Луноликая: В Эпоху Войны

Птица издала последний стрёкот перед полётом в свитое на умиротворённо шелестящем дереве гнездо. Ночь стояла глухая, колючая, путала глубокую чащу хрустальным туманом, бредшим сквозь кусты, тайные тропы опытным, пугающим смерчем. Бархатное, мягкое, как пух, небо разбавлялось тускло подмигивающими звёздами, они дружно окружали огромный полумесяц, чьи слабые, струящиеся лучи продирались сквозь пышную листву сакуры, припадали к откликающейся на игры ветра траве подобно нежной скатерти. В воздухе пестрили весенние ароматы свежести, зарожденной жизни и противоречиво уютного душащего мрака. С подавляющей тьмой боролись робкие светлячки, кружащие возле единственной худой тени на скромной поляне, надёжно защищенной непроницаемо танцующей, густой розовой кроной. Лёгкая прохлада кусала бледные щёки девушки, босые, почерневшие от грязи, зеленоватые от сока травы стопы бесшумно ступали к широкому стволу дерева. Белоснежные волосы переливались мистическим мерцанием в тонких серебристых потоках, они достигали поясницы и обволакивали тело при каждом неспешном шаге. Долговязая фигура практически упала на не успевшую расправиться после дневного посещения траву, обессиленно откинулась о шершавую кару, незамедлительно захватившую в плен тонкие пряди, однако она не обратила на это внимания. Дрожащая ладонь уронила на колени полупрозрачный, теплый сверток, дразнящий рецепторы аппетитным запахом сласти. Изуна просидела на одном месте без движения, без каких-либо мыслей не меньше часа. Пальцы неосознанно сжимали ткань широких штанов, судорожно, тесно, до белеющих костяшек и боли в фалангах, однако лицо ничем не отличалось от мраморной скульптуры: ни цветом, ни эмоциональной окраской, ни самовыражением. Она застыла, обратилась равнодушным камнем, леденеющим, бездушным и не дышащим. Сердце учащенно волновало грудную клетку, дрожь слабыми волнами сотрясала плечи, а кислород замирал в легких смолянистой гущей. Изуна напряглась, её подбородок дёрнулся, в уголках губ спряталась улыбка, но и она погасла. Пальцы освободили изживающий себя материал, заместо него затеребили тонко звенящую от ветра серьгу. — Я знаю, что ты здесь. Выходи, хн. — Откуда? — Шрам, — она освободило тянущее ухо и мимолетно задела поломанными ногтями уродливый диагональный рубец на лице. А в ответ звенящее молчание. Никакого шороха, лишь естественный шелест травы, едва уловимый стрекот сверчков, покачивание верхушек деревьев и воющий скрип веток, пронзающий душу. Изуна меньше, чем за секунду ощутила шершавые, мозолистые подушечки пальцев, невесомо касающиеся кончика старого шрама, берущего начало во лбу. Она не видит, но чувствует через хиганбану пробирающую эманацию сомнения, но по прежнему сидит без единого намека, реакции, словно черствая Галатея перед Пигмалионом. Между двумя Учиха пляшут безумно крохотные лепестки сакуры, подхватываемые струями ветра, собираются сотнями деталей и волнообразно скачут, плывут, разбрызгиваются воронкой на головы отчего-то замерших сидельцев. Для окружающей природы, сонных птиц, ухающей неподалеку совы и любопытной скользящей змеи два сломленных человека попались в ловушку, раз ни через минуту, ни через две не издали и писка, не качнулись друг к другу, будто бы приняв себя за дополняющий интерьер к играющий своими красками лесу. Время не существовало, превратилось в реалистичный мираж. Парящий по округе сизый туман лип к одежде, впитывался в кожу, пробирался в легкие, сковывал сердцебиение и замедлял естественное кровеносное течение. — Ты всегда можешь сказать, если тебе не нравятся мои касания. Он потянул руку назад, но вновь замер: голова сестры качнулась навстречу ладони, упираясь о пальцы исхудавшей щекой. Итачи не изменился в выражении ни черточкой, его пронзительный взор прилип к бесстрастному лицу Изуны, не смея уводить внимание на иное, будь то осыпающиеся на их плечи и головы розовые лепестки, ползущая у его ноги ядовитая змея или колючий холод. Грудная клетка высоко вздыбилась, громкий, резковатый выдох так и не вышел за пределы легких. — Я так и не извинился. Длинные пальцы медленно, аккуратно защекотали диагональную выпуклую линию, струясь вниз до самого подбородка. Теплое дыхание опалило их. Изуна фыркнула. Её ладонь легла на щеку брата и большой палец мягко коснулся шрама, в симметричном жесте провел от начала рубца до конца. — Я специально подставилась. Его брови дрогнули от понимания, когда она слегка надавила на шрам. — Мы в расчете, — добавила после небольшой паузы. Непроницаемый взгляд Итачи молчаливо перескакивал от прикрытых век, мерцающей во лбу хиганбаны до искажающего красивые черты шрама пока он не отпустил поводья контроля и не подался вперед. Изуна плотнее вжалась в царапающий кожу сквозь тонкую рубашку ствол, зарылась носом в макушку брата, упершегося лбом в ее плечо. Талия отяжелялась большими ладонями, а её рука переместилась к лопаткам Итачи, позволяя пальцам перебирать жирные после длительного путешествия пряди. Мягкие объятия смешивали запахи брата с сестрой, не берущихся утверждать от кого пахло дорожной пылью, землей после костра и потом, а от кого озоном, сыростью и нотками мыла. Однако оба уверены, что кровью несет от каждого. Затрагивать тему подобного феномена синхронно не стали, предпочитая с несвойственной тактичностью продлить молчание, нарушаемое жутким воем волка вдали, стрекотом цикад, попадающих в аккорды стука дятла. Изуна неуловимо скривилась, сама не замечая насколько крепко стиснула волосы брата. — Изуна… — Как ты себя чувствуешь после операции? Внезапный вопрос заставил его тело напрячься, а руки сильнее сжаться на ее талии. — Во время ее проведения на гильдию напали, не так ли? — Изуна… — Что по поводу реабилитации? Ты ведь ее не прошел. Сразу помчался сюда… — хриплый голос обдавал теплом кожу головы Итачи, расслабляя мышцы, ввергая в обманчивый покой. Старший Учиха не был из тех, кто поддается соблазнам. — Хватит