Луноликая: В Эпоху Войны

От третьего лица: Деревня, отгороженная далёкой горой, холмами, смелыми плотными бурьянами нагнетала своей пустынностью. Протоптанная узкая дорога испорчена неполноценно засохшими красными аляпистыми разводами, медленно протекающими в спрятанные зарослями высокой травы извилистые, шумные, заглушающие своей капелью, воды, вела к границе селения. На старой, трухлявой, перекошенной двухметровой табличке терялись вбитые твёрдой рукой кривые металлические буквы, из-за своего состояния невнятно складывающиеся в незапоминающиеся название деревни, под ним выкованные из иного материала выцветшее имя подсказывало личность имевшего власть в деревне — действующего старосты. О гниющий столб хлипко повязана жёлтая рваная лента, напоминающая скорее детский пояс от халата, вся его развивающаяся длина пропитана искалеченным бордовым цветом с вкраплениями высохших мокрых пятен и сухой грязевой коркой. Порезанный на короткие лоскуты кончик хлёстко ударялся о старое дерево столба, при сближении частично перебивал шум местных водных переплетений. Обещанный солнечный зимний день неумолимо сменился гнетущими, изредка сверкающими тучами. Улица пропиталась предгрозовыми запахами, потрескивающий озон смешивался с иллюзорной эманацией пережитой трагедии. Они парили среди потрескивающих и свистящих от сильного ветра домов. Любой случайно набредший путник не выдержит той смертельной атмосферы, слившейся со стенами недавно счастливых и полных жизни зданий. Чем дальше по зову долга наведавшиеся в это место товарищи шли, тем больше хмурились, оглядывались, как старые параноики, напрягались от ударов обветшалых ставней по деревянным, потёртым доскам. Никто не вышел им на встречу и создавалось впечатление, словно эта деревня — очередная жертва одной из трёх войн, которые выносят целые многонаселённые пункты подчистую, не оставляя в живых ни детей, ни женщин, ни стариков, ни больных. Но Нара отрицательно качает головой, упрямо ведёт товарищей к центру безлюдной, мёртвой деревни. Итачи идёт по правое плечо от сестры, скользя мимолётным, но проницательным взглядом по глухим улочкам, словно в них задумал скрываться затаившейся враг. Он поднимает взгляд вдаль, где, подходя ближе к центру, имел возможность наблюдать размытые очертания, скрытого занавесом угрожающих, глубоких тёмно-серых туч, будто игольчатого холма с возвышающимся над ближайшими просторами дубом. При более внимательном сосредоточении мнимые иголки рвут туманную занавесу и обретают форму давящих немыслимым множеством остроконечных могильных плит. Чёткость окружения не убивает в Итачи привычку щуриться. Вернувшиеся, улучшившаяся зрение до сих пор заставляет с непривычки считать, что рефлекторно активировал шаринган. Итачи возвращает внимание к принюхивающейся сестре. Он придерживает её за локоть, когда она спотыкается о изрядно истасканную, с наполовину оторванной рукой тряпочную запятнанную пыльным следом от подошвы куклу. Его ладонь мимолётно касается чужого плеча и возвращается в исходное положение, в отличие от косого, вечного взгляда, уткнувшегося невзначай в её затылок из-под длинных ресниц. Изуна, изменяя своему обычаю держаться максимально отстранённо, прислушивается, резко дёргается от малейших порывов ветра, песчаных частичек, царапнувших кожу, громко вдыхает ароматы пепла, гари, сырости, озона, наклоняет, крутит головой, словно это даст шанс услышать малейший, даже невероятно тихий подозрительный шелест в листве, скрип половиц под неосторожными шагами, и иногда останавливается, проводит пальцами по накренившимся, треснутым окровавлено грязным полкам брошенных хозяевами ларьков, по пыльной земле, чтобы хотя бы тактильно ощутить и разведать окружение. Компания замерла у холодного маленького фонтана, утратившего способность выпускать из себя воду тугими брызгами. Вдруг дверной колокольчик нарушил царившее мёртвое безмолвие, скрипучая калитка отворилась и к ним поспешил, роняя сланцы, спотыкаясь о собственные ноги, нервно облизывающий губы бледный старичок, выходящий из дома с табличкой, на которой набито знакомое уже имя старосты. Он на ходу поправил воротник изношенного, с торчащими во все стороны нитками тёплого кимоно, проверил на месте ли ветхие заплатки, расположенные на локтях, в районе подмышек и коленей, почесал залысину и сухо откашлялся в сморщенные ладони, подрагивающие от холода. Он с открытой завистью посмотрел на пушистый белоснежный воротник, обвивающий шею Тобирамы, и любезно проскрипел лидеру компании: — Вы наследник клана Нара? Кенджи высоко вскинул подбородок, с ленным высокомерием приподнял брови. Столь аристократично перенёс вес на обе ноги, склонил голову в вежливом поклоне и тихо ответил старику, что Изуна, уловившая знакомые с житья телохранителем химэ Узумаки высокородные нотки в тоне голоса, не удержалась от язвительного комментария себе под нос: — Хн, запахло высшей знатью. — Не завидуй чужому умению достойно себя подать. Это низко даже для тебя, — невозмутимо отозвался мимолётом осматривающий облупленную каменистость фонтана Тобирама. — Жертва аристократии, — поёжилась, не то вздрогнула от взметнувшего её волосы ветра, оставила за собой последнее слово, прежде чем Кенджи сказал оставаться им на улице, а сам последовал за стариком в его дом. *** Кенджи помнил уроки матери. Помнил бесполезно хорошо для того, кто большинство из них прогуливал на ветке дерева где-то в неприметной нише их летнего сада или, в холода, прятался в чулане садовника между ящиком с перфекционистично рассортированными секаторами и тоннами мешков с удобрениями для материнских клумб. Мама бы гордилась тем, как он гордо вышагивал по безлюдной улице, изобилующей домами с подкосившимися или выбитыми вовсе ставнями, разбитыми окнами, на концах осколков которых засохла кровь, по улице, являвшей собой икону последствий бессмысленной войны. Она бы с одобрением кивала, зная, каким инородным звеном он себя чувствует в этом месте. Что не скажешь о Курои Цуки. Та смотрелась органично. Не в том смысле, что являлась бывшей жительницей подобной пропасти, а в том, что выглядела как тот, кто не раз собственными руками превращала утопические селения в хаос, погружала бедных жителей в анархию. И Кенджи не знал как к этому относиться. Шея чесалась от ощущения, словно надел ошейник без ключа, словно заключил контракт с дьяволом или того хуже — пал к его ногам. Облегчало абсурдные чувства крепкое знание: пускай и дьявол, но любить и заботиться умеет, а главное — хочет. Мысли степенно шедшего Нара плавно перескочили на непонятного молчаливого близкого знакомца Цуки. Итачи являл собой образчик выходца из красноглазого клана: молчаливый, он бы сказал, мраморный, с лицом, не выражающим никаких эмоций, вырыгивает из себя слова так, будто они платные, взгляд пронизывающий, ледяной, как вода зимой на покрытой толстым слоем льда речке, проницательный, читающий мельком каждое твоё движение, от чего внутри не ослабевает струна, играючи ставивший на место одним ёмким выражением. Способный, как никто из его клана. Преданный и заботливый к тем, кто ему дорог. Однако поражает и рушит всё построенные за всю жизнь мировоззрение, что убивает без той лёгкости, привитой всем шиноби с молоком матери. Он не задаёт вопросы, а додумывает всё сам с помощью своей наблюдательности. Спустя дни путешествия Кенджи пришёл к бездоказательному выводу: Итачи с Цуки определённо близкие родственники, либо любовники. Второе кажется ему маловероятным, тем не менее… Друзьями назвал бы их лишь конченный идиот с отсутствием малейших мозговых извилин. Так на друзей не смотрят и уж тем более не лишаются ради них способности видеть, что моментально приравнивается к суицидальному поступку в период разгорающихся войн. Мысли Кенджи не успели добраться до третьего спутника, старик любезно дал ему пройти в ничем не отличавшийся, помимо таблички, от остальных дом первым. Нара ненадолго замер. Внутри выглядит богаче. Стены обиты покрашенным в древесный оттенок бамбуком, гладкий, как новенький, пол со слабо поскрипывающими половицами, крохотная комнатка куда далее проводил старик, чуть обшарпанный временем котацу посредине, стены, завешенные рамками с картинами флорой и фауны Страны Воды, свежо сорванные цветы в длинной вазе примостились в углу. Немного пустынно, но уютно. Кенджи опустился, поджав ноги, на зелёную подушку, напротив