Майя

Приблудная сука ощенилась четырьмя кутятами в тот день, когда Анатолий Дмитриевич решил, что стоит начать более решительные действия по реставрации Пионерки. Пару дней до этого он просто наблюдал и пальцами аккуратно снимал отшелушившуюся «серебрянку» с оттаявшей статуи. С возрастом он стал более терпеливым в плане повседневных дел, хотя отношения с окружающими, наоборот, перестали быть спокойными. Если в детстве он был вежливым, даже немного пугливым, то потом, пройдя через многие жизненные ситуации, не делавшие честь его окружению, стал раздражительным и резким. Потому и ушёл ото всех, пытаясь обрести в одиночестве то, чего ему не хватало. Повозившись с кутятами, Анатолий Дмитриевич изрядно выпачкался и прежде, чем пойти переодеваться, тщательно вытер руки ветошью. Такого рода тряпки он обычно сжигал в печке, но сейчас решил, что они могут понадобиться, и стал оглядываться, куда бы их временно пристроить. Пионерка стояла с вытянутой правой рукой, как бы предлагая помощь. – Ну, раз такое дело, подержи, – пошутил Анатолий Дмитриевич и повесил ветошь на кисть статуи. Оттаявшая Пионерка с облупившейся кое-где краской выглядела больной. Кисть правой руки, на которой висела ветошь, соединялась с предплечьем арматурой – часть бетона из руки выкрошилась. Правда, арматура была качественная, видимо, с одного из тех заводов, которые контролировали производство по стандартам НКВД. Подумав, что нестерильная ткань может повредить травмированной руке, Анатолий Дмитриевич тут же устыдился своих мыслей. Статуя вряд ли подвергнется атаке патогенных микроорганизмов. – И всё же уберу, – пробормотал он и аккуратно снял ветошь. Арматура в повреждённой руке напоминала рисунок вен в предплечье, и Анатолий Дмитриевич снова вздрогнул, когда заметил человеческую кожу рядом с раной. Приглядевшись, он рассмеялся – под слоем обычной безвкусной покраски, выступившей из-под «серебрянки», имитирующей розовощёкость мультяшных девушек пятидесятых годов, проступил ещё один слой, видимо аутентичный. Бросив ветошь в угол, Анатолий Дмитриевич достал фанерный ящичек из-под верстака, вынул из него маленькое долото и легонько постучал по предплечью Пионерки. После получаса постукиваний, соскребаний и шелушений примерно треть травмированной правой руки скульптуры стала выглядеть, как настоящая кожа. Анатолий Дмитриевич задумался. В старых фильмах он часто видел на заднем плане подобные скульптуры, которые как раз имели натуралистичную окраску. В его собственном детстве уже все пионеры и Чебурашки были расписаны яркими эмалями, поэтому он не воспринимал подобные скульптуры, как произведения искусства. Это были обычные предметы обстановки. Возможно, первые экземпляры были другими. Возможно, ему повезло, и сейчас к нему попал настоящий шедевр ранней советской скульптуры. Это шанс прикоснуться к трансцедентальному. Он тщательно осмотрел разлом в руке и установил, что кожа – это не просто краска, а окрашенный слой гипса, который покрывал шероховатый бетон достаточно толстой коркой и создавал не просто видимость кожного покрова, но и передавал его текстуру со всеми неровностями и изъянами, присущими настоящей, живой коже. Так. Гипс у него был в достатке – несколько надорванных мешков финишной штукатурки лежали прямо рядом под верстаком. А вот пигментов, пригодных для окрашивания гипсовой смеси, в убежище точно не было. Пока Анатолий Дмитриевич переодевался в одежду, подходящую для похода в магазин, он прогонял в памяти информацию из прочитанных когда-то книг по искусствоведению. Настоящая кожа не розовая – она бежево-кремово-серо-какая-то. Собственно избыток розового на лицах пионеров его детства делал те скульптуры отвратительно-неестественными. Он решительно вышел в морозный вечер, намереваясь успеть закупиться всем необходимым до закрытия магазинов. Анатолий Дмитриевич действительно не был бомжом. У него был паспорт. Была прописка. Просто он не хотел жить рядом с родственниками. Дело не в том, что он боялся им помешать, это они ему мешали. Отрезав ненужные социальные связи, Анатолий Дмитриевич обнаружил, что много денег для жизни ему, крепкому и трудолюбивому человеку, не нужно. Пенсия копилась на карточке, он сажал летом картошку, собирал, реставрировал и перепродавал старье и ни в чём особо не нуждался. Прошлым летом он продал