тараторить, — прервал Изуну спокойный тембр брата — Я в порядке. Айнон-сан превосходный ирьенин. Изуна не почувствовала фальши и лжи, поэтому не сдержала незаметной улыбки, которую ощутил Итачи. Он отстранился и взял лицо сестры в ладони, находясь настолько близко, насколько вообще возможно. Подушечки больших пальцев протяжно ласкали кожу щёк, а от подобного молчаливого взгляда Изуне казалось, словно она нагая. Все эмоции перед ним оголены, нервы натянуты потрескивающими проводами, в груди скручивается тягучий комок — воплощение ядовитого разочарования. Безмолвное присутствие Итачи и покалывающие пронзительное внимание вызвало впечатление причастности, от которого щемило в сердце. На секунду Изуна решила, что симптомы болезни захотели напомнить о себе. На это намекало даже сокращение в легких, но это было из-за редкого дыхания. — Ты в порядке? — прошептал Итачи, всматриваясь в лицо сестры, улавливая малейшую перемену в ней. Она колебалась недолго. Заставила брата слегка отодвинуться, прижав к его груди свёрток. Оттого, что прохладные ладони соскользнули с ее щек кожу обдало ознобом и ощущением потери. Изуна подавила в себе желание нервозно ухмыльнуться, откинула порыв коснуться запястья Итачи и в конце концов наклонила голову назад, упираясь в кару, путая в ней волосы сильнее сама того не ведая. Шорох свертка и долгое молчание с последующим удивленным потоком от хиганбаны вызвал слабую улыбку у Изуны, однако когда сладко пахнущий шарик испачкал ее губы соусом она раскрыла рот, чтобы объяснить брату про подарок. Это сыграло против неё — шарик оказался на языке. — Я рассчитывала, что ты съешь данго сам, — тихо поделилась Изуна, проглотив еду. Итачи выгнул бровь, собираясь накормить сестру второй порцией, не ожидая потерпеть неудачу. Для него ловко взятая и сунутая ему в рот вторая шпажка стала неожиданностью, от чего он пару раз кашлянул под сдержанные смешки Изуны. Смотря как сестра с ухмылкой крутит между пальцев данго, он улыбнулся краешками губ, вытирая с подбородка кисловатый соус, опустил взгляд на третью шпажку с тремя шариками в свертке на его коленях. Изуна выглядела в этот момент лучше, чем когда он только вышел на поляну. Маленькая игра хоть немного развеселила её. Впрочем, Итачи не проигнорирует проблему, проницательно замечая спрятанные глубоко в душе эмоции и помня ту сломленность, что вытекла наружу, тот приступ, который он застал, наведываясь к ней в облике ворона. Итачи спрятал обратно в сверток обе надкусанные шпажки, предварительно ухватив у несопротивляющейся сестры одну, невесомо, бессознательно погладил укутанную ткань, отложив ее в сторону. Он после небольшого промедления наклонился вперед, не сводя глаз с нахмурившейся Изуны, обхватил ее руками словно в объятиях, на деле с трепетной осторожностью принялся распутывать тонкие локоны, запутавшиеся в деревянном зазоре. — Душевная боль ничуть не легче физической, а в чем-то губительнее. Не можешь рассказать всё, поделись частичкой… Я не хочу, чтобы ты проживала это, — шепот мурашками пробежал по ушной раковине, заставляя её напрячь всё тело, точно перед прыжком в расщелину, где карабкались, вили паутину миллионы пауков. Тишина с минимальным расстоянием между ними способствовали громкому, глухому сердцебиению быть услышанным Изуной. Она приложила ладонь ему на грудь, считая, что ей явно померещилось, но не в этот раз. О пальцы ударялось что-то с частым регулярным ритмом, а хиганбана услужливо давала полное понимание одного — сказанные только что слова дались Итачи нелегко. Слишком мягко сказано, учитывая, что Изуна чересчур явно ощущает чужие натужные мышцы плеч, практически незаметно поджатые у ее уха губы и дрогнувшие пальцы, перебирающие застрявшие пряди. В остальном брат никак не показал реакции. Голос, и тот, не сменил тональность со спокойного. Изуна опустила лоб на плечо брата, уже не пытаясь скрыть глубокого вздоха. Она знала для чего он пересилил себя, но не знала как донести причину беспокойства. Итачи покосился на неё с прищуром и прижался щекой к макушке, смежив веки и приняв выжидательную, пускай и неудобную, позицию. Медленные поглаживания затылка успокаивали, ветер ничуть не пронизывал холодом благодаря объятиям, розовые лепестки в ночи не успевали достигать их голов, благополучно улетая. Воспоминания об инциденте с Хаширамой и услышанных эмоций Агата больше не ввергали в дрожь и не провоцировали отрешенность. Изуна скривила губы от резной боли в грудной клетке. С Агатом она столкнулась в ее комнате почти сразу по возвращению, вечером. Он принёс данго и ушёл. Без лишних разговоров, без обычного сидения у её пастели. Ей плевать на подобные мелочи, в этой ситуации, в тот момент, Изуну точно разорвала на мелкие частицы эмоциональная окраска Агата. Она умела различать направленные на неё эмоции и на кого-то или что-то иное. Злости, ненависти, как у Нептуна, не проскальзывало, иначе она не берется гадать как бы отреагировала. И без того больно. Ей хватило того огорчения, приправленного обидой, как самой горькой приправой во всех вселенных. Агат что-то услышал от Нептуна. Поверил ему и теперь доверие к ней либо утеряно навсегда, либо настолько увяло, что бесполезно разубеждать ласкового друга. «Как?» — вопрос, который она задала безмолвно, сидя на койке и сжимая в кулак дрожащие пальцы. Жизнь подобно смятому валуном бумажному карточному домику обрушила отношение с теми единственными, кому она доверяла, знающих кто она, прошедших с ней столько испытаний, оберегающих её бескорыстно. Друзей. Изуна всё время до прихода брата слышала шипящий шум, раздирающий изнутри сердце. Но появился Итачи со словами, которых от него точно нельзя было ожидать, и посреди полуночи, во сумраке небосвода сверкнули солнечные лучи. Сидя в ночи под цветущими стеблями сакуры, цветом подобны разведенной крови, опадает нежными лепестками, засыпает настоящим снегопадом, объемлет неловким ураганом, неудержимым вихрем — именно пребывая здесь Изуна как нельзя отчётливо осознала дышащую в шею судьбу. Неизбежность. Наследница Шинигами. Будущая Богиня Смерти. Смертница, планирующая уничтожить одну из Божеств Мироздания и умереть самой. Она знала это. Сама же расспрашивала все пять лет тренировок Оюна подробности о Киаре. Сама из-за неё с самого начала творила бесчинства, вредила всем кому могла… Нет. Во всех проступках виновата одна она. Просто до этого Изуна шла с уверенностью: она не в одиночку пройдёт этот путь. Раз Агат и Нептун живы, то станет легче, проще, не так…страшно покидать этот мир и приступать к поискам осколков артефакта и наследницы Богини Жизни. После сегодняшнего уверенность в подобном иссякла. Её исколотая трещинами душа покрылась невидимой коркой, леденящей грудь, оседающая инеем сковывающей пленки в сердце. Учиха Изуна вскоре уйдёт из мира «Наруто» и наступит время Итэрлитас Соры и её Хранителя эльфа Айнона. Духовные Существа испарятся, стоит выполнить условие разрыва их сделки, связи. А Кураму она распечатает заранее. Одна. На дороге, ведущей к желанной смерти. Будет ложью сказать, что она бесстрашно дойдёт до цели. Особенно обостряет неожиданный страх одиночества обнимающий и дающий безмолвную поддержку Итачи. Он всё в разы ухудшает, давит своим существованием на сердце. Раньше, в самом начале, всё казалось проще. Изуна дрожащими пальцами провела по лопаткам брата, слегка надавливая, будто проверяя на материальность последнего не отрёкшегося несмотря ни на что от неё человека. Глупого, верного, любимого. Она не уверена стоит ли спрашивать. Не знает. Но больше совета попросить не у кого: ни к кому более нет доверяя, помимо Итачи и спящего Курамы. — Как ты справлялся с одиночеством, когда вырезал наш клан? Когда бросил Саске и стал предателем? Когда ожидал возмездия от его рук? Как ты не потерял себя? «И какая разница? Всё, что могла я уже потеряла» — утренним туманом мазнула мысль в ее голове. От хриплого голоса сестры Итачи приоткрыл глаза, его пальцы задумчиво пропустили сквозь себя сверкающие от падающих на них тусклых лунных лучей волосы. Молчание длилось недолго, тем не менее било напряженными разрядами по уставшим нервам Изуны. Она не спешила, готовая к игнорированию и отказу отвечать. Слишком сложная, трепещущая тема. Не для чужих ушей. Подобное обычно держат за тысячью замками в подсознании, обсуждая, размышляя лишь с одним собеседником — собой. — Ты и Саске… — Итачи выдохнул в макушку сестры, прикрыл глаза — Моим главным приоритетом была ваша безопасность. В горле Изуны отчего-то пересохло, а пальцы дёрнулись было к серьге, звякнувшей от резкого наклона подбородка. — Вы считаете…считали, — поправился он, глубоко, но незаметно вдыхая исходящий от белоснежных волос запах, приятными нотками оседающий на рецепторах — Меня предателем. Это не отменяло моей заинтересованности в вашей жизни. Все годы со дня резни, — голос Итачи стал тише и словно тяжелее — Я присматривал за вами. Он отсел и с лёгкой, почти неуловимой улыбкой насладился выражением чистой озадаченности на лице сестры, когда она отрешенно щупала свободный от деревянных силков затылок, сосредоточенная исключительно на рассказе брата. — Разделяй нас сотни километров, десятиметровая стена коотона, выкованная ложью и возведенная канатами, плетенными из стеблей ликориса — тон опустился до играющего на струнах ноющей души рокота — Совершенно не важно кем я окружен, нахожусь при смерти или сижу на чайной церемонии в «Чайном Доме».В любой точке вселенной меня оберегает знание, что у вас всё хорошо. Согнувшись, Итачи мягко ткнул Изуну указательным и среднем пальцем прямо во вспыхнувшую хиганбану, его ласковый, полыхающий белым пламенем на фоне сливающейся со зрачком пустоты, от попадающих на роговицу тусклых небесных лучей взгляд очертил линию от сомкнутых век до острого подбородка, за который он приподнял лицо Изуны, словно желая обратить итак всецело принадлежащее ему внимание на себя. По позвоночнику Изуны щекотно пробежали неожиданные мурашки, как мелкие членистоногие лапки пауков, не проигнорировали ни один нерв. — Не пытайся справиться со всем своими силами. Позволь твоему старшему брату взять часть груза с плеч. Позволь хотя бы это, глупая младшая сестра. — Боишься не успеть помочь, хн? — с неприкрытой насмешливой, кривоватой ухмылкой дразнила она настолько неразборчиво, что ему пришлось читать по губам. — Да. От непоколебимой серьёзности в столь коротком ответе Изуна до ноющей боли в фалангах сжала серьгу, однако чужие пальцы без труда освободили украшение, а ладонь обхватили подобно хрусталю. Со страхом разбить. — Впервые вижу твоё стеснение. — Хн, — Изуна вырвала подбородок из цепкой хватки и уткнулась носом в основание шеи, позволяя идущему теплу от ладони брата распространяться дальше по телу непрерывной цепочкой. Она, несмотря на всю помощь в считывании эмоционального фона, не может понять мыслей, не их примерное направление, Итачи. Ей кажется это труднее, чем разобрать, что чувствует Кенджи. Итачи уловил равномерное дыхание, пышущее в кожу его шеи и глубоко, медленно вздохнул, высоко вздымая грудной клеткой. — Изуна? Ответа не последовало. Сестра уснула. Итачи вскинул голову на постепенно алеющее безоблачное небо, неловко прикрытое толстыми ветками, со скрипом покачивающиеся и сбрасывающие розовые, сладко пахнущие лепестки, которые укрывают обоих Учиха пуховой, нежной завесой, создают кокон вокруг обнимающихся родственников. Первые проснувшаяся воробьи с весёлым щебетанием слетают с гнёзд, будто бы уносясь с попутным ветром к нехотя восходящему солнцу. Он кладёт свёрток с более чем внезапным съестным подарком на живот Изуны, перехватывает её поудобнее и встаёт. Итачи на секунду теряет равновесие, едва не падая назад, но успешно выравнивается, глядя на безмятежно сопящую сестру с незаметной складкой меж бровей. Он не ожидал настолько невесомой лёгкости. Она хоть что-то ела в его отсутствие? Ни