Прости, если сможешь

      Искренний смех сорвался с женских губ и улетел в потолок класса Заклинаний. Вот уже минут десять, как Гермиона забыла обо всех неприятностях, что на нее свалились и беззастенчиво хохотала над очередным забавным рассказом Уизли.       — Никогда, слышишь меня? Никогда не смей расстраиваться из-за моего глупого младшего братца, — вдруг произнес Джордж, и в классе резко стало тихо. — Да и вообще тоже не смей, парни этого не стоят.       — А… да, — растерялась гриффиндорка. — Я попробую, — пообещала Грейнджер.       Казалось, что магия Рождества вытекла из класса, оставляя этих двоих наедине. Словно волшебство смирилось, что эти двое безнадежны. Гермиона поежилась, когда холод окутал открытые плечи.       Джордж никогда не любил одиночество и тишину, поэтому чтобы разбавить атмосферу, спросил первое, что пришло в голову:       — О чем ты мечтаешь?       Самый простой, самый логичный вопрос в праздник, но почему-то Гермиона не нашлась, что ответить.       «Что он от меня хочет услышать?» — Панически думала девушка.       Один вариант сменялся вторым, а тот — третьим, и Гермиона не понимала, что ответить, а Уизли ее не торопил, лишь смотрел так пристально, что, казалось, девичья кожа плавилась, а воздух в аудитории нагревался.       Гермиона разрывалась между: я хочу купить очередную книгу и желанием стать министром магии, когда вырасту; между победой Гарри на Турнире и желанием преподавать самой; между желанием знать все тайны магического мира и мира во всем мире в целом.       — Ну так что? — Поторопил ее Уизли, когда молчание стало невыносимым.       — Я мечтаю… Закончить этот год на «отлично», а в следующем сдать экзамены.       — Тоже на отлично? — Прищурив глаза, спросил Джордж.       — Конечно!       — Знаешь, мне тебя жаль, если ты сказала правду, — голос близнеца был тих и серьезен. — Это не похоже на мечты или желание в Рождество. Звучит как планы на завтра, не более.       Гермиона поникла и, казалось, мечтала в этот момент вовсе раствориться в полумраке кабинета Флитвика.       — Так о чем ты мечтаешь? — Уизли сделал шаг, а затем еще один и теперь стоял практически вплотную к девушке.       Но Гермиона не могла из себя выдавить настоящую правду. С губ не могли сорваться слова, что больше всего на свете она мечтает, чтобы тут был другой брат.       — Мечта должна быть недоступной, недосягаемой, — голос Уизли отчего-то звучит хрипло, и Гермиона набирается смелости поднять на парня глаза.       Его лицо слишком близко перед ней, и Грейнджер тут же заводит руки себе за спину, чтобы не дотронуться до него. Практически идеально, но родинки ей подсказывают, что это не тот близнец.       А Джордж тем временем продолжал:       — Она должна быть такой, чтобы за нее было не жалко отдать жизнь. Что стоит тебе только коснуться ее, приблизиться к ней — и ты готова сгореть дотла.       Отчего-то девушка дрожит, словно Уизли коснулся чего-то личного, запретного.       — Но иногда мечте нужно просто помочь, — Джордж делает полушаг, с его губ срывается полувдох, и трепетный шепот касается уха Грейнджер: — Скажи мне, ты готова сгореть со мной?       Символ Рождества — омела — замирает над их головами. Гермиона поднимает взгляд вверх и читает в цветке свой ответ — неизбежность.       Стоило гриффиндорке перевести взгляд на близнеца, как тот прочитал ответ на свой вопрос. Прочитал и поцеловал.       Первый поцелуй — робкий, как поздравление.       Второй поцелуй — нежный, как признание.       А вот третий уже терпкий, со вкусом глинтвейна и рождественских пряностей. Глубокий и крепкий — насыщенный.       Гермиона опомнилась лишь тогда, когда ее ладони сжали плечи парня и притянули его еще ближе.       — Да, — выдохнула она прямо в губы парня. Словно тот нуждался в ответе. Будто он уже не прочитал ее, как раскрытую книгу.       Уизли не успел даже ухмыльнуться в ответ, как она сама набросилась на его губы, словно он был единственным мужчиной на всем свете. Джорджи уверен, что так жадно она даже не открывала новую книгу.       