***
Лютик как никогда сосредоточенно разливал одну меру киновари в Росомаху и молчал, часто поджимая губы. Йеннифэр исподволь поглядывала на него, роняя капли туши на листы и пробки, но ничего не спрашивала. Он выглядел удручённым, придавленным тяжёлым гнётом; Йеннифэр замечала тени под глазами и волосы, небрежно заправленные за ухо. Она вздрогнула, когда стеклянно звякнули флакончики; поспешно сдёрнула со стола листы, опасаясь, что он опрокинул зелья, и уже готовая утешить его, сказать, что ей жаль, но нестрашно, элементов ещё достаточно, она переделает основу, они продолжат завтра и в этой лаборатории как ни крути она испортила больше. Но флакончики остались целы, только раздвинуты в стороны: красную и жёлтую. Йеннифэр взглянула удивлённо, всё ещё держа листы на весу; теперь они сидели напротив, не разлучённые чередой цветных склянок и длинными, путанными списками. — Нужен твой совет. — Лютик добела сжимал колбу с киноварью. Она кивнула, всеми силами пытаясь отразить своё внимание и расположение в позе и чертах лица. — Как понять, какая магия сильнее? — выдохнул он, пристально, пронизывающе глядя ей в глаза. — Есть много... условий, — с неизъяснимым тактом начала она. — Расскажи мне побольше, я разберусь за тебя. Лютик резко отставил колбу; киноварь всплеснулась внутри, опалив горлышко. — Всё сложно, запуталось, как силки. — Он раздосадован и напуган, думала Йеннифэр, и постаралась ободряюще улыбнуться. — С магией всегда так, считай это частью моего ремесла. Я знаю, от чего оттолкнуться; верь мне и отвечай на вопросы. Он слегка повёл пальцами, прямыми до неестественности. — Та магия, что древнее, какого она вида? — осторожно спросила Йеннифэр. — Я не смыслю в ваших формулировках. — Лютик поморщился. — Пророчество. — Кто наложил чары? — Эльфийская колдунья. Йеннифэр отшатнулась, не скрыв удивление. — Стало быть, это... — Случилось очень давно, да. — Насколько давно? — Несколько веков, от начала фамилии. — Родовое пророчество Старшей крови, — задумчиво пробормотала Йеннифэр. — Оно исполнялось в поколениях? — Да, — без колебаний ответил Лютик. — В каждом, на одном из детей, а потом на одном из его детей, и... — Он витиевато очертил круг в воздухе. — Я поняла. — Йеннифэр протянула ладонь к его голове, отвела глаза, оглаживая воздух над его волосами мягким, плавным, чутким жестом. — На тебе нет никакого проклятия, Лютик, ты чист и цел. Никакого зла. — Это не проклятие. Это не проклятие, скорее что-то наподобие благословения. Йеннифэр убрала руку. — При каких обстоятельствах оно получено? — Союз первого из Летенхоффов и эльфийской девушки. Она пожелала счастья всему роду, но о счастье имела весьма специфическое представление. В каждой семье свой мученик. — Я бы так хотела, но не смогу тебе помочь, — с печалью в голосе промолвила Йеннифэр. — Эта штука почти всесильная, мне не совладать с ней. Лютик оживился. — Правда? Просто я не хочу его снять или вроде того, я боюсь, что пророчество не исполнится из-за другой магии. Йеннифэр приподняла бровь. — Эльфийское пророчество с памятью сотни поколений — не исполнится? Ты шутишь, Лютик. Что за вторая магия? Он окостенел, вновь скованный тревогой. — Магия... — хрипло начал он. — Магия джинна, Йеннифэр. Она безвольно разжала пальцы, и листы веером рассыпались на пол. Дар речи оставил её, но Лютик преследовал своё. — Что скажешь? Йеннифэр встряхнула головой, разобрала волосы двумя руками. — Столкновение исполинов. Тебе решать, только сам не погибни. Эльфийская магия против мощи всего воздуха — это может закончиться как угодно. Если надумаешь бороться, знай, что вереница предков стоит за твоей спиной. — Если, — со злой иронией повторил Лютик. Йеннифэр пренебрегла его тоном. Он измучен сомнениями и тяжестью жестокого рока. — Пусть это будешь именно ты, Лютик. Я хочу сказать, именно ты из твоих братьев и сестёр. Непостижимы пути Хаоса, и да будет так.***