на миг отходить нельзя. Дойти до комнаты Изуны не составило проблем в предутренней неге пустынных коридоров. Дверь оказалась приоткрыта, но внутренности заставили Итачи замереть. Осколки у стены напротив кровати, дыра в каменной кладке, осыпающаяся оттуда мелкая крошка, невнятный сор на полу, душащий воздух, заполнявший всё пространство, а главное — испачканные простыни. Эту засохшую массу Итачи ни с чем не спутает: рвота, разбавленная бордовыми пятнами. Хватка на плече и коленях сестры неуловимо усилилась. Кадык прерывисто дёрнулся. Он заставил себя кое-как сорвать простыни на пол, не отпуская из рук сестру, и только после этого уложить её, забравшись рядом, у самого края под звук тоскливо скрипнувших пружин. Итачи накрыл их скомканным внизу одеялом, переплёт ноги, касаясь её лодыжек пятками. Холодные. Притянул ближе к себе за талию, где и оставил согревать исхудавшее тело ладонь. Волосы Итачи пощекотали ей щёку, когда его голова наконец устало упала рядом. Он не планировал оставшуюся ночь и утро лежать с Изуной, желая лишь немного продлить умиротворённые минуты и обогреть, но всё позабылось, стоило перегруженным трудным бегом мышцам немного расслабиться, а носу зарыться в приятно пахнущие волосы Изуны, как мысли незаметно испарились, веки самовольно сомкнулись. *** Сон. Ей всё время, на протяжении последних месяцев сниться один и тот же кошмар, изобилующий ненормальной болью. Вначале физической, а по пробуждении и психической. Каждая клеточка тела взрывается фейерверком изнутри, теребя нервные окончания с отчаянностью бойцового паса, тошнотворный металлический привкус наполняет рот, заливает горло — Изуна захлёбывается, без шанса вздохнуть. Боль раздирает в клочья посреди царящей тьмы, словно её мозг позабыл каково это — видеть окружающий мир. В уши шепчут сотни тысяч голосов: знакомых и не очень, тех, которые она слышит ежедневно и тех, кто мелькал в безучастной толпе. Буквы не складываются в слова, почему-то рокоча неразличимым белым шумом, настигающим водным ручейком, омывающим перепонки. Внутреннюю сторону оголённых бёдер обжигает касание чего-то длинного, смазанного липкой жидкостью, на конце округлого. Мышцы сжимаются в судорогах от разряда молнии. Изо рта наконец вырывается на грани слышимости тяжёлый хрип… И она просыпается. В сырой пастели, с липкой от пота кожей, прерывистым, частым дыханием, Изуна слишком резко садиться, отчего виски простреливает иглой. Она не понимает где низ, где верх — всё идёт кругом, а слух улавливает один тяжёлый, приносящий острую боль, стук собственного сердца и бьющую по ушам кровь. Хиганбана обжигает хмурым беспокойством. Не успевает прийти в себя, как плечи обхватывают шершавые ладони, чужое тепло из-за близкого расстояние обволакивает дрожащее тело подобно выбросу мягкого согревающего воздуха. —…Ты долго спала, — прошептал Итачи, обнимая напряжённую сестру, заставляет ту уткнуться носом ему в плечо. Сквозь расступающееся марево остатков кошмара Изуна слабо удивляется: брат никак не прокомментировал её состояние. — Заходили Нара-сан и Сенджу-сан. Просили передать, что ждут тебя на поляне сакуры. Для чего? Изуна? — Пора возвращаться в форму, хн, — она отстранилась, откинувшись спиной на стену. Холодок царапнул позвоночник, но Изуна не обратила на это внимания. — Я смогу тебе в этом помочь, — спокойным, ровным тоном заверил Итачи. Он встал с кровати, ему пришлось пройти путь до двери и обратно, чтобы взять в спешке оставленный поднос и поставить его перед сестрой, присев сбоку под противный скрежет пружин матраса. — Что это? — Изуна откашлялась в кулак, отчего прежде хриплый голос осип, она медленно потрогала деревянную тарелку, отдающуюся жаром и смутно знакомым запахом. — Обычный бульон. И ещё… Пока Итачи рылся во внутренним кармане найденного где-то хаори, Изуна только сейчас прощупала поверхность пастели и поняла, что всё это время лежала без простыни. Между её бровей залегла складка. «Он уложил меня в кровать. Не мог не заметить пятна от рвоты, — размышляла Изуна, гладя серьгу в ухе и не прекращая хмуриться — Теперь понятно почему именно бульон и никакой тяжёлой пищи.» На поднос со стуком приземлилась стеклянный пузырёк с маленькими круглыми пилюлями. — Я принес твоё лекарство. Примешь его после завтрака, — Итачи взял ложку, зачерпнул прозрачный бульон и поднёс ее к губам Изуны — Не отказывайся, глупая младшая сестра. Изуна со странным выражением просидела без движения несколько секунд, однако борьбу между гордостью и неестественным для неё желанием поддаться заботе брата, окончила победу последнее. Она не спеша съела первую ложку, проглотила и ожидаемо не заметила кислого привкуса на языке и кома в горле, как это бывало раньше после каждой попытки приёма пищи. — Я… — Нет. — Итачи, хн, это… — Ты быстрее доешь с моей помощью, если прекратишь давать волю своей гордости, — вторая порция бульона ткнулась ей в губы. Изуне ничего не оставалось, кроме как уступить и закончить завтрак в уютной тишине, подавляя внутри неловкую эмоцию с порывом бросить в любимого брата подносом и сбежать в несуществующее окно. Противоречивые чувство разъедали изнутри подобно кислоте. Изуне приятна эта забота. Нет, она в состоянии банально поесть. Но Итачи первый после стольких лет, кто ухаживает за ней искренне, исходя из своей воли. Надолго ли? Стоит ли мимолётная прихоть, сиюминутная слабость будущих заминок? Что, если когда придёт время она попросту не сможет оставить этот мир за спиной? Что, если из-за Итачи, от одной мысли о нём Изуна стушуется в критический момент? Случись подобное, то Киара уничтожит Изуну, как Луноликую в далёком прошлом. Да, она не достигнет заветной цели поглотить душу наследницы Шинигами, однако не о такой смерти Изуна грезит. Она не имеет право пустить по ветру желанную месть за названных братьев, за свою свободу. За всё. — Изуна? — прорвался сквозь непереносимые мысли родной голос. Она обхватила запястье брата, слишком