вторая-третья-десятая

— ярик, — влад морщится, — ты же понимаешь, что тогда мы были пьяные, а вчера я был пьяный и… ярик чувствует, что не выдержит. чувствует, что ещё слово и он расплачется на глазах у этого придурка. у чертового влада, которому не имётся, который не может определиться, который просто играет с ним, которому хорошо сначала заблокировать, а потом завалиться пьяному, поцеловать и уйти на утро. — иди, ради бога, — ярик стискивает зубы, держится, даже дверью не хлопает. он себя хвалит, сползая по стенке вниз. он сегодня умничка. он ни слова не сказал. он не полез, как верный пёс, за лаской, и хвостиком не вилял. он даже ничего не напомнил — ни о пьяных объятиях, ни о поцелуях. он такой молодец сегодня, уверяет себя, впиваясь ногтями в кожу на руках. только, придурок, на чай предложил остаться, как будто кому-то нужен его ебаный чай, как будто в этом мире есть хоть кто-то, кому нужен он сам. бабушка. ярик экстренно приводит себя в чувство. пара минут — и вернётся из магазина, в таком виде нельзя; нельзя, чтобы видела, как плачет; нельзя, чтобы спрашивала, что за царапины на руках; нельзя так тревожить, нельзя. нельзя быть таким козлом, нельзя портить всем жизнь, нельзя заебывать человека настолько, чтобы он даже не хотел оставаться на чай. можно надеть толстовку, чтобы бабушка не увидела. можно вытереть слёзы её рукавом. можно, но только бесполезно — тут же польются новые. на кровати валяется толстовка влада, ярик с психа кидает её в стол, роняет чашку и недопитый чай растекается по столу. капли падают на светлый ковёр. бабушка расстроится.