Но жажда прикосновений все усиливалась, и одних только поцелуев уже было недостаточно. Мужские ладони стали медленно скользить по гладкой ткани платья на спине, спускаясь ниже и ниже. Девушка задрожала в его руках, и Джордж замер, словно только сейчас понял, к чему все шло.       — Нет-нет, только не останавливайся, прошу, — горячо прошептала Гермиона. И стоило словам сорваться с губ, как мужские пальцы снова закружили, посылая мурашки по телу девушки.       Джордж не знал границы дозволенного, поэтому медлил. Именно поэтому поцелуи были долгими, томными и чертовски манящими. Гермиона первой потеряла контроль и дернула мужскую мантию вниз. Следом женские пальчики стали расстегивать пуговицы на пиджаке. Но у нее совсем не было опыта раздевания мужчин в темноте, поэтому ее движения были резкими, неумелыми, пальцы были словно ватные или вовсе чужие, поэтому и терпели неудачу за неудачей.       И Джордж накрыл ее ладонь своей рукой. Грейнджер вздрогнула и выдернула руку, чем вызвала смешок у Уизли. Тот еще раз хмыкнул и дернул полы рубашки в сторону. Словно зачарованная, Гермиона вслушивалась, как маленькие пуговицы рассыпаются по полу. И стоило последней затихнуть, как Гермиона вернула свои руки на законное место — на торс парня. И теперь вздрогнул уже Джордж, когда Грейнджер обожгла его, коснувшись голой кожи своими аккуратными пальцами.       Это стало безмолвным разрешением для Уизли. Он, конечно, не всегда был за честность, но в этой ситуации полностью разделял взгляды гриффиндорки: уж если на нем нет верха, то он был просто обязан и девушке помочь с этим вопросом.       Мужские пальцы нащупали крошечный бегунок на молнии и медленно потянули вниз. Джордж даже прервал поцелуй, чтобы насладиться этим моментом. А Гермиона зажмурилась, ведь в первый раз посторонний человек увидит ее в таком виде.       Определено, это стоило того, чтобы оторваться от ее губ. Гермиона не стала придерживать платье, и то упало с плеч и соскользнуло ниже, оголяя маленькую грудь. Такую маленькую, что ей не нужен был даже бюстгальтер. Джордж замер лишь на мгновение, а потом выдохнул:       — Мерлин, ты так прекрасна.       А уже в следующее мгновение юноша подхватил Гермиону и усадил ту на подоконник. Гермиона не успела даже воскликнуть, как слова застыли в горле — Джордж опалил своим дыханием нежную кожу на груди, а потом и вовсе втянул сосок в рот, отчего девушка смогла только охнуть.       Джордж догадывался, что такое у Грейнджер в первый раз, поэтому не торопил себя и не подгонял ее. Она должна была все прочувствовать, насладиться каждой секундой в его умелых руках. Он не планировал заходить дальше, чем позволял ее юный возраст, хотя член в штанах кричал о другом.       — Сильнее! — Вдруг сорвалось с губ Грейнджер.       И Джордж, не думая, зубами оттянул сосок, заставляя девушку прогнуться в его руках и громко застонать.       — Ещё! — Просит Гермиона.       И Уизли потерял контроль или его жалкие остатки, что пульсировали в голове или держали член в штанах. Жадные пальцы мнут, оглаживают полушарие груди, в то время как язык обводит по контуру ореол соска, дразнит его, кусает.       — Мерлин, что же ты творишь?! — Восклицает Гермиона, когда Джордж особенно сильно прокрутил сосок между пальцами. Но затем парень ласково провёл по нему языком, словно извинился, и подул. А затем снова ущипнул, заставляя девушку сжаться внутри от новых, вдруг нахлынувших чувств.       — Меня зовут Джордж, милая. Но для тебя я буду кем угодно.       Пока ладони изучали девичью грудь, только-только формирующуюся, губы парня ласкали шею, заставляя девушку потеряться в этих ощущениях. Она металась в руках Уизли, стонала и практически выкрикивала его имя. Ей хотелось большего, вот только Джордж не мог ей этого дать.       — Продолжай! — Она поймала его за плечи, когда тот отстранялся. — Не уходи!       С ней такое было в первый раз, и Гермиона не понимала собственный организм. Тело требовало чего-то такого холодного, чтобы отстыть, вот только находило покой, лишь касаясь такого же разгоряченного мужского тела.       — Будь осторожна со своими желаниями, они имеют свойство сбываться в Рождество, — предостерег Джордж.       