легко чувствуя подушечками пальцев бьющейся в страшном ритме пульс. В горле стало сухо. Язык провёл по нёбу, что подобен наждачной бумаге. Как же ей, чёрт побери, страшно. — Брат… А Итачи не было страшно в тот день? Когда он убивал родных, соклановцев, когда без сомнений запудривал мозги Саске и ей, лишь бы выковать из себя монстра, сохранить Саске жизнь, сделать его сильнее? Так почему она не справиться? Раньше никаких сомнений не было. Шла, вредя всем, кто попадался на пути. Струсила? «Я слишком зацикливаюсь» — подумала Изуна, отпуская руку Итачи и качая головой в безмолвном ответе Итачи, различая переданную хиганбаной чужое беспокойство. — Ничего, хн. «Ни-че-го» — повторила про себя она, не обращая внимания на покалывание на коже от излишне пристального внимания брата, и переключая мысли в зону тренировок с Тобирамой и Кенджи. *** Спустя месяц Лязг металла выпускает пламенные искры, оседая на коже неприятным зудом. Скрежет нервирует слух. Лёгкие горят от недостатка воздуха, в висках стучит, а мышцы всего тела ноют. Рассекающий удар, ликование в грудной клетке и разочарование от очередного поражения, стоит ему врезаться спиной в скрипнувший ствол дерева, опрокинутый, отшвырнутый внезапной серией толчков, и скривиться, терпя волну тупой боли. Он не сдастся. Ни за что! Ни в этот раз! Он предусмотрел контрмеру в подобном случае. На прежнем месте не остаётся ничего, помимо оседающих щепок дерева. Позади спарринг партнёра телепортируется Тобирама, без размаха направляющий колющий удар мечом Бога Грома между лопаток противника. Визжащий ветряной порыв застаёт врасплох третьего наследника Сенджу, в грудь словно невидимым полым кулаком дают, а глаза застилает вздыбленная пыль, роговицу раздражает мелкий сор, кашель застревает в горле — всё сбивает концентрацию на жалкую секунду. Тобирама теряет направление клинка и ориентацию в пространстве. Острая щиплющая боль с металлическим холодом в шее отрезвляет. Пыль растворяется, оставляя после себя недолгую тишину, которую нарушили глухие хлопки наблюдающего спарринг Кенджи. — Фуутон? — хрипит Тобирама, опуская меч остриём к земле. Волосы на затылке чувствительно шевельнулись от порыва воздуха, вышедшего с тихим хмыком. Сердце тягуче подскочило, разливаясь странным трепетом. Клинок нагамаки отступил как и сама хозяйка оружия. Изуна бесшумно вернула его в ножны, наклонила голову к плечу, отчего серьги тонко звякнули. — Ты первым нарушил правило, хн. Достаточно неплохо… Прежде чем Сенджу что-либо ответил резкий спазм в животе заставил согнуться под ближайшим кустом. Отвратительные звуки рвоты продолжались не меньше двух минут. —…Или нет, — исправилась она, когда побледневший Тобирама упал на смятую траву у дерева. Туда настолько часто садился кто-то из тройки Учиха-Нара-Сенджу, что растительность вовсе обрубила попытки вернуть прежний вид участку. — Эта техника слишком сложна и уникальна, — вытер взятым из внутреннего кармана хаори платком желчь со рта — За месяц её не освоишь. — Хн, ты за короткий срок добился больших результатов, чем я в прошлом за тот же отрезок. Не принижайся. — Я не… — Тобирама скривился, смял некрасиво платок — Ты дала готовую схему техники. — Не ссорьтесь, девочки, — оборвал двоих спорщиков громкий зевок Нара, заторможено моргнув — Вы заснуть мешаете. Сенджу не удостоил вниманием спрыгнувшего с ветки Кенджи, его серьёзный голос подхватывался стремительными ветрами, гуляющими между ветвей, нёс в себе негласную клятву и не скрывал настороженности владельца. Он не верил, что говорил подобное кому-то из Учиха, однако в этой девушке столько противоречий, что Сенджу не уверен не является ли какая-то из её сторон игрой. Впрочем, даже если это предположение верно, факт наличия разглашения и обучения техники обнуляет некоторую часть недоверия. За всё нужно платить. Цена определённо высока за возможность благодаря хирайшину устранять врага в самые неожиданные для него моменты. — Я не знаю по какой причине ты передала её мне: ты не ставила требований. Поэтому, надеюсь, Рина, наследственная порывистость, абсурдность и торопливость не проявит себя в будущем. —…Хн, — Изуна не успела раскрыть рот, как Нара вновь влез. — Котёнок имеет ввиду, что лучше скажи цену обучения сейчас. Он не хочет ходить с долгом на шее, тем более быть обязанным Учиха. — Я не нуждаюсь в переводчике, ленивый мусор. Долгое молчание вызвало коробящую тревогу Тобирамы. Он уже не знал за что раздражался: из-за раздумий Рины, либо на прилепившуюся детскую кличку, жившую до сих пор. При изменившимся лице Учиха Сенджу честно мечтал прикусить себе язык. Заметить не предвещавшую ничего хорошего ухмылку было бы сложно, не пялься на Изуну Тобирама. — Котёнок, хирайшин будет передаваться в твоём клане? Или она останется личной? — Практически никто из Сенджу не осилит её, — медленно проговорил он, поджал губы, не понимая к чему она ведёт. — Хн… В уплату долга прошу… Тобирама сжал отчего-то вспотевшие ладони в кулаки, его кадык дёрнулся. Пожалуй, за эту короткую секунду взволнованности он будет корить себя всю оставшуюся жизнь. Как мальчишка, ожидал чего-то от Учиха. Гребанной Учиха. Он иногда сам себя не понимает. — Либо ты, либо твои потомки, выполните одну мою просьбу, не несущую вреда клану Сенджу. — Ты что, их коллекционируешь? — подавился Кенджи, кашляя в кулак. Он вытер заслезившиеся уголки глаз, поджимая дрожащие губы, но те непослушно разъезжались в улыбке — И что значит: «потомки»? После последнего приключения срок наших жизней наверняка урезался вдвое. Учитывая твои личные свершения, — он непроизвольно осмотрел чужие шрамы, на которых играли солнечные блики — Цуки, ты не сможешь дожить до рождения его детей, тем более внуков. — Хн, как лестно, сонный мусор, — пробормотала, сжала до скрипа рукоять. С нарочным лязгом клинок поднялся из ножен на пару сантиметров, отражая солнечные лучи в ослеплённо, то ли сонливо сощурившаяся глаза Нара. — На правду