Она успела накинуть отороченный мехом плащ, когда музыка, отражённая от пустых коридоров, значительно изменилась. Йеннифэр прислушалась. Ни боевых кличей, ни разбитных мотивов, всегда предваряющих гвалт ведьмаков и отдельные, неразличимые грубые выкрики. И даже близко не длинные, трепливые серенады, встречаемые протяжным «у-у-у». Что-то иное, новое, не прерываемое возгласами любого толка. Там, за преградой стен, его не слушали — внимали. Верили. Да пошло оно всё баргесту под хвост, неожиданно для себя обозлилась Йеннифэр. Чародейка она или нет? Она сорвала плащ, отшвырнула его в сторону, въедливым взглядом переворошила лабораторию. Как назло, Лютик не оставил здесь ни одного следа, ни упавшей запонки, ни забытого гребня, ни одного листа, исписанного быстрым почерком. Только кардамоновый запах, оботкавший весь воздух, но поисковая магия находила целое по части — шлейфа духов для этого не хватит. Йеннифэр, не веря своим глазам, медленно обошла комнату, ощущая ладонями вибрацию от каждой вещи. Ничего, пусто, как вдруг... Её пальцы дёрнулись, нащупав слабую нить. Йеннифэр сосредоточилась и вспомнила прежде, чем почувствовала кожей: заноза. Он задел руку дровами, когда пришёл впервые, и теперь ясно, что до крови. Полено избежало очага, заваленное сверху деревом из портала. Сигнал то и дело терялся в алхимических символах, но выбирать не из чего. Йеннифэр замерла, закрыв глаза, еле дыша от волнения. Ей казалось, будто он поёт прямо перед ней, и каждый звук отдавался волной тепла в её сердце. Борясь со смятением, Йеннифэр заставила себя различить слова, тонущая в его голосе, разглядеть обрисованный светом силуэт, черты лица, изящные руки на струнах. Он пел о грозах и снегопаде, осязаемом, как любовь, о... Йеннифэр стало жарко и тесно, как только она поняла. О Цири. Он пел Цири, той маленькой осиротевшей девочке, которую замечал в ней он один. Ни будущую ведьмачку, ни конец всему сущему, ни наследницу Цинтрийского престола — напуганного ребёнка, наивного, потерянного в невыносимой жестокости войн. О том, что она сильна достаточно. Сильна достаточно, чтобы со всем справиться; он верит в неё, он знает наверняка и гордиться ей. Вместо свойственных хвалебных воплей, топота и оваций баллада затихла в благоговейном молчании. Лютик, казалось бы, и сам не мог перевести дыхание, но внезапно выпрямился, плотно сжал губы прежде, чем запеть снова. Его настрой вызывающе слепил с первого перелива струн. Музыка текла резче, сильнее и громче, набирая внушительный разгон. Лютик подобрался, оглашая весть о зарницах и пропащем сердце, дороге без счастья, майском тепле, расковавшем лёд, о цветущей сирени вместо злости... Йеннифэр боялась даже думать, допускать мысль в замутнённое сознание. Лютик встал в рост, ударил по струнам и... ...Не по сердцу ты слабому, Да не по зубам бывалому, Да не по карману ты богачу, Что сорит по дворам целковыми. Только гордости твоей — досыта отчаяньем, Да только криком в Сварожью ночь Горевать приказано... Йеннифэр пошатнулась, едва не потеряв рассудок; видение прервалось. Его слова будто пропитали все нервы в её теле, и от запястий вглубь распространялась натянутая, дребезжащая от напряжения судорога.