Мелькают дни

      Кровавое безумие пожирает его с головой. Сознание раскалывается на множество острых осколков, которые впиваются в душу и ранят сердце. Соршану уже никогда не собрать их воедино, да он и не хочет этого делать. Отчаяние и мучительная вина пожирают его, и он давится рыданиями, криком и безумным смехом. Он снова провалился.       Он стоял в луже чужой крови. Густеющая алая жидкость обагрила светлые одежды, впитываясь в них и делая тяжёлыми. Но Соршан не замечал этого, прижимая к себе остывающее тело, стеклянным взглядом глядящее куда-то вверх. Баюкал его в своих объятиях, качаясь из стороны в сторону, и слёзы потоками лились из его глаз. Он повторял лишь одну единственную фразу, и его сердце обрывалось снова и снова, разлетаясь хрустальными осколками.       «Прости меня… прости меня…»       Отчаяние и вина съедают его заживо. Менан — единственный, кто принял его. Он отдал ему всё, не требуя ничего взамен; он отдал Соршану свою любовь, которой он, безусловно, не заслуживал, и Соршан… Он ведь клялся сделать для Менана всё, чтобы защитить и уберечь, а в конце концов снова примерил на себя маску предателя и собственными руками убил единственное дорогое и важное существо. Ничтожество. Слабак. Грош цена твоим клятвам.       Безумие и боль сжигают его в своём пламени. От них не сбежать и не спрятаться, они найдут Соршана и сгноят в вине и чувстве собственной никчёмности. В том единственном, что он действительно заслужил. Но прежде чем это случится… он сделает последнее, что должен сделать. Последний долг, последнюю дань уважения, последнее свидетельство верности… тело Менана он не оставит на растерзание шакалам, о нет!       Пусть он безумец, но Соршан не сомневается, что Силсай скорее надругается над телом ненавистного брата или отдаст его своим демонам, чем похоронит хотя бы с минимальными почестями. Нет, Менан не заслужил такой участи. Он всегда был силён и верен духом, и в последнюю дорогу он должен был отправиться к той, к кому так тянулась его душа. — Смотри, Менан, Госпожа примет тебя, — Соршан плачет, снова прижимая к себе уже давно остывшее и одеревеневшее тело. Закрывает мертвецу стеклянные глаза, смотрящие в звёздное небо поверхности, куда Соршан бежит практически сразу как находит принца. Времени у него не так и много, но Менана на потеху этим зверям он не оставит, о нет!       Даже если это будет последним, что он сделает в жизни — Менан заслужил последний покой. И Силанна, не Маласса, пусть примет его в свои объятия. В конце концов именно ей был он верен до конца своих дней, грезя возвращением в родные леса, взрастившие его и наполнившие его смыслом. Соршан не мог отказать ему в его последнем желании.       Он давится слезами, застилающими взор. Всё внутри разрывается на части, и Соршан полон вины и отчаяния. Он роет могилу собственными руками, сбивая пальцы в кровь и срывая ногти. Холодная твёрдая земля почти не поддаётся, но Соршан упрямо продвигается вперёд. Делает последнее, что может; в последний раз защищает Менана и дарит ему покой под сенью Силанны, о котором принц так сильно мечтал. И с каждой горстью откинутой земли боли внутри самого Соршана становится всё больше и больше.       Душа раскалывается надвое, и кровавое безумие затапливает его всего. Он рыдает и кричит, и истерично смеётся, опуская Менана в собственноручно выкопанную могилу. Засыпает его, предавая земле и скрывая в её холодных объятиях, и остаётся совершенно один, в звенящем отчаянии одиночества, полного вины.       Мог ли он всё изменить? Мог ли сбежать вместе с Менаном, скрыться и навсегда забыть об Игг-Шайле? Мог ли спасти его и защитить от плачевной участи? Мог ли сделать хоть что-то? — у Соршана нет ответа ни на один вопрос. Есть лишь льющая через край боль и ярость, которых так много, что они разрывают его изнутри. И потерявшему всё безумцу не остаётся ничего, кроме мести. Отчаянных мечтаний об облегчении и встрече, об искуплении и прощении.       Но Соршан всё ещё жив. И пока он жив, он искренне надеется, что Менан всё-таки нашёл покой под сенью Силанны, и Госпожа приняла его обратно своей милостью, оценив верность и самоотверженность своего благородного сына.