Мелькают дни

      Тирис едва заметно нахмурила брови, внимательным взглядом глядя впереди себя. На сердце было неспокойно, и женщина осторожно ступала по туманной безжизненной пустоши, двигаясь к месту назначения.       На её памяти это был первый раз, когда мастер сам позвал её. Не явился в ответ на её воззвания, не пришёл, когда Тирис нуждалась в этом — сам мысленно позвал её и попросил прийти. И она не могла отказать ему — никогда не смогла бы не только из страха разгневать господина, но из глубокого уважения и любви к нему. Тем более если он сам позвал её, значит, случилось что-то действительно из ряда вон выходящее. — Мастер? — она на пробу осторожно обратилась в пустоту пространства, когда не встретила никого. — Я пришла.       Пространство не сразу сгустилось несколько поодаль от Тирис, и из тьмы вышла чёрная фигура. Женщина прищурилась, внимательно вглядываясь в неё, пытаясь определить настроение мастера. Не то чтобы она действительно ожидала, что у неё получится сделать это, но столетия жизни и нежизни всё же смогли сделать её чуть более проницательной.       Тяжёлая аура скорби, опущенные крылья — мастер казался чем-то опечаленным и подавленным, и Тирис нахмурилась вновь, на этот раз встревожено. Что такого могло случиться, чтобы довести слугу Смерти до подобного состояния?.. — Мастер? — Вершитель не спешил прерывать тишину, и Тирис дерзнула взять на себя эту ответственность. Глядя с обеспокоенностью, она сделала шаг навстречу и осторожно поинтересовалась: — Ты хотел меня видеть? Чем я могу помочь тебе? — Когда-то давно я доверил тебе свою тайну, — после долгого молчания негромко и медленно отозвался Вершитель. — И ты сохранила её. — Я дала клятву, — Тирис кивнула и повела плечом. — Впрочем, и без неё я бы всё равно никогда не предала тебя. — Именно поэтому я обратился к тебе, — он вздохнул, и было в этом вздохе столько усталости и тяжести, отчего беспокойства внутри Тирис стало ещё больше. — Мне нужна твоя помощь. — Что я могу сделать для тебя? — невольно она сделала ещё шаг навстречу. — Когда-то давно я тоже был живым, — проигнорировав её вопрос, с тоскливой печалью произнёс Вершитель. — Был сыном народа, что ныне давным-давно уничтожен по собственной гордости и гордыни. Я был казнён за желание уберечь своих братьев и сестёр от гибели, но наш предводитель увидел во мне соперника, жаждущего заполучить его власть. Он ненавидел меня, и едва выдался удачный повод избавиться от меня, с большим удовольствием сделал это. Его слепота и алчность в конце концов и привели мой народ к краху.       Тирис внимательно слушала неспешный негромкий голос мастера, внимательно глядя на него. Пусть лицо его было скрыто, и она не видела скорбь и печаль, отражающиеся на нём, Тирис считывала их с могучей фигуры Вершителя. Считывала — и тут же бережно прятала в своём сердце, полная благодарности за оказанное невиданное доверие. — Однако я был не одинок в своей борьбе, — после недолгой паузы Вершитель продолжил, и что-то в его голосе надтреснуло. — Мои верные друзья всегда поддерживали меня. И когда я был казнён… они не предали меня…       Он замолчал, и тяжёлая, болезненная тишина опустилась на пустошь. Мастер раскрывал перед Тирис нечто очень сокровенное и личное, то, что выходило за и без того широкие рамки, которые он доверил ей ещё в те далёкие дни, когда она была живой девочкой. И она видела — чувствовала — как тяжело ему давались эти слова. — Что… что случилось дальше? — Тирис сделала ещё шаг навстречу, осторожно прервав молчание. Догадывалась, что ответ принесёт мастеру боль, и сострадание читалось в её глазах. — Я был уверен, что они погибли так же, как все, сражаясь с демонами, прорвавшими нашу оборону, — отозвался тот. — Но я ошибался. Мои друзья остались верными мне до самого конца. Они забрали обломки моего меча и перековали его снова, спасая от бесчестья и забвения, веря, что я смогу вернуться за ним. Что ещё не всё потеряно. Что несмотря на гордыню одного, у нас будет шанс уцелеть.       Чёрные крылья совсем поникли, и голос стал едва слышен. Скорбь и сожаления, и боль — слуга Смерти всё ещё чувствовал. В чём-то он всё ещё был живым, и старые воспоминания, и открывшаяся правда заставляли его страдать. Могучая фигура сгорбилась и словно стала меньше, и Тирис в искреннем сострадании сделала предпоследний шаг ближе. — Они отдали свои жизни за веру в меня, — мастер покачал головой. — А я все эти столетия не знал, какая судьба постигла их. Я слышал их голоса, записанное мне века назад послание, и всё, что у меня осталось — лишь память, медленно стирающая чёткие линии. Мои друзья — всё, что у меня было — погибли ради меня, а я даже не могу почтить их память.       Холодные руки осторожно коснулись чёрных тяжёлых одежд. В сочувствии и сострадании Тирис мягко обняла мастера там, где доставала по росту. Знала и разделяла боль существа, которому некогда (да и всегда на самом деле) также доверяла саму себя. Одиночество и неведение, и невозможность что-либо исправить или хотя бы попрощаться — да, она могла понять, какой раздрай царил в душе Вершителя, хранящей единственную и последнюю слабость. — Мне очень жаль слышать это, мастер, — тихо произнесла Тирис. — Твои друзья поступили как герои. — Им не стоило делать этого, — устало ответил Вершитель. — Я всё равно не смог вернуться. — Они любили тебя, — возразила Тирис. — Они верили, что ты найдёшь способ сделать это. В конце концов, для них стало честью умереть за тебя, чем сражаться под предводительством тирана, обрёкшего всех на гибель. — Они сделали для меня слишком много, — его голос снова надломился, и женщина утешающе погладила его по спине там, где доставала. — И они не ошиблись, — она завершила мысль вместо него. — Пусть даже ты не можешь вернуться и не можешь ничего изменить, ты всё ещё существуешь и ты помнишь. Теперь ты знаешь правду и тем более не забудешь. Даже если тебе кажется, что всё было зря — это не так.       Под шорох одежд, вынудив Тирис несколько отстраниться, мастер опустился перед ней на колени. Склонил голову, скрытым вуалью лбом касаясь острого плеча женщины, и та печально, но тепло улыбнулась. Мягко обняла его в ответ, прижимая к себе и гладя по голове и плечам. — Ты не один, мой господин, — произнесла негромко, чувствуя, как широкие ладони накрыли её лопатки и поясницу. — Раздели со мной свою боль. И я обещаю, я приму её и сохраню втайне от целого мира.