приосанившегося старика. Чёрные омуты проницательно подловили преображение из сутулого заискивающего старца в гордого, со сталью во штормовом, совершенно молодом взгляде мужчину, которого не портила никакая залысина с гниющего от времени одеждой. Староста деревни положил крепкие мозолистые пальцы на стол, сцепил их в замок, обветренных тонких губ коснулась слабая улыбка. — Мой отец, Глава Клана Нара, предполагаемо, должен был оставить у вас некий предмет. Вы что-нибудь знаете об этом? — подался вперёд Кенджи, устроил подбородок на сложенных руках, опёршись локтями о стол. — Имел честь видеть его, — величественно кивнул, незримо щуря глаза — Он помог нашей деревне вот уже как год назад и в уплату приказал спрятать кое-что. «Деревня опустела меньше, чем год назад» — взял на заметку Кенджи, слегка наклонил голову, пряча половину лица за упавшими прядями. Староста помутнённым взором всматривается в окружение, как впервые оказавшийся в непонятном для него месте человек. Кенджи улавливает морщинки между нахмуренных бровей, опущенные уголки поджатых губ и тяжёлую позу, легкомысленно принятую за расслабленную. Обычно во время любых разговоров подаётся зелёный чай, как минимум, чтобы оправдать затяжные паузы во время обдумывания тех или иных отраслей разговора или унять разожжённые эмоции, если таковы возникли. Поэтому для Кенджи непривычны подобные минуты молчания, не обусловленные и не прикрытые распитием напитка. Староста пытается всеми способами избегать столкновения взглядов, протяжно хмыкает, кивает головой, как чудаковатый старик, стучит указательным пальцем по костяшкам. — Уважаемый, прошу прощения, у меня пересохло в горле, — сухо откашливается, исподтишка отслеживая реакцию старика — Не могли бы вы принести чая? — Чая? — тянет гласные буквы, очевидно смакует диковинное слово. — Да. Вода в моменты волнения слабо помогает, знаете? — издаёт тихий фальшивый смешок, выжидательно приподнимает брови. — Ахм… Староста невнятно бормочет, разминает плечи, оглядывается по сторонам, точно ища каприз кланового аристократа вокруг, меж бамбуковых щелей, на картинах — в пасти у клыкастого зверя, на лепестках пышных цветов. А не найдя, виновато кланяется и просит подождать, уходит в поисках. Оставляя Нара в мрачном недоумении. Кенджи прикрыл глаза, надавил двумя пальцами на середину лба, где сгустились морщинки от затяжных раздумий. Ему ой как не нравились собранные факты. Ещё до близкого подхода к деревне на земле разводились кровавые пятна. Около поселения легко наткнуться на целые лужи, медленно стекающие в спрятанные воды. Скосившаяся буква на табличке у границе держится на чуде и в любой момент слетит, после первого же ливня. Дерево за ней имеет неглубокие кривые царапины. Не от холодного оружия точно. Скорее от ногтей. Детских. Поехавшие на землю крыши, как скошенные косой, внутри эти дома ухоженные, без паутины и пыли, да, разгромленные, но в них нет безжизненных следов. По пути Кенджи попадались закатившиеся продукты. Скоропортящиеся сгнили, а упавшее под проломленную доску яблоко даже насекомыми не прохудилось, на нём появились небольшие бурые следы, на вид примятые. Первые признаки гниения. Значит они пролежали не больше трёх дней, если не меньше. Окна, уцелевшие осколки, не покрылись пылью, запотели от влажности, испортились невзрачными разводами. Изредка под ноги Кенджи попадались костяные фаланги пальцев, ещё реже вырванные серебряные нити волос. Всё вокруг говорит о совершенно недавнем захвате и узурпации жителей, как и говорила Цуки. Однако откуда здесь староста? Неужели ему сама Ками помогла скрыться от обезумевших жаждой крови шиноби? Обычный гражданский? Какая смешная шутка. Абсурд. Он выскочил из дома, словно поджидал Кенджи, без метаний и ошибок определил в нём Нара, того же Итачи легко без шарингана принять за члена умнейшего клана подобному обывателю захудалой деревеньки. Внутри его дом не выглядит тронутым алым костяным мечом очередного Кагуя. Сам его хозяин не спешит покинуть захваченные земли, рискует либо умереть от голода, либо быть насильно умерщвлённым. Или не рискует? В любом случае ему что-то надо от Кенджи. Учитывая скорее всего утащенных жителей Кенджи предполагает, староста потребует вернуть их взамен фрагмента карты. Резонный обмен. Знал ли отец, что нечто подобное случится и одному из братьев повезёт пойти против Кагуя? Очень даже. «В отличие от меня Отец обладал достаточным талантом и умом, чтобы заслуженно носить титул Главы Клана» — с печалью подумал Кенджи, убрал пальцы от покрасневшего лба. — Прошу прощения, но после посещения деревни клана Кагуя весь чай источился, — виновато проворчал старик, медленно присел обратно напротив собеседника. — Ничего страшного. Жаль, конечно, продолжать разговор без этого чудесного напитка, — Кенджи стёр с лица фальшивую улыбку — Возвращаясь к теме беседы… Что вы хотите за оставленную отцом вещь? Староста вздрогнул от взгляда Нара. Желудок скрутило, а сердце подскочило в районе гланд от резнувшего, как качественный нож изготовленный в Стране Железа взгляда засасывающих тёмной дырой омутов. Он не предвещал лёгкой смерти тому, кто посмеет выставить неугодную цену за дорогую вещь его отца. Старик почувствовал в ушах звон, отчего-то стало сложнее вдыхать ставший спёртым воздух, пропахший неуловимым олеандром. Кенджи вздохнул, громко, сипло, устало, и рассеял ки, заставил его не нервировать чувствительного гражданского. Он не виноват в сумасшествии Кагуя и в чудачества, иль изобретательность, его отца. — Так что? — вкрадчиво осведомился Кенджи, с улыбкой слыша сбивчивую просьбу и объяснение. *** Кенджи вытек на улицу утомлённой лужицей, разминая шею и обращая взгляд на туманное небо. На нос упала первая дождевая капля. В лёгкие качался сладкий воздух, холод пробирал до мурашек, а настораживающая тишина дёргала за ниточки его нервов. Сбрасывая с себя невинное желание послать завещание матери с её пожеланиями в топку и поддаться тяготеющей мании упасть и не встать, Нара опускает голову. Выражение на истощённом вечной усталостью лице с апатичного сменяется на кислое, в сверкающих глазах прячется глубокая злость на двух засранцев. Заметивший его Тобирама почему-то с воодушевлённым видом, едва угадывающимся в по обычаю постной морде, широкими, но неслышными шагами сближается, опускает вечно скрещённые руки. — Есть новости? «На эмоции его способна вывести лишь Цуки, — думает с буддийским спокойствием Нара — До чего же талантливая особа» — Старик обменял свою жизнь на фрагмент, — тягуче, проглатывая некоторые буквы ответил он после выжимки из собственных выводов о безлюдности деревни, пожимая лениво плечами. — Значит она права, — проворчал Тобирама, потёр подбородок, уставившись в землю — Рина… Цуки… Чтоб её… Она со своим псом выложила примерно то же и исчезла в направлении того, — пренебрежительных взмах рукой — Холма. Тобирама высоко вскидывает брови, невольно приоткрывает рот видя, как Кенджи медленно вздыхает, закрывает глаза и нецензурно ругается под нос. Сенджу определённо повеселила необычная вспышка давнего приятеля. Тот особо не славится ярким эмоции выражением. Не хватает экспрессивного заламывания рук и тогда их лидера не вернуть. — Вперёд, — цедит сквозь зубы не сдерживающий ядовитого ки Нара, после показательно исчезает в вихре листьев. Тобирама хмыкает в кулак и тоже распадается листьями. *** Среди заросших тусклой травой грубо повреждённых острым оружием могил шумела толпа из двадцати сошедших с ума серебноволосых шиноби. Посредине, на самом возвышении они разожгли костёр из поваленных домиком деревьев. Его сизый дым парил до самых грозовых туч, растворяясь на вершинах атмосферы пока его нижняя часть вдыхалась заточёнными в клетку задыхающимися пленницами. Бабушки, женщины, девушки и девочки сплочённой гурьбой прижимались друг к другу, ища поддержки, рыдали на голых плечах, дети обнимали матерей за лишённую одеждой грудь, а те в ужасе, дрожа всем телом не отрывали глаз от возвышающейся над ними горы изуродованных трупов их мужей, отцов и детей мужского пола. Их гримасы отчаяния, стремления к жизни, мольбы увековечивались на подкорках мозга, их освобождённые заживо от кожи туловища и конечности обязательно приснятся в кошмарах, их нечеловеческие крики, рвущиеся из глоток будут мерещится постоянно и днём, и ночью, и во тьме, и на свету, пытки, которым их играючи подвергали