Майя

Добравшись до убежища, Анатолий Дмитриевич достаточно долго возился с рукавом бушлата, который не поддавался ножницам. Ножницы были старые, с полустёртыми знаками третьего рейха, безотказные, но вскрывать толстую ткань и подкладку левой рукой было трудно. Мало ли как вошло лезвие. Крови было немного, но это не означало, что, вытаскивая нож, Анатолий Дмитриевич не повредит крупные кровеносные сосуды или нервы. Нож застрял между лучевой и локтевой костями. «Надо дезинфицировать,» – подумал Анатолий Дмитриевич, порылся в бездонной сумке, служившей ему аптечкой, и достал оттуда просроченный «Банеоцин». Густо посыпав предплечье с обеих сторон, он аккуратно вытащил нож. Было больно, но такую боль можно было терпеть. Приблудная сука испуганно смотрела на него из своего гнезда. Кровь из раны вытекала обильно, но не толчками, пальцы шевелились. Анатолий Дмитриевич снял порезанный бушлат и привычным движением накинул его на обшелушенную скульптуру. Потом покачал головой. Рана в его руке зияла ровно на том же месте, на котором красовался разлом на предплечье пионерки. – Абсурд, но стоит попробовать, – прошептал он и потянулся за пыльной склянкой, стоявшей под самым потолком на неказистой полке. Склянка заполнялась кровью примерно полчаса, из чего можно было сделать вывод, что кровотечение капиллярное – из вен кровь текла бы значительно быстрее. Окончательно успокоившись, Анатолий Дмитриевич закрыл склянку пробкой. Осталось провести эксперимент. Он перебинтовал предплечье, мокрой тряпочкой вытер свернувшуюся кровь с кисти, с ножа и замешал немного гипсовой смеси. Потом приспустил бушлат с правого плеча Пионерки. Её правая рука была вымазана кровью. Пионерка гордо выставила на обозрение из прорехи в блузке правую грудь и благосклонно взирала на Анатолия Дмитриевича слепыми глазами. Он нанёс смесь на мёртвые бетонные пальцы, тщательно залепил трещину в предплечье, на большее гипса не хватило. – Хватит для эксперимента, – негромко сказал он, кивнул Пионерке и пошёл в спальню. Сон навалился сразу же, как будто в театре его сознания сменили декорацию «Абсурд» на декорацию «Ночь». – Надеюсь, это сработает, – голос Майи раздался ещё до того, как она появилась из небытия. – Я не стала бы сама предлагать такой радикальный метод. Появившись в поле его зрения, Майя обернулась вокруг своей оси. Выглядело это странно. Её туловище, ноги, шея по-прежнему не могли шевелиться. Глаза не моргали. Двигались только губы, и правая кисть сжималась и разжималась. – Разве в такой нелепой… Да, наверно, нелепой ситуации, – спросил Анатолий Дмитриевич, – могла бы сработать какая-нибудь менее абсурдная схема? – Однозначно, – Майя улыбнулась, – их множество. Например, почему я смогла появиться во втором сне? Как думаешь? – Кстати, ты была живая в том сне. – Ну. Я об этом же. Не понимаешь почему? – Прости, нет. Наверно, я устал. – Конечно, я понимаю, – рот её сочувственно изогнулся. – Дай руку, я тебя пожалею. Майя повернула кисть и раскрыла пальцы. Анатолий Дмитриевич осторожно прикоснулся к её ладони. Рукопожатие Майи было крепким и тёплым. – Я объясню. В тот раз ты был перемазан околоплодными водами. Ты даже тряпку на меня повесил. – Да, я вспомнил. Роды – как символ перехода из неживого мира в жизнь. Как-то так. Кали, Матерь Смерть. – Почему «как символ»? Ты смешной. Не веришь в очевидное. Роды и есть ворота в мир Смерти. Всё, что родится, умрёт. Эта собака открыла ворота. Точнее, не дала им закрыться. – Так, всё-таки