собственноручно изготовленный стол богатой «мадаме» на Порше за тридцать тысяч рублей. А ещё приличный доход он получал, собирая металл. Добравшись до ближайшего строительного магазина, Анатолий Дмитриевич долго копался в тюбиках с пигментами, вычитывая условия их применения и пытаясь угадать результат окрашивания ими гипсовой смеси. Он решил, что нужно поэкспериментировать, и снова ощутил, что ему не хватает интернета. Десять лет назад у него был смартфон, такой примитивный, но позволявший заходить на сайты. Анатолий Дмитриевич побродил вдоль торговых галерей, пытаясь разобраться в многообразии предлагаемой техники, но ничего не понял и собирался было уже идти к своему убежищу, как заметил давешнюю девочку Свету. Одета она была так же невзрачно, как и в тот раз, когда он защитил её от агрессивных подростков, но выглядела по-другому. Как-то более уверенно. Света прогуливалась в компании пожилой женщины и даже улыбалась, они о чем-то оживлённо болтали. Анатолий Дмитриевич наблюдал за ними издалека. Не то, чтобы дамы были ему интересны, но перемены в Светиной внешности его озадачили – невозможно так кардинально измениться за пару дней. Однако, обратная перемена, которая произошла в следующие секунды, когда пожилая дама отошла в сторону, сильно напрягла Анатолия Дмитриевича. Подойдя поближе, он подслушал разговор, который скукожившаяся и помрачневшая Света вела по телефону. – Нет, сегодня нет, я с бабушкой. Завтра в это же время. У дома. Анатолий Дмитриевич посмотрел на часы и решил, что стоит исполнить угрозу и наведаться завтра по адресу, который Света ему сообщила. Это была черта характера Анатолия Дмитриевича, из-за которой он расстраивался. Или даже испытывал стыд – слишком часто в жизни он проходил мимо, когда следовало бы вступиться за слабого. Он не был трусом, отнюдь, но всегда домысливал и предполагал мотивы, ситуации, характеры. Он никогда не мог делить мир на чёрное и белое и выбирать свою сторону. Даже в детстве, когда его подругу травили бойкие школьные хулиганы и активисты, он не защищал её прямо, только поддерживал. Впрочем, та была ему и за это благодарна. Вернувшись в убежище, Анатолий Дмитриевич проверил новорождённых и принялся экспериментировать с составами для восстановления Пионерки. Пришлось приготовить несколько десятков образцов, тщательно записывая пропорции и состав. Анатолий Дмитриевич сам над собой посмеивался, мешая гипсовые смеси, представляя себя алхимиком в поисках философского камня. В конце концов, утомлённый, он отправился спать. Он почти сразу провалился в сон, тревожный, насыщенный неясными образами, нарисованными исчезающими линиями где-то на грани подсознания. – Наконец-то. Я долго ждала, пока ты сообразишь, – раздался спокойный, мелодичный, слегка надменный голос. – Кто ты? – спросил Анатолий Дмитриевич. Он снова был в таком сне, где мог наблюдать со стороны. – Я – Майя. Он должен был удивиться, или обрадоваться, или запаниковать, но Анатолий Дмитриевич задал вопрос, который мучал его уже несколько дней: – Которая Майя? Плеяда, Иллюзия или из Юкатана? – Ой, – она рассмеялась, – почему бы мне не быть Майей из твоих подростковых фантазий, или эпонимом месяца мая, или матерью Будды? Майя явно насмехалась над ним. Она вышла из тени не привязанного к месту и времени сна и висела в пространстве, резко контрастируя реальностью тела, лица и одежды с цветовой абстракцией окружения. Анатолий Дмитриевич внимательно разглядывал её, стараясь запомнить все подробности, чтобы потом воплотить их в жизнь в процессе реставрации. – А где твой пионерский галстук? – он сам понимал неадекватность своих вопросов, но всё равно не мог сдержаться. – Галстук – фантазия советского скульптора. Он не знал, как сделать меня невинной. Вот и приделал этот нелепый аксессуар. – Вот тут я не понял, – признался Анатолий Дмитриевич. – Разве тебе не пятнадцать лет или не четырнадцать? – Ты смешной. И мне весело от того, что именно ты попался мне, как избавитель, хотя я уже не видела перспектив существования в этом обличье. – Я опять ничего не понял. Точнее, понял, что скульптура пошла бы на слом и вместе с другим строительным мусором упокоилась бы в какой-нибудь дорожной насыпи. Мне стало тебя жалко. Майя рассмеялась, звонко и легко. – Я рада, что мне попался сумасшедший, – она приложила указательный палец