Но Гермиона уже потеряла здравый смысл, она вся — сплошной инстинкт, большой комок нервных окончаний. Она цепляется за Джорджа так отчаянно, что ее желание сбивает с ног здравый смысл парня. Она льнет к нему, непроизвольно трется о его тело, что так удобно оказалось между ее ног.       — Ты же такая маленькая, — казалось, Джордж вёл беседу сам с собой. Его руки бегло блуждали по ногам девушки, обтянутыми капроновыми колготками. Она так и не смогла себя пересилить и надеть чулки.       Его пальцы замерли на внутренней стороне бедра девушки, и парень прошептал, так и не сумев договориться с самим собой:       — Что же нам делать?       — Порви, — подсказывает Гермиона, уткнувшись в его грудь.       Он не расслышал или решил, что послышалось, ведь такие грязные словечки не могли сорваться с губ такой правильной Гермионы. Двумя пальцами Джордж приподнимает женский подбородок и отчего-то шепчет:       — Повтори.       И ее голос дрожит, хоть Грейнджер и пытается скрыть это:       — Я сказала, чтобы ты порвал колготки.       И он с удовольствием это сделал, наслаждаясь тем, как ткань трещит под его руками. Гермиона упрямо смотрела в глаза Джорджа и видела в них лишь себя — раскрасневшуюся, лохматую и безумно красивую.       Очередным поцелуем Уизли отвлек Гермиону, и пока девушка задыхалась от того, что не хватало воздуха, его руки уже юркнули за резинку маленьких трусиков, заставляя Грейнджер задыхаться от нахлынувших чувств.       Она уже была влажной, теплой и такой манящей. А ведь он даже не приступал к откровенному соблазнению, балансируя на такой опасной черте.       Джордж задумался, и Гермиона откинулась назад ровно настолько, насколько позволяла ширина подоконника, и тихо застонала, когда парень подушечкой большого пальца очертил клитор.       И Джордж принял самое правильное решение в этой ситуации — он будет полностью игнорировать голод собственного организма, но позволит ей пошалить в Рождество.       Гермиона лишь округлила глаза, когда парень встал на колено между ее бедер. Сначала девушка не поняла, для чего это, а потом хотела запротестовать, ведь это было неправильно и чересчур неприлично. Но руки Джорджа удержали ее на месте, а первое касание языка вдоль половых губ буквально пригвоздило намертво. Она замерла, боясь пошевелиться или сделать что-то не так.       Но язык Джорджа стал более уверенным, движения — дерзкими. Даже воздух вокруг стал другим — пропитанным похотью, тягучим. Женская голова кружилась от целого спектра эмоций. Казалось, она вся горела изнутри. Каждая клеточка дрожала, обращая на себя внимание, и если бы Уизли не придерживал ее за трясущиеся ноги, то Гермиона наверняка сползла бы.       Но сейчас она лишь жалобно поскуликивала, боясь быть громкой, ведь она точно не знала, наложили ли они чары на кабинет. Но почему-то каждая такая шальная мысль, наподобие «А заперт ли кабинет?» или «А наложены ли чары?» вызывали не страх, а возбуждение, что холодной стрелой проходило через нее.       Еще никогда Гермиона не чувствовала себя настолько красивой, настолько желанной. Настолько необходимой. Никогда она не была такой полной, целостной. Казалось, что Уизли идеально ей подходил по всем параметрам. Он был чутким любовником, улавливая малейшие изменения в поведении девушки и молча подстраиваясь под них.       Ее вибрация передалась и ему. Женский стон скрутил, казалось, все внутренние органы в один тугой узел, отчего все мышцы парня натянулись, как струна, и грозились порваться в любой момент. Но вместо того, чтобы взорваться самому, он помог Гермионе, медленно протолкнув в девушку палец, а затем еще один.       Грейнджер совершенно потерялась в этом водовороте, который засасывал ее все сильнее и сильнее, приближая, как минимум, звезды к ее голове. Казалось, еще пара движений, пара слов на ушко, и Гермиона сама взорвется, как галактика, распадаясь на сотни тысяч частиц.       И все же Гермиона сгорела, как комета, соприкоснувшись с чужой, инородной атмосферой — Джорджем Уизли. Она млела в его руках и оседала пылью в мужских объятиях. И он дал ей столько времени, сколько той нужно было, чтобы перед глазами перестали мелькать звезды. Но эти звезды были лишь родинками. А точнее — одной единственной родинкой, вокруг которой и закрутился целый мир Гермионы Грейнджер.       