крутятся заевшей пластинкой и не уходят, стоит закрыть веки. Вонь от умерших тел, сырая гниль смешивалась с дымом, потом, железом и дурно пахнущими экскрементами на металлическом полу клетки. Шиноби из клана Кагуя не разговаривают — они орут, как обезьяны, как бабуины в период гона, танцуют у требующего сжечь своевольными всполохами беспечных неандертальцев огня, грызут слабо прожаренное бедро пару дней назад гулявшего по земному свету мужчины, сосут украденный алкоголь, достигая ожидаемой кондиции и идут на поводу у животной похоти. Клетку открывают ржавым ключом, замочная скважина скребется, заставляет морщиться от невыносимого звука, длинная рука с сгрызенными ногтевыми пластинами с грязью и остатками мяса под ними вытянули несколько первых попавшихся особей женского пола. Маленькая девочка истошно визжит, сопротивляется, кусает насильника за кисло пахнущую ладонь, дёргается, как в эпилептическом припадке, но столбенеет. Пытавшуюся помешать нечестивым задумкам женщину, её мать, не выдерживают, и швыряют рядом с костром. Красные, оранжевые, жёлтые языки прекрасно освещают гнетущие сумерки, поблёскивая игриво на голом, измазанном в соке травы, крови от случайных царапин теле взрослой женщины. Она подскакивает, натыкается на звонкую пощёчину и вновь падает обессиленным лебедем. Её хватают за волосы, тянут, чтобы штормового цвета глаза со всей ярой непокорностью глядели на обидчика, а заледеневшие пальцы мёртвой хваткой цеплялись в предплечья скалящегося Кагуя. Он спускает штаны и со стоном наслаждения грубо, жёстко врывается влажным членом внутрь, не обращая внимания на бесполезные попытки сопротивления и стоны его жертвы, смешенные со всхлипами. Насильник девочки, как в издевательство, подождал пока остальные собратья вытащат женщин и детей из клеток, дождался оглушающего шума пошлого наслаждения и криков боли, и уложил замершую изваянием девочку на голую землю, навис над ней неминуемым бедствием. На щёку девочки упала вытекающая дурно пахнущая слюна насильника, от неё сознание вернулось, но было поздно — руки скрючены, ноги разведены, а возбуждённый член трётся о внутренние стенки. Кагуя глубоко вдыхает аромат страха у шеи девочки, напрягается, поджимает пальцы ног и с кряхтением, воем скатывается вниз от пронзённого в его анус длинного земляного штыря. Девочка с всхлипом съёживается, не в силах зажмурить глаза наблюдает за тем, как высокая девушка в боевом кимоно расправляется с насильником её матери. Новый труп перекатывается с потерявшей сознание женщины, пылающий красотой глубоких ран, достигающих внутренних органов и перемалывающих кости. Изуна учла просчёт с прежней группой Кагуя, теперь в каждом взмахе пульсирующего кровожадного нагамаки силы и мастерства на голову больше, чем ранее было использовано. Повелителей костей нельзя недооценивать. — Они какие-то странные, — зашипела в поднявшимся галдеже брату Изуна, не осознанно загораживая спиной спасённую девочку. — Дикие и необузданные, как в будущем до вымирания. Однако эти… — И правда звери, хн. Их короткий диалог прервался столпом освобождённого от оков костра пламени. Один из противников толкнул туда недавно изнасилованную жертву, что под собственные вопли вспыхнула. Запахло палёными волосами, человеческим мясом и кожей. Женщина бросилась невпопад, споткнулась и упала на старуху. Огонь пошёл по цепочке. Не успели оба Учиха оглянуться, как холм встряхивает от болезненного высокого и детского воя. Итачи напряжённо оглянулся через плечо, на хмыкнувшую Изуну. Её нос дёрнулся, она фыркнула от вони и крепче сжала рукоять нагамаки. Перед ними восемнадцать рассвирепевших дикарей и единственная выжившая за спиной. — Идти сюда вдвоём плохая идея, — сдержанно прокомментировал Итачи, отпрыгивая от свистящей фаланги. Изуна благоразумно промолчала. Хотя… Где благоразумие и Изуна? — Я тебя не звала с собой, хн, — она обернулась на девочку, повелительным тоном отрезала — Держись на мной, если хочешь вернуться в деревню невредимой. Поняла?! А в ответ — нервозно частые кивки. *** Тобирама не знал чему больше удивляться: тому, что вандалы Кагуя решили поставить целый аванпост на кладбище или тому, что его злейший враг героически прикончила белобрысого урода со спущенными штанами за девочку лет двенадцати. В открытую. Имея лишь подстраховку в лице Итачи. Бездумно ворвалась в гущу разврата, без какой-либо тактики нагло заявилась, как вспышка фейерверка, в тыл врага. То ли идиотизм, то ли самоуверенная отвага. Изуна топает ногой, грациозно выводит носком невнятный узор, как в танце, трясёт головой так, что выбившаяся пряди мягко заструились на ветру. Крепкие земляные стены куполом окружают дрожащего ребёнка, а своевольная стихия воронкой смахивает любой продолжавший полыхать огонь. Кагуя умело отгородились шершавыми бугорчатыми рёбрами и сделали неудачный, нескоординированный рывок по испачканной золой чернеющей траве. Итачи, не изменяясь в безразличным лице отталкивает парочку резвых дикарей метнувшимися кунаями, активирует Мангёко, но останавливается от больной хватки на предплечье. — Тебе нельзя перенапрягаться, — коротко бросает Изуна, как предчувствуя, что её глупый брат собирается сделать. — Чем раньше с ними покончить, тем лучше. — Хн, кто потом откачивать тебя станет? Глупый. Изуна отталкивает брата ближе к куполу и холодно усмехается, думая, что пора приспосабливается к слепому ведению боя, не идёт — скользит на встречу чуть меньше, чем двум десяткам кровожадных монстров. Вместе с Итачи хмурится в отдалении Кенджи. Нара косится на бездействующего Сенджу, неслышно вздыхает, устремляя взгляд на чудом уцелевший дуб с толстым стволом. Наблюдает за искусно уворачивающегося от бесцельных, казалось, хаотичных атак Кагуя Итачи, как тот с хитростью лисы и грацией ласки прикрывает спину Изуны, которая, казалось, превратилась в смертоносную волчицу, столь безжалостно, жестоко и играючи влилась в гущу направленных на её убийство противников. Она танцевала с мечом вокруг разрозненных Кагуя, страшно ухмылялась их мельтешению. Кенджи приоткрыл рот, чувствуя щемящие тиски в груди и пересохшее горло, он замершим восхищённым зрителем любовался красивым смешиванием в тесный клубок Кагуя Изуной. Она пользовалась их совершенно бездумным состоянием, даже без зрения, будто бы снисходительно заглядывала в их прикрытые пеленой чистой ярости глаза, и кружась, сталкивала их друг с другой, питала клинок их кровью и постепенно не давала им без вреда для соратников атаковать. Рядом стоящий Тобирама сначала ворчливо хмыкает, затем, заметив что-то, внимательнее оглядывает Кагуя. Сенджу не понравились их неумелые рывки, описывающие подходящее выражение: «Сила есть, а способностей нет» и этот лишённых разума взгляд, нечленораздельные крики… Сгустившаяся тучи ошеломляли и настораживали своей чернотой — предвестником надвигающейся грозы. Первые дождевые капли превратились в полноценный ливень, набирающий силу с каждой секундой. Сражающихся насмерть противников оглушил раскатистый грохот, жуткие окровавленные фигуры осветила выжигающая роговицу вспышка. Она словно послужила сигналом ливню, что после неё плотным пологом бойко ранили своими ледяными, острыми, как зубчики сюрикенов, каплями нефритовую, побледневшую кожу бившихся. Ветер гудел и тоскливо выл, теребил небесную воду подобно собаке игрушку, ударял твёрдые тела, незначительно царапал открытые участки кожи, истязал бедную одежду, пронизывал нутро людей, будто желая подчистую сдуть неугодных природе варваров, не знавших пощады и уничтожающих себе подобных. Чёрная от копоти земля размягчалась, становилась похожа на кофейную гущу с выползавшими на свет червяками, снижала манёвренность, засасывала по щиколотку зазевавшихся шиноби и служила оковами для особо беспечных. Кенджи отплёвывается от попавшей в рот воды, одной рукой прикрывается, другой смахивает с щурящихся в попытке разглядеть ближайший метр глаз природную влагу, спина пригибается под тяжестью ливня и под прессом из ветра. — Изуна! — глухо расслышал Нара прежде ледяной голос одного из Учиха и часто проморгался, замер от неожиданной резкой боли меж рёбер при виде падающего женского тела. Пока Нара отмахивался от дождя очередная вспышка оглушила слепую Изуну. В ушах зазвенело, острые и жёсткие удары капель неприятно резали кожу, а ветер настырно подталкивал в лапы противников. Застрявший в