Мелькают дни

      Он чувствует боль, и горечь растекается внутри него. Даже девяти дней пути очищения не хватает, чтобы сожаления покинули его. Справедливейший из числа аэсиров — он был обвинён в бесчестном убийстве, хотя совершил его случайно, находясь под действием чужих чар. Ведь никто не смеет отказывать капризной Сюр, что всегда получала всё и всех, кого хотела. А Оллер не захотел поддаваться, ведь его сердце верно принадлежало другому и никогда не пошло бы даже на мимолётное предательство.       Он не скорбит о своей смерти — лишь о том, что его бедный возлюбленный вновь остался в одиночестве. Оллер подвёл его, ведь обещал всегда быть рядом, защищать и оберегать, но вместо этого не по своей воле покинул его. Мысли о Ходре несут тоскливую печаль и сожаления, и Оллеру придётся привыкнуть существовать с ними прежде, чем забвение поглотит его. Однако…       Холодный суровый взгляд Владычицы странным образом полон сочувствия и сострадания. Она никогда и ни к кому из пришедших к ней не приходит сама. Душам в её чертоге предстоит медленное растворение в вечности, и даже богов не минует эта участь. Никому и ни для кого не существует возвращения из чертога скорби, и Хольга никому не хочет давать надежды. Чем быстрее они уйдут, тем легче будет им самим.       Но она делает исключение. Она приходит к Оллеру, и Оллер склоняется перед ней в почтении. — Жизни нет места в чертоге смерти, — она качает головой, пристально всматриваясь в усталое отстранённое лицо лучника, и он отвечает ей вежливым удивлением: — О чём ты говоришь, госпожа? — Под твоим сердцем растёт дитя, — бесстрастно отозвалась та. — Когда ты пришёл ко мне, ты был обременён дыханием новой жизни. — Но я ведь мужчина, — его голос сорвался, а сердце сжалось от боли, от которой хотелось взвыть раненым зверем. У них с Ходром могла быть настоящая семья… — Лишь Хведрунг, чья природа не завершена, может рожать детей в мужском теле. — Я не ведаю, как и почему это случилось, — Хольга качнула головой. — Я лишь говорю то, что знаю. Жизни нет места среди смерти, поэтому я отпущу тебя. Позволю тебе родить, но едва твоё дитя увидит мир, я заберу тебя обратно. — Большая щедрость и милосердие, госпожа, — Оллер низко поклонился Владычице. — Я благодарен тебе от всего сердца.       Она не солгала, действительно отпустила Оллера. Полного сожалений и печальной тоски — ему никогда не суждено будет увидеть своё дитя. Ощутить его тяжесть на своих руках и разделить с Ходром радость отцовства. Но по крайней мере он не оставит своего возлюбленного в одиночестве, и их дитя станет напоминанием и о нём самом. — Я вернулся лишь на время, любовь моя, — он не может сдержать слёз так же, как и Ходр, который с неверием и робкой радостью скользит руками по его лицу. — Госпожа отпустила меня лишь потому, что я понёс от тебя дитя. — О, Оллер… — Ходр прошептал в неверии, и радость и боль отразились на его лице. — Это невозможно… — Но мы это сделали, — он вытирал слёзы возлюбленного, покрывая его лицо поцелуями, желая запечатлеть в памяти каждое мгновение, проведённое вместе.       Времени было так преступно мало. Пусть Оллер смог оправдать себя и очистить своё доброе имя, его было уже не вернуть. Он был связан с Владычицей прочными нитями, и каждый новый день лишь приближал их повторную встречу. Он старался не думать об этом, отдавая всего себя Ходру и младенцу, растущему под его сердцем.       Дитя росло медленно, но Оллер чувствовал его. Слабое сердцебиение и толчки, и горькая нежность заполняла его до краёв. Благословенный ребёнок — как жаль, что он так никогда и не увидит его. Лишь запомнит эти ощущения и отдаст ему свою любовь хотя бы так.       Он гладил живот, обращаясь к младенцу. Ходр часто наблюдал за ним и присоединялся к нему в этом занятии. Чем больше становился срок, тем ближе подбирался миг расставания, и ожидание это было невыносимым. Радость от рождения долгожданного ребёнка меркла неминуемым уходом его родителя, и на сердце Ходра было так тяжело и горько, как не было никогда до этого. А потому, когда время пришло, он отказался уходить, желая разделить с возлюбленным его последние мгновения.       Фрия вызвалась помочь, снедаемая виной. С искренним сожалением она смотрела на то, как её нелюбимый сын, о котором она предпочитала забыть, трепетно и заботливо прижимал к себе Оллера, служа для него самой надёжной и крепкой опорой. А после — в искреннем горе плакал на его груди, когда она перестала вздыматься, едва стоило их новорожденной дочери сделать свой первый вздох.       Он прижимал к себе безжизненное тело Оллера, полный горя и боли. Второй раз потерял своего возлюбленного, и это было ещё более невыносимо, чем в первый. Жестокая прихоть чужого эгоизма стоила слишком дорого, но Ходр был бессилен в том чтобы изменить хоть что-то. Лишь принять и смириться с утратой, и любить за двоих их новорожденную дочь.