Мелькают дни

      Это было неправильно. Возмутительная дерзость, от которой никто не пришёл бы в восторг. Демонстрация привязанности и зачатков чувств — всего того, что их общество так упрямо отрицает и пытается искоренить. А они смеются в лицо многовековым традициям, словно для них они вовсе не писаны, и пытаются разорвать оковы, чтобы получить хоть немного свободы. Так глупо… по мнению собратьев уж точно.       И тем не менее они закрывают глаза и делают вид, что не понимают. Цалсар — что не чувствует на своей спине неодобрительные взгляды других жрецов; Вертен — что не слышит шепотки среди других мужчин, косо поглядывающих на него за его привязанность. Четыре раза он ходил в храм за ребёнком, и все четыре раза к одному и тому же каменщику — а он, кузнец, чудак, каких ещё поискать!       Братья тоже не одобряют потакание желаниям этого дверга со стороны Цалсара. Он уважаемый каменщик, один из самых могущественных каменщиков общины. Он дал жизнь многим крепким детям, но вот уже четвёртый раз подряд ходил беременным от одного и того же мужчины. Это неправильно, это порицается, и оба они, на самом деле, ходят по тонкой грани дозволенного. Как глупо…       Цалсар усмехается с холодной горькой насмешкой. Поглаживает уже круглый и заметный живот и сам задаётся вопросом, почему делает это. Что с ним происходит? И почему Вертен так важен, что ради него он идёт против традиций и нарушает всевозможные негласные правила? Только ли потому, что этот дверг единственный, кто внимателен к нему и кто беспокоится о нём? Единственный из всех приходивших к Цалсару мужчин, которому он действительно хотел подарить ребёнка?       Каменщик качает головой, вздыхая устало: его жизнь клонится к закату, и каждая новая беременность даётся ему тяжелее предыдущей. Не стоит усложнять себе жизнь ещё больше. И как забавно это выглядит, если учесть, что именно этим Цалсар и занимается.       Недопустимо и возмутительно — но он бесшумно и незаметно покидает храм под покровом ночи. Да, братья косятся на него с недовольством, но к счастью, он не дал им ни одного повода заподозрить себя ещё больше и вынудить их следить за собой. Так что каждый раз из храма ему всё же удаётся уйти незамеченным.       Он идёт на окраину общины, безлюдное место, о существовании которого, кроме него, знает ещё лишь один дверг. И каждый раз, когда Цалсар приходит, он уже ждёт его. И почему-то каждый раз от этого внутри каменщика разливается согревающее тепло, и он улыбается.       Они не должны этого делать, но им всё равно. Никто не знает об их ночных коротких тайных встречах. Равно как и никто не знает, как трепетно Вертен обнимает его и прижимает к своей широкой груди, и как его шершавые грубые ладони аккуратно скользят по натянутой коже живота, отчего ребёнок переворачивается, откликаясь на прикосновения. И очередная беременность из бремени долга превращается в желанное событие, и Цалсара греет мысль о том, что после рождения о ребёнке будет заботиться именно Вертен.       Их встречи кратки и обычно молчаливы. Оба они уже не молоды, и обоим им уже сложно что-то кардинально менять или пытаться понять. Их просто тянет друг к другу, и они поддаются этой тяге, и Вертен обнимает Цалсара, пряча в своих объятиях, и Цалсар чувствует себя в них как никогда спокойно и мирно. Сильные грубые руки гладят его плечи и перебирают чёрные волосы, скользят по животу и пояснице; он касается сухими обветрившимися губами его лба и век, и губ, и места этих неловких поцелуев горят обжигающим огнём. Никто и никогда не был с Цалсаром таким, и ему нравится принимать чужое внимание, также неловко отдавая его в ответ.       Они неправильные, в некотором роде они даже бунтари. Но они есть друг у друга и друг с другом, и это то, что никто не сможет отнять, даже если одного из них Мать призовёт к себе.