А их должно быть две.       И только это осознание привело гриффндорку в себя. Она засуетилась и попыталась натянуть платье на обнаженную грудь. И Джордж понял, что это все, что он мог дать ей. Что это было концом Рождества, а он просто-напросто эльф, в котором больше не было необходимости.       — С Рождеством, Гермиона Грейнджер, — Джордж вытянул вперед руку, и пуговицы вереницей стали возвращаться в его ладонь.       Он был… помятым, и это не понравилось Гермионе. Она всегда была честной и старалась поступить по совести. Наверное, только это и сподвигло девушку положить руку на пояс его брюк.       — Гермиона? — Неуверенно спросил Уизли.       — С Рождеством, Джордж Уизли. Хоть я и не подарок, но я хочу тоже сделать для тебя что-то особенное, — ее слова подтверждались телодвижениями в области его паха. Но поскольку ей было неудобно, Гермиона, не задумываясь, опустилась перед парнем на колени, по-прежнему удерживая платья на груди.       Это было чересчур. Уизли понимал, что неправильно, что это не должно было быть актом милосердия или благородным порывом.       С огромным трудом, но Джордж перехватил ладонь гриффиндорки:       — Нет.       Она не понимает, лишь смотрит своими огромными карими глазами и быстро-быстро моргает. Уизли не доверят своему голосу, не хочет терять время на объяснения, ведь он не сможет объяснить ей словами, а просто-напросто завалит ее прямо тут, наплевав на все. Поэтому Джордж молча прижимает ее ладонь к своим брюкам так крепко, словно хочет унять нестерпимый зуд желания. И это работает — она испуганно убирает ладонь, тихо ойкнув, а глаза тем временем стали на пол лица.       Но это уже стало дело принципа, и, выиграв в молчаливые гляделки Джорджа, Гермиона упрямо тянется к мужским брюкам.       Джордж считает до пяти про себя и вновь ловит ее руку, даря последнее предупреждение:       — Я не заслужил подарка в этом году. Я был плохим мальчиком.       Уизли думал, что сможет напугать ее, остановить. Но вместо этого она перехватила инициативу:       — Я тоже. Накажи меня.       И женская ладонь уверенно обхватила член сквозь ткань брюк.       Но все пошло не по плану Гермионы, ведь вместо того, чтобы позволить ей снять с себя брюки, Уизли рывком поднял девушку на ноги, резким движение развернул ее на сто восемьдесят градусов и чуть толкнул от себя.       — Ох, — вздрогнула девушка, когда ее голая грудь соприкоснулась с холодной поверхностью подоконника.       — Ты уверена, что плохо себя вела?       Гермиона улыбнулась, когда Джордж принял ее игру. Очередная приятная волна прокатилась по телу, делая то легким и воздушным.       — Да, — на выходе ответила Грейнджер и уставилась в отражение перед собой, в котором прекрасно смогла разглядеть улыбку парня.       Джордж не стал сразу раздеваться — он же не какой-то младшекурсник. Уизли прекрасно умел обращаться с девушкой, хоть и встречался до этого всего с одной, но та была не против экспериментов. В отражении стекла Гермиона видела, как рука Джорджа скрылась между их телами. Девушка прикрыла глаза в предвкушении новых касаний. Но он ее так и не коснулся. Даже ширинка не вжихнула.       — Тогда тебя нужно отшлепать, — шепот у самого ее уха.       Грейнджер открывает глаза как раз в тот момент, когда Джордж полностью вытащил ремень из петель.       Очередной спазм прошелся по мышцам, и те заныли от предвкушения. Девушка зажмурилась в ожидании, но в следующее мгновение громко вскрикнула от резкого звука — Джордж положил ремень рядом. Он и не думая опалить нежную кожу ремнем.       Пока девушка приходила в себя и унимала собственное сердцебиение, Уизли успел приспустить штаны с бельем. Гермиона вздрогнула, когда почувствовала касание гладкой плоти меж своих бедер. Она вся натянулась, словно он был насильником и приготовил для нее очередную порцию боли.       