Индия? – спросил Анатолий Дмитриевич, думая о своём. Майя рассмеялась. Звонко. Весело. От этого смеха ему стало хорошо и легко. – Когда-то и мне приносили жертвы, – выдохнула Майя, отсмеявшись. – Тут ещё нужно спросить, кто младшая, невинная сестрёнка: я или Дурга? Меня звали Росмерть, я даровала людям изобилие, а за это со мной расплачивались человеческими жертвами: юношей забивали на смерть, стараясь сломать им как можно больше костей. Анатолий Дмитриевич вздрогнул. – Это ты меня подтолкнула? – Точно нет. Прости, – она судорожно сжала его пальцы, – прости, я просто вспомнила свою тупую паству и решила над тобой зло подшутить. Прости. – Просто знаешь, Майя, я бы хотел думать, что выбираю осознанно. Это фобия потомственного интеллигента – бояться, что не можешь принимать решения. – Да. Именно это я понимаю. Прости ещё раз. – Проехали. Давай мириться, – он усмехнулся. – Ощущаю себя детсадовцем. – Это хорошо. Это значит, что всё впереди. – Да. Завтра, когда проснусь, проверю, что с этой абсурдной смесью… – Она правильная, – перебила Майя. – Как всякий живой компонент, кровь подстроится. – Почему-то верю. – Потому, что правда. – Хорошо. Я закончу руку. Твою в смысле. – Э… - Майя раздражённо выдохнула. – Пфф. Проклятье! Я загнала себя в дурацкую ловушку. – Не понял, – Анатолий Дмитриевич заволновался. – Что случилось? – Я не хотела тобой манипулировать. Это моя натура вечно требует быть главной и давать советы. Прости снова. Я хотела подсказать последовательность моего восстановления. – Ну, я как раз… это – не манипуляция, я как раз думал спросить у тебя. Это твоё тело. Может, у тебя какие-то потребности. Не знаю… Ощущения. – Скорее, недобрые предчувствия. Не думаю, что крови хватит на много. Но я чувствую, что мне понадобится свобода перемещений. Начни с крупных суставов. – Хорошо. Тогда колени, потом локти, плечи и шея. Ещё нужно веки. Точно. Иначе ты ничего не будешь видеть. – Резонно, – она судорожно вздохнула, потом прыснула. – Ты забыл про то, что под юбкой. Даже во сне Анатолий Дмитриевич почувствовал, что краснеет, как первоклассник. – Толя, не нервничай. Нужно только левое бедро – там, где оно сливается с юбкой – и правую ягодицу, остальное же прикрыто одеждой. Значит, заведомо оно живое. «Оно живое» вызвало у Анатолия Дмитриевича сочувствие. Сочувствие до дрожи, до спазма. Куски плоти с вмонтированными в них бетонными запчастями и НКВДшной арматурой. Это ужасно. Но вдруг он переключился на нечто, ранее сказанное Майей. – Постой, Майя, ты сказала: «Натура требует быть главной». – Да, сказала. – Майя – это «старшая», «главная». - Ой, Толя. Ты смешной. Кажется, я тебя смогу полюбить. Он внезапно проснулся. Рука нестерпимо ныла. Хотелось в туалет. Болела поясница. Пересохло во рту. Анатолий Дмитриевич встал, добрёл до туалета. Вернулся и, превозмогая боль, кое-как проделал минимальные гигиенические процедуры с руками, зубами, лицом и шеей. Выпил остывшего травяного отвара и направился в мастерскую. Майя стояла как и вчера. Неподвижно. Бушлат висел на её левом плече. Бетонная грудь торчала из прорехи в блузке. Из-за неровностей бетона казалось, что грудь покрылась мурашками от холода. Только несколько участков поверхности статуи выглядели здоровыми – губы и щёки, лоб, правая голень. И ещё рука. Та, которая вчера была растрескавшейся и почти отвалившейся. Состав с кровью сработал. Анатолий Дмитриевич прикоснулся к пальцам Майи и почувствовал, как она сжала его руку.