О трудностях обучения русскому произношению

      Альфред выбежал в коридор, огляделся и с досадливым хрустом раздавил сушку, лежавшую в его ладони. Иван исчез, как утренний туман от порыва ветра; да он как будто и не хотел вовсе сближаться с Джонсом, избегал его, но это была не беда! — Альфред знал расписание преподавателя наизусть, а теперь твердо вознамерился поговорить с ним о… деле. «Боже, что я вообще собираюсь ему сказать?! Я буду выглядеть полным идиотом! Я уже так выгляжу…» — Джонс судорожно вздохнул и сунул кусочек изломанной сушки в рот. Пригласить на свидание, как советовал Франциск? Нет, нет, это ужасно! Как же Ал так прямо подойдет и предложит? Иван Александрович не поймет или — что еще хуже — посмеется. В своих чувствах признаваться ему никак нельзя и лучше всего — таить их до самого крайнего случая, пока Джонс не убедится, что есть хоть какой-нибудь шанс на взаимность, а иначе он утратит даже то дружеское расположение Брагинского, которого с таким трудом смог добиться. Ну а что если попробовать позвать его выпить чашку чая? Посидеть по-дружески, поболтать о пустяках, узнать друг о друге, — это-то Ивана не может напугать!       — Эй, Ромео, ну-ка стой! Нэужели вся эта брэхня про амуров — совсэм нэ брэхня?       Альфред неприязненно вздрогнул, когда Гилберт со странной улыбочкой схватил его за локоть и насильно развернул к себе.       — Нэ понымаю, — строго отозвался Джонс, стараясь уйти от неприятного разговора и пронизывающего, пытливого взгляда Байльшмидта.       — Про тэбя и Знэжную Королеву?.. — Гилберт усмехнулся, обнажая до багровых десен ряд верхних оскаленных зубов, отчего бледное лицо его приняло нетерпеливое и жестокое выражение, хотя голос оставался спокоен и привычно насмешлив. — Что вы встрэчаетесь и вся подобная хрэнь? Да подожди, куда ты собралься? Наша лекция на другом эташе!       — Гилбэрт! Мнэ надо идти! — Альфред слегка оттолкнул Байльшмидта. — И всё это нэправда, еслы ты силно хотишь знать! Я в Ивана Алэксандровича нэ влублон, и он…       — Он — тэм более, Ромео! — Гилберт рассмеялся, но очень грубо и неестественно, как будто ему совсем не хотелось смеяться, но перед Альфредом — умри, но надо быть веселым. — Поищи сэбе миленькую Джульетту, хоршо? А Гамлета оставь в покое.       Джонс изумленно и раздраженно посмотрел на Байльшмидта.       — Т-ты… что, Гилбэрт?..       — А что я, Альфрэд?.. — Байльшмидт с издевкой выставил перед собой ладони. — Знаешь, здэсь такое нэ принято, сдэлаешь ему проблемы… ты на нэго так смотрель, смотрель… тошно он мёдом намазан!       — Послушай, это нэ твое дэ…       — Ja, ja! Нэ мое, конечно! Я напишу идыотский стишок и вообще ходить нэ буду. Просто прэдостережение тэбе от старшего тофарища, а то ешо сэрдце тэбе этот Кай разобьет оттого, что своего у нэго нэт. У русских сэрдце — это вообще большая рэдкость и нэ в чести́, поверь мне, там даже осколька льда нэ найдёшь, — и Гилберт крепко похлопал Альфреда по плечу, так что того всего зашатало от такого проявления горячего дружеского участия. — Ну, пока, что ли!       Альфред враждебно и угрюмо смотрел уходящему Гилберту в спину, и тот словно почувствовал это и обернулся у дверей на лестницу. Глаза у Байльшмидта ярко и болезненно сверкали из-под белых, как иней, ресниц, и губы были сжаты до бледной синевы.       «Не может быть! Только не он! Это бред! Гилберт не способен влюбляться!» — с раздраженной улыбкой подумал Альфред. Он пошел по коридору и отыскал кабинет, в котором должно было проходить занятие Ивана, но там оказалось пусто. Отменили пару или они в другой аудитории сегодня? Да какая разница! Настроение было совершенно испорчено, еще и… Гилберт, чёрт бы его побрал! Альфред вздохнул и, подняв на макушку очки, утомленно растер лицо. На лекцию слушать добрые полтора часа про прелести латинского Аккузативус кум инфинитиво совсем что-то не тянуло, и Джонс решил выпить кофе в небольшой зоне для отдыха — площадке над буфетом с желтыми диванами и креслами, с большими, до потолка окнами. На рассвете и на закате это место всегда заливало насыщенным, как мёд, солнечным светом, и было удивительно просторно и приятно дышать.       