размягчившейся грязи Итачи что-то крикнул, голос его дрожал, хиганбана пронзила сенбоном середину лба от эмоционально всплеска брата. Изуна не столбенела, но более приспособленные к подобным вывертам погоды Кагуя воспользовались временной дезориентацией врага и один из них удачно задел её спину крючкообразной костью из локтя. Изуна механическим, тысячи раз отточенным взмахом оставляет длинную борозду на удачливом мусоре, рефлекторно подпрыгивает от подножки и распластывается в корнях дуба от прилетевший в неё недогоревшего и сырого поленья. По виску стекает красная тонкая дорожка, Изуна всё ещё видит одно сплошное ничто , держит себя в руках исключительно благодаря самогендзюцу, через плёнку которого прорываются отголоски истеричного веселья, смешенного с раздражением. Внутри очага нечто звенит, как оповещая. И Изуна понимает, подкидывая кунай с фуин, иррационально для себя радуясь, что Итачи отгоняет лающий мусор. Вспышка. Молния ударяет в засветившиеся от электрических змей дерево. В плачущее небо начал подниматься дым, запахло горящим деревом. Грозовой мрак рассеяли яркие огненные языки. Кенджи с Тобирамой оглядываются друг на друга, кивают и рывком ступают на поле боя. Глубоко дыша, действуя почти вслепую от плотной дождевой стены Сенджу примеривается, складывает ловкими пальцами печати, стоя на одном из ветвистых корней, ещё не достигнутых всепожирающем пламенем. В то же время Нара встаёт спиной к спине с Итачи, отбиваясь от поймавших второе дыхание Кагуя. Пара новоявленных трупов радуют скользящих червей. — Где Цуки?! — перекрикивает во всю силу голоса Кенджи, наощупь скользит кунаем по обнажённой локтевой кости, парирует и мазком задевает шею противника, в миллиметрах уворачивается от крутящейся юлой тазовой кости. Итачи обеспокоенно всматривается чувствительным шаринганом в окрестности, ловко всаживает в стальную кожу танто. Пряди свисали с его лица масляными паклями, резинка давно лопнула и вороньи волосы спадали почти до поясницы, на ледяной бледной коже выступила испарина, плечи дрожат, грудная клетка часто вздымается, а мышцы нетерпимо горят. Он долго не продержится. Чёрт. Нара, не дождавшись ответа, оглядывается на Учиха, непонимающе хмурится и следует за его полным ужаса взглядом, поворачивает голову. — Дура, — шипит Кенджи, отталкивает от себя очередного противника мощным пинком, таким, от которого связки молнией пронзило. Перестарался. В то же время земляной купол крупными криво всколотыми кусками крошится на притихшую и съежившуюся в комочек девочку. Ребёнок с расширенными зрачками, ей кажется, смотрит на свою смерть, образовавшуюся перед ней в исписанным длинными рваными царапинами лице с кровожадным оскалом, посеревшими от дождя серебренными короткими волосами и ненормально фанатично блестящими зрачками, из его ладони вытягивалась испачканная кровью в основании, рядом с порвавшейся кожей, кривая короткая кость. Не Кагуя, нет, Зверь гортанно, с ликованием рычит, замахивается, но кость не достигает изначальной цели. Руку рывком отталкивают и кость искоса задевает чужие рёбра, из ровного рубца, доходящего до середины бока, заструилась манящая Зверя кровь. Он с голыми руками кидается на ставшего перед ним врага, но его пальцы натыкаются на блестящий красивый клинок нагамаки. Изуна морщится, во рту появляется кислый привкус тошноты не то от раннего оглушения, не то из-за запаха тухлятины во рту Кагуя. На заднем фоне гремит раскат, сверкает молния и воюют ветер с дождём, полыхает агрессивным огнём дерево. Тобирама набирает в рот холодный воздух, обжигающий горло, складывает последнюю печать и плавно ведёт корпус вперёд, высвобождает волну ветра. Ствол с высоким стоном валится на землю. Кенджи вздрагивает — его хватает за шкирку Итачи и уводит из-под раздачи. Оба оказываются в считанных метрах от смерти под деревом. Под его утомлённо горящими ветвями прижаты несколько безуспешно трепыхающихся и кричащих от боли в сломанных костях и обожжённой плоти Кагуя. Тобирама со вздохом вскидывает голову, едва успевает уклониться от излишне упорного Кагуя. Сенджу обнажает клинок и недоверчиво щурится на мешком осевшего противника. Половины затылка нет, в черепной коробке дымится подкопчённый мозг. Тобирама протирает глаза от бьющих в него небесных каплей, смотрит в предположительную сторону прилетевшего подарка, скептично наткнулся на слабого очертания благодаря ливню женской фигуре. Под ней распластался невнятный мешок и Тобирама руку даст на отсечение, что это очередной труп, сзади крошатся остатки купола, из которого робко выглядывает маленький силуэт ребёнка. Та девочка, приходит к выводу Тобирама и по более неверующе фыркает. Защита и Рина? Абсурд. Однако доказательство валяется уже у его ног. Противоречивые мысли с реальностью дурманили голову. Он вздохнул, изо рта вылетел клубок белого пара. Тобирама вздрогнул от окрика и напряжённо дёрнулся. Кричавшим оказался Итачи. Учиха в мгновение ока сблизился с упавшей сестрой, взял её лицо в ладони. Его взгляд бродил от глубоких чернеющих мешков до бледных губ, а пальцы чувствовали болезненную худобу скул, будто это скелет обтянутый кожей, а никак не молодая девушка. Указательный палец прошёл путь от оставленного им шрама до уродливого клейма Акума на щеке. — Что с ней? — крикнул на ухо Кенджи, внимательно следя за передвижением оставшихся живых Кагуя. Им мешало догорающее дерево и Тобирама, обнаживший меч. — В обмороке. Итачи трясущимися руками прижал сестру к часто вздымающейся груди, прижался головой к её макушке и крепко зажмурился. В горле встал клубок кома, мешающего свободно дышать, лёгкие горели, в ушах стучало молотом, а корсет рёбер уныло дрожал от стучащего сердца, которое, казалось, поливается кровью. — Ясно, — дёргано кивнул Кенджи, помассировал середину лба пальцами и развернулся на девяносто градусов — Мы разберёмся с остатками, а ты присмотришь за выжившей и за… Цуки. Кличка выплюнутая сквозь зубы выражала всю степень жившей в нём злости на непрофессиональный поступок наёмника. Итачи встрепенулся, серьёзно пытаясь разглядеть что происходит на поле боя. Благодаря постепенно слабеющему ливню он сравнил их силы и противника, что-то рассчитал в голове и мягко опустил сестру на землю. Гений Учиха вскинул горящий шаринган на всхлипнувшую от подобного угрожающего внимания девочку, холодно, со звоном стали, предупредил: — Не трогай её. Эти слова сковали ребёнка самыми надёжными цепями, девочка отползла как можно дальше от обморочной Изуны, закрылась для верности руками. А Итачи скользнул в пик боя, успел предотвратить ранение Кенджи размашистым ударом в челюсть взвизгнувшего Кагуя. Нара покосился на него, но смолчал. Чем больше Тобирама взаимодействовал с этой группой дикарей, тем больше уверялся в своих подозрениях. Здесь что-то нечисто. Определённо где-то зарыта вонючая псина. Ему это не нравится. Изуна очнулась уже под конец. Самым сложным для неё было — определить не в кошмаре ли она и в принципе пришла ли в сознание. Она приподнялась на локте, краем уха подметила попеременную капель окончившегося дождя, потрескивание золы, возня всхлипывающей девчонки в нескольких метрах, приближающаяся отдышка с родной поступью. На лопатки легла холодная ладонь, помогла сесть, а вторая придержала за талию. Изуна проглотила болезненное шипение — пальцы задели которую по счёту рану, ссадины с синяками неприятно отозвались зудением. — Очнулась, Учиха? — нарушил славную тишину отторгающий тон Тобирамы — Нара, пойми наконец, что найм этой бесполезной вертихвостки — одна из главных ошибок по пути к титулу Главы Клана. — Заткнись, Сенджу, — непривычно грубо прохрипел Кенджи. Оба подошли к полуразрушенному куполу после продолжительных поисков фрагмента. Их сырая, запыленная, с пятнами крови одежда вкупе с ветром вызывала мурашки, почерневшая от копоти и грязи кожа создавала несуразный образ наследникам Великих Кланов, множество мелких царапин саднили, а огромные синяки под одеждой мешали свободно передвигаться. Нара вяло размял шею, хлопнул по разорванной до колена штанине, вызывая клубок пыли, и присел на корточки рядом с Изуной. Её правая бровь неконтролируемо дёрнулась, она почувствовала как ладони брата напряглись. — Довольна, Цуки? — понизившейся до опасного шепота голос звенел, подрагивал, выдавая со стойкостью сдерживаемые эмоции у Кенджи — Мы не нашли фрагмент. Ожидаемо, после