Запах вишнёвых сигарет

      Виктор завалился на кровать рядом с Джинкс. Его волосы всё ещё были мокрыми, из-за чего девушка поморщилась, когда тот раздвинул ей колени, освобождая себе место, и уткнулся лицом в грудь. Топ был уже весь мокрый, но Джинкс было всё равно. Больше значения имело то, что Виктор до этого никогда не делал подобного, не спросив перед этим разрешения.       — Кажется, я набухался.       — Сильнее, чем я думала.       Джинс гладила Виктора по голове, зачёсывая волосы назад. Выпили они одинаково, но девушка не чувствовала ничего, кроме лёгкого опьянения. Она ощущала кожей горячее дыхание и руки, хотя бы после душа тёплые. Виктор как будто держался за неё. И его ногти царапали даже немного больно.       — Ты похожа на маму.       — Ты же говорил, что не помнишь её.       — Только по фотографиям. Папа говорит, что она повесилась прямо в детской, и я это видел, а потом сбегал из дома и пытался утопиться, но меня оба раза спасали. Кажется, она меня ненавидела. То есть она думала, что я спал, а папа мог её заметить, если бы она ушла через кухню. Ей правда было очень плохо. Но она меня точно ненавидела. Это из-за меня ей было плохо. Пожалуйста, брось меня, если будешь ненавидеть. У тебя такие красивые татуировки. И ты красивая очень…       — Вик, тебе было пять, — Джинкс поцеловала Виктора в макушку. — Ты не мог хотеть навредить кому-то. Я не верю в такое. Если уже говорить о всяких сходствах, то я не хочу, чтобы с тобой произошло то же, что с Вандером.       — Кто это?       — Я тебе не рассказывала? Это опекун, который был до Силли. Я свечку оставила в гостиной. А потом ночью… Ха-ха! Бум! — Джинкс передёрнуло. — Меня вытащил пожарный. Но Вандера не вытащил. Дымом пахло… А Вай злилась и кричала на меня.       Она замолчала, когда поймала на себе внимательный взгляд янтарных глаз. Виктор уже опирался руками на кровать по обе стороны от талии Джинкс. Она не совсем помнила, как Виктор оказался в этом положении.       — Ты плачешь, — сказал он. — Если тебе так больно, то не стоит об этом говорить.       — Ты прав.       Она вытерла слёзы, но никак не могла остановиться. Виктор снова обнял её, только уже не цеплялся так сильно. От этого слёзы потекли неконтролируемым потоком. Последний раз она плакала, когда ей было… тринадцать, да и то только тогда, когда разбила коленки в кровь, упавши с роликов.       — Можно покурить? — спросил Виктор. — Заодно выйдешь на улицу и успокоишься.       — Да, конечно, в боковом кармане рюкзака.       Виктор, шатаясь, дошёл до стола и взял сигареты с зажигалкой. Потом он начал собирать бумаги в кучу (непонятно, как он не сошёл с ума с подготовкой к экзаменам). Виктор замер на несколько секунд, опираясь на столешницу, как безумный. После этого взял телефон в руки. Из динамика послышался голос Джейса:       — Слушай, может встретимся на выходных? Ты правда выглядел очень усталым сегодня. Прости, что снова появился, но я очень волнуюсь.       — Волноваться надо было раньше, Талис. По-шёл на-хер!       Виктор звучал страшно. Настолько страшно, что он, казалось, мог применить в ход нож, ждущий своего момента внутри трости. Но это только казалось. Однако было известно наверняка, что он в таком состоянии мог сказать больше, чем ему хотелось бы. Но, может, это и к лучшему? Для человека, который готов на любую авантюру, но не любит быть заметным или неудобным, это могло стать возможностью выплеснуть всё, что накопилось. Его сдержанность в эмоциях, выражениях — это то, что Джинкс могла только принять.       — Ты идёшь? — он обернулся к Джинкс.       — Ага.       Она поторопилась встать с кровати и тоже пошатнулась. Что ж, полбутылки вина — это, оказывается, правда много. На пути к джинсовке она ударилась плечом о косяк. Джинкс надела кое-как кроссовки и вышла на крыльцо. О курении на балконе на втором этаже и речи не шло.       Через метров пять была дорога и прохожие, но Джинкс было так всё равно на это, что она села на крыльцо, вытянула ноги и подставила лицо лучам майского закатного солнца. Виктор через минуту опустился рядом с ней и передал ей сигарету. Любовники закурили.       — Когда вернётся Оливер?       — Утром. У него свидание с Мэри.       — Это которая менеджер? — переспросила Джинкс.       — Ага. Надеюсь, у них всё хорошо будет. Немного боюсь летом оставлять его надолго, когда уеду на вступительные. Так он не совсем один будет.       — И я одна буду.       — А это с чего же? У тебя тут семья, друзья. Я буду приезжать на зимние и на летние.       — Угу.       Джинкс положила голову Виктору на плечо. Внутри была только пустота — ничего не осталось.       — Звучит неубедительно?       — Звучит тяжело. Я устала притворяться, будто нам не придётся расстаться на полгода через какой-то месяц. Мы, скорее всего, ночуем у тебя последний раз перед отъездом.       — А ты не притворяйся. Притворяется она, — Виктор наигранно закатил глаза. — Вот почему со мной не пытаются переспать пять раз за ночь, чтобы до декабря ни поцелуйчика не хотелось.       — Погоди, а так можно?       Джинкс отстранилась и посмотрела на Виктора изумлённо и так, видимо, забавно, что он впервые за вечер рассмеялся.       — Для этого придётся кому-то из нас идти в магазин за резинками, потому что их три осталось. Не знаю насчёт пяти, но на второй раз меня точно хватит. Ты сама-то готова?       — Нашёл у кого спросить, ха-ха, — она снова прижалась к Виктору и взяла его руку в свою. — Но ты кое-что мне обещал рассказать.       — Я же всё рассказал вроде. Что-то ещё о Джейсе?       — Я хочу про Синджеда.       — Эх, запомнила же, — он затушил окурок об асфальт и положил в пепельницу. — Я разочаровался в Синджеде летом перед третьим классом. Тогда мне было десять лет. Помню я себя с семи лет — а до этого пустота. Скорее всего, это из-за смерти мамы. Такие вещи начисто стираются из памяти, особенно если ты маленький. Так вот, тогда с деньгами было совсем отвратительно, и снимали мы квартиру в старой многоэтажке. И чтобы избавиться от проблем с жильём, летом папа отправлял меня на каникулы к Синджеду, а сам ночевал на работе. У Синджеда был частный дом. Дом весь скрипел, и разбитое детьми окно в гостиной он заделал тряпкой. Не то, чтобы у него тоже проблемы с деньгами были: у него всегда достаточно еды, и он на что-то кормил животных. Ему просто всё равно на многое. Он вообще мужик странный. Он приходил домой с работы в колледже, запирался в комнате и работал дальше, только уже над своим исследованием. Он ставил эксперименты на животных. Что-то типа генетики в домашних условиях. Не знаю, насколько это законно, но мне он периодически показывал то, что делал. Я помогал ему: чистил клетки, кормил животных тогда, когда нужно. Это было куда лучше, чем общение со сверстниками. То есть, меня тогда травили в школе. Сильно. В районе, где жил Синджед, мне удалось стать просто серой мышью, на которую не обращали внимание. Мне нравилось то лето и предыдущее. Где-то в июне, возвращаясь домой, я нашёл котенка со сломанной лапой. Я принёс его домой, накормил, искупал (ему не понравилось, но даже тогда я понимал, что раны стоит, как минимум, промыть, а потом обработать хотя бы спиртом). Руки все в царапинах были. Я делал ему перевязки и заботился о нём, не забывая при этом выполнять обязанности по дому. Тогда Синджеду было всё равно. Лапа, естественно, срослась как попало, и Уголёк сильно хромал, но рос в остальном здоровым. Со шкафов валился периодически, и я пугался, что он снова себе что-то сломает. Он пару раз приносил ко мне в кровать мышей. Знаешь, тогда мне казалось, что если Уголёк может на своих трёх, то и я смогу, ну, тоже на трёх. Я возился с ним, даже пытался играть с ним бумажкой на нитке. В августе стало хуже. Было холодно на улице и дома. Отопление не работало. Подопытные крысы начали одна за другой умирать, а в мою голову закрадывались сомнения в том, что они умирали естественной смертью. Кончилось всё тем, что за день до моего отъезда Синджед утопил Уголька. Я видел его тельце: облепленное мокрой шерстью тощее тельце прямо при мне отправилось в чёрный мешок, а потом и на помойку. Спасибо, что не отправил меня выкидывать. «Выбрось мусор, племянник, скоро тебя выкинут так же, когда ты станешь особенно мешать». С чёрным мешком в руках он заметил меня. «А что мне с ним делать зимой? Я не буду с ним возиться», — такие себе оправдания. Да, ты скажешь, что это было очевидно и раньше, но тогда я понял, что он человек жестокий и вообще не такой, каким я его представлял. И что я хочу стать настоящим учёным, который будет по-настоящему помогать. Весь этот день много плакал (плакал последний раз в своей жизни) и бесцельно шатался по заднему двору. Вещей у меня было не так много, чтобы их долго собирать, а у Синджеда оставались три крысы, которые жили в одной клетке. На следующий день я сказал папе, что больше не пойду к Синджеду. Когда в первый день после возвращения домой кто-то из детей хотел как обычно толкнуть меня так, чтобы я упал (сейчас это не сложно, а тогда было ещё легче), я быстрее ударил его тростью по рукам, а потом — в бок. На следующий день я увидел на нём гематомы. Никто не ожидал такой вспышки злости. На удивление, после этого травили меня только на словах. А «косой» и «урод» — это уже просто обидно до определённого момента. Уже в этой школе Синджед много докапывался до моих отчётов по лабораторным, но мне даже нравилось наблюдать, как он ищет ошибки по десять минут, а потом бесится с того, что даже к запятым придраться не может. Вот и вся история. Это то, что ты ожидала услышать?       — Угу. Хорошо, что по проекту нас с Экко курирует не он, а Хеймердингер, потому что эта твоя история — это прекрасная причина спалить кабинет Синджеда. — подытожила Джинкс. — Пойдём домой. Холодает, а у тебя волосы мокрые.       — Только не это, Джинкс. Я просто не хочу его видеть, и мне не нужна Вендетта.       — Какие мы мирные, — затянула девушка и тоже затушила сигарету об асфальт.       Раз уж со всеми тайнами было покончено, в планах на вечер оставалось только приятное. Виктор, как оказалось, был уже достаточно трезвым, чтобы не врезаться в стены. Поэтому любовники благополучно добрались до кровати. Они разделись, закрыли шторы и приняли уже привычную позу: Джинкс села Виктору на колени. Она довольная оглядела следы от укусов, которые оставила сама же парой часов ранее. После этого следовал долгий поцелуй.       — А теперь дай мне тебе запомниться.       Горячее дыхание над ухом заставило её замереть, прежде чем медленное движение его рук по талии и вверх побудило наклониться вперёд и положить ладони на плечи Виктора. Что ж, уже в полдевятого этот вечер был тем, что не могло даже в теории не запомниться.