Купив перекусить в уже опустевшем зале и поднимаясь по открытой винтовой лестнице, Джонс вдруг с удивлением узнал знакомый голос и — сердце в нем радостно и легко забилось, точно влюбленная, свободная птица. Иван сидел на верхних ступенях, заткнув большими наушниками уши, и еще не успел увидеть Альфреда. Он старательно, вполголоса, но достаточно громко, чтобы Джонс мог услышать, повторял какие-то иностранные слова. «Гм… похоже на арабский, нет, турецкий… нет же, это… греческий?..» — Альфред с восхищением застыл, не решаясь двинуться дальше, и слушал переливы любезного ему голоса, который умел и ласкать, и прельщать, и больно ранить, и который мелодично звенел и вздрагивал, словно хрусталь на витрине или изморозь на ветвях в солнечный зимний день.       — О-па, Янек! Опять в одиночестве насилуешь язык гордых бриттов?       Джонс встрепенулся и спустился на ступень ниже. Второй голос был резким, ехидным, ядовитым и говорил с едва уловимым акцентом, который придавал ему особый шарм, но не комичность.       — О, Феликс, уйди, прошу! Чем я так Господа прогневил сегодня?       — Ты почему не на лекции, ботан?       Иван высокомерно хмыкнул:       — У меня и так автомат будет. А вот у тебя…       — Ой, всё-всё, не начинай! — взвизгнул Феликс. — Эта курва… простите за мой французский, Лидия Андреевна то есть, влепила мне неаттестацию, ты прикинь? Мне чё теперь с этим делать?       — На лекцию сходить.       — Я чё ботан, что ли, как ты? Кстати, не только у меня неаттестация. Почти у всей группы.       — Так я один и хожу на ее занятия.       — Боже, Янек, ты такой занудливый! Найди уже себе нормальную панночку, а то как Настенька из «Белых ночей» — всю жизнь просидишь пришпиленный к мамкиной юбке.       — К бабушкиной вообще-то. Она была пришпилена булавкой к бабушкиной юбке, — возразил Брагинский.       — А ты — к мамкиной.       — Ах, хватит! — воскликнул Иван со страданием. — Я и без того в отчаянии, ты можешь это понять? Зоя Анатольевна собирается поставить мне четыре по английскому только из-за моего произношения, а ведь я на красный диплом иду! — чуть ли не со слезами пожаловался Брагинский; наверное, он сейчас выглядел очень милым, таким надутым и разобиженным, что Альфред не смог сдержать улыбки.       — О-о-о, класс, продолжай, обожаю эти твои ботанские сопли!       — Ты издеваешься?       — Нет, серьезно. Попроси уже кого-нибудь помочь тебе. Ну, найми репетитора, тебе ж это ничего не стоит, или попроси какого-нибудь британца или про кого ты там рассказывал, весь день вчера трещал…       Альфред вдруг, сияя от восторга, как начищенная монета, взбежал по лестнице и объявился перед изумленными юношами. Один из них был Иван, а второй — зеленоглазый блондин, со стрижкой до плеч и игривой, с ямочкой на щеке улыбкой.       — Альфред! — испуганно прошептал Брагинский, вскакивая со ступенек и стягивая с головы наушники.       — Отпад, настоящий пенд… ой! — Феликс отлетел от Ивана, как ошпаренный, потирая ушибленную им руку. — Придурочный Янек! А вы — Альфред Джонс, наверное. Меня зовут Феликс Лукашевич. Тотально приятно познакомиться, — Лукашевич ухватил улыбающегося Альфреда за руку и крепко ее пожал. — Кстати, у тебя случайно нет брата?       — Есть, брат-близнец!       — Блин, это просто бинго! Слышь, Янек, твой американец еще и в двойном экземпляре из мамки выпустился. А чё, свободен?       Джонс весело рассмеялся; улыбка у него была ослепительной и красивой, так что он светил ею направо и налево, совершенно уверенный в своем очаровании, которое только усилилось в присутствии Ивана.       — Кто свободэн? — спросил Альфред.       — Твой брат! — воскликнул в нетерпении Феликс. — Тип на двойное свидание пойдем. Я — с ним, а ты…       — Ай-яй-яй, Феликс! — Иван с напряженной улыбкой и лихорадочным румянцем схватил Лукашевича за узкие плечи. — Тебе же на лекцию срочно надо, а то двойка в конце семестра!       — Да хоть две двойки! — возразил Феликс и снова обратился к Джонсу: — Капец, знаешь, я бы тебе не советовал с ним мутить такое…       — Что?.. — удивился Альфред.       — Да он же ненормальный ботан, ну, Янек… — Феликс подмигнул Джонсу на Брагинского. — Я уверен, что он вообще того… шпион. Американский.       — Ха-ха-ха! — залился Альфред.       — Нет, прикинь, чё ты ржешь? Когда Ваня падает или поскальзывается, нет чтобы нормально высказать, что он думает об этой жизни… на нормальном человеческом русском мате, а он вскрикивает, знаешь что?..       — Феликс… — Иван смущенно и озлобленно потянул Лукашевича за рукав.       — «Ой, ма-а-амочки!»       Альфред прыснул со смеху.       — Ему вчера на голову чуть с крыши универа кирпич не прилетел, — продолжал Феликс, — а он — «Ой, мамочки!» и перекрестился. Честное слово! Своими глазами видел!       — Феликс, — прошипел Брагинский, весь красный, красный до слез, которые висели у него на густых ресницах. — Тебе надо на лекцию. Срочно.       — Ладно, ладно!.. — наконец смилостивился Феликс и, закинув ремень рюкзака за плечо, пошел вдоль ряда желтых кресел.       — Иван Алэксандрович! — тут же затараторил Альфред, радуясь, что они остались наедине. — Я хотэл… Я!..       — Мне не нужна ничья помощь, я прекрасно справляюсь сам! — вдруг ожесточенно выпалил ему в лицо Брагинский.       Уходящий Феликс ударил себя по лбу и почти взвыл от отчаяния.       Альфред в недоумении глядел на раздёрганного Ивана, который попеременно заправлял завитки кудрей то у правого, то у левого уха. Они всё равно тут же встопорщивались, но он упрямо заправлял их снова, не замечая, что делает это машинально. Они остались одни, и сквозь огромные окна тихими водопадами лился в зал охровый, как кожура апельсинов, солнечный свет.       — Вообще-то это я хотэл вас попросить о помоши, — смущенно почесывая у себя в затылке, сознался Альфред. — Вы видэли, я сэгодня был нэ ошен успэшен на уроке… я бы хотэл подтянуть произношение. Еслы вы нэ против помочь…       Иван вскинул голову и чуть-чуть улыбнулся; лицо у него было зарумянившееся, словно от близости огня или прикосновения жгучего мороза.       — Я н-не против, Альфред!       — Но мнэ нэудобно вас просить. Бэз оплаты…       — О, нет! У меня много свободного времени и деньги мне не нужны!       — Но это нэхорошо. Лышняя работа для вас. Если бы я мог помочь вам… — Альфред поднялся на еще одну ступеньку, чтобы встать вровень с Иваном, который отчего-то перепугался и натянул на запястье рукав вязаного свитера. — Вы мнэ — поможете, и я вам — с англыйским. Тогда я согласэн и нэ буду чувствовать сэбя виноватым.       Иван посмотрел на Альфреда, закусил добела губу и замотал головой, словно ему речи Джонса доставляли ужасную боль и пытку.       — Пожалуйста, Иван Алэксандрович! Будэт вэсэло! — умоляюще воскликнул Альфред и — сам Джонс не понял, откуда у него взялось столько смелости, — тронул кончиками пальцев руку Ивана.       Глаза Брагинского расширились, и грудь вздрогнула от нервного дыхания; он ссутулился, снова мотнул головой и поднялся на ступеньку выше, глядя на Альфреда сверху и бормоча:       — Я помогу, мы будем заниматься… у вас, я знаю, во вторник нет занятий в час дня. И в четверг окно на третьей паре.       — А у вас окно в пятницу на второй паре, и ничего нэт на трэтьей в понэдэлник, — подхватил обрадованный Джонс.       — Да, да, но… мне не нужна ваша помощь! — резко, злобно отчеканил Иван, багровый от смущения. — До свидания, я вам позвоню! — Брагинский подхватил со ступенек портфель, натянул на голову наушники и почти побежал, спотыкаясь, по коридору.       — Ес!!! — Альфред зажал руками рот, потому что громкий смех и буйная радость так и рвались у него наружу. — Это же почти настояшее свыдание!