такого ливня и пожара утерять жалкий кусок папируса либо в луже грязи, где он превратился в дешёвую туалетную бумагу, еду для червей, либо в пепле, где он превратился в грёба… — глубокий сиплый, дрожащий вздох, шершавые от золы после долгой возни в остатках потухшего пламени ладони с покраснением на кончиках пальцев, протёрли бледные щёки, покрытые ранками от постоянного нервного прикуса губы в очередной раз попали в плен зубов — …Не важно. Пожалуйста, я прошу тебя, найди достойное оправдание нашей неудаче. Выложи мне по какой причине ты полезла к Кагуя до моего прихода? Почему ты молчишь? Ну! Я жду! Свирепый вопль побеспокоил прятавшихся вдалеке птиц, взлетевших после него в несильно посветлевшее небо с возмущённым стрёкотом. Бешеные чёрные глаза, как пара чёрных дыр, уставились на безмолвную провинившуюся с немым призывом, не нашедшем ответа. Изуна усмехнулась незримо, скорее в мыслях, чем в реале, но Кенджи заметил дёрнувшийся уголок губ и бесконтрольно поднявшуюся правую бровь и из последних сил, рывком, в душе не надеясь на удачу, вмазал кулаком по челюсти предмету своего недавнего восхищения. За плечом одобрительно хмыкнул Тобирама, Изуна не сопротивлялась. Она кульком свалилась, плечо будто прострелило, повреждённая скула загорелась. Скоро там нальётся очередной синяк. «Усилившаяся чувства, особенно тактильные — какая всё-таки гадость» — понимает Изуна. Она ни капли не злится на пропущенный удар, ни раздражается, ни возмущается. Нет никаких горячих эмоций, вместо них сидит безразличие, напоминающее вакуум, съедающий всё, засасывающий, как пылесос. Ей глубоко плевать на экспрессивные выходки нервированного Кенджи. Её задача — помочь в добыче фрагментов и посадить его во главе клана, а уж выкладывать, что у неё на уме и успокаивать не обязана. В конце концов она дождётся пока Кенджи придёт в себя и осчастливит его догадкой, если Тобирама с Итачи не опередят. К тому же, не могла ведь она выдать, что с самого начала весь её план пошёл по пизде? — Ты язык проглотила?! Курои!... Тобирама успел перехватить разъярённого Нара за плечи, прежде чем он превратил странно невольную Изуну в фарш. Кенджи рвался промыть своим кулаком ей лицо в профилактических целях, тело било крупной дрожью от невыносимой злости на ту, которой доверился, но в конце концов просто размяк и опустил подбородок на грудную клетку, дыша через раз и терпя неестественную сухость в горле. Он зажмурился, осторожно высвободился из удивительно сильной хватки. — Я делаю только то, что считаю нужным для достижения цели, хн, — её хриплый голос напоминает скрежет по металлу, Изуна сплёвывает красную слюну от прикушенного языка, не замечая как вздрагивает от этого Итачи. — Не все средства помогают, Курои, — скрипнул зубами Нара, невольно выбросил на свободу ки, Тобирама напрягся, готовый схватить беснувшегося вновь. — Не скажи... — Ты максималистка и чрезвычайно категорична. Это не те черты, присущие победителям. — Ошибаешься, сонный мусор, хн. Именно они помогали мне до сих пор и благодаря им я жива. «…И лишь вследствие их проявления утопаю на дне с перспективой задохнуться» — продолжила в мыслях она. Кенджи выпрямил ноющую спину и случайно поймал словно объявший его со всех сторон алый, выжигающий душу шаринган. Он медленно сжал заледеневшие пальцы в кулак, не в состоянии отвести взгляда от воскового, не дрогнувшего ни единой чертой лица. На несколько секунд вокруг Нара будто нависли когти Бога Смерти, а вокруг к телу липла густая, булькающая тьма. Однако простое гендзюцу спало так же быстро, как появилось. Итачи моргнул и радужка вновь стала чернее ночи. Он непричастно отвернулся к сестре и невесомо погладил костяшками наливающейся синяк на её острой скуле, чтобы медленно опустить руку, обрывая неловкую ласку, словно ошпарившись. Очнувшись, Нара не скрыл злой гримасы, дёргано надавливая на одну ему ведомую точку на лбу, зажмурил до пятен глаза. Изуна фыркнула от привкуса олеандра на языке. Откуда ядовитый цветок? Ки сонного мусора? — Верните девочку старосте, — с этими глухими словами Кенджи растворился в ураганом закрученных листьев. Тобирама проводил последний упавший лист с поистине философским спокойствием, поднял голову и посмотрел на пару десятков разрозненно валяющихся трупов. — Стыд у всех Учиха атрофируется с рождения? М, Рина? — Не тяни и говори ради чего остался, хн, — с помощью брата поднялась на ноги Изуна. — Если спрошу, ты не увильнешь от ответа? — Попробуй и увидишь. — Хм, — Тобирама повернулся к Учихам и девчонке спиной, скрестил руки на груди — Чего ради помогла убить Кагуя? В тот момент ты была на грани потери сознания и яви, но нашла в себе последние силы метнуть технику. «Одной рукой, без печатей» — вновь удивился возросшим способностям неприятеля Сенджу. Он в какой-то мере радовался, что Рина не имеет дел с родным кланом. — Шальная пуля, хн. Я целилась тебе в лоб, котёнок. — Пуля?.. — шумный вздох и ядовитая фраза вырвалась из обветренных губ — Я тебе никогда не говорил, но ты заслуживаешь знать: Ты отвратительна, Учиха Изуна. Уверен, тебе это говорили множество раз и я не стану исключением, если выскажу уверенность в том, что никто не будет грустить, если ты умрёшь. Одиночество — универсальное, а главное действенное наказание для подобных тебе бессердечных тварей. Изуна сжала серёжку на ухе, пальцы побелели, в грудную клетку тоскливо ударилось сердце, родной голос погибшего от её рук друга невовремя напомнил о себе: — Не тебе меня предупреждать о предательстве — ядовито прошипел — С таким человеком, как ты невозможно построить крепких отношений, не говоря уже о дружбе! Ты отвратительна, Учиха Изуна — он закашлялся, буквально фонируя неконтролируемой злостью, негодованием и непониманием — Умрешь где-нибудь в одиночестве: никто не станет грустить. Наоборот: все будут радоваться твоей кончине! В том числе и я… Фразы друга и фразы несносного Сенджу сливались в один пронизывающий гул. Она почувствовала в этом иронию: сквозь времена встречаются на её пути разные неординарные люди, но твердят одно и то же. Какая же злая ирония. Ирония, спровоцировавшая ощущение вакуума вокруг Изуны, будто она наблюдатель, которого своевольно тревожат мельтешащие люди. Она затеребила серьгу, вздрогнув от пульсирующего жара хиганбаны. Неприятно. Очередное напоминание о том, на каком этапе она находится? Тобирама искоса глянул на выступившего вперёд Итачи, махнул ему рукой и быстро скрылся из виду, за поваленным, подкоптившимся дубом. — Надеюсь, ты не захочешь высказать наболевшее. Что-то в интонации сестры не понравилось Итачи, то ли почудилась скрытая боль, то ли усталость, залёгшая в опущенных уголках губ, то ли вмиг, после ухода товарищей, осунувшийся вид, но когда он развернул её к себе лицом, дрожь охладила позвоночник. Ему пришлось крепче сжать ладони на её плечах, чтобы не выдать их тремора. -Страшная, не правда ли? От твоей младшей сестры ничего не осталось, — шепотом призналась Изуна, погладила костяшки пальцев брата бесконтрольно трясущимися подушечками пальцев — Нам пора. — Стой, — дёрнул за плечи, возвращая на место — Сначала обработка и перевязка. И пилюли. Сколько ты их не пила? «Он и об этом знает? Айнон, мусор ты эльфийский, какого чёрта?» Как бы Изуна не хотела отмолчаться, улавливаемая хиганбаной тревога брата заставила выдавить сквозь зубы: — С тех пор, как отправилась на твои поиски. Прикидывая сроки в голове Итачи сдвигал брови к переносице всё сильнее. Возникшая догадка не радовала. Он надеялся, что сестра её опровергнет, однако зная её, отринуть надежды — вот как следует поступить. — А спала? — Только что, хн, — ухмыльнулась она, как глупенькому ребёнку. Но и здесь её обломали. — Значит в то же время, — Итачи мягко обнял сестру, уткнулся ей в пыльную грязную макушку носом — Глупая младшая сестра, все твои голословные заявления нужно делить на два. — Семейное, хн. Не ты ли для Саске путал правду с ложью? — вздрогнув от красивого шепота родного голоса Изуна, глубоко вздохнула приятный природный запах брата, смешанный с кровью, потом и гарью — Всё, нам действительно пора. Сестра похлопала его по плечу и он с неохотой отстранился, порылся в барсетке, в то время как Изуна изъяснялась с девчонкой, навис бескомпромиссной скалой над схватившейся рефлекторно за рукоять нагамаки Изуной. — Обработка и перевязка, — коротко, но угрожающе пояснил Итачи, картинно