не обижаются, Курои. Кенджи чудом увернулся от земляного штыря метр в высоту, нацеленного между его ног, скривился и завёл руки за поясницу. Капля пота скатилась с его скулы, зависла на подбородке дрожащей росинкой, пока её не смахнули о запятнанный грязью и соком от травы, рукав. Ветер потревожил покоящаяся на стёртой ежедневными тренировками поляне нежную листву, неугомонным свистящим маршем принудил её танцевать между двумя шиноби и путаться в их завязанных в хвост и пучок, скрепленный кандзаси, волосах. Кунаи засвистели в воздухе, вонзились в уже пустующее место — Изуна ушла в сторону, совершила быстрый рывок, земляная крошка под натиском ступней вздыбилась. Нара вовремя отпрыгнул ввысь, избегая удара, оставившего толстую трещину в земле. Смазанная тень пересекла расстояние, отчего воздух всполохнулся, обволакиваясь вокруг него. Кенджи не успел моргнуть, кислород застрял в лёгких, а солнечное сплетение проткнуло сотнями тупых игл, вызванных ударом кулака последовавшей за ним Изуны. Он стрелой грохнулся вниз, прокатился несколько метров и удачно кувыркнулся, встав на корточки, скривившись и кашляя от поднявшегося пыльного полога. Приземлившись, Учиха на ходу обнажила нагамаки, однако застопорилась, тело её словно подхватили тонкие нити марионетки, и оно опустилось на уровень противника. — Даже думать страшно… Что произойдет, если ты прекратишь сдерживаться, — сглотнул глухо Нара, косясь на замерший в полуметре от него, блеснувший кончик клинка. Он разжал ладонь, Учиха отзеркалила жест. Нагамаки тяжело грохнулся, оттого меж бровей Изуны залегла складка — Этот раунд за… Она качнулась вбок, ловко вынув кунай из подсумка, метнула в Нара. Он прогнулся в спине, оперся локтями о землю. Лезвие задело кончик его носа, пронзительно пролетая мимо, всаживаясь в ствол сакуры. Миг — шею Нара обхватывают ледяные пальцы в стальной хватке, а живот простреливает от давки коленом на ранее поврежденное место. — Как? — синхронно спросили у друг друга. Кенджи недолго пялился на бесстрастное, ужасно бледное лицо противницы, закатил глаза, заговорил сиплым голосом: — Я сложил печать концентрации заранее, подготовив тень к захвату. Это просто: расстояние было небольшое. Он чихнул, щуря слезящаяся глаза не то от оседающей пыли, не то от спадающих щекочущих белых прядей, выбившихся из пучка. Изуна разжала пальцы, встала, без труда нашла недалеко ждущее хозяйку нагамаки, бесшумно вернула его в ножны. — Прорыла под собой ямку, хн. Кенджи приподнялся и вновь упал после увиденного, раскинув руки. На бывшем месте захвата шла единственная неглубокая скважина. Она-то и оборвала его технику. — Но ты не могла двигаться, — слабо возразил он, уныло наблюдая за проплывающим облаком на лазурном небе. — Не для каждого стихийного воздействия нужна печать, — немногословно объяснила Учиха. Нара покосился на неё и прикрыл глаза в понимании. Движение — катализатор для активации стихийных потоков, которые она преобразует за считанные миллисекунды внутри — или даже за пределами — тела, распыляет их и производит ту или иную технику. Однако то проделанное углубление сложно назвать техникой. Словно пальцем подковырнули. Не для всего нужны печати, как и движения. Но зачем она заменила одно на другое? Разве это не энергозатратнее? Кенджи с глубоким вздохом, нехотя вернулся в стоячее положение, глубоко раздумывая и хмурясь. Тобирама не сводил взгляда с Изуны, невозмутимо поправляющую съехавшее чёрное, посеревшее от грязи хаори, словно ему вкололи паралитик. Тобирама попросту не мог отвернуться. И не особо желал. Лёгкое качание головой и завязка ленты, скрывающей пустые впадины глазных яблок, ослабленная после стольких резких прыжков, виляя в воздухе плавно слетела, практически соприкоснулась с землёй, как её поймал появившейся словно из ниоткуда позади сестры Итачи. Старший Учиха выпрямился, отряхнул ленту и неспешно повязал ее обратно. — Ай, Итачи, — зашипела Изуна, схватила брата за тянущие пряди её волос пальцы — За что? — Не перенапрягайся, — невозмутимо отозвался он, опустил подбородок, чтобы перехватить руку сестры. На загрубевшую благодаря мелким шрамам с мозолями ладонь мягко упал небольшой мешок — Я не одобряю это увлечение… Судя по чересчур очевидной, как для Итачи, складке меж бровей, Тобирама заменил бы мягкое «не одобряю» на грубое: «запихал это тебе в глотку, но я слишком люблю тебя для этого». — Табак? — растягивая гласные озвучил Кенджи, а на приподнятую бровь Изуны дополнил — Очевидно же. Ты своих призывных зверей посылаешь либо за чем-то сладким, полагаю, для Итачи, либо за табаком. — Тебе и правда стоит прекратить курить, — Тобирама резко повернул голову к говорившему и медленно встал. — Неджи, хн, — незаинтересованно обронила Изуна, подкидывая в руке мешочек — С каких пор тебя интересует моё здоровье? — Не придуривайся, — Хьюга осматривает с ног до головы ничуть не пополневшую младшую Учиха и кивает в сторону ведущей вглубь леса тропе — Пора. —… — мышцы на плечах Изуны видимо проступают от охватившего её напряжения, пальцы до скрипа сжимают смявшуюся ткань, однако голос никак не выражает внутреннего протеста — Ты прав. Вам пора. Как и нам, не так ли, сонный мусор? Кенджи утвердительно хмыкает, неловко чешет шею. — Отправляемся сегодня вечером, — он понизил голос до бормотания, но следующие слова все равно были услышаны Изуной — Траур заканчивается через два дня, но зная этого придурка он может нарушить правила и вступить в должность раньше. Псины-советники только рады будут… Пока Итачи что-то шептал Изуне на ухо, Тобирама проскочил вслед за ушедшим Неджи, надеясь на хотя бы недолгий разговор. Посреди глубокой хвойной чащи, игриво дразнящей обоняние прорастающим в корнях пушистым мхом, извилистыми лозами, обвивающими стволы и кустарниками, откуда выползает любопытная змея, на которую по неудаче наступает Хьюга, замирая терпеливо. Он вскидывает голову. Стая весело свистящих, не знающих невзгод