левой, здоровой руки к кончику носа и смешно скосила глаза в сторону. – Я кое-что расскажу тебе. Но сначала ответь на вопрос: в чём величие Будды? – Так всё-таки Индия… Майя прыснула, попыталась изобразить строгое лицо, но снова рассмеялась. – Ты – патологический упрямец. Зато я уверена, что ты доведёшь реставрацию до конца, Толя. Он вздрогнул. И попытался вспомнить выдержки из учебника для ВУЗов «Введение в буддизм». – Там нет ответов, – Майя резко приблизилась, не сделав и одного движения, как будто сработал компьютерный зум. – В книгах только информация, – она внезапно показалась Анатолию Дмитриевичу свирепой кошкой, готовой растерзать добычу. – Ответы в тебе, Толя. Взгляд Майи снова стал мягким. Она застенчиво теребила круглый воротник батистовой блузки и ждала. – Так. Ладно. Я понял. Ты не можешь указывать мне прямо… – Ну. – Хорошо, – он прокашлялся и хотел потрясти головой, но вспомнил, что в этом сне у него не было тела. Здесь присутствовала только Майя, а он витал бестелесным духом, наделённым способностью говорить. И бояться. И надеяться. – Хорошо. Я понял, что существуют ограничения, из-за которых ты не можешь указывать мне прямо. – Очень близко. – Тогда откинем мои домыслы и оставим канву – не могу назвать это фактами. – Резонно, – она жёстко посмотрела ему прямо в глаза. – Не стоит исключать галлюцинации. – Вот именно. Ты – некая сущность, наделённая способностью вселяться в материальные объекты, это за гранью человеческих способностей. Твои возможности сильно ограничены, например, ты не можешь перемещаться по собственному желанию, не можешь напрямую указывать мне, что с тобой делать. Это напоминает особенности демонов. Могущество, ограниченное пентаграммой или чем-то таким. – Ну спасибо, – Майя ехидно ухмыльнулась. – Это – промежуточный этап. Не торопись. В теологии распространено мнение, что демоны, бесы и всякие там иблисы – это старые боги, которых перестали кормить, этим лишив большей части силы, потому они и бесятся. Ты упомянула Будду. Я думаю, это связано с некими этическими моментами в твоей истории. Лицо Майи сделалось каменным, а вокруг её тела появилась едва заметная красная аура. – Парадокс ограничения могущества. Майя вспыхнула холодным красным пламенем и сразу же снова превратилась в милую девочку-подростка. – Конкретнее, – подтолкнула она, – что ты имеешь в виду? – Большая власть должна быть сильнее ограничена. - Почему? – Любое маленькое действие какого-нибудь генерала или императора может стоить жизни тысячам людей. А ты, видимо, куда могущественнее всяких императоров, значит, и ограничения для тебя должны быть нешуточными. Ответ на твой вопрос – в чём величие Будды? – он отказался от действия. В его случае, в случае человека, ставшего богом, это означает, что он не желал, исполняя свои мелкие желания, калечить судьбы людей. Конечно, он не стал никого спасать, пусть, мол, спасаются сами, но и поставил людей выше в иерархии прочив существ, дав им свободу выбора. – Я опять должна сказать, что рада, что встретила тебя, Толя. – Майя опять уменьшилась, как бы отдалилась. – Ты сам многое понял. Значит, поймёшь и остальное. Могущество всегда платно. Тот же генерал, управляя армией, тратит несметные ресурсы. Император имеет в своём распоряжении вообще кощунственно-огромные средства. Сильный мужчина, чтобы оставаться сильным, съедает за свою жизнь мясо сотен убитых существ. Цена могущества – постоянное поедание других. Однажды я отказалась от жертв, возомнила себя, – она хохотнула, – Буддой. Тогда, видишь ли, это было модно. Ты понимаешь? – Тебе нужны жертвы. – Да. – Когда я пожалел Пионерку, я стал служителем твоего культа. – Именно. Это позволило мне общаться с тобой. Как с тем скульптором. Он бредил юной девушкой, внешность которой идеально совпадала с той, в которую я любила рядиться чаще остальных. Поэтому я воплотилась в скульптуру. А ты стал моим фламином, Толя, или, точнее, понтификом. – Какие жертвы тебе нужны? – Не знаю. Поверь не «не могу сказать», а именно «не знаю». Экспериментируй. Я не хочу быть бесконечно могущественной, всё-таки это ответственность. Я хочу просто существовать. В этом мы похожи, Толя. Майя вспыхнула красным пламенем и растаяла. «Хорошо, хоть без запаха серы, – подумал Анатолий Дмитриевич, хотя… Считается, что во сне запахи ощущать невозможно».