подкинул аптечку, пускай она этого и не видела. *** Спускаться с холма после выматывающей битвы гораздо сложнее, чем взбираться. Природные сюрпризы притихли. Моросил лёгкий дождь с освежающим ветром. Ветки под ногами хрустели, ломались, камни заползали в обувь, а трава любезно осунулась под натиском дождевой воды. Изуна несколько раз падала, цедила брату, чтобы ни в коем случае не бросал девчонку — вдруг поранится? Ребёнка пришлось нести в руках. Добровольцем, естественно, выступил двурукий Итачи, совершенно недовольный приказом сестры. Когда они через пару часов подошли к остаткам деревни их встречал снующий по кромке староста. Он что-то бубнил под нос, мял застиранную ткань кимоно, озадаченно смотрел вдаль, а увидев шиноби с девочкой чуть не грохнулся в обморок от облегчения. Девочка с радостным вскриком выпрыгнула из рук Итачи и будто нет никакого истощения, физического и эмоционального, нет никаких синяков с царапинами, голой козочкой поскакала с старику, с воплем: — Деда! Изуна вздрогнула, потёрла пульсирующую хиганбану. Вдохнула полной грудью сладкий послегрозовой воздух и чувствовала, как не могла им надышаться. Слишком свежо, слишком ярко, слишком свободно. Ладонь после последней мысли переместилась на горло, душу вмиг сжали напоминанием шипы ошейника. Рядом зашуршала ткань. Плечо ощутило вернувшаяся тепло ладони, а спина — присутствие человека, кому доверишь не только жизнь, но и душу. Изуна с досадой мысленно заметила: она всё ещё любит Итачи. Безоговорочно любит, так, что давно забытое, выбитое тренировками Ямары, тепло греет грудь. А ведь то безоблачное время уже далеко, оно не чувствуется более правильным и ясным, будто под тисками тумана. Она гадает, если Айнон умрёт и таблетки перестанет принимать, то Шисуи вернётся в облике галлюцинаций? На макушку упала холодная капля. Изуна подняла лицо, с лёгкой улыбкой ловя новую щекой, губами и лбом. Снова глубокий наслаждающий вздох. — Ты спасла её случайно, — вдруг зашептал прохладный, как утренний ручеёк, голос Итачи — И к Кагуя дёрнулась не без плана. — Сколько веры в тебе, глупый старший брат, — Итачи услышал тёплый согревающий смех и сам не удержался от легкой, незаметной улыбки в уголках губ. — Безликую зовут демоном, сумасшедшей, отчаянной, но никогда — глупой. Ты не стремилась прыгать в клыкастую пасть, не дёргалась, когда стали насиловать женщин, но почему-то не сдержалась, когда захотели взять девочку. — Терпеть не могу изнасилование несовершеннолетних. — Вот как? Хорошо. «Пускай так» — принял неправдоподобный ответ Итачи, сжал талию сестры второй рукой. Неожиданно для себя Изуна попалась в своеобразные тесные объятия, оберегающие её от любого дуновения ветерка. — Семья — это прекрасно, — призналась Изуна, откинулась на грудь брата. Её чуткий слух улавливал детский задорный смех, старческий скрежет, далёкие слова заботы из уст деда. А мысленно она отдалялась всё дальше и дальше от нарисованной картины, так неохотно, с тяжёлым сердцем, и так неизбежно — напоминает об этом жар хиганбаны. Итачи согласно уткнулся носом в макушку сестры. Выросла, скоро сравняется с ним в росте. — О чём ты мечтаешь, Изуна? Этот вопрос застал млеющую на выходящем солнце девушку врасплох. В голове перебирались тысячи ответов, миллионы желаний, лживых и не очень, по итогу к выходы пришёл единственный верный. Искренний. Зачем лукавить, если уход без того неминуем? Богиня Киара плевала на Итачи, на Саске, на Неджи, на умершего Утакату — на всех. Изуна найдёт для неё осколки артефакта и всадит их ей в наглую рожу. — Отомстить кое-кому, хн, — затеребила серьгу в правом ухе, невольно дёргая бровью — А ты, брат? Она обернулась к нему и, о Ками, как же он рад, что она не видит. Страшно представить, но прочная маска равнодушия с треском выдала плещущейся в груди трепетный ужас с безысходностью. Чёрные глаза в тот момент неестественно для их обладателя расширились, кожа побелела до оттенка мрамора, а губы искривились, дабы не высказать бьющейся тянущей ледяной болью о рёбра вопрос: Кому ты собираешься отомстить посмертно? Итачи как никто другой понимал, что отвадить с дорожки Изуну не в его силах. В этом брат и сестра пугающе схожи — вбили в голову цель и ни при каких обстоятельствах не откажутся. Он спрятал лицо в потерявших белоснежный цвет прядях. — Жить в утопии, — решился высказаться Итачи, приоткрывая глаза. — Утопии? — Мир без войн, без преследований неугодных, без предрассудков, без сочившейся из всех щелей ненависти и зависти. — Ты желаешь мир без людей, хн. В глазах Итачи мелькнула печаль, он фыркнул, неприятно обдув макушку сестры своим дыханием. — Пока существуют люди, существует и ненависть. Они взаимосвязаны, как две половинки одного целого, но если постараться идти на компромиссы, если посадить на цепь внутреннего демона, то наш мир не обречён потонуть во тьме. — А ты наивен, мой милый брат. — Возможно. Я бы попытался исполнить свою мечту, если бы впереди не маячила скорая смерть. Изуна, — Итачи развернул к себе лицом сестру, уткнулся лбом о её лоб — Ты зря обменяла своё зрение на моё. Я скоро умру, глупая младшая сестра. Сердце от заявления любимого брата ухнуло, казалось, в пропасть, в груди настолько похолодело, что там, вероятно, поселилась глыба льда. — Хочу тебя огорчить, хн, — вспоминая высказанную справку о болезни брата и об операции, Изуна сипло продолжила — Я тоже скоро умру. Никакие ирьенины мне не помогут, даже знаменитая Принцесса Слизней с её ученицей. Змей с Чёрным Ирьенином сказали мне, что с пережитой мной операцией жить осталось не более двух лет. Здесь прошёл десяток. Вряд ли подобное чудо связано с чудодейственными пилюлями Айнона. Изуна медленно подняла руку и погладила брата по щеке, с беспокойством скривилась. Холодная. — Не знаю сколько мне дано будет времени по возвращении, — шёпотом продолжила она, выдыхая прямо в губы замершего, как ледяная скульптура, Итачи — Поэтому, глупый старший брат, позволь Айнону избавить тебя от заразы. Вылечить до конца. Ради Саске. — Изуна, — Итачи скользнул губами по её щеке, оставляя там робкий поцелуй, его кадык дёрнулся, ладони на плече и талии сестры сильнее впились в чужую кожу — Ты… Используешь нечестные приёмы. — Иначе с тобой не получится, — уверенно улыбнулась она, чувствуя как горит кожа после его поцелуя — Для твоего лечения у Айнона давно всё готово. И, Саске ради, Итачи, дай себе шанс на счастливую жизнь. Он без тебя не сможет. — Ты его плохо знаешь. Он изменился. Не только простил мне смерть родителей, но и стал по настоящему взрослым и достойным шиноби. Хиганбана нагрелась от порыва скрытой в его голосе гордости за брата. Как мило. «Значит этот Саске успел промыть ему мозги. Могу сказать по встрече: спасибо» — Каждому человеку не помешает родное плечо рядом. Тем более в мире шиноби что-то затевается, что-то нехорошее. Сложно сказать до чего доросло напряжение, но Саске в любом случае нужна в первую очередь твоя поддержка. Вы с детства дорожите друг другом больше, чем родителями или мной, потому не изменяйте этому впредь. Ты нужен ему, Итачи. — Я ваш старший брат, Изуна. Вы оба одинокого важны и я готов жизнь отдать ради ваших. — Как ты сумеешь помочь Саске в Чистом Мире? А, глупый? — язвительно фыркнула она, провела большим пальцем по его щеке — Ты совершил много ошибок, но ты был ребёнком. Между мёртвыми и живыми в первую очередь жалей и оберегай живых. Я заочно мертва, брат. Мне остаётся бродить по миру, закрывать долги перед гробом и разыграть финальный аккорд, громкий и запоминающейся. Изуна поднесла губы к его уху, мягко, практически целуя, произнесла хриплым шепотом: — Прости себя за смерть родителей и живи дальше. Кто кроме тебя станет приносить цветочки на могилу Безликому Демону? Она легко усмехнулась, не замечая как по его шее расползлись приятные, будораживающие мурашки, а кадык второй раз дёрнулся уже по иной причине. Честное слово, если он не прогнётся, Изуна его свяжет и насильно к Айнону потащит. Упрямая ласка, чтоб его. — Если мы решили, то я должна кое-что тебе показать, хн, — отстранилась от хмурого Итачи, потянула его за руку обратно на могильный холм — Ты же заметил странность в Кагуя и в их лагере? — Стой, — дёрнул на себя сестру, отмечая про себя наливающейся синяк на запястье — Не в ту сторону. Изуна дёрнула правой бровью, более никак не выдала мелькнувшего раздражения. Безропотно