людской жизни птиц пролетает над лесом ровным строем. Неджи протягивает руку и на его палец грациозно садится чирикнувшая синица. Маленькая негодница, покинувшая собратьев, с любопытством в маленьких бусинках глядит на будто бы слепого шиноби. Она смешливо нахохоривается, неприятно царапая указательный палец цепким захватом. Для наивной птицы не понятна эта эмоция в пустых белых глазах человека, чьё бледное невыразительное лицо кричит об обречённости, не ведомой свободной синице. Она издаёт звонкую трель, словно крича человеку: Очнись! Не отчаивайся! Улыбнись! Тем не менее глупый представитель двуногих мягко улыбается в ответ, гладит её голову пальцем свободной руки и заставляет синицу взлететь, подкидывая в воздух. Последнее, что слышит Неджи — обиженное пение свободной птицы, с частыми хлопками улетающей в небеса. Хруст веток выдёргивает Хьюга из глубоких дум. Он оборачивается, заводя руки за поясницу, и с невозмутимостью смотрит на прислонившегося к дереву Тобираму. — Итама с Хаширамой волновались за тебя, — сдержанно поделился Сенджу, сужая потемневшие глаза. Глубокая тень от шелестящих сосен отбрасывалась на спрятанную у нависающих крон фигуру. Стук дятла о кару где-то высоко вдали сливался в монотонный шум, поглощенный дискомфортным молчанием. Тобирама скрестил руки на груди, до боли впиваясь ногтями в кожу плеч, пряча бесконтрольную дрожь. Даже спустя два месяца пребывания в этом месте он не верит, что все опасения опроверглись: Неджи жив, он не умер в той бурлящей реке. Рина его спасла. Вина, скулящая в груди не хуже побитой псины, рассасывалась с каждой секундой, что он смотрел на Хьюга. Её место занимала подавляемая злость: эта эмоция сбивала с толку жжением, словно о раскаленный жгут. Тобирама больше не способен возлагать на себя ответственность, за то, что не помог ему в тот день, не поймал, не бросился в воду, как это сделала Рина. В первые годы после того случая он неустанно упрекал себя за бездействие, но сейчас Тобирама понимает одну истину: он бы не смог вытащить Неджи по физическим причинам. Дети, даже шиноби, не способны спасти крепкого подростка, взятого в жерло бурного потока и не сгинуть самому. — У меня не было средств, чтобы связаться с кланом Сенджу. — Врёшь, — проницательно метнул мысленный дротик, попавший в сердцевину доски Тобирама. Неджи поджал губы, отвернулся, не сумев выдержать осуждающего взгляда — Где ты был, Неджи-сан? Тобирама помнит о таинственной куноичи, о которой много лет назад поведала Рина. Хорошо помнит тот день, ведь именно тогда в его руки попала карта подземелий Учиха, благодаря ей Сенджу почти сокрушили ненавистный клан. Если бы не Мадара... В том разговоре он взамен дал обещание присматривать за Неджи. Первая несдержанная клятва во многом, потому что Хьюга испарился подобно утреннему туману. —…— Хьюга молча смотрел в небо, где завороженно плыли облака, собирались в кучу и бросали тёмную прозрачную вуаль на бескрайний лес, сменяющейся крутыми горами, отвесными скалами и острыми хребтами, тянущимися затмившимися пиками ввысь, туда, где нет места человеку. Неджи приложил ладонь к пустому лбу, спрятанному за атласной лентой. Тобирама сжал челюсть. Он пытался не воспринимать это движение на свой счёт, но вместо с не прекращавшимся молчанием логика сводит эту цепочку к закономерному выводу — разговор это не то, чего желает Неджи. Он ему досаждает напористостью. — Не хочешь отвечать, ладно. Неджи неторопливо повернулся к Тобираме, сжал пальцы в кулаке, медленно опуская руку к свисающему с пояса тэссену. Ткань ханьфу громко зашуршала в напряженной тишине лесного ландшафта. Тобирама, не сводя острого взгляда с того, кого в прошлом практически назвал братом, достал из подсумка повязку, протянул Неджи, чьё лицо не дрогнуло от узнавания. Хитайате Конохи, старый, с посеревшей тканью и поцарапанной, запятнанной сталью, в нём нельзя было не распознать потерянную эмблему шиноби Листа. Тобирама не заметил и капли замешательства в Неджи, однако стоило ему потянуться убрать повязку, как её тут же схватил Хьюга, вставая в метре от Сенджу, словно телепортируясь. Тобирама почесал подбородок освободившейся от улики рукой. — Откуда ты ее взял? — надсадным голосом заговорил Неджи, сжимая бляшку хитайате, ощущая давно забытый холод в пальцах от подобного действия — Все ваши вещи изъял Намикадзе и в твоих точно не было ее. Я проверял до того, как отдать вам. — Я умею надёжно запечатывать вещи, — Тобирама выпрямился, отступил от дерева. Купол тени, отбрасываемый листвой, сошел с него, позволяя солнечным лучам бликами гореть на серьёзном лице Сенджу, замершего напротив Неджи в неясном оцепенении, пристально вглядываясь в точно прозрачные глаза, вокруг которых проступают взбухшие немного вены. Взгляд Тобирамы ловит синий ослепляющий блеск и он опускает голову, натыкаясь на отдаленно знакомый кулон. Середину груди, отзываясь на мимолётное недоумение, опаляет идентичный камень, с единственным отличием: у Сенджу он без гравировки «Соперник». Сердце протяжно сжимается, настолько, что дыхание застревает в лёгких. — Вы искали меня везде. Значит, и в клане Хьюга? — выдирает из погружения в странные захлестнувшие его эмоции звенящий голос. Тобирама моргает, хмуро поднимает голову на пялящегося в небо Неджи — Невозможно. Вас бы и близко не подпустили. —… — Сенджу глубоко вздохнул, помассировал зудящие веки — Тебя не знают в клане Хьюга. Ни один из пленных понятия не имел про сбежавшую семью более двадцати пяти лет назад или одного члена клана тринадцать лет назад. Для них подобное — нелепость. Хьюга покачал головой, спрятал хитайате в кармане рукавов. Его губы растянулись в слабой улыбке. — Могу поинтересоваться по какой причине ты проводил настолько тщательное расследование? — Чтобы найти человека иногда приходиться лезть в болото его прошлого. А у тебя, как выяснилось, его нет. Как и у Рины, — Тобирама с серьезным лицом кивнул на подвеску Хьюга, отчего