет поёт. – Не понял. – Это нормальному человеку сложно, мою нормальность, впрочем, не преувеличивай. Строганова годами пишет про этих двоих порнушку. И хвалится мне. Теперь вот, наверно, перестанет. – А ты что? – Проматываю. Я же специально сегодня у неё песню перехватила. В отличие от неё, я, во-первых, петь умею, а во-вторых, любимого мужчину представляю, когда пою. – Я оценил, – и Маевский продолжил уже после долгого поцелуя: – Что да, то да, Строганова всегда представляла только то, за что продавалась. Она хорошо имитирует, но любить не умеет. – Это было вот просто необходимое мне знание… Ну ладно, главное, чтобы эти воспоминания не отбили у тебя всякое желание близости. – С тобой – никогда. Хотя мне тоже вот просто необходимо было знать про «голубую» порнушку. Это же дико и противно. – Знаешь, не девочкам. Или не всем девочкам. Ты с Мэлони мало общаешься, она про все пристрастия знает, откуда что растёт. – Буду общаться ещё меньше, мерси. Ладно, давай без всяких лишних личностей в нашей постели. – Согласна. Хотя не я это начала. …А потом Никита быстро уснул, а Юля долго ещё копалась в телефоне. Зачем-то и с непонятными, смешанными чувствами перечитывала старую переписку. Кристина: «Дорогой Феликс, я люблю Вас, я люблю Вас так, как никогда не смог бы полюбить и прекраснейшую из женщин, я мечтаю коснуться вас хоть на миг, и если это не будет расценено как запредельная дерзость – коснуться губами». Юля: «Дорогой Рене, это, право, слишком. Меня столько раз трогали без моего разрешения. Столько раз раздевали и заставляли раздеваться. Я никогда не был в состоянии отбиться сразу от многих. А иногда мне попросту нечем было расплатиться за еду. Это потом я был покалечен и сброшен на самое дно, превратился в шута, тогда начали брезговать. Да и то, когда не было никого получше, чтобы по-быстрому отыметь… ООС: Драгоценная Кристиночка, от всей души не пожелаю даже тебе испытать, как оно, когда хватают, валят и ржут, ржут… Ты знаешь, что я знаю. Пусть и не в такой степени, в какой это вкладываю своему персонажу. А главное – никогда, никогда не пытайся соблазнить человека, пережившего насилие. Это работает или в плохих романах, или очень медленно». Кристина: «ООС: Я тут в ужасе и в шоке, и как я сама, и как Рене. Но, может, всё-таки наша переписка сработает как терапия? Тебя же не трогают физически! Боже, дорогой Феликс, эти люди не заслуживают именоваться людьми и дышать одним с Вами воздухом! Но у меня ведь никогда и в мыслях не было ничего подобного, я готов сделать что угодно, лишь бы только отогреть Вас, вернуть Вам веру в любовь. Разве же кто-нибудь когда-нибудь целовал Вас? Не просто с нежностью, а со всей настоящей страстью? Хотя страсть я бы сдержал, конечно. И никогда не сделал бы ничего такого, против чего Вы бы возражали. Мне было бы совершенно достаточно целовать Вам руки и обнимать колени. Чтоб только Вы почувствовали, чего заслуживаете. Какого поклонения». Юля: «ООС: Ещё б ты меня физически трогала! Я, между прочим, только на женские руки так ужасно реагирую. До сих пор жутко рада, что Мэлони стесняется обниматься, а первое время после больницы я и от матери отбивалась, она и сама со мной вела себя как попало, и… Ну, я просто не могла. Дорогой Рене, Вы меня себе придумали. Это донельзя трогательно, но добром не кончится ни для кого из нас». Кристина: «ООС: И это должно пройти, Юлечка, вот увидишь. Дорогой Феликс, молю Вас, всего один поцелуй. Он ведь и для меня был бы первым, самым первым. Единственным! А дальше, только если бы Вы захотели… Вы могли бы сами касаться меня, забирать в свою власть. Я сам не делал бы ничего. Я уже принадлежу вам и только вам». …Ну, хватит пока, сказала себе Юля и дала экрану погаснуть. Пляски вокруг затянувшейся девственности Рене Мартеля её сейчас мало интересовали. Парни из «А-Пять» за годы задрали этой темой до невозможности, применительно, разумеется, друг к другу. Юля сейчас поражалась другому: это ж в какие откровения она пускалась со Строгановой! Ведь, выходит, ни одна больше живая душа не знала и десятой части этого! Ни родители, ни Мэлони… ни Никита. Да, Юля любила Маевского. Хоть сперва он и был для неё просто смазливым парнем, чья физиономия и накачанная фигура застили его противные личные качества. Потом жизнь Никиту побила и заставила поработать над собой, а Юля его в этом поддерживала и уже не просто была влюблена вопреки, а готова идти с ним под руку до самого конца. Но только… Мало того, что Никита в музыке был всего лишь потребителем, причём довольно неразборчивым. Он понятия не имел обо всей творческой части Юли. И о том, чем творчество подпитывается. И она никогда бы не смогла поделиться, рассказать ему, что именно находит в фанатских фантазиях. Это не уход от реальности, это – Кристина права – терапия. От которой Юля сейчас попыталась радикально отойти. Потому что сколько можно. Потому что она задолбалась от того, что как бы ни была прекрасна её интимная жизнь – а чтобы снесло по-настоящему, надо хоть на миг представить голую Строганову. Покорную, сперва на коленях, потом на спине. И её шёпот в голове, хотя эти слова бывали только написаны, не раз, не раз… – Я принадлежу вам и только вам.