позволила себя вести, уловила ухом тихий хмык: — Как умудрялась на поле боя ориентироваться? Она проигнорировала услышанное, выразительно продолжила направлять брата на собственное умозаключение: — Мне раньше приходилось вступать в стычки с Кагуя и могу с уверенностью сказать, что убитые нами сегодня не являются полноправными членами, или боевыми единицами, клана. Как они выглядели? — Нельзя судить, опираясь на нескольких шиноби. — У всех клановых единый стиль боя, — отмахнулась, перепрыгивая кочку — В нас не летело ни одной групповой техники, они не загоняли нас в угол, хотя численность позволяла, их безумие и безумие мной ранее встреченных — разные. У вторых имеется сознание, они, как и все шиноби, оскорбляют, провоцируют, выводят из равновесия, напирают и совместно нападают. А первые — отличный экспонат стихийного боя, где оперируют всеми доступными техниками без раздумий, без тактики и стратегии, идут напролом, превращают окружение в хаос, подобный им. Ты слышал их речь? От изнасилований и до пика боя они несвязно орали, как доисторические люди. Скажи, ты видел в лагере украденные у деревни продукты, бытовые и производственные инструменты, игрушки? По высказывании последнего вопроса Учиха с трудом, но добрались до пахнущего гнильцой, клубившимся дымом, жжённой древесиной, металлом, чем-то кислым, холма, усеянного свободно разбросанными трупами горожан и шиноби. Итачи осмотрелся. — Они, как ты отметила, использовали ограниченный набор техник, многие полагались на костяные мечи или их подобие. Редко кто выстраивал щит. Их было достаточно легко обезвредить, — монотонно, почти скучающе Итачи побрёл сквозь изуродованные противоестественной эйфорией трупы, по угольной прежде зелени, слыша как под стопами хрустит и подминается земля — Они ужинали подгорелым человеческим мясом — человеческим, потому что на многих трупах не хватало частей тела, нет никаких мешков, ящиков или запечатывающих свитков. Им вручили толпу жертв. Изуна невпопад кивнула головой после вывода брата, сжала рукоять нагамаки. Всё то время пока Итачи ходит, безучастно осматривал не предназначенное для нежной психики окрестность она стояла на месте, откинув голову назад, подставляя лицо под солнечные лучи. — Фрагмента карты при них не было, хн. — Почему Кенджи не сказала? Решила искалечить ещё одну душу? — раздался ледяной голос незаметно появившегося Тобирамы. Глаза Итачи сверкнули алыми бликами под вовремя попавшими лучами, они смотрели выразительно, с угрозой. Сенджу непроизвольно отвернулся, сжал ладони на плечах, чертыхая Учиха по чём свет стоит. — Он истерил, — передёрнула плечом Изуна, повернулась лицом к третьему собеседнику — Пускай успокоится. Итачи, я прогуляюсь. Дышать этим, — неясно взмахнула рукой — Невозможно. Итачи не успел дёрнуться в её сторону, как щёку чуть не подрезал кунай. Он невозмутимо склонил голову. — Одна, хн. Свяжусь с нашим транспортом, а вы пока, — от насмешливой ухмылки Тобираму передёрнуло — Девочки, посплетничайте. Итачи проводил тонкую спину своей сестры взглядом и странно дёрнул рукой, точно в порыве притянуть неугомонную сестру и более никогда не отпускать. Шаринган дезактивировался, веки ненадолго опустились. И пускай снаружи планомерно запекается ад, пускай от гниющих тел исходит тошнотворный смрад, пускай зловоние сгоревшего мяса проникает в лёгкие узкими толчками, но внутри у него с каждым сделанным Изуной шагом натягивается напруженная струна, оплетает сбивчиво стучащее сердце, мышцы напрягаются, затвердевают, а лицо обращается в восковую бледную маску. Чувство одиночества молотом бьёт по мозгам. Итачи открывает глаза, смотрит на заходящее солнце, на выцветающее небо и медленно уходит в противоположную от сестры сторону. Без Саске и Изуны в его мире жутко холодно, промозгло и серо. Единственные родные люди искалечены им же. Пожалуй, вина будет съедать его душу без остатка оставшуюся вечность. *** Шумный ручей бурлится белой пеной, интенсивно стекает на дно глубинки, первые солнечные лучи выглядывают из-за тучных облаков, играются на водной глади зайчиками, переливаются и освещают выпрыгивающих рыб. Земля, на которой сидит одинокий шиноби с золотыми волосами усеяна сырой галькой, но его это мало волнует. Его пряди развеиваются на ветру, режут полуприкрытые глаза, обращённые на подкидывающийся камень в испачканной засохшей кровью ладони. Отсыревшая благодаря грозе ткань приносит определённое неудобство, холод и желание чихнуть. На заднем фоне щебечут оживившаяся птицы, перелетают с место на место, но затихают, стоит пройти мимо тёмному силуэту. Рядом с опустошённым, с покраснением на лбу Кенджи встал столь же неопрятно выглядящий Итачи. Волосы Учиха по пути завязал в низкий обыденный хвост, снял отягощающий плащ, повесил его на сгиб локтя, а из сандаль вытряс все камушки и ветки. Взгляд ониксовых глаз философски стремятся к переливающемуся водному зеркалу, где с произвольной периодичностью выпускается всплеск от играющих рыб. Птицы вновь начали извечную оптимистичную звонкую трель. — Кенджи. Прохладный тон вызывает дрожь у Нара. Камень выпадает из ослабевшей ладони, перекатывается и с бульканьем плавно приземляется на дно. Кенджи сотрясает рукой, избавляется от странного ощущения в ней и сжимает её в кулак. Он прикусывает внутреннюю сторону щеки, хмурит брови и зажмуривает глаза, мысли скачут от желания поддаться порыву до рациональной внутренней просьбы не делать этого. Пальцы дёргаются в надежде для стимуляции мозговых импульсов надавить на знакомую точку во лбу. — Что-то хотел? Итачи смотрит в покрасневшие глаза, на выступившие синяки под ними, на искусанные губы, почему-то сравнивая свою сестру с их отцом, Фугаку. Тот тоже с виртуозностью умел вводить людей в истерику своим бессердечным равнодушием, со словами: «Успокоится, прибежит обратно, тогда и поговорим». — Ты не жаждешь власти, — вдруг вдумчиво заявил Итачи — И не желаешь увести из-под носа брата титул. Из-за кого ты соревнуешься? — Разве у тебя нет связей со своим кланом? —…Я давно стал изгнанником. — Изгнанником… — пробормотал Кенджи, поднимая голову на небо — И как? Чувствуешь свободу? — Чувствую одиночество, — резко отрезал Итачи, немигающим взором обратился на горизонт — Нет ничего страшнее оказаться без семьи. Если бы я мог изменить те решения, которые привели меня к нынешней жизни, то, без сомнений, всё сложилось бы иначе. — Разве Курои и ты не родственники? — Нара потёр слезящиеся от солнца глаза, повернулся к неожиданному собеседнику. Все проблемы, обиды и невзгоды покинули его разум, пока шёл этот странный разговор, с тем, кого он никогда и не представлял на этом месте. — Изуна… У нас всё сложно. — Этой фразой ты отмахиваешься от меня или у вас действительно возникли недопонимания? — Кенджи тихо фыркнул, растрепал спутанные пряди волос на затылке, невольно для себя расслабив плечи и с обычной ленцой улыбнувшись. — Как шиноби, как не безразличные друг к другу люди, мы оба совершили множество ошибок, не понимая главного. В первую очередь виновный в нашем удручающим положении — я. — В каждом конфликте обе стороны неправы, не занижай себя и не создавай в ней образ великомученицы. Она этого недостойна. «Не понимаю, где я лично виноват в той ссоре на кладбище, конечно. Неудивительно. Сколь я бы не восхищался ее силой, а характер у Цуки полная дрянь» — подумал Кенджи. — Это не вылепливание и не исковеркивание истины, — Итачи запнулся, до мурашек пронизывающими, с не соответствующей возрасту мудростью, глазами повернулся к внимательно внимающему Кенджи — Впрочем, истина для каждого отдельного человека своя, со столь же разных точек зрения и иным восприятием реальности. Ты не знаешь ни нашего прошлого, Кенджи, ни наши повадки, поэтому тебе простительна однобокая категоричность, особенно в отношении моей сестры. — К чему ты ведёшь? — Изуна не бросалась стремглав в омут битвы. Она слишком хладнокровна, бессердечна и жестока, чтобы без предварительных данных что-либо предпринимать. Моя сестра не выносит изнасилование девочек возраста выжившей девочки. — Это не умоляет её вины, — голос Нара понизился, в нём появились хриплые нотки, пальцы давили на середину лба, а виски отчаянно сжимало. — Те, с кем мы сражались не являются теми, кто напал на деревню. — Вещи могли выкинуть в речку, в кусты или попросту закопать, — проницательно продолжил мысль Кенджи, выпрямив