тот непроизвольно напрягся — Слишком старая. Ей не меньше двадцати лет. — А ты сделался ювелиром, котёнок? — ворвался в мирок абстрагировавшихся во время разговора Тобирамы и Неджи хриплый равнодушный голос Изуны. Трава бесшумно сминалась под её стопами и шагами следовавшего за ней Итачи. Изуна вскинула руку, пальцем почти уперлась в шею даже не дрогнувшего Сенджу. Он покосился на собирающейся в ровную небольшую сферу клубок катона. Техника, размером с пулю, едва обжигала кожу, жар распространялся по всему телу подобно паразиту, обещая спалить дотла, если Изуна выпустит её. Тобирама перевёл взгляд на отрешённую Изуну, не совершая никаких попыток защититься. — Ты не сможешь навредить мне. — Я — нет, хн. Пуля катона пшикнула и погасла. Изуна опустила ладонь на рукоять нагамаки. Кандзаси в её волосах сверкнули, привлекая внимание Неджи, гладящего большим пальцем иероглиф на кулоне. Тобирама резко посмотрел на спокойного Итачи. Чересчур спокойного. Будто не живой вовсе. Между бровей Сенджу залегла складка, когда он осмотрел самых странных личностей, которых он только встречал за всю свою жизнь. Возможно, он никогда не узнает прошлое Неджи, не утолит жаждущее любопытство, тем не менее одно всё-таки успеет сделать. До того, как Хьюга исчезнет, на этот раз навсегда — это Сенджу прекрасно понимал. Тобирама делает широкий шаг вперёд, обнимает вздрогнувшего Неджи за плечи, утыкаясь носом в его макушку. Он чувствует, как чужая ладонь лохматит затылок и глубоко вздыхает, выпуская из себя тщательно подавляемую грусть. — Прощай, Неджи-сан, — отстранился Сенджу, расцепляя дрогнувшие пальцы и поворачиваясь спиной. — Прости, Тобирама. Неджи провожал взглядом крепко сложенную фигуру, пока её не прикрыли свисающие сучья и толстые стволы деревьев. Вдох от Изуны затронул слух Хьюга, но она так и замерла с раскрытым ртом. — Только посмей сказать что-то в твоём духе… Угроза не законченным венком повисла в потрескивающим воздухе, подхватываемая леденящим ветром ки, пробирающим до костей и зубного скрежета. Безмолвие затронуло саму природу: птицы пропали с неба, кролики, змеи, мимо пробегающие лисы попрятались кто куда, не издавая ни малейшего шороха. Иней сверкал, оседая на ресницах, волосах и одежде, между двумя бывшими соперниками замерло само время, гадая в какой момент Изуна натянет ядовитую ухмылку и буркнет нечто, выводящее из себя. То, чего следует от неё ожидать. Неджи повернулся к двум Учиха, сжимая тэссен на поясе и слегка пригибаясь в коленях, с прищуром следя за Изуной. Однако он не ожидал встретить слабую улыбку потресканных губ. Ему это определённо кажется. — Приготовьтесь, хн. И лучше встаньте поближе друг к другу. Изуна равнодушно отошла от Итачи, застыла напротив него и Неджи. Со стороны создавалось впечатление, словно она просто стояла без движения, без дыхания, как кукла. Однако Хьюга сумел ощутить странное присутствие чего-то необъяснимого, жуткого, ужасающего. Могущественного. В районе груди дрожала сама душа, пульсацией расходясь по конечностям. Подобного он никогда не ощущал и предпочел бы и дальше пребывать в неведении. Он вздрогнул, затрясся непонятно от чего, обнял себя за плечи, невольно войдя в полумедитационное состояние, где слышно всё вокруг и ничего одновременно. Цепь, толщиной с швартов, оплетающая саму его суть, душу, дала о себе знать мимолётным покалыванием. Этот исчезнувший подобно вспышке канал связи позволил принять на себя все чувства, ощущения, отягощающие тело Изуны. Какое-то жалкое мгновение поставило Хьюга на колени от ушата вылитой на его боли бывшей соперницы. В ушах затихал звон, кашель с желчью выходил изо рта, сердце кромсали на миллионы кусочков, тягали, сжимали и разрушали, стирали в пыль, а лёгкие полыхали адовым огнём, сокращаясь с болезненной скоростью — их будто заливала изнутри вязкая жидкость. Не хватало кислорода. Дышать! Как дышать! Всё прекратилось так же внезапно. Чужая боль исчезла, как не бывало. Будто произошедшее не более, чем воображение. Неджи без проблем встал, отказываясь от любезной помощи Итачи, мрачно посмотрел на Изуну. Не успел что-либо сказать, как ото всюду объяла та самая первоначальная, жуткая энергия, а сознание стало потухать, несмотря на все старания не позволить этому случиться. Хьюга Неджи испарился, подхватываемый потоками энергии мироздания. Итачи рванул вперёд, налетел на Изуну, поваливая её на землю под громкий вздох, сбивая всю концентрацию. Изуна шипит сквозь зубы, не замечая насколько опустила технику самогендзюцу и допустила в голос неожиданно истеричные нотки: — Ты идиот, Итачи! Придурок! Умалишённый! Имбецил недоразвитый! Мангеко тебе в зад, ты хоть понимаешь что натворил?! Итачи! — Понимаю. Итачи напротив: образец невозмутимости. Приподнялся, чтобы лучше разглядеть неподдельный гнев, прячущий страх с озадаченностью на болезненно побледневшем лице Изуны. Его руки упирались по бокам от её головы, а туловище давило сверху, стискивая ноги своими — он полностью ограничил Изуну, запер в клетке из собственного тела. Итачи наклонил голову, не обращая внимание на скатившиеся с плеча длинные смолянистые пряди. Их кончики упали на нос Изуны, заставили её надуться, чтобы сдержать чих. Не отличавшиеся насыщенным цветом щёки порозовели. — Я не смогу в ближайшее время отправить тебя назад! Дурак! — выкрикнула она, когда смогла наконец вздохнуть — Я, хн… Я…Гребаный Итачи, твой гениальный мозг потерпел сбой! Верни обратно! Итачи издал приглушенный смешок. Он улыбнулся, усилил хватку на набирающим силу теле Изуны, постепенно приходящей в себя. Изуна шикнув от слабой боли, когда Итачи стукнулся с ней лбом, тяжело, громко вздохнула, кривясь. — Я не оставлю тебя, — прошептал непоколебимо Итачи, не закрывая глаз, он продолжил с плотного расстояния смотреть в повязку Изуны, будто бы упрямо надеясь встретить блестящий гневно трёхтомойный шаринган, а никак не пустые впадины — Это моё последнее слово, глупая младшая сестра.