Вот только боли не было. Мужские пальцы кружили на женских боках, поглаживали поясницу, гладили бедра, в то время как член скользил между достаточно влажными складками. Временами головка упиралась в клитор, и в такие моменты Гермиона забывала, кто она и где находится. Глаза застилал туман удовольствия, заставляя прогибаться все сильнее и сильнее, отчего ее задница задиралась выше и выше, но Джордж и не думал жаловаться.       Когда ее стоны стали все чаще и чаще срываться с искусанных губ, Уизли добавил к своим ласками кончики пальцев, раздразнивая вход влагалища, проникая чуть больше дозволенного.       — Пожалуйста, пожалуйста, — дрожала Гермиона.       Но Джордж еще медлил, подготавливаясь девушку. Она действительно была слишком маленькой — и это касалось не только возраста. Каким-то чудом он смог вставить в нее три пальца, и она не поморщилась. Они вдвоем шли к этому слишком долго, и Джордж принял решения за обоих, войдя в податливое тело одним резким движением более, чем наполовину длины.       Ее стон не был отголоском боли. Лишь чистое удивление и неверие.       — Еще! — Вильнула бедрами Гермиона, привыкнув к этому ощущению. Оно было настолько правильным, что казалось до боли привычным, вот только боли не было, разве что дискомфорт.       И Джордж уже не был главным в этой ситуации, он слепо следовал за Гермионой. Уже не он открывал для нее целый мир, а она показывала ему. Весь его мир в этот момент сжался до размеров их отражения в стекле. А потом Грейнджер подняла голову, словно и ее мир был этим самым отражением. И стоило двум взглядам пересечься, как Гермиона снова рассыпалась в его руках в космическую пыль.       Джордж тоже не был святым. Если бы была возможность, он бы кончил еще тогда, когда первый раз ее коснулся языком. Но все же парень не отрицал возможности, что эта ночь закончится именно так — вероятность была ничтожная, но все же была.       Хватка его рук усилилась на женский бедрах, грозясь украсить белую кожу багровыми следами, но это волновало пару меньше всего. Толчки стали менее глубокими, но агрессивными. Теперь Джордж уже считал звезды-веснушки на лице Гермионы. Он держался до последнего, но и сам взорвался на атомы.       Если бы она была чуть старше, он, не задумываясь, кончил бы в нее. Но, с сожалением, он успел вытащить член и, прислонив его к ягодицам, излился наружу.       — Спасибо, — прозвучал робкий женский голос.       Словно пощечина.       Джордж хотел было возмутиться, но, глянув вниз, где была сперма, кровь и выделения, решил не объяснять девушке, что за секс не благодарят, ведь он не какой-то жалкий Рональд, которому если кто-то и даст, то определенно из жалости.       Гермиона почувствовала холод — это Джордж заботливо убирал следы их ночного преступления. Одевались они молча: он молча натянул брюки и застегнул рубашку, она же робко повернулась к нему спиной, чтобы он застегнул платье.       — С Рождеством, — рассеяно произнес Уизли, когда Гермиона уже одетая развернулась к нему. Она с такой нежностью смотрела на него, что Джордж был готов сделать ей самые неприличные предложения.       А потом одна слезинка, затем следующая побежали по ее щекам. И Джордж пытался каждую поймать подушечкой большого пальца, словно его касания могли забрать горечь.       Гермиона чуть повернула голову в бок и зажмурила крепко глаза, отчего новая порция слез вальяжно заскользили по красивому лицу. Затем она поцеловала мужскую ладонь.       — Гермиона? — Уизли не знал, как реагировать.       Вместо ответа Грейнджер кончиками пальцев очертила овал лица, нежно прошлась по линии подбородка. Затем девушка приподнялась на носочки и поцеловала родинку.       Все то, что отделяло ее от мечты.       — Прости, если сможешь, — всхлипнула Гермиона и выбежала из класса. Отчего-то девушка была уверена, что Джордж Уизли не поймет.       А на лице парня горел ее поцелуй — такой искренний и чистый, как признание в любви. Парень коснулся пальцами места ее поцелуя, словно хотел унять горячую пульсацию. Одна родинка — вот что отличало их с братом друг от друга. У Джорджа — одна, у Фреда же на подбородке их было две. — И ты меня прости, если сможешь, — пальцы безжалостно стерли косметику, показывая всему миру вторую родинку. — Я тебя дождусь, — пообещал Фред Уизли.