Мелькают дни

      Азарт давно сменился чем-то другим, и Фин сам не заметил, как это произошло. Амальгама всегда была недосягаемой целью, единственной крепостью, которую ему так и не удалось покорить. Уязвлённое самолюбие эгоистичного гордеца толкало его снова и снова предпринимать бесплотные попытки, и в конце концов азарт превратился в привычку. Незыблемая неизменность — стоило беспокоиться, если бы что-то в этом привычном ритме изменилось.       Спустя тысячелетие его отсутствия почти ничего не меняется, разве что Амальгама окончательно превращается в тень себя. Бесконечно уставшая и одинокая — она средоточие скорби и сожалений, и горечи утрат. Фин наблюдает со стороны, и что-то в его сердце шевелится и сжимается. Впервые это не эгоистичное честолюбие, а что-то вроде… сострадания?..       Продолжать игру даже ему, бессердечному цинику, кажется неуместным, хоть он и всё равно делает это. Понимает, что Амальгама тем более никогда не ответит ему взаимностью, но всё равно пытается утешить уязвлённое самолюбие. Возможно, в своём горе она нуждается в ком-то, в ком можно забыться? — но Амальгама по-прежнему слишком упрямая и цельная личность для того, чтобы так легко поддаваться мимолётным порывам.       Она отказывает даже своему давнему другу — а ведь у них когда-то был ребёнок! Что уже и говорить о Фине, за которым тянется кровавая нить предательства и разочарования…       Она полна усталости; она разбита. Ей бы покоя и отдыха, которых, бесспорно, заслужило её измученное сердце. Долгих ночных прогулок у моря, когда ветер и бриз ласкают кожу, а луна забирает печали — медленное исцеление, когда можно наконец-то отпустить все сожаления и скорбь. Но они слишком глубоко прорастают в душе и сердце, и вырвать из них их можно лишь с мясом, причиняя ещё больше боли.       Фину невыносимо наблюдать за этим. Впервые чужие страдания находят отклик в нём самом, и он не верит в то, что это происходит. Мечется, словно загнанный зверь, совершенно бессильный, и в странном порыве отчаяния и бескорыстного желания он впервые отдаёт всё, а не забирает. Горячие руки осторожно сжимают худые холодные ладони, и Фин заглядывает в уставшие глаза, почти не рассчитывая на успех. Ведь чужое доверие он утратил очень и очень давно…       «Но я прошу тебя, пойдём со мной. Мы сможем укрыться от всего мира, в безопасности нашего маленького пристанища, где горизонт целует берег. Мы будем идти и идти, и чувствовать себя живыми в водах, принимающих нас. Звёзды взойдут и покажут путь — эти тёмно-синие небеса ждут! Неважно, сколько это займёт времени, мы сбежим и будем там, где нам место»       Алые глаза вспыхивали лишь на мгновение и снова гасли, и горькая усмешка кривила губы. Амальгама не верила ему, высбождая руки и уходя, не проронив ни слова, и Фин провожал её полным отчаяния взглядом. Он не был тем, кто мог подарить ей покой, и возможности стать таким существом он упустил очень и очень давно. Но природное упрямство не давало сдаться так просто, и где-то глубоко внутри он верил в Амальгаму и в то, что она примет верное решение.       В конце концов оно оказывается даже поэтичным. Действительно, покой и отдых уставшая от жизни душа может найти только в смерти — ему ли не знать о том? Амальгама добровольно обрекает себя на неё, но уходит не одна. Круг замыкается, возвращаясь к началу, и с этой женщиной оказывается тот, кто был с ней всегда, даже если они были разделены расстоянием и магией. Зависть и печаль сдавливают сердце Фина, но он всё также бессилен, начисто проигравший эту борьбу. С Амальгамой оказывается не он — его бы никогда и не было рядом, на самом-то деле.       Горечь утрат и разочарований приводит её к единственному верному концу. Никто не знает, что происходит с душами в загробном мире, но Фин надеется, что там Амальгама обретёт покой. Возможно, там она сможет встретить тех, кого любила: и своего сына, погибшего слишком рано, и единственного возлюбленного, при жизни не меньше неё отягощённого разочарованиями, виной и скорбью. И Фин жалеет лишь об одном, глядя на одинокую могилу.       Его в загробном мире Амальгама никогда не встретит.