спину. — Цельный контраргумент. Только в радиусе десяти километров от деревни нет ничего относящегося к людям — ворвался в полемику звенящий голос. Кенджи обернулся к рывком сблизившегося с ними Сенджу. Тобирама уставился в блестящую от капель воды гальку, скрестил руки на груди. Красные полосы на лице испачкались зелеными разводами, мятая одежда — пятнами грязи, а спрятанные на груди ладони были крепко обмотаны эластичными бинтами с каплями крови. — Я проверял. Сжечь эти аборигены не додумались бы. — Резонно. Значит фрагмент карты не мог быть у них, — сухо подытожил главное Нара — В этом случае кто его приватизировал у старосты и провернул обманку с Кагуя? — Они не являются в полном понимании Кагуя, — возразил Тобирама чему-то хмыкая — Полукровки. Глава клана традиционно выкидывает ублюдков на волю. Часто выжившие растут в лесу, не социализируются и погибают в расцвете лет. — Местность иная, — отстраненно добавляет Итачи, поворачивается к собеседникам лицом — Деревню окружает земляная насыпь, хорошо скрытая высокой травой. Река одна и впадает в озеро. — На карте указано, что деревню должна окружать сеть не связанных друг с другом рек, — глаза Кенджи бегали от одной части водной глади к другой, будто ища одному ему видимые различия — А в то ли место ты нас завёл? — сощурился и поджал губы Тобирама, оторопело встретил острый, какой-то потусторонний взгляд Нара, невозмутимо посмотрел на отдаленного Итачи, будто ища поддержки. Нет, поддержки? От Учиха? Совсем он одичал в вынужденной компании. — Когда все пошло не так? Мы двигались по маршруту безукоризненно. «Где мы сейчас? Кента здорово постарался задержать меня. С какой вероятностью он уже двигается в направлении второго фрагмента?» — прикрыл веки, не убирая пальцев со лба, но на ум ничего цензурного не приходило. — Меня больше интересует, как Рина догадалась о подвохе? Слепая, упавшая в обморок девчонка первая заподозрила неладное. Странно, не так ли? — ядовито процедил Тобирама сквозь зубы. Кенджи кинул взгляд на кивнувшего ему Итачи, весь подобрался и завертел головой. — Кстати, где она? Все, помимо Итачи, вздрогнули от внезапного стрекота молнии и раздавшегося ледяного ехидного возгласа: — Я, конечно, разрешала вам сплетничать, но чтобы вы всерьез восприняли мои слова? Лестно, котенок, весьма и весьма признательна за твой интерес. Итачи слегка нахмурился, прыгнул вперед, ловко подхватывая излишне напряженную сестру за локоть, с теплом слыша тихую благодарность. Они осторожно встали перед Нара и Сенджу, Изуна ухмыльнулась внутреннему сравнению с двумя парами противоборствующих братьев Учиха и Сенджу, с единой поправкой на Нара. А все из-за ощутимого напряжения от щурящегося Тобирамы. Его бдительность и недоверие ей нравились. Хоть кого-то не тронула треклятая Хиганбана. Кенджи встретил Цуки презрительным взглядом из-под сощурившихся глаз. В груди неприятно ворошился комок, горло сдавило спазмом. Как же хотелой врезать этой нагло ухмыляющейся морде. Нет, пока они работают совместно никаких громких ссор. Больше никаких. — Что с призывными зверьми? — практически шёпотом поинтересовался Итачи. — Хн, у меня неприятная новость: на нас использовали пространственную технику. — Ожидаемо, — качнул головой Кенджи, сложил руки в замок — По-другому объяснить смену курса сложно. Полагаю, это произошло во время последнего привала? — Да. Все спали, а я немного не в той форме, чтобы заметить тонкое воздействие. Слепота, знаете ли, хн. — Молодец, Учиха, ты отвратительно справилась с обязанностями часового, — презрительно скривился Тобирама — И как же нас переместили? — Это к тебе вопрос, наш великий сенсор, — сжала рукоять нагамаки, с отталкивающей ухмылкой затянула гласные. — Успокойтесь! — шикнул Кенджи, для верности встал с гальки — Не будьте детьми! Итачи, есть предположение? — Хм, — бесстрастно, с равнодушным лицом, будто ему все эмоции отключили, Итачи опустил подбородок — Нас никто во время сна не касался, от человеческого присутствия каждый бы очнулся, как это произошло с Кагуя и Юки. Тобирама ощутил бы чужеродную чакру… — Будь то человек, — продолжил после его заминки Тобирама — Призывное насекомое или птица? — Насекомое, хн. Взмах крыльев я бы услышала. — Точно. Как мы могли забыть про твой тонкий слух. Впрочем, он не настолько тонкий, чтобы расслышать кучку жалких насекомых. Изуна снисходительно выгнула бровь, склонила голову к плечу. От этого Тобираму передернуло. — Вы как драные уличные кошки, — закатил глаза Кенджи и неожиданно дал подзатыльник замершему от подобного произвола Тобираме. Нара с ленивым зевком упер ладонь в бок, что-то подсчитывая осмотрел свою команду. Смотреть на Цуки он стоически не желал. По-детски? Да. — Я с Итачи допросим старосту, а вы, — ткнул пальцем в провинившихся — Исследуйте то место, на котором мы проснулись без летных товарищей. К слову, а почему? — Агат с Нептуном для насекомых оказались непрерогративными, хн. Если проще, то их хозяин скорей всего запретил трогать моих друзей, — Изуна убрала со лба подсохшие пряди — Нас вряд ли переместили на большое расстояние. Расход чакры несопоставимый с тем, который в состоянии высвободить жук без призывателя. Кенджи с расслабленным кивком посмотрел на Итачи. Подул внезапно усилившейся ветер, забеспокоил водную гладь. Казалось, он вспышкой пролетел мимо говорящих, а в следующее мгновение их след простыл. *** Солнце практически скрылось с небосвода, холод морозил кожу, вечерние запахи дразнили нос, а однотипный пейзаж потихоньку сменялся на высокие деревья, перевитые, как тонкой паутиной, лианами с редкими розовыми цветами на них. Подошва хлюпает по грязевым лужам, ветер свистит в ушах, одежда до сих пор неудобно липнет к продрогшей коже, пахнет от парочки шиноби ожидаемо зловонно. Изуна старательно подавляет тяжелое дыхание, передергивает плечами. От каждого громкого звука ей хочется обнажить нагамаки, по спине бегают знакомые предупреждающие мурашки, ориентация в пространстве желает лучшего, спасает специально громко ступающий по вязкой земле Тобирама, с его непрекращающимся пыхтением. Как ни странно, Изуна не ощущала беспомощности, как это было в первые дни слепоты. Впрочем, у нее без этого состояние не из лучших. Обрыв принятия препарата Айнона ударяет с чувством, жестко, до тошноты вызывая воспоминания о тех чудных днях без них, до помощи Змея и Черного Ирьенина. Изуна незаметно для впереди шагавшего Сенджу потерла ноющую грудь, там, где неровно бьется сердце, глубоко вздохнула, прикидывая в голове через сколько легкие начнут отказывать. И ведь ладно: прими пилюли и живи дальше, однако Изуна их мастерски изгваздала. Случайно, что уж тут поделаешь. А пилюли Итачи ей не подходят как минимум дозировкой. Главное его не просвящать в детали. — Ускоряемся, — коротко поторопил Тобирама, ловко вбегая по стволу, цепляется за ветку, кувырок вперёд и приземление с чавкающим звуком от жиже в обуви Изуна, не мудрствуя, метнула рядом с Сенджу кунай и с практически прозрачной вспышкой телепортировалась. — Хн, вот и прогулялись. — Нам еще долго. — Знаешь, котенок, я тут вспомнила… Тобирама вначале скривился от прозвища, но предчувствовав звучащий язвительностью подвох, настороженно склонился над Учиха. Выглядеть угрожающе получилось неудачно. Во-первых, она слепа, во-вторых, она ненамного ниже, что удивительно для женщины, в-третьих, легкое дуновение выпущенного ки на нее не подействовал. Он цыкнул, скрестил руки на груди. — Что? — Я случайно оставила на той поляне кунай с фуин. Случайно забыла про это. — Да, и, несомненно, случайно решила осведомить, когда до нее остались жалкие километры. От ее серьёзного кивка Тобирама больно схватился за чужой локоть, к его неудовольствию реакция ограничилась поднятием брови и тихим звоном сережек от ветра. — Телепортируй, зараза Учихавская. — Не называй меня в подобной манере, хн, — ядовито шикнула Изуна, впилась пальцами в его предплечье. Сенджу от неожиданности отпрянул, но довольная, горделивая улыбка расползлась по лицу. Наконец добился чего-то от этой непробиваемой ледышки. Изуна чертыхнула спящего в обе дырки Кураму. Идиот рыжехвостый. Предотвращая дальнейшую перепалку, она потянулась чакрой к одной из нитей фуин, вечно ощущавшихся на периферии. Тобираму дернуло так, что, казалось, пупок развяжется, а желудок к горлу подкатит. Изуна мстительно хмыкнула. Поделом котенку.